Павел Смолин
Самый лучший пионер
Глава 4
Добраться до дома не заблудившись у меня получилось. А как иначе? Это – те же самые города, просто рекламой не присыпали. По пути запомнил расположение двух магазинов (мама рассказывала, что ходит в них в разные дни недели – ассортимент, мол, отличается), пельменной (сюда долго не пойду – вчера с мамой целую кучу налепили, она на рынке была и оставила там аж двенадцать рублей), номерной столовой и кинотеатра. Зашел и проверил цены в последнем – мне сюда еще девочек водить, нужно знать таксу. Жесть – десять копеек детский дневной! Двадцать – если фильм двухсерийный. Честно – в два раза длиннее равно в два раза дороже.
Мороженое мы с мамой покупали по девять копеек, молочное, в бумажном стаканчике и с деревянной палочкой. Расплачивалась она «полтинником», а сдачу отдала мне – в кармане шорт звенят тридцать две копейки. Три билета, получается! С местными ценами вообще становится непонятным стремление попаданцев искать клады. Вон у мамы средний доход из зарплаты плюс швейного «калыма» около ста шестидесяти рублей, и мы с ней вдвоем живем не сказать чтобы плохо – сыты, одеты не хуже окружающих, и даже черно-белый телевизор есть, а на сдачу с мороженого я еще могу сходить с девочкой в кино. Ну на рынок мама не чаще раза в месяц ходит, это да, но я в той жизни в «Азбуку вкуса» так гонял, полакомиться оверпрайс-жратвой.
Клады… Да ну их, эти клады – абсолютно чисто и прозрачно поднимемся легальными методами. Вдруг «дедушка» в какой-то момент однофамильца заметит и рыть начнет? С другой стороны – можно образцово-показательно сдать драгоценную находку государству, которое, как известно вообще всем, остро нуждается в валюте. Следом за кладом совершенно закономерно в голову влезла тема следующая – маньяки и предатели.
Отстой! Вот во-о-обще не хочу! Делать нечего – назвался попаданцем, полезай в электричку до Ростова. Разомнусь на Чикатиле – я же хороший человек и себе подобных никогда раньше не резал. Этот – наиболее отвратителен, и совесть грызть должна поменьше. Мама очень удачно уезжает на всю последнюю неделю августа, а с Надей я договорюсь. На дорогу тридцати двух моих копеек не хватит, но время «намутить» побольше еще есть – например, мама будет отправлять меня за хлебом и «забывать» отобрать сдачу. Проблема вторая – как? Ладно, место работы известно – телефонная станция в населенном пункте Родионово-Несветайская, потусуюсь до конца рабочего дня, прослежу и пырну ножиком в темном переулке. Звучит парадоксально: клады нельзя, а мокруху можно?! Все именно так – кто обратит внимание на едущего в электричке школяра? Да какие тут электрички – тыща км, если по прямой, а по прямой никогда не бывает! Это полноценные двое суток поезда! Ладно, потом придумаю, как лучше поступить.
Артем с братом все еще сидели во дворе, куда вышел погулять и рыжий Вовка – это именно он у нас мастер крутить «солнышко». При виде меня все трое обрадовались, пришлось подойти, поручкаться и присесть рядом – а что мне дома делать?
– Как оно? – попытался с моей помощью развеять скуку боксер.
– Ништяк! – отрапортовал я. – Тетенькам из районо книга понравилась, понесут к людям поважнее. Глядишь, лет через пять и опубликуют.
– А че пять? За*бись же книжка! – наконец-то признал мой талант Артем.
– Вообще о*уенная! – добавил Вовка.
– Ну прикинь – где я и где, например, Некрасов? Или Шолохов? Или Стругацкие?
– Стругацких тоже ни*уя не печатают! – расстроенно поведал Артем. – А этих – вон, полные магазины и дома у каждого по три собрания сочинений. Зачем столько?
– Тоже не знаю, – пожал я плечами. – Но раз так делают, значит, так нужно, – выразил лояльность старшим товарищам из Кремля.
– Нужно-х*южно! – скаламбурил Артем и спросил: – У тебя деньги есть?
– Не-а! – от всей души соврал я.
– И у меня нет! – поспешил соврать он в ответ.
Не потому, что жадный, а из классовой солидарности – это прямо написано на его роже.
– Батя бутылки сам уже сдал, – вздохнул рыжий.
– Можем постритовать, – предложил я способ получения нетрудового дохода.
– Это как? – подозрительно прищурился Артем.
– Уличные музыканты с шапкой, – расшифровал я англицизм.
– А ты умеешь? – не стал он комплексовать.
– Дед Леша научил кое-чему, для Арбата сгодится, – скромно ответил я.
– Погнали, – одобрил он и начал вставать. – Пойду мамке позвоню, чтобы не орала.
– Ага! – махнул я ему и пошел в подъезд.
Пока нас не было, приходил почтальон: «Комсомолка» – ее выписывает мама, «Советский спорт» – это мне, подписку маму попросил не продлевать, на фиг он нужен, и журнал «Работница» – тоже для родительницы.
Поднявшись в квартиру, сгрузил прессу на стол, достал свидетельство о рождении – на всякий случай, если вдруг случится детская комната милиции, – и мамин проездной, она разрешила пользоваться. Аккуратно завернул гитару в простыню, соорудил из бечевки сбрую, чтобы носить за спиной. Чем не чехол? Переодевшись в шмотки постарше, набрал номер Артема:
– Оденься как бич! – отдал инструкции и повесил трубку.
Он умный пацан, поймет. Далее – кухня, впихнул в себя бутер с колбасой, а не с «продуктом мясным механической обвалки по технологии „колбаса“». Где-то я в шкафу видел кеды с дыркой…
Артема пришлось немного подождать. «Как бич» он одеваться не стал, но вид приобрел потертый. Вовка у нас в «апгрейде» не нуждается, а мелкий Славик, как и положено будущему первоклашке, чумазый и явно донашивает за старшим братом – даром что отец товаровед.
– Проездной? – спросил я у него.
– В наличии! – отрапортовал он.
А дети бесплатно в СССР ездят?
– На мелких у меня вот… – Боксер показал двадцать копеек и пояснил (а то «денег-то нет»): – На черный день берег, но чего уж теперь…
– Нормально, вернется и приумножится! – заверил я его, и мы почапали к метро.
По пути я снял с головы кепку и вручил ее в руки Вове вместе с инструкциями:
– Доход делим на три части: я – играю и пою, ты… – посмотрел на Артема. – …Силовое прикрытие, на случай если мы кому-то не понравимся.
– С милицией драться не буду! – сразу заявил он.
– И не надо! – одобрил я. – С милицией я договорюсь. Да и вообще – разве мы что-то незаконное делаем?
– Вроде нет, – не очень уверенно ответил Артем.
– Да там таких полно! – успокоил нас Вова и спросил, тряхнув перед собой шапкой: – А я, значит, побираюсь?
– Надо говорить «Месье, же не манж па сис жур», – гоготнул боксер, проявив знание классики.
Хохотнув вместе с ним – смешно же! – успокоил насупившегося рыжего:
– Мы не побираемся, мы – работаем! Просто тусуйся рядом, приплясывай и подставляй шапку тем, кого угораздило задержаться.
– Понял, – Вовка успокоился.
– А мне долю? – заиграли в маленьком Славике гены отца-товароведа.
– Мал еще! – надвинул ему кепку на глаза старший брат.
– А что там у Тани? – спросил я у ребят.
– Пи*дец полный, – многообещающе начал Вова и вздохнул: – Зря я тогда так – ей-то хуже! Мой чего? Выпил и дрыхнет, воняет только… – Поморщился. – А у нее – буйный, чертей гоняет.
Артем покивал, подтверждая слова младшего товарища.
– Мамку ее бьет, теть-Тоню, – продолжил Вова. – А она заявление не пишет – его подержат в вытрезвителе, выпустят, он неделю на завод походит и снова в запой.
– А «темную» не пробовали? – спросил я.
– Пробовали старшие, а х*ли толку? – сплюнул Артем на парящий от стоящей жары асфальт.
В метро было прохладно и красиво. В вопросах навигации я положился на старшего товарища, и вскоре мы оказались на Старом Арбате. Миновав пивную, палатку с мороженым и кулинарию, встали на углу с самым мощным трафиком.
– Вон туда со Славиком сядь и не отсвечивай, – попросил я Артема отойти – втягиваем тут первоклашку в попрошайничество.
Он не стал спорить и увел братика на стоящую неподалеку скамейку. Поднявшись на цыпочки, я осмотрелся – никакой милиции в зоне видимости! Эх, беззаботные времена!
«Распечатал» инструмент, повесил на шею. Железной волей смирив нервную дрожь в коленях, зашел сразу с козырей:
– Я начал жизнь в трущобах городских…[1]
Народ здесь тусовался разный, по случаю рабочего дня – в основном дети и пенсионеры. Вот на последних песенка сработала очень хорошо, и уже после первого куплета нас окружили сердобольные бабушки и дедушки, а в подставляемую Славиком кепку щедрой рекой посыпался «донат», прямо пропорционально своей массе увеличивая муки совести. Да к черту – последнее не отдают!
К концу песни у большей части слушателей глаза были на мокром месте. Нехорошо, не буду больше грустное играть!
– Выйду ночью в поле с конем… – продолжил окучивать пожилую аудиторию базовым попаданческим репертуаром.
Донат на время поступать перестал – уж больно внимательно слушали, – но по окончании трека хлынул с новой силой, а среди монеток начали появляться рублевые бумажки. Какой-то дедок протянул мне вынутую из авоськи под протестующий писк десятилетнего внука тетрадку и карандаш, попросил дать текст и ноты. Да на здоровье!
На третьей песенке из-за угла появилась парочка ППСников и направились к нам. Аккуратно раздвинув народ, они дождались конца песни – [2] и спросили, кивнув на шапку:
– Бродяжничаем? Побираемся?
Благодарная публика протестующе зароптала.
– Никак нет, дяденька милиционер! – улыбнулся я. – Музицируем, развлекаем граждан Советского Союза.
– За деньги! – заметил мент.
– Какие это деньги?! Фарцу иди тряси! – посоветовал дедок, который стребовал с меня запись «Коня».
– Милиция сама разберется! – протокольно ответил коп постарше и затребовал у меня документы.
Можно начать нагнетать и потребовать ксиву в ответ, но зачем? Достав из кармана свидетельство о рождении, предъявил сотрудникам.
– Андро… – полезли на лоб глаза старшего, он осекся, откашлялся, вернул мне документ и спросил: – Репертуар согласован?
– Не стану же я рядом с Вождем, – указал в сторону Мавзолея, – антисоветчину распевать! Я же пионер!
Народ одобрительно забурчал, и патрульные предприняли последнюю попытку:
– Ну-ка исполняй!
Исполнить я был не прочь:
– На спящий город опускается туман…[3]
Записав песню на подставленном довольными милиционерами планшете, получил от них отданную честь, по пятьдесят копеек в кепку от каждого, и они отправились патрулировать дальше. Концерт продолжился и неизбежно закончился. По его окончании записал желающим и остальные песни – мне не жалко, не забыв предупредить, что «музыка народная, слова народные», и мы откланялись.
Свернув в дворик потише, «подбили бабки».
– По пятнадцать на брата, о*уеть! – возрадовался Артем.
– Батя бы не отобрал, – грустно вздохнул Вова и, видимо, ощутив во мне надежду и опору, протянул мне набитые монетами горсти: – Пусть у тебя полежат, я потом попрошу, когда надо будет!
Ссыпав все в мои руки, он выковырял пару монеток – и одну отдал боксеру:
– За метро!
– Спасибо!
Может ли пионер на пятнадцать рублей скататься в Ростов, зарезать там Чикатило и вернуться обратно?
Вернувшись домой, застал там сидящую за швейной машинкой маму. Трудится!
– В ДК ходил? – оценила она гитару за спиной.
– В ДК тоже ходил, – подтвердил я. – На английский и музыку записался.
– Катя водила? – ехидно прищурилась мама.
– Она! – подтвердил я.
– А я тут вот… – Смущенно показала джинсы: – Подшить нужно. – Поерзала и добавила: – Хочешь, тебе такие купим?
– Щас бы штаны по цене телека носить! – хохотнул я. – Не, мне в отечественных шмотках нормально.
– Точно? – не поверила мама.
– Конечно! – ответил натаскавшийся этих джинсов в прошлой жизни по самое «не хочу» я. – Я же не папуас!
– Почему папуас? – удивилась она.
– В Тихом океане острова есть – Меланезия. Туда американцы после Отечественной войны много гуманитарной помощи самолетами завозили, – рассказывая, подошел к своему столу и машинально высыпал на него из карманов мелочь и пару одиноких бумажек – мы тянули жребий, кому отойдут только купюры, и выиграл Артем. Сделав вид, что так и задумано – не прятать же теперь! – продолжил: – А аборигены, не будь дураки…
– Ну-ка подожди с аборигенами! – строго прервала мама. – Это откуда? И сколько?
– С ребятами на Арбате песни пели. С Артемом и Вовкой, – честно ответил я. – Людям понравилось, насовали вот. Не буду же я отказываться? Тридцать рублей.
– Сколько?! – схватилась за голову мама.
– Это мои и Вовины – он боится, что отец найдет и отберет. Буду ответственно хранить!
– А милиция?
– А милиции показал свидетельство о рождении, – снова не соврал я.
– Никогда так больше не делай! – строго наказала родительница.
– Хорошо, – послушно вздохнул я и спросил: – А если попросят?
– А надо чтобы не просили! – властно повысила голос мама.
– Пусть дома лежит тогда, – убрал я причину конфликта в шкаф. – Проездной, – показал маме, – на место кладу.
Родительница озадаченно кивнула, явно ожидая другой реакции.
– Покормишь меня?
И погода в доме сменилась на привычно-солнечную.
– Я понимаю, что тебе хочется, к примеру, сводить девочку в кино… – трогательно воспитывала меня мама, пока я уничтожал пельмешки. – Но ты ведь всегда можешь попросить у меня.
– Дают – надо брать, – пожал я плечами. – Но больше так делать не буду, если ты против.
– Лучше не надо, – мягко улыбнулась она.
Легендарное «Как бы чего не вышло».
– А что там с аборигенами? – вернула она разговор к нормальной теме.
– А аборигены, не будь дураки, принимали гуманитарную помощь за подарки своих предков.
– Умно! – хихикнула мама.
– И когда американцам надоело, негры начали строить из веток и чего попало макеты взлетно-посадочных полос, самолетов, вышек и так далее. А на себе рисовать летную форму, типа приманивать «божественных птиц». Называется «карго-культ» – «культ грузов». И вот эти наши джинсы – тоже карго-культ, типа модный американец!
Родительница рассмеялась, я помыл посуду, и мы вернулись в комнату.
– Ой уморил, Сережка! – вытерла она выступившую слезинку. – Завтра на работе девчонкам расскажу, обхохочутся!
Включили телевизор, я приземлился на диван, а мама вернулась к работе. По ее окончании заметил, как мама Наташа задумчиво смотрит на обрезки.
– Тебе не нужно это возвращать? – предположил я.
– Не нужно, – кивнула она.
– Предлагаю эксперимент! – возвестил я.
– В кислоте буржуйские штаны растворять? – хихикнула мама.
– Это потом, когда лет через пять книжку в свет выпустят, – пообещал я.
– Ну, пять – не пять… – поерзала мама.
– Нужно рассчитывать на самое худшее, чтобы потом радоваться приятному сюрпризу, – пояснил я.
– Вот оно что! – засмеялась она. – Ну давай свой эксперимент.
Истратив пяток листочков из альбома для рисования, некоторое количество разноцветных тканей из маминых запасов и часть джинсовых обрезков, получили целый набор нашивок – в будущем молодежь будет обзывать их «патчами». С дизайном не заморачивались – оскалившийся питбуль, крокодил, серп и молот (мама придумала), череп, голова кота – это для особо модных девушек.
– Теперь нужно как можно дороже впарить их главным карго-культистам нашей страны! – предложил я следующий шаг.
– Это фарцовщикам? – правильно поняла мама.
– Им! – кивнул я. – Давай считать. Без учета уже отработанной джинсы́ какая получилась себестоимость?
– Копеек пять? – пожала плечами мама.
– Значит, просим пятнадцать рублей, в процессе торга согласившись на десять.
– Ты что, сдурел? – обомлела родительница. – Кто такие деньги за такое отдаст?
– Ты недооцениваешь вырабатываемую собственными руками прибавочную стоимость! – покачал я на нее пальцем, подошел к шкафу, вынул оттуда увесистый «Капитал» и уронил его поверх разложенных на столе патчей: – Вот, почитай!
Мама озадаченно посмотрела на книжку и громко рассмеялась.
Глава 5
Фарцовщика на улицах Москвы искать не пришлось – одному из них мама штаны и дорабатывала, и он скоро придет забрать заказ.
– Филькой зовут! Фил! – ехидно фыркнула родительница.
– Меньшего я и не ожидал! – хмыкнул я.
Ожил дверной звонок, и мама пошла открывать, через несколько секунд вернувшись с одетым в джинсы, джинсовку и футболку «Битлз» молодым человеком лет двадцати. Неплохо упакованный! На голове – лихой начес, во рту – жвачка.
– Здорова! – вопреки ожиданиям, поприветствовал он меня на родном языке и спросил: – Как дела?
– По кайфу! – честно ответил я.
– Как-как? – заинтересовался Фил. – «По кайфу»? Прикольно, я запомню! Держи!
И выдал мне одинокую пластинку жвачки.
Ну и жмот!
– Спасибо, – не стал я отказываться и убрал подарок в стол.
– Я померию, теть Наташ? – безграмотно спросил Фил, кивнув на лежащие на диване джинсы.
– Конечно, – разрешила она.
Проигнорировав ширму, фарца принялся примерять штаны прямо у нас на глазах. Подвигав бровями на трусы расцветки американского флага, мама решила:
– Пойду чайник поставлю.
– Козырно! – одобрил мамину работу Фил, похлопал ладошками по бедрам и приземлился на диван. – В них и пойду!
– Грац с обновкой! – поздравил его я.
– Как-как? – Понравилось ему и это. – «Грац»?
– Поздравляю, – расшифровал я. – От английского…
– Понял, не тупой! – самонадеянно заявил он и выдал мне еще пластинку жвачки.
– Спасибо! – убрал в загашник и этот подарок и достал взамен патч с питбулем, положил фарцовщику на ногу: – Смотри, какая штука есть.
– Козырно! – оценил он. – Подарок?
– Было бы мое – подарил бы, – скорбно вздохнул я. – Но это же мама вышивала, трудилась, глаза портила… – развел руками.
– Сколько? Он один у вас? – спросил Фил, рассматривая патч на вытянутых руках.
– Пятнадцать рублей штука, еще вот такие есть… – выложил ему на ноги остальное.
– Теть Наташ! – обратился фарцовщик к вернувшейся в комнату маме. – А может, Сережку к нам пристроить? Нам башковитые нужны.
– Ну уж нет! – не позволила она.
Пожав плечами с видом «не больно-то и хотелось», Фил начал торг:
– Пятнадцать – это несерьезно! Это же просто заплатка!
– Заплатка – это дыру в совковых шмотках затыкать! – поправил я его. – А это – атрибут стиля! Называется «патч».
– Патч? – задумчиво почесал фарца подбородок. – По пять!
– Прикинь, такого ни у кого нету! – добавил я аргумент. – А у тебя будет! Тупо самый модный чувак на районе! По четырнадцать!
– Я и так! – самодовольно фыркнул Фил и повысил ставки: – По семь!
– Работа мелкая, кропотливая! – показал на аккуратно вышитые клыки пса. – Ручная! Меньше тринадцати рублей не стоит!
– Да я теперь хоть сам таких наделать могу! – выкатил фарца последний аргумент и виновато посмотрел на маму, продемонстрировав остаточное воспитание: – Извините, теть Наташ, у вас очень здорово получилось!
– Давай тогда по десять, – предложила мама.
– Ай, идет! – махнул рукой Фил и рассчитался с мамой за джинсы и «заплатки». Еще за рубль она пришила ему на левую ногу череп, на правую – питбуля. Обувая кроссовки марки «Адидас», Фил спросил: – А если я вам неликвидных джинсов принесу – вы еще сделаете, теть Наташ? Только уже по девять.
– Неси, – кивнула довольная мама.
Когда дверь за гостем захлопнулась, мы дали друг другу пять.
– Надо гитару тебе новую купить, – решила мама. – А эту вернем деду Леше.
– Это будет правильно, – кивнул я.
– Сам сходишь, – решила мама и выдала мне аж пятидесятирублевую бумажку: – Вот, только хорошую бери! А на сдачу Катю в кино сводишь, – подмигнула. – А те не трать, копи на что-нибудь. Проигрыватель, например! – подсказала благородную цель и спросила: – Еще эксперименты будут?
– А у тебя есть каталоги с одеждой? – спросил я.
– Полно! – фыркнула она. – А ты что, забы… – Осеклась.
– Старого нет – будет новое, – успокоил я ее.
Каталоги оказались, конечно же, советскими. Нашел модель в белых брюках и красной клетчатой блузке.
– Штаны вот так… Блузка вот так… Здесь – клевый белый ремень.
– Я себе такое сошью, – моментально оценила мама моду грядущих семидесятых годов. – А еще что?
«Еще чего» было много, и по итогу мама решила завтра обойти всю фабрику – посоветоваться.
– Дешевле двухсот платье не отдам, – решительно кивнула она особо удачному эскизу и тут же принялась что-то кроить.
Я же сходил помылся в душе при помощи хозяйственного мыла (что поделать), почистил зубы зубным порошком и лег спать – уже десять вечера, солнце село!
* * *
С утра мы с тетей Надей сходили в поликлинику – здоров! – и она помогла мне отыскать универмаг, где за сорок рублей (мама же сказала брать хорошую) купил себе акустическую гитару производства фабрики музыкальных инструментов имени А. В. Луначарского и отказался от покупки футляра – это ж не чехол, а натурально деревянный сундук. Зато купил запасные струны – тоже дорого, блин. Может, подумать о кладах еще разок?
– Доволен? – спросила мамина подруга и зарядила в автомат с газировкой монетку. – Тебе с сиропом?
– Без него, – вспомнив о пломбах, попросил я и ответил: – Доволен! Свое всегда лучше чужого.
Вернувшись домой, пообедали нашими пельменями, и она пошла забирать дочь от бабушки, а я, глянув в окно, закинул в карман мелочи, пластинку жвачки и вышел во двор.
– Привет! – поздоровался с одетой в черную юбку чуть ниже колена и серую блузку мрачной Таней.
Она, конечно, мрачная, но мордашка очень симпатичная, а фигурка имеет хороший потенциал. Но это я без задней мысли – мне даже не особо-то и хочется, если честно, в силу возраста. Вот через годик-другой на стены буду лезть, но пока можно просто и беззаботно дружить со всеми милахами подряд.
– Привет! – Безнадегу на ее лице на краткий миг осветила улыбка.
Увы, исчезнув без следа.
– Почему ко мне не прилетает сова? – спросила она.
Сов я оставил – для советского менталитета вполне канают.
– Колдовать не умеешь, – честно ответил я.
– А ты? – спросила она.
– Алхимией немножко занимаюсь, – доверительно прошептал я.
– А какие зелья варить умеешь? – прошептала и она, наклонившись поближе и затрепетав ресничками.
– Не знаю, как оно называется, но, если покрошить котлету и перемешать с макаронами, получится вкуснее.
– Дурак! – захихикала девушка.
Вот так уже лучше!
– Ты не занята? Пошли в кино?
– У меня денег нет, – расстроенно ответила она.
– У меня есть, – не отстал я.
– Я тебе потом отдам, – пообещала девушка.
– Когда разбогатеешь, – выставил я рамки.
– А что там сегодня дают?
– Дают там фильм про Чапаева, – загнул палец.
Таня поморщилась.
– Фильм про Фрунзе, – загнул следующий.
Таня сморщилась еще сильнее.
– И фильм про любовь! – добавил я.
– Пойдем на него, – предложила она.
– До него еще полтора часа, – заявил хитрый я. – Придется идти в кафе-мороженое.
В кафе-мороженое Тане явно очень хотелось, но:
– У меня денег нет.
– У меня все еще есть, а ты все еще отдашь, когда разбогатеешь, – терпеливо объяснил я и поднялся со скамейки, пресекая дальнейшие диспуты: – Пошли?
– Пошли! – поднялась и она.
Вышли со двора, и я закрепил успех парочкой анекдотов. Вот такое настроение нам подходит! Теперь можно начинать расспрашивать обо всем, кроме положения дел в семье.
– А у тебя какой цвет любимый? – спросил я.
– Ты же, когда анкету мне заполнял, читал, – надулась она.
– Так я же ничего не помню, – развел я руками. – Прости, но в моих глазах мы разговариваем впервые в жизни.
– Точно! – хлопнула она ребром кулака по ладошке и смущенно засмеялась: – А я и забыла! – Успокоившись, ответила на вопрос: – Красный.
– Как кумач? – спросил я.
– Да, – не стала она играть в нонконформизм и спросила: – А у тебя?
– Зеленый, наверное? – пожал я плечами. – На зеленое приятно смотреть, успокаивает.
– Папашина рожа с перепоя совсем не успокаивает, – помрачнела она.
Зеленеет батя, похоже.
– А музыку какую любишь? – переключил я ее на конструктив.
– Мне Пьеха нравится, – удивила она. – И Зыкина, но это только потому, что маме она нравится, – с детской непосредственностью призналась она.
Потешно – на шестьдесят лет назад перелетел, а имена все те же!
– Муслим Магомаев еще, – добавила Таня.
Этого тоже помнят.
– И «Битлы», – этот пункт вышел каким-то неуверенным.
– Мне тоже они не нравятся! – прошептал я ей на ухо.
Ухо немного покраснело, а девушка обрадовалась:
– Ну слава богу!
И где теперь ваш научный атеизм?
– Я уж думала, я одна такая, бракованная! – светлела она прямо на глазах.
Нечаянно подлечил подростку комплексы!
– Слушай, может, не пойдем в кафе, а вон у тетеньки мороженого купим? – указала она на палатку на нашем пути.
Это потому, что в кафе дороже? Я у мамы спрашивал – вдвоем с Таней мы бы «прогуляли» что-то типа трояка, потому что стесняться я бы не стал и ей не позволил.
– Можно и так, – пожал я плечами.
Скромная девочка просветлела еще сильнее, и я купил пару «эскимо». Нашли скамейку в тени тополя, уселись.
– А правда вы с Артемом и Вовкой много денег заработали? – аккуратно откусив кусочек и прищурившись от удовольствия, спросила она.
– Было дело, – кивнул я.
– Я тоже могу шапку держать, – попросилась она на работу.
– Я маме обещал больше так не делать, – расстроенно признался я.
Тайное всегда становится явным, и если обещал – надо делать.
– Маме врать нельзя, – грустно вздохнув, не стала она обзывать меня «маменькиным сынком».
Нужно еще «схему» придумать, чтобы у вот этого грустного ребенка завелись карманные деньги. Она же девочка, ей всякое красивое нужно!
– А что ты умеешь? – спросил я.
Таня оживилась – еще не все потеряно! – и перечислила свои навыки:
– Я рисую хорошо, вязать умею, готовить, убираться… – Осеклась и хихикнула: – Но это тебе не нужно, верно?
– Рисование однажды, может, и понадобится, – пожал я плечами. – Что еще?
– Шить немножко умею.
– А вот и ключевой навык! – обрадовался я. – Пойдешь к нам в швейную артель?
– Артели же Хрущев запретил? – проявила политическую подготовку девушка.
– Шутка, – улыбнулся я. – Имею в виду – маме моей помогать на заплатках вышивать всякое.
– А зачем на заплатках что-то вышивать? – удивилась она.
– Чтобы получать рубль за штуку, – пояснил я.
– Целый рубль?! – Полезли зеленые глазки на лоб.
– Целый, – кивнул я. – Тебе какие рубли больше нравятся – железные или бумажные?
– А можно выбрать? – почему-то обрадовалась она.
– Не знаю, – честно признался я. – Это ты с мамой обсудишь.
– Поняла! – обрадовалась Таня. – Вышивать я могу, если тетя Наташа меня возьмет, не пожалеет!
С детским трудом в СССР сложно: он тут сугубо централизованный, а никакого «на лето в Макдак» не существует. За централизованный при этом платят совсем потешные деньги. Еще можно целебные травы в аптеку сдавать, но где мы их в Сокольниках рвать будем? С мамой, думаю, о вакансии помощницы договорюсь – она у меня хорошая. Хуже прежней, да, но лучше родной все равно никого никогда не найти.
Тут меня словно током ударило – родной матери сейчас пять лет. Удивительно! Потом обязательно надо будет посмотреть на взрослую – ух красивая она у меня была! И будет!
– Чего ты улыбаешься? – заподозрила неладное спутница, немного покраснев щечками.
– А чего мне? – откинулся я на скамейке. – Тепло, хорошо, мороженое вкусное!
– Я тебе тогда за кино и мороженое с первой получки отдам, – пообещала она.
– Я же говорил – когда разбогатеешь! – хохотнул я и попросил: – Только ты про работу ничего никому не говори, хорошо? – И, опередив ее вопрос: – Маме можно.
– Хорошо, я больше никому-никому не скажу, – пообещала она.
– А теперь давай зубы чистить, – предложил я, когда мороженое закончилось.
– Я щетку не взяла, – расстроилась милаха.
– Вот этим! – достал из кармана жвачку, развернул, разделил пополам.
– Ничего себе! – оценила девушка, приняла угощение: – Спасибо! – Поднесла к носу, понюхала: – Мятная! – сунула в рот и со счастливым видом начала разжевывать.
Отличное применение контрабанде!
* * *
Кино «Еще раз про любовь» мне не понравилось, но понравилось девочке Тане, поэтому домой мы оба возвращались в отличном настроении – такой вот парадокс.
– Я вечером тогда к вам зайду? – уточнила она.
– Ага, когда мама вернется, – кивнул я.
– И анкету мне заполнишь, потом ответы сравним! – выкатила интересную активность, помахала мне ручкой и скрылась в подъезде соседнего дома – напротив нас живут.
Дома застал Алексея Егоровича – он сидел на кухне и с отвращением на лице намазывал что-то на кусок бородинского.
– Здрасьте, дед Леш!
– Привет, Сережка. Гулял? – Радуясь паузе перед столкновением с бутербродом, он аккуратно положил его на блюдечко и посмотрел на меня.
– В кино ходил, – отчитался я, подошел и посмотрел на открытую консервную банку – «Паштет шпротный».
– При Сталине селедкой кормили, – доверительно поведал ветеран. – Но это еще ничего – Микоян молодец был, много сделал для того, чтобы народ сытый ходил. Да и рыба нормальная. А при Хрущеве – колбасой китовьей кормить начали, мать ее ити!
Судя по тому, как дедушку передернуло, колбаска была та еще.
– Не ки́това, а Никитова! – хмыкнул дед Леша, горько вздохнул и достал из морозилки бутылку «Русской» водки. – За*бали! – поделился наболевшим, открывая бутылку. – Да ты не стой, ты садись. На-ка вот… – Ветеран издевательски гоготнул и достал из холодильника банку «Напитка мандаринового». – Ишь, б*я, мандаринов нет, а напиток есть! – продолжил он выражать недовольство советской пищевой промышленностью.
– «Напиток сладкий сокосодержащий с ароматом „мандарин“», – внес я улучшение, садясь и принимая от деда стакан напитка.
– Во-во! – одобрил он, нацедил себе стопарик. – Давай, Сережка, за Сталина!
«За Сталина» я был не против, и мы выпили. Ветеран сморщился, подобрал с тарелки бутер, откусил, сморщился еще сильнее. Прожевав и проглотив, вернулся к основной теме:
– А теперь – вообще вон какой ху*ней пичкают. Это же не консерва, а наказание! – Хохотнув, ехидно меня обнадежил: – Рыбный день-то, поди, забыл? Ничего, в школе минтаем полакомишься!
И так он это произнес, что мне прямо поплохело.
– А вы откуда знаете, чем в школе кормят? – попытался я купировать зарождающуюся фобию.
– Так я же ветеран, нас по школам постоянно водят, – поделился он особенностями досуга, даванул взглядом бутерброд, горько вздохнул и нацедил себе еще стопарик со словами: – Не выбрасывать же.
Уже без тоста «намахнул» стопарик и в два мощных укуса уничтожил остатки бутерброда.
– А зачем вы такое покупаете, если вам не нравится? – поинтересовался я.
– Бабке моей нравится. – Аккуратно прикрыв паштет крышечкой, он убрал его в холодильник, достав взамен банку кильки в томатном соусе, продолжая объяснять: – А я вот каждый раз пробую – вдруг лучше стал? Х*й он лучше станет! – Издав этот полный безнадеги вздох, дед пробил крышку кильки ножом. – А вот это Брежнев хорошо придумал, вкусная консерва! Будешь? Ту не предлагаю, ты уж извини! – хохотнул.
– Буду! – разохотился я.
Дед Леша выдал мне ножик, которым я отрезал хлеба, и вилку, которой полагается делать все остальное.
– Бог троицу любит, – буркнул дед и накапал себе еще. – Ну и будет! – Завинтил крышечку и убрал бутылку на место. – Всегда меру знать нужно, – выдал мне ценный жизненный урок. – Так вот ты мне скажи, Сережка, что еще удумают? – кивнул он на холодильник.
