Пэк Оню Перечная мята

백온유 Baek Ohn-yu

페퍼민트

PEPPERMINT

Copyright © 백온유 (Baek Ohn-yu), 2022

All rights reserved.

Original Korean edition published by Changbi Publishers.

Russian translation rights arranged with Imprima Korea Agency the Republic of Korea and Impressum Literary Agency (Russia).

© Kaminary.art, иллюстрация обложки, 2025

© Зинатулина А. А., перевод на русский язык, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2026

Глава 1. Сиан

Дыхание прошло сквозь округленные губы как ветерок и, покинув мое тело, превратилось в мыльный пузырь. Прозрачный, он взлетел над головой и исчез. Мы бежали за этими пузырями, высоко подняв руки, кончиками пальцев доставая и лопая их на лету. В азарте погони я запнулась о камень и упала. На ладонях и коленях проступила кровь. Хэвон расплакалась. Но мама вдруг оказалась рядом и, осмотрев ранки, сказала: «Ничего страшного. Помажем лекарством, и все пройдет». Я не плакала!

В моих воспоминаниях мама мажет мне коленку йодом и дует на ранку. Из-за рыжего антисептика кожу неприятно печет, поэтому, пока наносишь лекарство, нужно дуть сверху, чтобы боль немного утихла.

Почувствует ли мама мое дыхание?

Я медленно протерла пролежень специальным раствором и, промокнув лишнюю влагу, нанесла заживляющую мазь. Чтобы саднящая боль быстрее уходила, я не переставала дуть на больные места на бедрах и ягодицах. Мама так и не шевельнулась, пока я заканчивала с перевязкой. Подложив ортопедическую подушку ей под бедра и уложив ее в другую позу, я оглядела мамины вещи. Все они были там же, где я оставила их вчера. Ополаскиватель, зубная щетка, полотенце и крем – все на месте. Разве что увлажнитель воздуха работал впустую, без воды.

– Папа вчера снова не пришел? Ничего, ты не расстраивайся. В последнее время он очень занят, часто до ночи на работе задерживается.

Из бумажного пакета я достала пальто и разложила так, чтобы она хорошо его видела.

– Смотри. Это я папе купила. В его шкаф посмотришь – одежда вся черная. Наверное, потому, что с ней хлопот меньше, если испачкается. Я подумала – хотя бы одна светлая вещь в гардеробе у него должна быть. Как тебе? Красивое?

Я всматривалась в мамино лицо. Насчитала несколько родинок: одна под левым глазом, на кончике носа еще одна, над уголком губ тоже и другая, красная, над правой бровью. До того как она заболела, я не замечала, что их так много. Если я вдруг начинала сомневаться, а мама ли передо мной, или она изменилась, или ее подменили, и я почему-то никак не могу ее узнать, когда тревога захлестывает меня с головой, я пересчитываю родинки, и становится спокойнее.

Когда из больницы выписали пожилую пациентку, маму перевели на освободившееся место у окна в глубине палаты. Окна выходят на южную сторону, впуская солнечный свет, а с кровати хорошо видно деревья. Когда мамины глаза были открыты, она почти всегда смотрела в одну точку. Конечно, если человек не может ни голову повернуть, ни положение сменить, ему остается лишь постоянно наблюдать один и тот же вид. А сейчас еще самые заморозки, и деревья стоят голые… Когда весна настанет по-настоящему и зелень листьев окутает кроны, станет совсем хорошо. Тогда из открытого на проветривание окна будет литься аромат акаций.

Мама всегда любила цветы и деревья. Цветочных горшков в доме было больше десятка. Даже самые капризные растения под ее присмотром не вяли, так что соседи спрашивали у мамы, в чем ее секрет.

«Поставьте их в солнечном месте. Цветы растут, обращаясь к небу, так что днем лучше оставить занавески открытыми. А еще каждому растению нужно разное количество воды. Запишите, чтобы ничего не перепутать».

Ухаживать за человеком в вегетативном состоянии и заботиться о растении в какой-то мере схожие занятия. Но я не знаю, есть ли облако на небе, на которое мама смотрит пустыми глазами, сидит ли для нее птица на дереве, дует ли ветер. Казалось, мамин мир давно остановился.

Чайник задышал паром и, щелкнув, выключился. Я заварила крепкий мятный чай, обмотала деревянную палочку марлей, смочила ее в чае и поднесла к маминому рту, чтобы она могла ощутить вкус. Говорят, это помогает пробудить рецепторы, так что я каждый день заваривала мамин любимый чай с перечной мятой.

Аромат трав наполнил палату. Вдыхая его, я ненадолго вернулась в детство, как будто запах мяты, доносившийся из маминой комнаты, достиг меня через время. Она всегда просила не подходить, пока пила чай, боясь пролить горячую воду, но мне было достаточно просто смотреть, сидя в нескольких шагах.

Должно быть, я протолкнула марлю слишком глубоко, и мама стала давиться. Ей необходима кислородная маска, но она может слабо дышать сама, жевать или сосать пищу. А вот глотать самостоятельно ей тяжело, поэтому она кашляет или иногда вот так давится. Она очень редко издает звуки, и все они обычно выражают боль – или просто остаются бессмысленным «у-у-у».

Раньше я вкладывала смысл в каждую из таких реакций. Игнорируя слова врача о том, что эти звуки не больше чем бессознательный рефлекс, я считала их признаками медленного выздоровления. Мы с отцом были уверены, что сможем почувствовать тонкие изменения, которые недоступны врачам и медсестрам.

Из теплового шкафа я достала влажное полотенце, чтобы обмыть мамино лицо, потом – руки и ноги. Почистив ватной палочкой уши, я взяла ее исхудавшую руку и принялась осторожно подстригать ногти. Я обязательно проделывала это каждую неделю. За шесть лет, которые мама провела в вегетативном состоянии, жизненные процессы в ее организме замедлились, а тело заметно осунулось, однако ногти росли с прежней скоростью. Раньше мама каждый раз, обрабатывая ногти на руках, жаловалась, что они растут так необычно быстро. Потом, закончив, она подзывала меня, усаживала между своих ног и неторопливо подстригала ногти и мне тоже. Потихоньку, оттягивая кожу пальцев, чтобы не порезать.

– Нелегко тебе приходится, девочка. Где в наши дни найдутся дети, которые вот так заботятся о своих родителях?

Бабушка Хон повторяла мне это с того дня, как ее привезли в больницу. Она рассказывала, как упала на обледеневшей дороге, когда шла на утреннюю молитву, и сломала правую ногу. Кроме трудностей с передвижением, ее больше ничего не беспокоило, так что из всех шести пациентов этой палаты она была самой активной.

– Дети в наши дни совсем другие, – присоединилась к беседе тетя Чон. Который год вокруг меня ведутся одни и те же разговоры, только пациенты сменяются.

Я тоже ребенок «наших дней». Может казаться, я делаю благородное дело, приношу огромную жертву, но у любого, кому пришлось бы испытать подобное, не останется выбора. Сбежать или закрыть на все глаза не так-то просто. Мне всего лишь пришлось рано осознать это.

Здесь лежали как те, кто уже давно знал меня, так и поступившие на лечение совсем недавно. Даже при смене палаты в течение дня все обязательно подходили узнать мамину историю. Как таковой истории нет, но люди, передавая мой рассказ, то и дело добавляли слова вроде «несчастье», «очень жалко», «тяжелая судьба» – и даже любопытство во взгляде довольно скоро сменялось сожалением.

– Что вы. Ничего особенного.

– Возьми, детка, поешь. Это мой сын сложил, все мытое.

Сегодня бабушка Хон угостила меня мандаринами и клубникой. Тогда тетя Чон сказала, что в холодильнике есть кальбитхан[1], и предложила мне поесть. У нее был рак желудка, недавно она перенесла операцию по его полному удалению и сейчас восстанавливалась. Как только ей хотелось чего-нибудь поесть, она тут же звонила своим детям и просила купить, днем или ночью – неважно. А когда они привозили еду, она не ела, а убирала в холодильник и потом отдавала мне. Мол, все равно не может это съесть сама. Так что я разогрела суп и поужинала, хоть и поздно.

Побывав с мамой в разных больницах, я привыкла принимать заботу от незнакомцев, хотя жалостливые взгляды по-прежнему вызывали у меня враждебность. Однако времени разозлиться на проявление искреннего сострадания не было. Пациенты в палате постоянно менялись – ведь редко бывает так, чтобы в одну палату клали сразу несколько человек в тяжелом состоянии. Большинство наших соседок довольно скоро выписывались, а пожилых увозили в дома престарелых. Еще реже кто-нибудь из-за обострения болезни оказывался в реанимации. Новость о смерти пациентки из нашей палаты вызывала странные чувства, но и они быстро забывались. Я не придавала большого значения словам тех, кто не задерживался здесь надолго.

– Белая клубника?

– Сын купил что-то модное. Сказал, все спелое. Может, это из-за цвета, но мне что-то не хочется. Все тебе, кушай.

Я взяла одну ягоду и показала маме. Удивительно, правда? Сколько интересного появляется в мире! Она всегда любила фрукты, благодаря ей в детстве они всегда доставались мне на десерт. А сейчас мы с папой фрукты почти не покупаем. Мы стали отдавать предпочтение тому, что легко приготовить и несложно подолгу хранить.

Я была уже сыта, но съела клубнику за один присест. Все равно она скоро переспеет и станет приманкой для насекомых. Со сладким и скоропортящимся всегда много хлопот.

А мама самостоятельно есть не может, кормить ее приходится жидкой пищей через резиновую трубку, идущую от носа к желудку. Она всегда любила готовить и ценила возможность поесть вместе. Должно быть, питание через трубку теперь заставляло маму чувствовать себя так, будто она утратила все, чем дорожила.

Покормив ее, я прибралась, и тогда вошла медсестра Ким.

– Молодец, Сиан, ты прямо настоящий профессионал.

К полуночи пришел папа. Я хотела было спросить, почему он сначала заглянул домой вместо того, чтобы сразу направиться в больницу, но он выглядел таким измотанным, что я не стала.

– Ужинал?

– Поел на работе.

Отец зарабатывал везде, где мог. Когда я была в седьмом классе, он работал на стройке. Пока я училась в восьмом – доставщиком и официантом в баре своего друга, у которого был ментором в университете. К моему девятому классу отец получил квалификацию по уходу за пожилыми и работал в доме престарелых и еще какое-то время – на складе.

До маминой болезни он работал в IT-компании, а сейчас у него столько разных занятий, что с тех пор, как перешла в старшие классы, я перестала спрашивать, чем он сейчас зарабатывает. Отец, конечно, любое место работы называет «компанией» – и бар был «компанией», и завод, и дом престарелых тоже. В последнее время, когда он приходит с работы, запаха пота на одежде я не чувствую, так что, скорее всего, физически он не слишком перетруждается. Подобная работа папе сейчас тяжело дается. Работая на складе, он часто получал травмы, и его до сих пор мучает больная поясница.

Выпив прохладной воды, отец достал кошелек, отсчитал деньги и вручил мне.

– Но карманные еще остались.

– Бери, отложишь, – сказал он и улыбнулся.

Я наблюдала, как он стянул остальные купюры резинкой и убрал в карман брюк. Ну кто в наше время пользуется бумажными деньгами? Все давно расплачиваются картой или телефоном, а отец по-прежнему упрямится. Бабушка – по маминой линии – всегда смотрела на папу с сожалением и говорила, что это все из-за его нервозности. Неизвестно, когда и как настанет черный день, да и настанет ли, но если вдруг что-то случится, отец со своими купюрами окажется самым мудрым человеком на Земле.

Каждый понедельник папа выдавал мне карманные деньги. Лишь раз он пропустил такой вечер, и мне было очень грустно видеть, как сильно отец был разочарован в себе, забыв нечто столь важное. Видимо, он принял для себя за правило регулярно давать мне эту сумму. Мы вполне справлялись без мамы. Папа стирал и развешивал белье, я его раскладывала. Я подбирала с пола мелкий мусор и пылесосила, а он протирал пыль. В средней школе я очень хотела завести щенка, даже умоляла, но отец был против, говоря, что собака – большая ответственность. Теперь я полностью его понимала.

– Сильно занят в последнее время?

По правде говоря, спросить я хотела другое. «Как давно ты не появляешься в больнице? Два дня? Три? Я присматриваю за мамой по вечерам, ты по ночам – мы же договорились!»

– Да, дел много на работе. Приходится оставаться сверхурочно. – Он не смотрел мне в глаза.

Папа снял потертое пальто, сел на диван и включил телевизор. Я устроилась рядом. В новостях о чем-то дискутировали политические эксперты, пытаясь предсказать, кто из кандидатов, выдвинутых каждой партией, будет избран в парламент. Но папа же почти не смотрит новости, а если и смотрит, то только спортивную рубрику и прогноз погоды… Единственное телешоу, которое он не пропускал, – «дорамы по выходным». Одна из привычек, сложившихся за долгое время, проведенное в стенах больницы.

– Ты долго будешь занят? Холодильник пуст. Есть нечего.

– Вот как? Придется завтра сходить за продуктами.

– И в доме бардак.

Я говорила раздраженно, и папа наконец отвел глаза от экрана и оглядел гостиную. Когда мы переехали из трехкомнатной квартиры в двухкомнатную коммунальную, нам пришлось выбросить мебель и разные другие вещи, так что на самом деле гостиная была почти пуста. Да и мы оба не из тех, кто станет откладывать домашние дела, как бы ни были заняты, так что бардак был в основном в моей голове. Вот и сейчас отец ответил, что это не такая большая проблема.

– Приду завтра пораньше. Вместе сходим в магазин.

– Не нужно, лучше к маме пораньше приди.

Мама ни разу в жизни на меня не накричала. Сколько ни стараюсь, не могу припомнить, чтобы она хоть раз отругала меня. И отец тоже обладал спокойным и мягким характером. Так почему же я настолько легко выхожу из себя? Я прекрасно знаю, что порой агрессивна, но если разозлюсь, то чаще всего не могу остановиться.

– Тебе тяжело к маме ходить? Думаешь, если она тебя все равно не узнаёт, так и ходить каждый день незачем?

– Я просто был занят. Как раз собирался пойти.

Снимая носки, он что-то пробормотал о том, что ему нужно умыться перед больницей. Мне показалось, отец пытается избежать необходимости объясняться, и это только раззадорило меня.

– Если бы я не сказала, ты бы не пошел. Завтра, послезавтра – тоже не собирался?

Не отвечая, отец скрылся в ванной. Я осталась сидеть на диване, уставившись в телевизор. Может, у него появилась другая женщина? Может, поэтому он так поздно возвращается? Или он просто устал сверх всякой меры? Я часто представляла себе подобное, но я вообще склонна была его подозревать во всем на свете.

С другой стороны, в нем я сомневалась ровно настолько же, насколько в себе. Как вынести такую жизнь, не уставая? Когда накатывало ощущение, что мамина болезнь загоняет нас в тупик, мне становилось самой от себя противно. Но мысль о том, что я не одинока в этом, утешала. По сравнению с другими я держусь достаточно неплохо. Мысли отца наверняка были еще хуже.

Я знала, что многие даже не навещают своих близких в больнице. Но я всегда думала, что мы другие. Мы обещали поддерживать друг друга. Даже когда все вокруг отвернутся, даже если это будет рискованно, мы останемся вместе. Мы строго придерживались правила никогда не оставлять маму одну, и теперь мысль о том, что отец молча его нарушил, меня тревожила.

Папа вышел из ванной и, усталый, лег на диван. Я попыталась взять себя в руки.

– Медсестра сказала, мамин пролежень почти зажил, – заговорила я.

Маме недавно пришлось делать операцию из-за большого пролежня на бедре. Я помню, как мы тогда склонили головы перед врачом, чувствуя себя виноватыми. «Это не ваша вина, – уверял он. – Вам не нужно так себя корить». Но легче не стало.

– Это хорошо, – ответил отец.

– Хочешь, ноги помассирую?

Я опустилась на пол рядом с диваном и начала осторожно массировать его ступни. Отец не сопротивлялся, понимая, что это мой способ попросить прощения. В последнее время мои слова все чаще звучали колко, вонзаясь, словно шипы. Я упрекала отца, подозревала, давила на него – и все из-за страха однажды в далеком будущем остаться совсем одной с этим грузом. На большом пальце его правой ноги ноготь потемнел, часть даже треснула, а под ним скопилась кровь. Видимо, где-то ушибся.

– Как ударился? Больно было?

– Не очень. Все нормально.

Кусачками я убрала часть ногтя, которую еще можно было убрать. Однако синяк был глубоко внутри, так что нанести мазь не получится. Отец нашел чистые носки и стал переодеваться, и я, пользуясь моментом, достала из-под стола спрятанный там пакет с одеждой.

– Примерь.

– Что за праздник? Себе бы лучше что-нибудь купила.

Недавно отец ворчал, что где-то потерял деньги. Он обыскал диван, заглядывал под кровать, но никак не мог их найти. Я поначалу не придала этому значения, но несколько дней назад, когда вешала его пальто в шкаф, услышала какой-то звон. Оказалось, в кармане папиного пальто образовалась огромная дыра, через которую деньги провалились за подкладку. Я вытащила их все и насчитала почти сто тысяч вон. При каждом движении раздавался звон монет, и мне казалось – посмотри он чуть внимательнее, сразу обнаружил бы пропажу. Но отец продолжал искать там и сям, все сильнее раздражаясь. Его лицо озарилось такой радостью, когда я сказала, что деньги нашлись! Глядя, как он штопает карман, я решила заказать ему новую одежду. Просто очень захотелось.

– Считай, подарок.

– Не надо так сыпать деньгами.

– А я, по-твоему, транжира? Ты сам знаешь, какая я экономная.

– Ладно, ты права, – согласился он и все же добавил: – Светлое быстро пачкается.

– Ну и постираем, если что.

Отец покрутился передо мной, и я с гордостью отметила:

– Сидит отлично. Я же говорила, у меня хороший вкус.

Хотя, если честно, я пожалела, что не взяла на размер меньше: пальто сидело на нем неожиданно свободно. Может, он похудел? Но ни папа, ни я ничего не сказали.

Я научилась ухаживать за мамой у сиделки, которую за ней закрепили. Можно было сказать, что Чхве Сонхи очень внимательная и милая женщина – ветеран с почти тридцатилетним стажем ухода за больными. Именно она заботилась о маме в те часы, когда папа и я не могли быть рядом.

Она говорила нам общаться с ней как можно больше. Рассказывать, как прошел день и как сильно мы ее любим. Говорила, как важно делиться чувствами честно. Искренними чувствами. Это действительно так важно? Я не уверена до сих пор. Я говорила с мамой довольно много, как и советовала Сонхи, но старалась быть осторожнее в словах: я боялась случайно сказать ей правду.

Сиделка заканчивала работу в шесть вечера и никогда не соглашалась на сверхурочные, как ни проси, хотя за дополнительные часы можно подать прошение о компенсации. На этот раз я приехала в больницу только к семи – проехала свою остановку, и тревога захватила меня при первой же мысли, что мама осталась одна хотя бы на час.

Конечно, если ненадолго оставить ее одну, ничего страшного не произошло бы. Слова вроде «улучшение» или «прогресс» к состоянию мамы были неприменимы, так что и резкого ухудшения ждать не приходилось. По правилам, за пациентами должна была присматривать медсестра, но сложно ожидать действительно тщательного ухода за пациентом без сознания. Больных слишком много, и лишний раз зайдут скорее к тем, кто раздражается или ругается.

В автобусе по пути в больницу на мое плечо прилегла задремавшая женщина. Я не смогла оттолкнуть ее. Шея ее неудобно изогнулась, и все же она проспала добрых двадцать минут. Отчего-то она казалась уставшей еще сильнее, чем я, и даже сумка, которую она держала на коленях, выглядела слишком большой и тяжелой для ее телосложения. Мне захотелось немножко потерпеть ради нее. Даже заметив, что проезжаю свою остановку, я не сдвинулась.

За окном автобуса сменялись пейзажи. Я слушала музыку в наушниках и равнодушно смотрела, как мы проезжаем мимо незнакомых зданий и остановок, как школьники в непривычной форме заходят и выходят. «Выйду на следующей. Она выглядит такой уставшей, а я могу немного потерпеть», – подумала я, не обращая внимания на то, что удаляюсь от больницы. Мы только подъезжали к остановке, на которой ей нужно было выходить, как она вдруг очнулась, сверилась с таблом, подскочила и поспешила выйти, даже не обернувшись. Это было забавно, но так я и доехала до конечной.

Войдя в палату, я сразу переложила маму в другую позу, проверила дыхательную трубку, контейнер для мочи. Чхве Сонхи тщательно убрала все перед уходом, так что мне оставалось совсем немногое. Я заменила воду в увлажнителе воздуха у изголовья, сделала отсос мокроты, потом обильно нанесла лосьон на мамино лицо и расчесала ее спутанные волосы.

Несколько дней назад мы с папой натянули шторки вокруг кровати и вместе помыли маму. Оба сильно вспотели, но запах свежести, исходящий от нее, оправдал все наши усилия. А потом мама потихоньку открыла глаза.

– Привет, мам.

Я помахала рукой примерно там, куда был направлен ее взгляд, упирающийся в правую часть потолка под углом сорок пять градусов. Ее зрачки не реагировали. Я немного повернула ей голову, чтобы она смотрела на меня. Это, конечно, не было похоже на настоящий взгляд, но все же оказалось приятно впервые за долгое время увидеть маму с открытыми глазами.

– Наконец-то ты открыла глаза, когда дочка рядом. Я на тебя немножко ругалась, а то в последнее время ты их открываешь только когда папа приходит. Посмотри хорошенько. Сегодня ты пободрее, чем обычно.

Бабушка Хон посмотрела на маму с соседней койки и шутливо сказала:

– Вот как? Должно быть, совсем день с ночью спутала. Так нельзя. Ложиться нужно рано и вставать тоже. Но если маме твоей так хочется, пускай просыпается по ночам.

С какого-то момента я стала разговаривать совсем как мама. «Тебе бы записаться на занятия по математике. Хотя, если хочешь, можешь продолжать заниматься хапкидо[2]» – так говорила она. «Сначала позавтракай. Но если аппетита нет, можешь не есть». «По-моему, лучше сперва закончить домашнее задание, а потом можешь играть сколько угодно. Впрочем, если тебе срочно хочется именно сейчас, поиграй». «Ты выбираешь, в каком порядке удобнее. Решать тебе». В итоге почти всегда получалось так, как хотела мама, но у нас с ней никогда не возникало серьезных конфликтов, поскольку она давала мне право выбора и не заставляла делать что-то. Благодаря ей мое детство было действительно счастливым. Мама всегда давала мне свободу и спокойствие. А я всегда считала себя благодарным человеком. Способным отплатить за доброту.

По крайней мере, в этом я старалась себя убеждать.

Я спустилась на первый этаж, чтобы купить готовый обед в магазине. Больница была просто огромной, так что здесь и продуктовый устроили, и цветочный, и пекарню, и кафе, и даже какое-то религиозное учреждение. Когда маму сюда только положили, этот район казался пустынным. Но по словам медсестер и родственников, ухаживающих за пациентами, после того, как в прошлом году в здании рядом открылся онкоцентр, здесь начали строить жилые дома с квартирами-студиями и торговые комплексы. Этот район Сеула развивался медленнее других, и говорят, больница спасла местный рынок, а торговцы порадовались тому, что могут теперь заработать на хлеб. Я удивлялась: чья-то жизнь становилась тем лучше, чем больше больных сюда стекалось.

Магазин располагался в коридоре, ведущем к отделению неотложной помощи. В воздухе стоял запах антисептика и крови. Туда-сюда сновали врачи и медсестры. Откуда-то донесся шум:

– Жжет невыносимо! Я уже полчаса жду!

– Простите, на перекрестке произошла цепная авария, придется подождать дольше обычного. И свободных коек сейчас тоже нет. Если симптомы не слишком серьезные, вам лучше обратиться в другую больницу.

– Я уже это слышал, но зуд правда ужасный! Хоть лекарство мне дайте!

Парень в желтой толстовке спорил с медсестрой. Пока я прикидывала, мой он ровесник или немного младше, он закатал рукав и показал руку. Яркие пятна на коже говорили об аллергии.

Было уже довольно поздно, часы амбулаторного приема закончились, и пациенты стекались в отделение неотложной помощи. Некоторые, видя, что очередь даже не думает сокращаться, отказывались от лечения и просто уходили. Я наконец вошла в магазин и выбрала обед. Может, взять что-нибудь и для папы? Поужинал ли он? Я задумалась. Интересно, когда отец вообще отдыхает? Это оставалось для меня загадкой. Подумав, что, если папа забудет еду в холодильнике, она быстро засохнет, я решилась взять только небольшую порцию омурайсу[3].

Я шла по коридору, когда раздался сильный кашель. Через мгновение я увидела – это тот самый парень. Люди, недовольно озираясь, старались обходить его, а он, натянув капюшон толстовки, прикрывал рот рукавом и то чихал, то кашлял. Потом парень сумел поймать медсестру и вновь принялся перечислять свои симптомы. Та, извиняясь и кланяясь, объясняла, что не может дать лекарства без рецепта врача. Еще более раздраженный, парень возразил, что больше ждать не может. Люди в очереди как один следили за ситуацией хотя бы краем глаза. Перепалка вскоре переросла в галдеж и обмен упреками, в основном в адрес парня.