Павлов Сергей
Россия Делает Сама
– Что правда то правда, но от ошибок никто из нас не застрахован. Знаете что я вам скажу, молодой человек, очень плохо что вы сейчас один. Вам надо заручиться поддержкой вашего руководителя Курчатова, вместе с ним ваш голос будете значительно весомее.
Эти слова поддержки были для Пети как нельзя кстати.
Глава 11
Когда закончился перерыв, Абрам Федорович с академиками удалились на следующее заседание. Положение было отчаянным и Пете обязательно требовалось переговорить с директором с глазу на глаз. Поначалу он решил подождать директора дежуря у дверей аудитории или слоняясь поблизости в коридоре, но, когда это ему вконец наскучило, он решил вернуться к своим институтским коллегам.
Оказывается, там его уже давно ждали, и Шурик повел его в университетскую столовую, где можно было пообедать по талонам.
– Петя, секретарь Абрама Федоровича передала для тебя талон литеры «Б», чтобы ты мог пообедать в столовой. Видишь какие у нас порядки: есть литераторы, а мы здесь литер-Б-эторы.
– Ты знаешь о профессоре Тимирязеве? Что он за человек?
– О! Тимирязев – известная личность. А ты то где с ним столкнулся?
– Сейчас на заседании. Он критиковал наш институт с позиций диалектического материализма. Как ты думаешь, он разбирается в ядерной физике?
– Скорей всего совсем не разбирается. Зачем ему это? Он ведь член партии и разбирается в марксизме-ленинизме, а это самое главное. У нас его называют «сыном памятника».
– Он сын знаменитого ботаника Тимирязева?
– Ну конечно, причем внебрачный. Потребовалось личное решение императорского величества для присвоения ему фамилии отца.
Абрам Федорович появился у себя только к вечеру, когда Пете уже пора было собираться идти на вокзал, но он все же попытался в очередной раз склонить директора на свою сторону признавая, что почва еще недостаточно подготовлена, и что доказательств недостаточно, но упорствуя в своем убеждении относительно огромной перспективности этой проблемы. Он говорил горячо, страстно, увлеченно:
– Рано или поздно ураном нам придется заниматься! Для того чтобы у нас обратили внимание на эту проблему, вероятно, потребуется ждать изменения многих факторов: победы в войне, улучшения экономической ситуации в стране, изменения убеждений физиков, прихода данных разведки о разработках бомбы за границей. В самом худшем случае мы получим эту бомбу из-за рубежа прямо у себя дома, но начинать ее разработку в такой ситуации будет уже совсем печально. У нас почему-то должен грянуть гром чтобы хоть кто-то начал шевелится!
Иоффе слушал внимательно и молчал. Однако, по лицу его нельзя было разобрать как он относится к услышанному. Ободренный вниманием слушателя Петя с увлечением продолжал:
– А эти доклады с расчетами, единственная цель которых состоит в том, чтобы создать предубежденное отношение к урановой проблеме? Ну честно, меня это все заставляет задуматься: «расчетчики» делают это сознательно или просто по недоумию? Мы же знаем, что этот математический аппарат был разработан ими чтобы показать, что цепная реакция не пойдет на смеси урана с тяжелой водой. Нет, теперь их не остановишь! Они повторяют то же самое на тяжелом водороде, на гелии. Но это не такое уж большое открытие, и, кстати, не доказывает, что цепная реакция не возможна в принципе.
– Да, да Петя, вы во многом правы. – Абрам Федорович говорил мягко, размеренно, утвердительно качая головой, словно успокаивая собеседника. – Однако вы сами сегодня имели возможность видеть, что кроме людей, с энтузиазмом принимающих новое, есть и другие, более консервативные ученые. Мы должны уважать их точку зрения и, как вы правильно заметили, нам с вами нужны железные доказательства. Без них проблема урана продолжает пребывать в области фантастических проектов.
Вы знаете, я и сам сейчас вместо задач по исследованию фотоэффекта придумываю миноискатель для поиска мин, обшитых деревом. Немцы начали активно использовать такой прием. У меня пока не сильно получается продвинуться с решением этой задачки, но я обязательно сделаю такое устройство.
Они говорили еще какое-то время, но после этих слов директора Петя как-то разом сник, дальнейший разговор потерял изначальную остроту и направленность – к урановой проблеме больше не возвращались; вскоре Петя заторопился уходить на вокзал, и тепло попрощавшись они расстались, так и не поговорив ни о возобновлении работ ни о вызове сотрудников лаборатории из действующей армии.
Попрощавшись с коллегами и закинув за плечи свой солдатский вещмешок Петя вышел в коридор и уже на лестнице его вдруг окликнули. Обернувшись он увидел высокую женскую фигуру – это была Валентина Иоффе.
– Вы уже уезжаете от нас? – спросила она, близко подойдя к нему, так что стало заметно, что она тяжело дышит от быстрой ходьбы.
– Да. Я человек военный, подневольный. Обязан возвращаться обратно на службу. Вы тоже здесь в Казани работаете?
– Нет. Я здесь в командировке. Через несколько дней лечу обратно в Ленинград.
– Сможете передать что-то моей маме?
– Конечно!
Он скинул вещмешок на пол себе под ноги, и, развязав его, достал бережно обернутые в бумагу кусочки колотого сахара и все съестное, что у него осталось от сухого пайка.
– Вот, возьмите. Я знаю, что там сейчас очень тяжело.
– Там… страшно. Я потеряла Буцефала, что и говорить о лошадях, когда люди умирают прямо на улицах.
– И вы туда возвращаетесь?
– Мое место там. Мы работаем, те кто остались, в институте и на кораблях Балтийского флота. Я – ленинградка и мое место в моем городе. Слушайте, а Леша вам не пишет.
– Я получил от него одно письмо. Он на фронте в действующей армии. Поступили с ним конечно плохо. Я хотел сегодня поговорить с Абрам Федоровичем чтобы нас вытащили, да видно не судьба. Не пришло еще время заниматься ядерной физикой, а раз так, то наше место в окопах.
– Когда будете писать ему, попросите его написать нам в Институт.
– Хорошо. Удачи вам в Ленинграде. – он обнял ее за плечи, потом выпрямился, закинул вещмешок за спину, повернулся и зашагал прочь по широкому мрачному коридору, едва освещенному бледными пятнами вечернего света, идущего с улицы от больших окон.
Глава 12
Вернувшись в казарму Петя узнал о своем назначении в фронтовую часть и о том, что он скоро будет отправлен на Южный фронт. Разные чувства боролись в его душе после поездки и после всего увиденного в Казани. – Фантастическая! – со злостью повторял он про себя слова вежливого и тактичного Абрама Федоровича.
– Это как же надо постараться, чтобы даже такой увлекающийся человек как Иоффе считал эту проблему фантастической. – говорил он себе. – Единственное, что есть во всем этом фантастического, это те возможности, которые открываются в случае успешного производства такой бомбы.
Но с другой стороны, он отчетливо понимал, что для разработки технологии и для организации производства бомб необходимо проделать титанический объем работы. Причем двигаться предстояло по абсолютно неизведанной территории, по самой настоящей terra incognita – неизведанной местности для которой нет ни карты ни описаний. И куда ему, жалкому авиационному технику в лейтенантской форме, посылаемому теперь на фронт, замахнуться на такую задачу. Положим даже перевели бы его в институт, и вот он теперь в Казани, в этих фанерных закутках, в холоде, в голоде, без оборудования и даже почти без электричества – сколько можно сделать в таких условиях? Он думал об этом и отрицательно качал головой.
– Нет. Надо бороться! Иначе потом будет поздно сожалеть об упущенном. И ему вспомнился один эпизод из их институтской жизни в Ленинграде. В силу каких-то политических решений руководства институт было решено передать из ведения Наркомтяжа в управление Академии Наук. По этому поводу к ним выехала высокая комиссия из Москвы. Несколько важных мужчин в костюмах, с портфелями, неделю провели в институте, знакомились с исследованиями, ходили по всем кабинетам, заходили и к ним в лабораторию. Когда они узнали, что молоденькие аспиранты, вчерашние студенты, на примитивном оборудовании занимаются проблемами атомного ядра, над которыми ломают голову известные ученые в крупнейших мировых лабораториях, отношение у них было очень скептическое. Один из них спросил у них в лаборатории с укоризной: «Зачем вы этим занимаетесь?»
После такого, настроение у всех в лаборатории было конечно подавленное. Заметив это Курчатов собрал всех и сказал: «Что вы нос повесили? Запомните, успех дела определяется не числом людей, которых привлекли над этим работать, и даже не количеством и дороговизной оборудования, а искренним интересом к проблеме, желанием найти решение и верой в свои силы и способности.»
Он сел за стол и написал письмо Игорю Васильевичу, поделившись впечатлениями от поездки в Казань и пообещав закончить и прислать расчеты по цепной реакции в следующем письме. Когда он закончил письмо и посмотрел на часы было уже за полночь. В казарме давно все спали, он был нарушителем режима, впрочем, к этому здесь в комнате все уже привыкли. Как поступать дальше? Кто может что-то сделать в этой ситуации кроме Верховного главнокомандующего, товарища Сталина? Только он один услышав об угрозе, существующей для страны, способен принять решение о возобновлении работ. Да, написать ему, он поймет!
И молодой человек взялся за карандаш, исполненный новых надежд и ожиданий. Но едва он принялся излагать свои мысли, как на него напали новые сомнения, до боли сжимая сердце и останавливая руки. Сколько людей пишут товарищу Сталину? Великое множество. Его голос потонет в хоре просящих, ловящих возможность выделиться, решить свои личные проблемы. Его конечно первым делом заподозрят в рвачестве, в том, что пытаясь спасти свою шкуру он ищет возможность избежать службы на фронте, устроить себе «теплое местечко» в тылу. Никто не будет вникать в суть угрозы, надвигающейся на страну, и письмо его просто не дойдет до товарища Сталина.
Он бросил писать и задумался, как ему быть. Наверно лучше написать на секретаря Сталина, товарища Поскребышева. Этот вариант ему показался удачным. Поскребышев вникнет в суть проблемы и передаст письмо Сталину, а тот уже сможет разобраться в ситуации. И удовлетворенный решением он заснул.
Последующие два месяца Петр провел в напряженных размышлениях и в работе на текстом письма: в нем он просил дать ему возможность сделать доклад по проблеме урана с участием всех академиков и обязательно в присутствии товарища Сталина, чтобы принять решение по вопросу государственной важности. Было написано несколько вариантов письма: на имя товарища Сталина, на имя товарища Поскребышева, и наконец на имя ответственного за науку товарища Кафтанова, отвечающего в правительстве за Академию наук. Переписанное начисто, письмо Кафтанову больше месяца лежало у него в вещах дожидаясь своего часа, пока он наконец отправил его из фронтовой части, решившись, как он тогда считал, на один из самых ответственных шагов в своей жизни.