Павел Владимирович Засодимский
Черные вороны
Перед приездом Ермила Ивановича в Алюбино, Зуев вдруг скрылся куда-то… Сказывали, в Москву укатил.
Вот приехал новый арендатор, напоил станичное начальство чуть не до чертиков и стал устраиваться на новом месте. Незадолго до рождества возвратился и Зуев в станицу. Вот тут-то и встретились наши вороны, и один другого шибко потрепал.
3
Был зимний солнечный день. На базар в станицу съехалось много народу. Трактиры были полнехоньки, торговали и шумели на славу… Время шло за полдень, дела были покончены, и продавцы и покупатели гуляли всласть.
В трактире Ивашкина, на «чистой половине», повстречались наши хищники. Ну, разумеется, как знакомые, поздоровались, потрясли друг друга за руку и повели речь о том, о сем. Большухину, признаться, не особенно приятно было столкнуться с Зуевым в трактире: «Напьется, чего доброго, станет привязываться; еще, пожалуй, скандал устроит». Увидев теперь, что Григорий Васильевич ведет себя прилично и, по-видимому, примирился с своим поражением, Большухин мигом повеселел. Конечно, он не боялся Зуева («мне что… – наплевать! Серчай себе!»), но все-таки он гораздо спокойнее чувствовал себя, видя, что за спиной у него не торчит враг, готовый ежеминутно огреть его по затылку. Расчувствовался Ермил и не побоялся даже коснуться щекотливого предмета…
– Григорий Васильевич! ты что же меня не проздравишь, а? – спросил он, хлопнув Зуева по плечу.
В ту минуту эти два воротила стояли почти посреди комнаты, у всех на виду. Яркий солнечный луч, полосой пробивавшийся в окно, озарял их золотистым светом, словно окружая каким-то блестящим ореолом. Из-за серой трактирной пыли, волновавшейся в полосах солнечного света, видны были посетители, сидевшие у столиков там и сям, за большими чайниками и за бутылками пива, и с напряженным любопытством посматривавшие на двух чудо-богатырей, сошедшихся друг с другом лицом к лицу… На грязно-сером фоне стен ярко выдавались красные кумачные занавески у окон, на то время отдернутые, бутылки с разноцветной влагой, украшавшие за прилавком всю стену от пола до потолка и, наконец, посреди табачного дыма и пыли, кружившейся в полосах солнечного света – два наши хищника…
– С чем же проздравлять тебя? Что за праздник? – переспросил Зуев как бы в недоумении.
– А мельницу-то надо ведь спрыснуть, как ты думаешь, а? – вполголоса продолжал Ермил Иванович.
– Да… мельницу-то! – совершенно равнодушно проговорил Зуев. – Ну, что же! Спрыснем!.. Угощай!
– Шинпанского! – зычным голосом крикнул Ермил Иванович.
Пробка хлопнула, два стакана налил половой – приятели наши чокнулись, выпили и, по привычке, сплюнули в сторону.
– А я, Григорий Васильевич, не то чтобы против тебя… – вполголоса и несвязно примирительным тоном заговорил Ермил Иванович. – Вот как перед богом!.. Сам знаешь: дело наше такое… Гм… Потом же я слышал, что будто бы ты хотел уж отступаться от мельницы… Правда?
– Точно! Было дело… – не моргнув глазом, спокойно, с легкой усмешкой ответил Зуев.
Ермил Иванович лгал самым нахальным образом: ничего подобного он не слыхал. Григорий Васильевич почему-то счел нужным поддержать эту ложь.
– А я, признаться, думал: ты станешь серчать на меня… – продолжал Большухин.
– Что ж серчать… Я уж этой мельницей попользовался достаточно… А теперь ты… – смиренно отозвался Зуев, потупляя глазки. Вдруг он оживился: – Ох ты, старый плутяга! Ловко же ты обошел меня с этой мельницей… Ловко! – громко проговорил Зуев, по-приятельски хлопая по брюху Ермила Ивановича. – Да я ничего… Бог с тобой!..
Большухин взялся за шапку.
– Нет, уж ты постой, Ермил Иванович… – дружески остановил его за руку Зуев. – Я ведь тебя проздравил, так уж и ты проздравь меня.
– С чем? – быстро спросил Ермил, пристально посмотрев на своего побежденного соперника.
– Новое заведение открываю…
– Ну, что ж! Доброе дело, доброе дело… – проговорил Большухин.
– Еще бутылочку! – крикнул Зуев, полуоборачиваясь к прилавку.
Опять пробка – хлоп, и опять наши вороны, со стаканами шипучего вина в руках, очутились лицом к лицу… Но Григорий Васильевич, худощавый, смуглый, с черными волосами, с темными проницательными глазами и с тонким, вострым носом – гораздо более походил на хищника, нежели наш тучный, мягкий и рыхлый Ермил Иванович.
– Ну, сказывай: с чем же проздравлять? – спросил Большухин.
– А я, видишь, Ермил Иванович, под станцией клочок землицы купил… – пояснил Зуев с расстановкой. – Может быть, слышал?
Большухин молча кивнул ему головой.
– Вот и хочу я, друг, нынешней весной выстроить тут паровую мельницу… – с невозмутимым спокойствием проговорил Зуев.
Большухин пошатнулся, точно его кто-нибудь по башке хватил.
Зуев перехитрил, разорил его… Все хитрости обрушились на его же голову. Что он теперь будет делать с водяной мельницей, когда под боком у него заведут мельницу паровую?.. А хутор уж продан, мельница заарендована, условие написано и неустойка большая. Он не выговорил в условии, чтобы станичники не допускали устройства другой мельницы. Станичники продали его… «Нашла коса на камень». Все это с быстротой молнии мелькнуло в голове Большухина и поразило его страшно. В порыве ярости и отчаяния он хотел было крикнуть «караул!», хотел размозжить голову сопернику, с злой успешной смотревшему теперь на него своими темными разбойничьими глазами.
Большухин тяжело дышал… Его широко раскрытые глаза безмысленно блуждали по сторонам, лицо побагровело… Стакан с шампанским выскользнул из его дрожащей руки, и Ермил Иванович тяжело грохнулся на пол…
Его хватил «кондрашка»…
На первый раз с ним отводились кое-как. Но уж прежнего Ермила Ивановича Большухина не стало. Язык его заплетался, правой рукой он почти не владел, ходил, как расслабленный.
