Пелам Гренвилл Вудхаус
Мальчик-капитальчик. Джим с Пиккадилли. Даровые деньги

Я утер вспотевший лоб, не в силах подыскать слова.

– Питер, – продолжала она, – я понимаю твои моральные терзания и разделяю чувства. Но разве ты не видишь, что это совсем не простое похищение, которое, я согласна, отвратительно? Вырвать мальчика из гибельного окружения и отдать матери, которая его обожает – что тут дурного? Наоборот, это прекрасно! – Она перевела дух. – Питер, ты сделаешь это ради меня?

– Ничего не понимаю, – поморщился я. – Все ведь уже сделано. Ты же похитила его!

– Да, но нас выследили, и мальчика увезли обратно. Теперь я хочу, чтобы попробовал ты. – Синтия подошла ближе. – Питер, пойми, твое согласие для меня очень важно! Я ведь женщина и в глубине души все же немного ревную к Одри Блейк… Нет, молчи! Словами этого не исправишь, но если ты ради меня решишься, я успокоюсь. Тогда я буду уверена в тебе!

Синтия стояла ко мне вплотную, держа за руку и заглядывая в лицо. То ощущение нереальности, что преследовало меня с той минуты на танцах, нахлынуло с новой силой. Жизнь потеряла унылый порядок, когда день сменяется днем без тревог и происшествий. Ее ровное течение забурлило стремнинами и сбило меня с ног.

– Питер, ты согласен? Скажи «да»!

Чей-то голос, похожий на мой, ответил:

– Да…

– Дорогой мой, ты прелесть!

Она толкнула меня в кресло, взяла за руку, присев на подлокотник, и заговорила на удивление деловито:

– Так, теперь слушай! Я расскажу, что мы с Нестой придумали.

Я слушал, не в силах отделаться от подозрения, что Синтия с самого начала была совершенно уверена в самом главном – моем согласии. Женское чутье ни с чем не сравнить.

3

Оглядываясь назад, я могу совершенно точно сказать, когда безумная авантюра, куда меня втянули, перестала быть нелепым сновидением, от которого я питал смутную надежду очнуться, и обрела очертания близкого будущего. Это произошло в клубе во время моей встречи с Арнольдом Эбни.

До тех пор вся затея выглядела иллюзорной. Синтия сообщила, что Огдена скоро отправят в частную приготовительную школу. Мне предстояло туда проникнуть, улучить момент и выкрасть мальчишку. План сравнительно простой, но препятствия казались непреодолимыми.

Во-первых, как мы выясним, какую из миллиона частных школ Англии выберет Форд или Мэнник по его поручению? Во-вторых, легенда для моего триумфального внедрения, если школа все же отыщется, представлялась мне безнадежно дырявой.

Синтия хотела, чтобы я выступил в роли состоятельного молодого человека, который задумал открыть собственную школу, а для начала попрактиковаться в ведении дела. Я же разумно возражал, что подобных намерений в жизни не имел, а потому ни с виду, ни по разговору не смогу сойти за человека с такими замыслами.

– Меня в первый же день разоблачат, – убеждал я. – Тот, кто желает открыть школу, должен быть довольно мозговитым, а я ни в чем не смыслю.

– У тебя же университетский диплом!

– Ну, в общем, да… только я все успел позабыть.

– Да какая разница! У тебя есть деньги, а любой, у кого они есть, может открыть школу, даже если ничего не знает. Никто не удивится.

Это показалось мне чудовищным поклепом на нашу образовательную систему, однако по зрелом размышлении я вынужден был согласиться. Владелец частной школы, если он богат, не обязан давать уроки, как и антрепренер не обязан быть драматургом.

– Ладно, не будем спорить, – кивнул я, – но вот настоящая трудность. Как ты собираешься узнать, какую школу выбрал для сына Форд?

– Я уже узнала – вернее, выяснила Неста. Она наняла частного сыщика. Все оказалось проще некуда. Огдена посылают в «Сэнстед-Хаус» в Хэмпшире, к мистеру Эбни. Школа небольшая, но в ней полно маленьких герцогов, графов и так далее. Там учится и младший брат лорда Маунтри – Огастес Бэкфорд.

Несколько лет назад я хорошо знал лорда Маунтри и его семью, смутно припоминал и Огастеса.

– Маунтри? Ты знакома с ним? Он учился со мной в Оксфорде.

Синтия взглянула с интересом.

– А что он за человек?

– Вполне приличный, хоть и болван порядочный. Давненько с ним не видался.

– Он приятель Несты, я видела его только раз. Он станет тебе рекомендацией.

– Кем-кем?

– Тебе ведь нужна рекомендация! По крайней мере я так думаю. Ну и вообще, если ты упомянешь, что знаком с лордом Маунтри, беседа с Эбни сложится удачнее, раз этот Огастес у него учится.

– А что, Маунтри в курсе? Ты ему рассказала, зачем мне надо в школу?

– Не я, а Неста, и лорд решил, что ты поступаешь благородно. Эбни он скажет все, что мы захотим. Кстати, Питер, тебе придется что-нибудь заплатить директору. Само собой, Неста возместит все расходы.

Тут я первый и единственный раз за день проявил твердость:

– Нет-нет, твоя подруга очень добра, но эта затея чисто любительская. Я соглашаюсь ради тебя и расплачусь сам. Боже правый, еще и деньги за такое брать!

Синтия взглянула на меня как-то странно.

– Ты такой милый, Питер, – вздохнула она, помолчав. – Ну, теперь – за дело!

Вместе мы сочинили письмо, в результате чего двумя днями позже я и прибыл в клуб для официальных переговоров с мистером Арнольдом Эбни, магистром гуманитарных наук из «Сэнстед-Хауса» в Хэмпшире.

Этот долговязый джентльмен с высоким лбом и тонкими белыми пальцами имел такой вид, будто непрерывно поддерживал контакт с великими мира сего. В его оксфордских манерах и вкрадчивых воркующих интонациях было нечто от семейного адвоката, допущенного к тайнам герцогов, или служителя королевской часовни.

Ключ к его характеру раскрылся в первую же минуту нашего знакомства. Когда мы уселись за стол в курительной, мимо прошаркал пожилой джентльмен, бегло кивнув на ходу. Мой собеседник чуть ли не конвульсивно вскочил на ноги, ответил на поклон и вновь медленно опустился в кресло.

– Герцог Дивайзис, – шепотом сообщил он. – Достойнейший человек, крайне! Его племянник лорд Рональд Стоксхэй был среди моих учеников. Блестящий юноша!

Стало ясно, что в груди мистера Эбни еще теплится старый феодальный дух.

Мы приступили к обсуждению.

– Итак, мистер Бернс, вы желаете стать одним из нас, посвятить себя делу преподавания?

Я постарался сделать вдохновенное лицо.

– Что ж, – продолжал он, – в определенных обстоятельствах, в каких… э-э… можно сказать, нахожусь и я сам, нет занятия приятнее. Работа наша весьма увлекательна! Сколь радостно наблюдать за формированием юных умов, более того, способствовать их развитию, и особенно, когда имеешь дело с теми из них, кто в один прекрасный день займет место среди наследственных законодателей, этой когорты энтузиастов, которые, несмотря на вульгарные нападки крикунов-демагогов, по-прежнему вносят немалую лепту в благосостояние нашего отечества! Да-с!

Он перевел дух, позволив мне выразить искреннее согласие, затем спросил:

– Вы ведь выпускник Оксфорда, мистер Бернс? Кажется, вы упоминали? Ах да, вот ваше письмо. Да-да, именно так. Вы учились в… э-э… а, вижу. Замечательный колледж, декан его – мой старинный друг. Может, вы знали моего бывшего ученика лорда Ролло? Хотя нет, он учился позже. Превосходный юноша, изумительный… Вы получили диплом? Да, вижу… и выступали за университет в крикете и регби? Великолепно! Mens sana in… э-э… corpore sano. Да-с!^[2]

Аккуратно сложив письмо, он вернул его в карман.

– Как я понимаю, ваша главная цель, мистер Бернс – изучить у меня в школе, так сказать… э-э… азы нашего дела, учебный процесс. Опыта преподавания вас мало или нет совсем?

– Нет, никакого.

– В таком случае, несомненно, вам лучше всего какое-то время поработать рядовым преподавателем. На этой должности вы основательно изучите все тонкости нашей профессии, что упрочит ваши позиции, когда вы приступите к руководству собственной школой. Науку преподавания можно освоить только на практике! Как там у Лонгфелло… э-э… «Тем, кто моря устрашится, тайны моря не познать!» Да, я настоятельно рекомендовал бы вам начать с нижней ступеньки и повариться хоть немного в гуще практики.

– Вы правы, – покивал я, – безусловно.

Моя готовность его явно порадовала и доставила облегчение. Думаю, он ожидал, что я заартачусь, услыхав о практической работе.

– Так совпало, – продолжал он, – что мой преподаватель классических языков уволился в конце последнего семестра. Я как раз собирался идти в агентство искать замену, когда получил ваше письмо. Как думаете, вы… э-э…

Тут следовало поразмыслить. К Арнольду Эбни я ощущал симпатию и не хотел наносить его школе слишком уж большой урон. Я намеревался украсть мальчишку, который, как ни формируй его юный ум, никогда не станет наследственным законодателем, однако вносит свою лепту в ежегодный доход директора. Стоит ли удваивать преступление, будучи еще и бесполезным учителем? Впрочем, пусть я не Джоуитт и вообще не филолог, но с латынью и греческим знаком, так что малышню уж как-нибудь обучу самым азам. Моя совесть может быть спокойна.

– С удовольствием, – ответил я.

– Вот и отлично! Тогда будем считать, что вопрос… э-э… решен, – заключил мистер Эбни.

Наступила пауза. Мой собеседник беспокойно теребил пепельницу. Поначалу я недоумевал, но потом меня осенило. Настало время перейти к низменной теме – обсудить условия.

В то же время я сообразил, как бросить еще одну кость своей капризной совести. В конце концов, все упирается в деньги. Похищая Огдена, я лишаю Эбни дохода, однако, заплатив, возмещу потерю.

Ну что ж, прикинем. Огдену сейчас лет тринадцать, а в приготовительной школе учатся примерно до четырнадцати, так что в «Сэнстед-Хаусе» ему пребывать около года. О плате за обучение остается только догадываться… ну, возьмем по максимуму. Я сразу взял быка за рога и назвал сумму.

Оказалось, попал в точку, моя мысленная арифметика была достойна похвалы. Мистер Эбни просиял. За чаем с пышками мы окончательно сдружились, и в течение получаса я услышал о таком множестве педагогических методик, какого и вообразить не мог.

Мы распрощались у парадной двери клуба, и Арнольд Эбни проводил меня с крыльца благосклонной улыбкой.

– До свидания, мистер Бернс, до свидания! Встретимся… э-э… у Филипп.

Я вернулся домой и вызвал звонком слугу.

– Смит, с утра первым делом достаньте мне кое-какие книги. Записывайте!

Он деловито послюнил карандаш.

– Латинская грамматика.

– Да, сэр.

– Греческая грамматика.

– Да, сэр.

– «Простые отрывки из прозы» Бродли Арнольда.

– Да, сэр.

– И «Записки о Галльской войне» Цезаря.

– Не уловил имя, сэр.

– Цезарь.

– Благодарю вас, сэр. Что-нибудь еще, сэр?

– Нет, это все.

– Хорошо, сэр. – И он испарился из комнаты.

Слава богу, Смит всегда считал меня сумасшедшим, а потому никаким просьбам не удивляется.

Глава II

«Сэнстед-Хаус» располагался внушительным квадратом в георгианском стиле посреди участка в девять акров. Поместье когда-то принадлежало семейству Бунов и поначалу было куда обширнее, но течение лет внесло перемены. Финансовые потери вынуждали распродавать земли, а новые дороги урезали их еще больше. Старинные устои деревенской жизни рушились, путешествовать стало проще, и члены семьи разъезжались один за другим. В конце концов последний из Бунов пришел к заключению, что содержать такой большой и дорогой дом невыгодно.

Превращение в школу стало результатом естественной эволюции. Для обычного покупателя дом был великоват, а богачей урезанные земельные владения не впечатляли. Полковник Бун с радостью уступил дом Арнольду Эбни, и так было положено начало школе.

Все необходимые условия в усадьбе наличествовали. Дом стоял на отшибе, в двух милях от деревни и недалеко от моря. Снаружи имелись площадки для футбола и крикета, а внутри хватало помещений, больших и поменьше, для классных комнат и спален.

К моему приезду население этой маленькой, отрезанной от мира колонии составляли, помимо директора Арнольда Эбни, учителя по фамилии Глоссоп и домоправительницы, две дюжины учеников, дворецкий, старшая горничная, две младших, слуга на все руки, кухарка и судомойка.

Если не считать самого Эбни и Глоссопа, унылого, нервного и манерного, в первый вечер я перекинулся словом лишь с Уайтом, дворецким. Некоторые нравятся с первого взгляда, таков был и Уайт, отличавшийся удивительной вежливостью даже для дворецкого, но без суровой отстраненности, какую я замечал у его коллег.

Мы успели поболтать, пока он помогал мне распаковывать пожитки. Среднего роста, полноватый, но мускулистый, Уайт был очень подвижен, что обычно несвойственно дворецким. Из кое-каких оброненных замечаний я сделал вывод, что путешествовать ему довелось немало.

В общем, он меня заинтересовал. У него было чувство юмора, а полчаса, проведенные с занудой Глоссопом, заставили меня ценить это качество особо. Выяснилось, что Уайт, как и я, в школе новичок. Его предшественник внезапно уволился во время каникул, и Уайт занял вакансию почти одновременно со мной. Мы согласились, что место приятное, а уединенность, как я понял, Уайт считал достоинством. Сельское общество его не слишком привлекало.

Моя работа началась на следующее утро в восемь часов.

Первый же день в корне изменил мои представления об образе жизни преподавателя в частной школе. Его судьба оказалась достойна зависти лишь на сторонний взгляд. Прежнее мое мнение складывалось из детских школьных наблюдений, когда учителя виделись небожителями, которые ложились спать, когда хотели, не готовили уроков и не подвергались порке. Эти три фактора, в особенности последний, составляли вполне приемлемую основу моей мечты об идеальной жизни.

Однако, не пробыв в «Сэнстед-Хаусе» и пары дней, я ощутил растущие сомнения. Видя, как учитель пребывает в заманчивом безделье, мальчишка понятия не имеет, насколько тяжкое бремя несет бедолага на самом деле. Он постоянно на работе, а осознавать это весьма нелегко, особенно тому, кто до сей поры жил привольно и беззаботно, защищенный от большинства невзгод солидным доходом.

«Сэнстед-Хаус» научил меня уму-разуму, сотню раз ткнув носом в слабость характера и нерасторопность, которые я невольно проявлял. Должно быть, некоторые другие профессии требуют большей отдачи, но и преподавание чудесно взбадривает того, кто имеет независимый доход и до сих пор прожигал жизнь как хотел.

Такая встряска была мне необходима, и я ее получил.

Даже директор, казалось, понял, как благотворно действует на мою душу школьная дисциплина, и по доброте своей предоставил мне возможность выполнять не только собственные, но и большую часть его обязанностей. Позже я узнал от других учителей, что директора частных школ бывают двух видов: труженики и любители поездок в Лондон. Арнольд Эбни принадлежал к последним. Мало того, я сомневаюсь, что на всем юге Англии отыщется более яркий представитель этой категории. Лондон притягивал его как магнитом.

После завтрака он отводил меня в сторонку и заводил всегда одну и ту же песню:

– Э-э… мистер Бернс…

– Э-э… да? – обреченно вздыхал я, «как дикий зверь, в капкан попавший, когда ловца в лесу он замечает», если воспользоваться сравнением Теннисона.

– Боюсь, мне сегодня придется съездить в Лондон. Я получил важное письмо от… – Тут называлось имя одного из родителей или кого-нибудь, еще не удостоенного такой чести. Будь у вас хоть двадцать детей, вы для директора не «родитель», если не отдаете их к нему в школу. – Он желает… э-э… познакомиться. – Если же родитель «настоящий», то: – Он желает обговорить кое-что. – Тонкое различие, которое мистер Эбни неизменно подчеркивал.

Вскоре такси забирало его у парадных дверей, и начиналась моя работа, а вместе с ней и то самое воспитание души дисциплиной.

Долг учителя требует всегда быть начеку. Отвечать на вопросы, разнимать драки, не давать старшим подавлять младших, а младшим – самых младших, предотвращать швыряние камнями и гуляние по мокрой траве, следить, чтобы не донимали кухарку, не дразнили собаку, не шумели… А главное – препятствовать всем формам самоуничтожения, таким как лазанье по деревьям и водосточным трубам, свисание из окон, катание по перилам, а также глотание карандашей и выпивание чернильниц на спор.

В течение дня приходилось совершать и другие подвиги. Разделка бараньей ноги, раздача пудинга, игра в футбол, чтение молитв, собственно преподавание, поиск отставших по пути в столовую, обход спален с проверкой, выключен ли свет – лишь немногие из них.

Мне очень хотелось угодить Синтии, но в первые дни случались минуты, когда я недоумевал, как при такой занятости урвать время для похищения. Ведь похитителю, как никому другому, требуется свободное время для размышлений – хитроумный замысел должен сложиться и созреть.

Школы бывают разные, но в «Сэнстед-Хаусе» учителям приходилось труднее всего. Помимо регулярного отсутствия директора, их бремя особенно отягчало его почтение к аристократии и старание временно заменить титулованных мамаш нежно лелеемым чадам. Его благостная терпимость к выходкам детишек испортила бы даже ангелов.

Успех или провал учителя, на мой взгляд, во многом вопрос удачи. У моего коллеги Глоссопа имелись почти все качества для успеха – кроме нее. Возможно, с необходимой поддержкой со стороны мистера Эбни он сумел бы навести порядок в классе, а так творилось форменное безобразие.

Мне же, напротив, повезло. По какой-то причине мальчики меня приняли. Уже в первые дни я насладился величайшим триумфом в жизни воспитателя – один ученик треснул по голове другого, когда тот продолжал шуметь вопреки моему замечанию. Не знаю, возможно ли в иной сфере деятельности испытывать такое наслаждение от завоеванной популярности. Вероятно, подобное чувство бывает у публичных ораторов, когда аудитория требует изгнать возмутителя спокойствия, но по остроте оно не сравнится с учительским. Не добьешься расположения учеников, пиши пропало.

С Мальчиком-капитальчиком мне удалось познакомиться лишь через неделю после начала семестра.

Я с самого начала старался высмотреть Огдена и встревожился, когда выяснил, что в школе его нет. Выходит, Синтия отправила меня сюда по ложному следу, и все мои адские труды в поте лица напрасны?

Но вот как-то утром сразу после завтрака директор отвел меня в сторонку:

– Э-э… мистер Бернс… – И я услышал слова, вскоре ставшие привычными: – Боюсь, мне сегодня придется съездить в Лондон. У меня важная встреча с отцом мальчика, который поступает в нашу школу. Отец желает… э-э… познакомиться со мной.

Неужто наконец Капитальчик?

Так и оказалось. На перемене ко мне подошел веснушчатый крепыш Огастес Бэкфорд, брат лорда Маунтри. Умение задерживать дыхание дольше других мальчишек и первым узнавать все сплетни завоевали ему популярность в школе.

– Сегодня приедет новенький, сэр, – доложил он, – американец! Я слышал, как директор рассказывал домоправительнице. Фамилия Форд, а папаша у него жуть какой богатый! Вот вы, сэр, хотите разбогатеть? Я хочу! Накуплю себе всякой всячины… Как вырасту, так и разбогатею! Мой отец говорил об этом с адвокатом… А еще, сэр, кухарка сказала Эмили, что на днях приедет новая горничная! Вот уж кем быть неохота, правда, сэр? Лучше уж поваром… – Он на миг задумался над этой проблемой, но потом затронул куда более актуальную: – Вот если бы вам, сэр, не хватало полпенни до двух пенсов, чтобы купить ящерку, что бы вы сделали, сэр?

Свои полпенни он получил.

Огден Форд, золотая жила индустрии похищений, появился в «Сэнстед-Хаусе» тем же вечером в четверть десятого. Процессию, включавшую таксиста с большой коробкой и слугу с двумя чемоданами, возглавляли Тревожный Взгляд с мистером Эбни – именно в таком порядке, ибо взгляд был сам по себе, а директор плелся следом, укрываясь за ним, как войско Макдуфа – за Бирнамским лесом.

Огдена я увидел лишь мельком, когда Эбни провожал его в свой кабинет. Мальчишка показался мне довольно самоуверенным и весьма похожим на портрет из отеля «Гвельф», разве что еще противнее.

Дверь кабинета тут же вновь открылась, и вышел мой наниматель. На меня он взглянул с явным облегчением.

– А, мистер Бернс! Как раз хотел вас искать. Можете уделить мне минутку? Давайте пройдем в столовую… Наш новый ученик по фамилии Форд, – продолжил он, затворив дверь, – довольно… э-э… примечательный мальчик. Он американец, сын мистера Элмера Форда. Поскольку он будет в значительной мере на вашем попечении, мне бы хотелось подготовить вас к его… э-э… особенностям.

– Чем же он примечателен?

Лицо директора дернулось, он промокнул лоб шелковым платком.

– Он… э-э… скажем так, своеобразен во многих отношениях, если сравнивать с учениками, что прошли через мои руки, а до того, добавим ради справедливости, пользовались всеми преимуществами весьма утонченной домашней жизни. В то время как, без сомнения, au fond^[3]… в глубине души он хороший мальчик, просто превосходный, в настоящее время он ведет себя… э-э… необычно. Я склонен предположить, что его с самого детства систематически баловали. Ни малейшего понятия о дисциплине! Также у него на удивление отсутствует… э-э… так сказать, мальчишество. Он лишен как застенчивости, так и детской способности удивляться, столь очаровательной, на мой взгляд, в наших маленьких англичанах. Огден как будто пресыщен, утомлен жизнью, а вкусы и мысли его скороспелы и нетипичны для такого возраста. Порой он выражается настолько… э-э… скажем так, без всякого почтения к устоявшимся авторитетам. – Мистер Эбни сделал паузу и вновь утер лоб платком. – Мистер Форд, его отец, поразил меня своими способностями – типичный американский торговый магнат. Он на редкость откровенно поведал о своих семейных делах в связи с сыном. Не припомню в точности его слов, но суть в том, что до недавних пор миссис Форд воспитывала мальчика в одиночку и сильно разбаловала его, фактически… э-э… – мистер Форд был весьма красноречив – испортила сына. Что и послужило – само собой, это между нами – истинной причиной развода, который, к несчастью… э-э… случился. Мистер Форд видит мою школу в какой-то мере, скажем так, противоядием и желает, чтобы мы твердо придерживались разумной дисциплины. Поэтому, мистер Бернс, я рассчитываю, что вы будете строго, но, конечно, гуманно пресекать такие привычки нового ученика, как… э-э… курение. Он всю дорогу сюда не выпускал изо рта сигарету, и я так и не смог, не применяя силу, убедить его с ней расстаться. Однако поскольку теперь он у нас и должен соблюдать наши правила…

– Разумеется, – кивнул я.

– Вот и все, что я хотел сказать. Думаю, вам стоит познакомиться прямо сейчас. Вы найдете его в кабинете.

Директор удалился, а я отправился знакомиться с Капитальчиком.

Меня приветствовало облако табачного дыма из-за спинки кресла. Затем я увидел пару ног в башмаках, покоящихся на каминной решетке. Шагнув к свету, я узрел мальчишку целиком. Он разлегся в кресле, устремив глаза к потолку в мечтательной рассеянности. Когда я приблизился, он затянулся сигаретой, глянул мельком на меня, вновь отвел взгляд и выпустил клуб дыма. Я его не заинтересовал.

Наверное, меня укололо такое безразличие, и я отнесся к новичку с предубеждением. Так или иначе, он показался мне крайне непривлекательным. Портрет ему льстил. Жирное тело, круглое лицо нездорового цвета, тусклый взгляд и брюзгливо обвисший рот – все признаки пресыщенности.

Столь чванливое высокомерие выводило из себя, и я склонен к предположению, как выразился бы мистер Эбни, что мои слова прозвучали куда резче, чем он предпочел бы.

– Брось сигарету! – велел я.

К моему изумлению, Огден тут же повиновался. Я уже начал подумывать, не слишком ли я с ним крут – вид он имел и впрямь до странности взрослый, – но тут он достал из кармана и раскрыл серебряный портсигар. Стало ясно, что за каминную решетку полетел окурок.

Я выхватил портсигар у него из рук и бросил на стол. Только теперь мальчишка в полной мере осознал мое присутствие.

– Дьявольская наглость, будь я проклят! – фыркнул он.

Особенности нового ученика проявлялись одна за другой. Я понял, что имел в виду директор, когда говорил о его манере выражаться.

– Не чертыхайся! – одернул я.

Некоторое время мы пристально разглядывали друг друга.

– Вы кто? – спросил он.

Я назвал себя.

– А чего пристаете?

– Мне платят, чтобы приставал. Это долг преподавателя.

– А, так вы здешний учитель?

– Один из них. Кстати, напомню одну небольшую формальность: в ходе наших оживленных бесед ты должен обращаться ко мне «сэр».

– Как-как? Да идите вы!

– Прошу прощения?

– Идите лесом!

Кажется, он имел в виду, что рассмотрел мое предложение, но сожалеет о невозможности его принять.

– Ты разве не обращался к своему учителю «сэр», когда жил дома?

– Чего? С вами обхохочешься, животики надорвешь.

– Как я вижу, к старшим ты особого уважения не питаешь?

– Это вы про учителей? Еще чего!

– Ты говоришь о них во множественном числе. Что, кроме мистера Бростера были и другие?

– А как же, – расхохотался он, – мильен, не меньше!

– Чертовски не повезло бедолагам, – усмехнулся я.

– Ну, и кто из нас чертыхается?

– Ладно, просто не повезло, – признал я его правоту. – И что с ними случилось – свели счеты с жизнью?

– Уволились. Не их вина, я крепкий орешек – имейте в виду. – Мальчишка потянулся к портсигару, но я проворно сунул его в карман. – Да ладно вам, достали уже!

– Это чувство взаимно.

– Думаете, вам все можно? Надувать щеки и командовать?

– Весьма точное определение моих обязанностей.

– Ошибаетесь! Я про вашу лавочку все уже знаю, главный пустомеля по дороге только и делал, что болтал. – Характеристику, данную мистеру Эбни, трудно было не признать удачной. – Он тут единственный босс, и наказывать учеников никто больше не может. Только троньте и вылетите вон! А сам он не станет, потому что мой отец платит ему вдвое, и он до дрожи в коленках боится меня потерять, если вдруг что.

– Ну, в принципе, так оно и есть.

– Даже не сомневайтесь.

Я окинул взглядом развалившегося в кресле пузана.

– Забавный ты малыш.

Он сердито набычился, маленькие глазки сверкнули.

– Но-но, вы не нарывайтесь, знаете ли! Совсем обнаглели. Что вы о себе возомнили?! Да кто вы такой?

– Я – твой ангел-хранитель! Тот, кто возьмет тебя в оборот и сделает лучиком семейного счастья. Я знаю таких, как ты, вдоль и поперек, повидал в Америке среди ваших родных небоскребов. Перекормленные сынки миллионеров все на один лад – если папаша не пристроит к делу, пока не вышли из коротких штанишек, пиши пропало. Воображают себя центром вселенной, а когда оказывается, что все не так, получают, что заслужили, с процентами! – Меня несло, хоть он и пытался перебить. Я увлекся любимой темой, над которой размышлял с того самого вечера, когда получил некое письмо в клубе. – Знавал я одного типа, который начинал в точности, как ты. Денег у него было полно, он никогда не работал и привык воображать себя принцем. А в результате… Что, наскучил я тебе?

Мальчик-капитальчик зевнул.

– Да чего там, валяйте, если нравится.

– Ладно, это история долгая, так что не стану сильно докучать. Короче, мораль в том, что мальчика, которого ждут большие деньги, просто необходимо брать в ежовые рукавицы и учить уму-разуму, пока он еще не вырос.

– Болтовня одна. – Он лениво потянулся. – Ну и как, интересно, вы собираетесь это делать?

Я задумчиво окинул его взглядом.

– М-м… с чего же начать? Мне кажется, сейчас тебе больше всего необходимы физические упражнения. Будем каждый день вместе бегать, и к концу недели ты себя не узнаешь.

– Послушайте, если вы задумали меня гонять…

– Возьму за ручонку и побегу, и никуда ты не денешься! Зато спустя годы, когда выиграешь марафон на Олимпийских играх, придешь ко мне со слезами на глазах и скажешь…

– Что еще за сопли?!

– Может, и так скажешь. – Я глянул на часы. – Между прочим, кое-кому пора в кроватку, время позднее.

Он изумленно вытаращился:

– Что?!

– Да-да.

Казалось, это его больше насмешило, чем разозлило.

– Во сколько, вы думаете, я обычно ложусь?

– Я знаю, когда ты будешь ложиться здесь – в девять часов.

Словно в подтверждение, дверь открылась и вошла домоправительница.

– Полагаю, мистер Бернс, мальчику пора в постель.

– Я ему только что об этом сообщил, миссис Атвелл.

– Да вы спятили! – фыркнул Капитальчик. – Ни за что!

Она в отчаянии повернулась ко мне:

– Впервые вижу такого мальчика!

Сейчас на кону стоял весь механизм школы. От любой нерешительности авторитет власти пошатнется, и восстановить его потом будет непросто. Ситуация взывала к действию.

Я наклонился и выдрал элитного отпрыска из кресла, будто устрицу из раковины. Всю дорогу он с визгом лягал меня в живот и в колени, визжал и на лестнице, пока я тащил его наверх, и не умолкал до самой своей комнаты.

Полчаса спустя я сидел в кабинете, задумчиво покуривая. С линии боевого соприкосновения поступали доклады об угрюмой и, возможно, лишь временной покорности противника судьбе. Капитальчик лежал в постели, нехотя подчинившись обстоятельствам, а во взрослой части населения царило еле сдерживаемое ликование. Директор смотрел довольно, а домоправительница не скрывала торжества во взгляде. Я стал героем дня.

Однако ликовал ли я сам? Нет, меня не оставляла тревожная задумчивость. На моем пути возникли непредвиденные трудности. До сих пор я рассматривал похищение как нечто абстрактное, не учитывая личных факторов. Если в воображении и рисовалась какая-то картинка, то самая благостная: я крадучись ухожу в ночь с покорным ребенком, чья маленькая ручка доверчиво покоится в моей. Теперь я видел и слышал Огдена Форда и подозревал, что похитить его хоть сколько-нибудь по-тихому возможно лишь с помощью хлороформа.

Ситуация осложнялась все больше.