Пелам Гренвилл Вудхаус
Роман на крыше
– Кстати, о кино – сказал Джордж. – Я, конечно, не отрицаю, что многие женщины, выступающие на этом поприще, обладают поверхностной красотой, но я твердо стою на том, что в них совершенно отсутствует исключительная выразительность, присущая мисс Вадингтон. В моем представлении мисс Вадингтон…
– Да, я сделаю огромное состояние. Это только вопрос времени.
– При первом взгляде на мисс Вадингтон…
– Тысячи и десятки тысяч долларов, а потом…
– …вспоминаешь слова о девушке, которая стоит на берегу реки и глядит в прозрачные воды ее…
Мистер Вадингтон прервал его, скорбно покачав головой.
– И не в том еще беда, что она много мяса ест. Главное несчастье – это ее десерты. И вполне понятно, что если женщина пичкает себя такими сытными жирными блюдами, как те, что были сегодня за обедом, то она не может не жиреть. Я не раз говорил и скажу еще сто раз…
Что именно мистер Вадингтон хотел сказать в сто первый раз, остается неизвестным. Одной, так сказать, нерасшифрованной тайной больше в истории человечества. Как-раз когда он набрал воздуху в легкие, чтобы высказаться, дверь отворилась и на пороге появилось дивное видение. Мистер Вадингтон остановился на полуслове, а сердце Джорджа Финча трижды проделало сальто-мортале, после чего оно завязло у него в передних зубах.
– Мама послала меня узнать, что с тобой случилось? – сказала Молли, обращаясь к отцу. Мистер Вадингтон постарался придать своему лицу, насколько это было возможно, выражение оскорбленного достоинства.
– Я вовсе не знал, дитя мое, что со мною что-нибудь случилось – ответил он. – Я только воспользовался первой представившейся мне возможностью, чтобы бежать сюда и, не опасаясь помехи, поболтать с этим молодым другом моим, приехавшим с Запада.
– К сожалению, тебе нельзя сидеть тут и беседовать с твоим молодым другом о Западе, когда в доме такие важные гости.
– Важные гости! – презрительно фыркнул мистер Вадингтон. – Свора ожиревших кровопийц! Там, на Западе, таких людей давно уже линчевали бы!
– Мистер Бодторн уже несколько раз справлялся о тебе. Он хочет сыграть партию в шашки.
– В аду, я убежден, полным-полно таких людей, как Бодторн – произнес мистер Вадингтон с таким видом, точно он цитировал Данте.
Молли обняла отца одной рукой и нежно поцеловала его. Из груди Джорджа Финча вырвался глухой жалобный стон. Есть пределы тому, что может вытерпеть человек.
– Папочка, милый, ты должен вести себя хорошо. Сейчас же иди наверх к гостям и постарайся быть возможно любезнее. Я останусь здесь и займу мистера…
– Его зовут Пинч – сказал Вадингтон и, весьма неохотно встав с места, направился к двери. – Я познакомился с ним там, где мужчина на самом деле мужчина. Попроси его рассказать тебе о Западе. Я давно уже не встречал такого интересного собеседника. Мистер Винч буквально очаровал меня своими рассказами. Так-таки и очаровал. А меня зовут, закончил он, совершенно ни к чему, пошатываясь и держась за дверную ручку, – Сигсби Вадингтон, и мне наплевать на весь мир!
* * *
Главным недостатком в характере робкого человека является то, что в критическую минуту он из находчивого и блестящего человека (каким он рисует себя во время своих мечтаний) превращается в совершенно иное лицо. Ваять хотя бы Джорджа Финча. Очутившись наедине с любимой девушкой, другими словами, достигнув совершенно неожиданно того, о чем он мог только грезить, он вдруг обнаружил, что его истинное «я» покинуло его, а на его месте оказался какой-то никчемный недоносок.
Тот Финч, с которым Джордж так часто вел беседы в продолжение многих часов, когда он грезил наяву, был замечательный малый. Он умел держать себя непринужденно. Обладал всеми данными для того, чтобы занимать собеседника, и достаточно было взглянуть на него, чтобы тотчас же сказать: «Вот симпатичный молодой человек и на редкость умный» (стоило лишь послушать его эпиграммы). Но опять-таки это был не тот искушенный светский пройдоха с холодным сердцем, которого так часто встречаешь в обществе в наше время. Нет! Как бы гладко ни лилась его блестящая, пересыпанная остротами речь, вы все же, не задумываясь, могли с уверенностью сказать, что сердце у этого человека на месте и что со всеми своими дарованиями и талантами он, тем не менее, совершенно чужд малейшего признака тщеславия. А как сверкали его красивые глаза! Какой обворожительной усмешкой сопровождал он свои слова! Как спокойно-изящны были его жесты! А его накрахмаленная сорочка ни в коем случае не выпирала вперед, точно куль с картошкой! Короче говоря, тот Джордж, каким Джордж Финч видел себя в своих грезах, был идеалом молодого человека, о котором мечтают девушки.
Но какой неприглядный вид был у того Джорджа Финча, который сейчас стоял на одной ноге в библиотеке дома номер шестнадцать по Семьдесят Девятой улице! Во-первых – его волос, по-видимому, уже несколько дней не касалась щетка. Затем он, надо полагать, давно уже не мыл рук, если судить по тому, как тщательно он пытался спрятать их, уже не говоря о том, что они приняли почему-то цвет спелой свеклы. Брюки его вздулись на коленях, галстук медленно, но верно подвигался по направлению к левому уху, а сорочка выпирала на груди, как… ну, если не как куль с картошкой, то как грудь нахохлившегося голубя. Пренеприятное зрелище…
Опять-таки внешность – это еще далеко не все. И если бы это жалкое создание, самовольно занявшее место Джорджа Финча, способно было произнести хотя бы одну десятую часть тех монологов, которые создавал в своем воображении подлинный Джордж Финч во время своих сладостных мечтаний, то можно было бы все же надеяться на спасение. Но этот несчастный человек, помимо всего, потерял дар речи. Единственно, казалось, что он в состоянии был еще сделать, это-откашливаться через каждые десять секунд. Ну, скажите на милость, слыханное ли это дело, чтобы кто-нибудь вздумал покорить сердце девушки хриплым кашлем? Мало того, при всем своем желании Джордж Финч не мог никак придать своему лицу подобающее выражение. Когда он сделал попытку мило улыбнуться, у него получилась лишь неприятная гримаса. А когда он сделал над собой усилие, чтобы согнать гримасу с лица, его лицо приняло выражение кровожадного преступника. Но больше всего угнетало Джорджа то обстоятельство, что он не в состоянии был говорить. Собственно говоря, со времени ухода мистера Вадингтона молчание продолжалось не более шести секунд, а, между тем, Джордж Финч готов был поклясться, что прошел целый час. Призвав на помощь всю силу воли, он взял себя в руки и произнес, наконец, хриплым голосом, почти шепотом:
– Меня вовсе не зовут Пинч.
– Вот как?.. – обрадовалась Молли. – Как это интересно!
– И не Винч!
– А как же?
– Финч, Джордж Финч!
– Вот чудесно!
– Казалось, ей действительно приятно было, что его зовут именно Финч. Она подарила ему такую ласковую улыбку, точно Джордж явился из далеких стран и принес добрые вести.
– Ваш отец, очевидно, думал, что меня зовут Пинч – продолжал Джордж, не зная, что сказать другое, и не будучи в то же время в состоянии оторваться от столь удачной темы. – Или Винч. Но, в действительности, это ни то, ни другое. Меня зовут Финч!
Глаза Джорджа, испуганно бегавшие по комнате, встретились на одно мгновение с глазами Молли. Джордж был изумлен, когда убедился, что взгляд девушки отнюдь не выражает того презрения, которое должно было вызвать его поведение в душе любой женщины. Как это ни казалось удивительным, но Молли глядела на него даже ласково, как смотрит на своего младенца нежная мать. И впервые, светлый луч пронизал беспросветный мрак, царивший в душе Джорджа. Было бы смело сказать, что он увидел в этом поощрение, но все же на дальнем темном горизонте как будто показалась одинокая слабо мерцавшая звездочка.
– Как вы познакомились с моим отцом?
На это Джордж мог ответить. До тех пор, пока ему предстояло лишь отвечать на вопросы, он оставался самим собою. Вот только необходимость самому придумывать тему для разговора совершенно убивала его.
– Я встретился с ним возле вашего дома. Узнав, что я родом с Запада, ваш отец пригласил меня к обеду.
– Вы хотите сказать, что он накинулся на вас и силой затащил вас в дом, когда вы проходили мимо?
– О нет, я не проходил мимо. Я… а-а-а… Я стоял возле подъезда. По крайней мере…
– Вы стояли возле подъезда, но почему?
Джордж Финч залился румянцем до самых ушей.
– Видите ли, я… э-э-э… Я собирался нанести визит…
– Нанести визит?
– Да.
– Маме?
– Нет, вам.
Девушка широко открыла глаза.
– Мне?
– Да, чтобы навести справки.
– О чем?
– О вашей собачке.
– Я вас не понимаю?!
– Я подумал, что… э-э-э… на вашем терьере, возможно, вредно отозвалось перенесенное волнение…
– Уж не потому ли, что он убежал от меня?
– Да
– Это очень опасно во время большого движения. Его могли переехать… Сильное возбуждение… нервное потрясение…
– Вы думали, что с моим терьером случится нервное расстройство от того, что он убежал? Изумительная вещь женская интуиция. Случись быть на месте Молли Вадингтон любому психиатру и приведись ему выслушать весь тот вздор, который нес Джордж в течение нескольких минут, он, несомненно, бросился бы на него и, держа его одной рукой, другой написал бы распоряжение об отправке опасного пациента в дом умалишенных.
Но Молли гораздо глубже сумела вникнуть в суть дела. Она была глубоко тронута. Когда она поняла, что этот молодой человек горячо интересовался ею и готов был, вопреки своей болезненной застенчивости, проложить себе путь в дом ее родителей под подобным предлогом, сердце ее учащенно забилось и устремилось навстречу Джорджу Финчу. Она лишний раз получила возможность убедиться, что Джордж действительно беспомощный барашек, и ей захотелось погладить его по головке, поправить ему галстук и обласкать его, нежно воркуя с ним.
– Как это мило с вашей стороны! – сказала она.
– Я очень люблю собак, – пролепетал Джордж.
– Да, видно, что вы любите собак!
– Да, я очень люблю собак!
– Я тоже чрезвычайно люблю собак!
– Вот как?
– Да, чрезвычайно люблю собак. Есть такие люди, которые не любят собак, а я вот люблю!
И вдруг на Джорджа Финча нахлынуло изумительное красноречие. Глаза его заблестели, и, точно читая зазубренный урок, он заговорил быстро-быстро:
– Я люблю и гончих, и легавых, и охотничьих, и бульдогов, и фокстерьеров, и той-терьеров и померанских терьеров, и болонок, и такс, и борзых, и пойнтеров, и сеттеров, и ньюфаундлендов, и сенбернаров, и датских догов, и шотландских колли, и японских карликов, и пуделей, и боксеров, и немецких овчарок, и эскимосок, и левреток, и лаек, и пинчеров…
– А, я понимаю – прервала его Молли – вы любите собак.
– Да, я очень люблю собак.
– Я тоже, в собаке что-то такое есть.
– Да, – согласился Джордж, – хотя в кошках тоже что-то такое есть.
– Да, не правда ли?
– Но, с другой стороны, кошки – это не собаки!
– Действительно, я это тоже заметила.
Наступила пауза. Сердце Джорджа Финча быстро начало опускаться по направлению к пяткам, так как он исчерпал единственную тему, на которую он мог сейчас говорить, и к тому же девушка тоже, очевидно, считала вопрос о собаках исчерпанным. В течение нескольких секунд Джордж стоял, глубоко задумавшись и облизывая время от времени запекшиеся губы.
– Вы родом с Запада? – спросила Молли.
– Да.
– Там, наверно, очень хорошо, на Западе?
– Да.
– Прерии и все такое прочее?
– Да.
– Вы не ковбой ли?
– Нет. Я художник, – гордо заявил Джордж.
– Художник! То-есть, как, вы рисуете картины?
– Да.
– И у вас есть своя студия?
– Да.
– Где?
– Да… То-есть, я хотел сказать, близ Вашингтон – Сквера. На крыше дома, известного под названием «Шеридан».
– «Шеридан», неужели? В таком случае вы, может быть, знаете мистера Бимиша?
– О, да! Да!
– Он очень славный, не правда ли? Я его знаю уже много лет, с самого детства.
– Да.
– Наверно интересно быть художником?
– Да.
– Мне бы хотелось видеть какую-нибудь работу вашей кисти.
Горячая волна пронеслась по всему телу Джорджа.
– Разрешите мне прислать вам одну из моих картин, – пролепетал он запинаясь.
– Это будет очень мило с вашей стороны.
Джордж Финч был до такой степени воодушевлен столь неожиданным благоприятным оборотом разговора, что, окажись у него еще десять минут наедине с этой девушкой, кто знает, до какого красноречия он дошел бы.
Уже одно то, что она согласна была принять одну из его картин, чрезвычайно сблизило их. Ибо до сих пор Джордж никогда еще не встречал человека, который готов был бы на подобную жертву. Впервые за все время, что он провел в обществе девушки, он, наконец, почувствовал себя более или менее в своей тарелке. Но, увы, как-раз в этот момент дверь отворилась, и в комнату, точно облако, густое облако ядовитых газов, вплыла миссис Вадингтон.
– Что ты тут делаешь, Молли?
Она кинула при этом Джорджу один из своих убийственных взглядов, и в его жилах тотчас же застыла кровь.
– Я беседовала с мистером Финчем, мама. Это так интересно! Мистер Финч, оказывается, художник. Он рисует картины!
Миссис Вадингтон ничего не ответила, так как она была потрясена и ошеломлена внезапным жутким открытием. До этой минуты она ни разу не дала себе труда хорошенько приглядеться к наружности Джорджа. Раньше, когда он предстал перед нею, она посмотрела на него с тем безличным ужасом и отвращением, с каким любая хозяйка смотрит на гостя, который в последнюю минуту явился, чтобы нарушить весь тщательно выработанный ритуал званого обеда. Каким бы омерзительным и отталкивающим ни казалось ей его лицо, оно, тем не менее, ничего не говорило ее сердцу. Но теперь! О, теперь другое дело! Отвратительные черты лица этого молодого человека вдруг обрели огромное значение в ее глазах. Сама того не сознавая вполне, миссис Вадингтон затаила в душе тревогу в связи с тем, что она услышала от Молли перед обедом во время их разговора в будуаре девушки. Теперь на поверхность ее памяти выплыло жуткое воспоминание, точно страшное чудовище из недр черного болота. «Мужчина, за которого я хотела бы выйти замуж, должен быть невысокого роста, худощавый, с добрыми карими глазами, со светло-каштановыми волосами…»
Миссис Вадингтон пристально посмотрела на Джорджа Финча. Он, несомненно, был невысокого роста. Он был худощав. Глаза у него были карие, а в том, что волосы были светло-каштановые, не стоило никакого труда удостовериться.
«Он запинается, краснеет, издает такие забавные звуки и делается похожим на ребенка…» Так описывала Молли воображаемого героя своего романа, и так в точности вел себя тот молодой человек, который сейчас находился перед глазами миссис Вадингтон. А благодаря тому еще, что ее уничтожающий взгляд действовал убийственным образом на Джорджа Финча, последний еще больше покраснел, конвульсивно дергавшиеся пальцы производили еще более замысловатые узоры, и он издавал на редкость забавные звуки и никогда еще в жизни так не походил на ребенка, как в эту минуту.
У миссис Вадингтон было достаточно оснований, чтобы убедиться в справедливости подозрений и в истине своих наблюдений. Молли описывала ей не воображаемого героя своего романа, а живого, во плоти и крови. И эта чума в образе человеческом сейчас стояла перед нею! И он был к тому еще художником! Миссис Вадингтон почти вздрогнула. Из всех миллионов индивидуумов, составляющих калейдоскопическую картину Нью-Йорка, она больше всего ненавидела художников. У художников никогда нет денег! Художники ведут безобразный образ жизни! Художники лишены всякой морали! Художники ходят на танцы и на маскарады, и, что хуже всего, они играют на мандолине! И человек, стоящий перед ней, принадлежал к этому кошмарному классу преступников.
– Может-быть, нам лучше пойти наверх? – предложила Молли.
Миссис Вадингтон очнулась от транса.
– Да, тебе лучше пойти наверх, – ответила она, подчеркивая местоимение таким образом, что самый недогадливый человек – и тот уловил бы смысл его.
И Джордж Финч великолепно уяснил себе значение этих немногих слов.
– Э-а-а… я полагаю… возможно, забормотал он – становится уже поздно и………
– Вы уже уходите? – спросила Молли, открыто обнаруживая свое огорчение.
– Разумеется, мистер Финч уходит, – отчеканила миссис Вадингтон.
Ее поза невольно внушала опасение, что она вот-вот приложится одной рукой к вороту Джорджа Финча, другой, к поясу его брюк, и….
– Наверно, у мистера Финча есть неотложные дела и мы не смеем его задерживать. Доброй ночи мистер Финч!
– Доброй ночи, миссис Вадингтон! Благодарю вас за доставленное мне удовольствие.
– Это было мило с вашей стороны вы заглянули к нам, – сказала миссис Вадингтон.
– Приходите почаще! – сказала Молли.
– Мистер Финч, несомненно, очень занятой человек, – отрезала миссис Вадингтон. У него, наверно, очень мало времени для визитов. Потрудитесь немедленно подняться наверх, Молли, доброй ночи, мастер Финч.
Миссис Вадингтон проводила молодого человека взглядом, едва ли соответствовавшим добрым старым традициям американского гостеприимства.
– Феррис! – обратилась она к слуге, когда дверь за гостем закрылась.
– Что прикажете, мадам?
– Феррис! Этот человек ни под каким предлогом не должен переступить порог моего дома.
– Слушаю, мадам.
* * *
Стояло теплое весеннее утро, когда Джордж Финч поднялся по ступенькам крыльца дома номер шестнадцать по Семьдесят Девятой улице и позвонил. Не нем был костюм цвета голубиного крыла, а под мышкой он держал огромное полотно в масляных красках, завернутое в коричневую бумагу. После долгих размышлений он решил поднести мисс Молли Вадингтон лучший свой труд «Привет весне». На этой картине была изображена молодая женщина, весьма скудно одетая и, очевидно, страдающая особенно острой формой болезни, известной под названием «Пляска св. Витта». По-видимому, художник запечатлел женщину на полотне в тот момент, когда она наступила на острый булыжник. Тем не менее, Джордж считал эту картину своим шедевром, и он намеревался ее преподнести прелестной Молли.
Дверь отворилась, и Джордж увидел перед собой величественного Ферриса.
– Все покупки нужно передавать с черного хода, – произнес Феррис, бесстрастно глядя на Джорджа.
Джордж Финч часто замигал глазами.
– Я бы хотел видеть мисс Вадингтон.
– Мисс Вадингтон вышли-с.
– Не могу ли я видеть мистера Вадингтона? – спросил Джордж, решив, должно-быть, примириться даже с этим.
– Мистер Вадингтон вышли-с.
Джордж в течение нескольких секунд колебался, но любовь сбрасывает с пути все препятствия, и он снова заговорил:
– Не могу ли я видеть миссис Вадингтон?
– Миссис Вадингтон вышли-с.
Едва Феррис произнес эти слова, как из глубины дома донесся повелительный женский голос, кого-то отчитывающий за раскуривание в ее гостиной.
– Но я слышу ее голос – сказал Джордж.
Феррис пожал плечами, точно отказываясь от всяких попыток входить в обсуждение подобной мистерии. По-видимому, он хотел этим жестом сказать, что Джордж, возможно, обладает какой-то особой психической силой, дающей ему возможность видеть людей на расстоянии.
– Миссис Вадингтон вышли-с, – снова повторил Феррис.
Снова воцарилась тишина.
– Чудесный день – заметил Джордж.
– Погода обещает быть хорошей, – согласился с ним Феррис тем же бесстрастным голосом. Джордж, пятясь и спотыкаясь, спустился с крыльца, и на этом задушевная беседа закончилась.
Глава четвертая
– Расскажите мне все подробно, – сказал Гамильтон Бимиш.
Джордж изложил ему все детали.
Несчастный молодой человек еще не пришел в себя после понесенного афронта. Он в продолжение нескольких часов бродил по улицам Нью-Йорка, не находя себе места, и, наконец, поднялся к Гамильтону Бимишу, надеясь, что более проницательный ум окажется в состоянии обнаружить розовую подкладку под черными тучами, застилавшими его горизонт.
– Дайте-ка мне хорошенько разобраться в этом – сказал Гамильтон Бимиш. – Вы позвонили, не так ли?
– Да.
– Слуга открыл вам дверь, но не впустил вас?
– Да.
Гамильтон Бимиш с глубоким сочувствием посмотрел на своего страждущего друга.
– Бедный дубиноголовый Джордж, – промолвил он, наконец. – Я вижу, что вы натворили не мало бед. Вы все испортили своей безрассудной порывистостью. Вам надо было ждать, пока я не введу вас в дом к Вадингтонам, пользуясь этой привилегией, как старый друг семьи. Я бы сразу направил вас по прямому пути. А теперь вы сами подвергли себя изгнанию.
– Когда старый Вадингтон пригласил меня к обеду, – заметьте, по своей доброй воле пригласил меня к обеду…
– Вам следовало дать ему пинка и возможно скорее удрать, – решительно прервал его Гамильтон Бимиш. – После того, казалось бы, что я рассказал вам про Сигсби Вадингтона, вы могли обманывать себя надеждой, будто его покровительство сделает вас любимцем семьи. Достаточно Вадингтону обнаружить расположение к кому бы то ни было, и жена его будет твердо убеждена, что он завел знакомство с типичным представителем нью-йоркских подонков. Если Сигсби Вадингтон осмелился бы даже пригласить к обеду наследника английского престола, его жена взгрела бы его за это. А когда он тащит в дом такого субъекта (простите меня за подобное выражение, но я ничего плохого этим не думаю), как вы, да еще за пять минут до начала званого обеда, расстраивая таким образом все планы хозяйки и наводя уныние на повара, можете ли вы упрекать его жену за то, что она смотрела на вас волком? А хуже всего то, что вы вздумали выдавать себя за художника.
– Но я действительно художник! – возразил Джордж Финч, сразу занимая оборонительную позицию, так как насчет этого вопроса он придерживался определенного мнения.
– Действительно ли, или нет, это еще подлежит сомнению! Но так или иначе вам следовало бы скрыть это обстоятельство от миссис Вадингтон. Женщины ее породы считают художников темным пятном на теле общества. Я вам говорил, что она судит человека только по размерам его текущего счета в банке.
– У меня самого достаточно денег…
– Но как могла она это знать? Вы сказали ей, что вы художник, и она, естественно, сразу вообразила…
Телефон пронзительно задребезжал, прервав поток мыслей великого человека. Бимиш с некоторой досадой снял трубку, но выражение его лица тотчас же изменилось, едва он заговорил. – А, Молли, дитя мое!
– Молли! – воскликнул Джордж Финч.
Мистер Бимиш оставил его восклицание без всякого внимания.
– Да, да, продолжал он говорить по телефону – он принадлежит к числу моих друзей.
– Это я? – взволнованно спросил Джордж.
Гамильтон Бимиш по-прежнему игнорировал приставания назойливого друга, как это свойственно людям, умеющим сосредоточиваться на одном предмете, когда они разговаривают по телефону.
– Да, да, он мне рассказывал об этом. Он как-раз сейчас находится у меня.
– Может быть, она хочет поговорить со мной? – трепещущим голосом произнес Джордж.
– Обязательно! Я немедленно приду!
Гамильтон Бимиш повесил трубку и в течение нескольких минут стоял в глубокой задумчивости.
– Что она такое сказала? – спросил Финч, тяжело дыша.
– Да, это интересно – промолвил Гамильтон Бимиш.
– Что она такое сказала?
– Это наводит меня на мысль, что мне придется подвергнуть строгой критике некоторые мои взгляды.
– Что она такое сказала?
– А, между тем, следовало, пожалуй, это предвидеть.
– Что она такое сказала?
Гамильтон Бимиш задумчиво теребил подбородок.
– Право же, у девушек забавная психология.
– Что она такое сказала?
– Это звонила Молли Вадингтон – ответил, наконец, Гамильтон Бимиш.
– Что она такое сказала?
– Я ни в коем случае не уверен, – начал мистер Бимиш, глядя на него поверх своих очков – я далеко не уверен в том, что в конце концов все не сложилось к лучшему. В своих вычислениях я не принял в учет того обстоятельства, что приключившееся с вами должно было, естественно, придать вам некоторую романтичность в глазах девушки, окруженной обычно людьми, доходы которых исчисляются в единицах с семью нулями. Любая девушка с нормальными инстинктами должна невольно почувствовать тяготение к художнику, которому ее мать запрещает показываться в ее доме.
– Что она такое сказала?
– Она спросила меня, действительно ли я ваш друг?
– И что она потом сказала?
– Она передала мне, что ее мачеха запретила вам показываться в их доме и ей самой тоже отдала строгий приказ никогда не встречаться с вами.
– И что она потом сказала?
– Она просила меня немедленно приехать к ней, так как ей необходимо кое о чем поговорить со мной.
– Обо мне?
– Надо полагать.
– И вы идете?
– Немедленно.
– Гамильтон! – воскликнул Джордж дрожащим от волнения голосом. – Гамильтон, старина, пустите-ка ей пыли в глаза!
– Вы хотите этим сказать, что просите меня дать теплый отзыв о вас?
– Я именно это и думал; удивительно, как вы умеете точно выражаться, Гамильтон! Мистер Бимиш взял шляпу.
– Весьма странно, что я должен помогать вам в таком деле! – задумчиво сказал он.
– Это все потому, что у вас доброе сердце! – воскликнул Джордж. – У вас золотое сердце, Гамильтон.
– Вы влюбились в эту девушку с первого взгляда, а мое мнение насчет этого, изложенное в моей книге, озаглавленной «Благоразумный брак»…
– Ваше мнение абсолютно ложное!
– Мое мнение не может быть ложным.
– Видите ли, я не думал совершенно ложное, – добавил Джордж с лицемерной поспешностью. Я хочу только сказать, что в некоторых случаях любовь с первого взгляда и есть самая настоящая любовь.
– Любовь есть нечто обоснованное, разумное.
– О нет, это не может относиться к человеку, который полюбил такую девушку, как Молли Вадингтон!
– Мой брак будет результатом тщательно разработанного процесса мышления, – сказал Гамильтон Бимиш. – Прежде всего я, после трезвого размышления, должен прийти к выводу, что достиг того возраста, когда мужчине надо жениться. Затем я переберу в уме всех знакомых среди женщин, пока не остановлюсь на такой, образ мыслей и вкусы которой вполне гармонируют с моими. И тогда…
– Вы разве не собираетесь переодеваться? – прервал его Джордж.
– Зачем?
– Как зачем! Если вы собираетесь идти к ней…
– И тогда, – невозмутимо продолжал Гамильтон Бимиш – я буду наблюдать за нею в течение продолжительного промежутка времени, пока не удостоверюсь, что не позволил безрассудной страсти ослепить меня и ввести в заблуждение. И то, конечно…
– Но вы не можете идти в таких брюках к Молли Вадингтон, – продолжал настаивать Джордж. – Ваша сорочка совершенно не соответствует носкам, и наоборот. Вы должны…
– И то, конечно, при условии, что за вышеуказанный промежуток времени я не обнаружу более подходящего и соответствующего моим чувствам человека. Тогда я пойду к ней и в нескольких простых выражениях предложу ей стать моей женой. Я укажу ей, что моего заработка хватит на двоих, что моя нравственность находится выше всякой критики, что…
– Неужели у вас нет какого-нибудь более приличного костюма и пары ботинок, посвежее этих, и другой, не такой выцветшей шляпы…
– … что по натуре я человек добродушный, а в своих привычках вполне нормален. И тогда мы с нею заживем, согласно правилам, изложенным мною в книге «Благоразумный брак».
– А как же насчет ваших манжет? – спросил Джордж.
– Что такое насчет моих манжет?
– Неужели вы собираетесь пойти к мисс Вадингтон в этой сорочке с трепаными манжетами?
– Именно в таком виде я и пойду.
Джорджу Финчу ничего больше не оставалось сказать. Поведение его друга казалось ему кощунственным, но он ничем не мог воспрепятствовать Бимишу поступать так, как тому было угодно.
Когда Гамильтон Бимиш спустя, приблизительно, пятнадцать минут поднялся на империал зеленого автобуса, отходившего от Вашингтон-Сквера, летний день близился уже к концу, а погода была прекрасная. Жаркое стопроцентное американское солнце все еще горело в небе, посылая на землю теплые лучи, но в воздухе уже чувствовалась прохлада надвигающегося вечера. Коротко говоря, это был такой день, когда доморощенные поэты начинают рифмовать, «любовь, кровь и вновь» и каждому из них кажется, что он творит бессмертные шедевры. Воздух был насыщен сентиментальностью, и постепенно, незаметно для мистера Бимиша, в его душу, чуждую всяких компромиссов, стал закрадываться яд весенней лихорадки. Да, мало-помалу, по мере того, как автобус все дальше уносился вверх по Пятому Авеню, в сердце Гамильтона Бимиша закопошилась добродушная терпимость к своим собратьям-людям. Он даже перестал упрекать людей за то, что они позволяют себе увлекаться (после чересчур короткого знакомства) представительницами прекрасного пола, играя чувством, которое, с точки зрения научной, может быть оправдано лишь долгим и взаимным изучением характеров. Впервые в жизни в его душу стало закрадываться смутное подозрение, что, пожалуй, есть что-то такое в людях, подобных Джорджу Финчу, которые, очертя голову, влюбляются в девушек, не обменявшись с ними предварительно и тремя словами.
И как-раз в этот момент Гамильтон Бимиш впервые обратил внимание на девушку, сидевшую на скамье по другую сторону от прохода. В ней было много того, что французы называют chic и élan. Можно было даже сказать, что это была девушка, полная espièglerie u je ne sais quoi. Опытный глаз Гамильтона Бимиша сразу заметил, что на ней прелестный костюм на подкладке из crèpe de chine, что на голове у нее красивая шляпка из тонкой соломы, отделанная шелковой лентой, а из-под этой шляпки виднелся темный локон. Судя по этому локону, Гамильтон Бимиш сделал заключение, что девушка уделяет много внимания своим густым темным волосам. На ногах у нее были черные лакированные туфельки и серебристо-серые чулки. Цвету ее лица могла бы позавидовать школьница, а кожа у нее была такая, что по ней, наверное, очень приятно было бы провести рукой. Все это проницательное око Гамильтона Бимиша успело подметить с одного взгляда, брошенного искоса. Но наиболее сильное впечатление произвели на него черты лица этой девушки. Именно такое лицо могло бы взволновать его, не будь у него выработаны определенные взгляды на любовь, изложенные в книге «Благоразумный брак». И даже этот мудрый человек с сильной волей не мог подавить в себе некоторую меланхолию, когда он спустился с автобуса на Семьдесят Девятой улице – что, впрочем, свойственно каждому человеку, чувствующему, что упустил невозвратно что-то хорошее.
«Да, очень грустно – размышлял. Гамильтон Бимиш, поднимаясь на крыльцо дома номер шестнадцать и собираясь позвонить, очень грустно, что никогда больше не придется увидеть эту девушку».
Разумеется, человек с его кодексом нравственности не может влюбиться с первого взгляда. Но, тем не менее, Гамильтон Бимиш не мог скрыть от себя следующего: ни одна другая женщина не подходила бы больше этой незнакомки для того, чтобы он, после долгого знакомства и тщательного изучения ее, мог с уверенностью сказать: сама природа назначила ее в жены ему! Размышления Гамильтона Бимиша были внезапно прерваны. Рядом с собою, на крыльце дома номер шестнадцать, он увидел девушку, сидевшую неподалеку от него на империале автобуса! Бывают минуты, когда даже самые трезвые, самые хладнокровные, самые уравновешенные люди не в состоянии совладать с собою. Гамильтон Бимиш был совершенно ошеломлен. Не будь он таким великим человеком, вы бы сказали про него, что на одно мгновение он совершенно обалдел. Независимо от того, что он позволил себе с такой нежностью думать об этой незнакомке, он был еще изрядно смущен тем, что вдруг оказался рядом с ней. В такой критический момент очень трудно сразу сообразить, как вести себя. Сделать вид, будто даже не замечает ее? Или наоборот: сказать какую-нибудь банальную фразу, подходящую для случая? И если он должен сказать банальную фразу, то какую именно фразу?
