Синий фонарь – Виктор Пелевин

Если театр начинается с вешалки, то книга, наверное, с аннотации. И хоть я и даю себе зарок не читать их, всё равно робкая надежда, что попадется, наконец, не жуткий спойлер, а что-то интересное, пересиливает. Здесь же меня просто сбило с ног и протащило по асфальту: книга была издана в 1991 году, я тогда еще с бантиками в детский садик ходил, и называют ее «первой книгой молодого писателя». Умилило, честное слово. Оказывается, не только толстые депутаты тоже ходили с бантиками в детский сад, но и мастодонты отечественного литпрома были «молодыми и талантливыми». Даже хочется смахнуть скупую слезу, честное слово.Собственно, Пелевина я в своей жизни читал мало… ммм… так, навскидку, одну книгу. И долго потом не мог вспомнить, за что ж она мне так понравилась. Похоже, что вспомнил, и это в свою очередь тоже очень по-пелевински: забыть данность, воспринять данность как сон, принять повторение данности на уровне дежа-вю, вспомнить, ужаснуться, через какое-то время снова забыть и терзаться чем-то неясным. Не знаю, на что похоже его нынешнее творчество, но от раннего у меня конкретно так сорвало крышу. Такой мощный поток экзистенциального бреда, в лучшем смысле этого слова, переплетающиеся и взаимопроникающие друг в друга реальности, что хочется восхититься умению это всё как-то удержать на границе яви и сна, не скатываясь в откровенно упоротую хрень.

Это сборник рассказов – самых разных и непохожих, но тем не менее объединенных какой-то не с первого раза уловимой внутренней композицией. Время от времени проскальзывают общие микро-сюжеты, намеки, персонажи, усугубляя то ощущение нереальности, которое сопровождает читателя от одной страницы к другой всё сильнее. Я даже не могу сказать, есть ли здесь хоть немного фантастики как таковой – в том понимании, к какому мы привыкли. Вот тут, вроде бы, можно увидеть легкое фантастическое допущение на уровне мифологического сознания, а здесь – скорее, магической реализм, а еще где-то – налет ненавязчивой мистики, а то и вовсе альтернативной истории, а то и вовсе: посмотрите налево, там вы увидите башни из стереотипов и снов, посмотрите направо – там притаились мухоморовые приходы и детские иллюзии, посмотрите прямо и увидите стремительно надвигающиеся на нас кошмары фантазмо-философии в духе Кастанеды.

Иллюзии, взгляд на всё через кривое зеркало – сотни любых иных синонимов. Но знаете, что самое главное? Да, это может быть наш мир с точки зрения цыпленка или сарая, это может быть сон, компьютерная игра или посмертие, вторгающиеся в явь и частично замещающие ее. Это может быть какой угодно сюр, вырастающий из перестроечной действительности и носящий некий оттенок устаревшей социальной проблематики. Но все эти двойственные реальности не становятся менее реальными только лишь потому, что их кто-то когда-то назвал сном. Или бредом. Или иллюзией.

Всё реальное – иллюзорно. И всё иллюзорное – реально. Пусть это иногда и кажется чем-то жутким. А истину при желании можно найти где угодно и в чем угодно, но это будет только твоя истина.ПС: Я читал «Затворника и Шестипалого», восседая на неустойчивом барном стульчике в дешевом Сушивоке, ожидая, когда и без того неторопливые повара накрутят мне четыре кило роллов, из динамиков грохотал непередаваемый компьютерный транс, удивительным образом попадая своим темпом под сюжет происходящего в рассказе, будь то философские терки или побег от богов бройлерного комбината. Мне было так хорошо, что хотелось опять сдохнуть. Плюс один в список прекраснейших моментов моей жизни после жизни. Плюс одно произведение в любимые.

Странно, что в современном мире имеют место быть дефибрилляторы. Нет, серьезно, к чему они? На мой взгляд, куда проще, безопасней и действенней будет раскрыть любую книжку Пелевина да приложить ее к грудной клетке человека с нарушением сердечного ритма. Несколько тысяч вольт уж точно не сравнятся по результативности с тем же количеством пелевинских строк. Тот, кто минуту назад находился на грани смерти, встанет, пожмет руку доктору и бодро выйдет из палаты. Дело в шляпе.

В сентябре не так давно минувшего года я заикнулся о сущности всех вместе взятых произведений Виктора Олеговича; однако эти пованивающие патетикой рассуждения были слишком скупы и неточны. Для внесения ясности (и вынесения вердикта) предлагаю конкретную формулировку его творчества как совокупности предметов, найденных в темных углах образного мышления. У данного определения есть свои недостатки, но общая суть выражена верно. Попробую доказательно его раскрыть.Первое, что обухом ударяет по голове уже на середине книги, – это многоплановость рассказов. Казалось бы, каких только «стержней» не было в романах! Тут и думающие во всех смыслах этого слова насекомые, и лиса-оборотень в поиске высшей точки духовности, и вампиры, контролирующие человечество; такое чувство, что мир персонажей Пелевина безграничен, а полет мысли бесконечен. Как бывалый вояка, который побывал не в одном сражении, ты открываешь том с рассказами и понимаешь – эта битва будет гораздо кровопролитнее всех предшествующих. Если в случае с романами тебе удавалось дышать пусть тихо и с опаской, но размеренно, то здесь все усугубилось размером поля боя. И как ни крути, казенной фразой «читал на одном дыхании» все же нельзя не воспользоваться. Здравствуйте, вот вам и уборщица, подверженная философии солипсизма. Добрый день, сегодня у нас на сцене Гитлер с Гиммлером. Всем привет, это сарай, с душой, собственными мыслями и развитой системой чувств («Где я, – думал он, – кто я?»). Этот абзац можно расширять до внушительных пределов.Сергей Калугин, например, отмечает, что Пелевин «во всем прав» и потому «приходится его любить». Это совсем не так. С содержательной частью пестрых рассуждений Виктора Олеговича я не согласен категорически (хотя это не делает таковые менее интересными); и кажется в высшей мере странным, что кто-то принимает их на веру. В последнее время все больше оборотов набирает поразительно глупое выражение «это заставляет задуматься» относительно идейной составляющей произведения. Перефразирую: Пелевин дает тебе пищу для размышлений, заставляя вращаться заржавевшие шестеренки мозга. Наличие символов (принимающих, как правило, форму камней, которые летят в огород коммунизма), игры слов и, без преувеличения, тончайшего юмора – все это сглаживает углы вопиющих софизмов. На страницах пелевинских книг витает дух дхаммы; куда ни глянь, везде мерещится образ медитирующего Сиддхартхи (того самого) Гаутамы. И неспроста. Буддизм – это, в первую очередь, учение о сознании. Именно силу сознания тайно воспевает Пелевин, подтверждением чему служит весь массив его произведений. Другими словами, основная идея находится не в творчестве, а является им самим.И в качестве жирной точки – отрывок из «Света горизонта»:– Это лицо Бога?

– Нет. У Бога нет лица.

– А почему тогда у него такое надгробие?

– Наверно, потому, – сказал Дима, – что ему так захотелось.

– Значит, Ницше был прав? Бог умер?

– Это Ницше умер. А с Богом все в порядке.

– Почему тогда у него есть могила?

– Сказать, что у Бога нет могилы, означало бы утверждать, что он лишен чего-то и в чем-то ограничен. Поэтому могила у него есть, но…

"Здрасьте" Пелевину я говорил полгода назад со сборником «Жёлтая стрела» в руках (что мне напомнило о своём собственном рассказе «Жёлтая парта» – и увы, я не могу выделить его ссылкой, потому что он ещё не опубликован на Лайвлибе). Так вот, лучше бы вместо «Синего фонаря» я ещё раз перечитал «Жёлтую парту», ибо пелевинский сборник меня ра-зо-ча-ро-вал. В него входит 21 рассказ, 6 из которых я уже читал (и комментировал) в той самой «Жёлтой стреле»: «Затворник и Шестипалый», «Проблема Верволка в Средней полосе», «Встроенный напоминатель», «Ухряб», «Девятый сон Веры Павловны» и «Оружие возмездия». Таким образом, в этой книге я прочитал 15 рассказов, и бОльшую часть читать было почти невозможно – несуразность на несуразности сидит и несуразностью погоняет. Чтобы въехать в енту литературу, надо изрядно попотеть, если это вообще реально. Возможно, если бы я читал весь 21 рассказ с чистого листа, то за счёт таких хороших вещей, как «Затворник», «Ухряб», «Верволк» и «Оружие», удалось бы поправить общее впечатление, но оценка сборника даже в этом случае вряд ли перемахнула бы за 2.Ощущение, что Пелевин играется в литературу, как в игрушку: а ну-тка я напишу о живом сарае («Жизнь и приключения сарая номер XII»)! А теперь о человеке, живущем в компьютерной игре («Принц Госплана»)! А что, если алкаша сделать генсеком ЦК КПСС («Реконструктор»)? И всё бы ничего – литература и есть нескончаемое поле для манёвра и эксперимента – только я не вижу живой необходимости в такого рода бредовых сюжетах. Просто похоже на брошенный самому себе вызов: «Набросаю как можно более странный, сложный план и – напишу!». Доходит до того, что некоторые планы перходят черту допустимой сложности и попросту оказываются нечитаемыми: рассказы «Спи», «Мардонги» и «Луноход» как будто написаны под ЛСД. Некоторые другие творения близки к абсурдности, но всё же доступны к пониманию – в них задумка ясна, надо только свыкнуться с оформлением, что сделать лично мне почти не удалось. Например, дикая идея скрестить «Двенадцать» Блока с наркоманами на паре страниц «Хрустального мира» кажется не такой уж чумовой. Науч.фантастичное «Откровение Крегера» напоминает «Город» Саймака с телепортацией на Юпитер, только у Пелевина это делают СС-вцы. В «СССР Тайшоу Чжуань» воплощается страх многих о завоевании России китайцами. Всё полотно «Музыки со столба» – сплошной глюк нажравшихся мухоморов мужиков, а «Миттельшпиль» – симбиоз шахмат и транссексуалов. Как видите, фантазия автора так и брызжет. Настолько, что ты весь мокрый и хочешь скорее обсохнуть. [здесь же: «Вести из Непала» и «День бульдозериста»]0 претензий к рассказам «Синий фонарь» и «Онтология детства». В обоих даётся взгляд из замкнутого пространства: из больничных (лагерных?) палат, где рассказывают страшилки, и из тюремной камеры, чей обитатель вспоминает о детстве – соответственно. Они и менее шизоидные, и более простецки-человечные, чем остальные рассказы сборника. И хотя в них тоже присутствует элемент фантастичности, он выражен неявно и его вам не суют прямо в морду. «Синий фонарь», «Жёлтая стрела»… Что следующее? «Красная кнопка»? «Зелёная миля»? «Белый пудель»? Промеж двух цветных пелевинок (так можно называть любую книгу Пелевина – «пелевинка») у меня ещё застряла «Священная книга оборотня», которую, будь моя воля, я бы тоже, как и этот сборник, выкинул из памяти. Итого после трёх читок впечатление не из лучших. 2 только что прочитанных горьковских рассказа уже нравятся больше, чем весь «СФ». (Пред)последний шанс растопить лёд – наполочная (=лежит на полке) «Жизнь насекомых» . 2017-й начался с цепочки Левин – Пелевин, и за неимением какого-нибудь Шепелевина почитаем ка Максима Горького. Отмоемся от постмодерна душистым мылом классической прозы.