Павел Сергеевич Терёшин Осколки сна

И самое странное – я не хотел обратно. Не в привычную жизнь. Не в простоту. Я хотел дальше. Хотел узнать, что будет после единицы.

Прибор молчал. Но я знал – он уже считает. Я просто ещё не знаю, что именно я делаю сейчас. Что из этого – сон, что – явь. И как отличить одно от другого, если ощущения одинаковы. Или если – наоборот – всё перевёрнуто.

Надел кроссовки, поправил ворот футболки, забросил ключи в карман. День ещё только начинался, но во мне был покой, как будто после принятия чего-то важного. После сна. После путешествия без тела.

Я шёл к остановке, ступая неспешно, без цели опередить время. Мне нужно было к Маме. Она звонила вчера – голос её, тёплый и заботливый, как и всегда. Говорила: «Заходи, сынок. Я варю твой любимый суп». Я сказал: «Обязательно приеду завтра к обеду». И вот я иду.

Трамвай подошёл, как всегда, с лёгким визгом и стоном рельс, будто город сам устал от своего повторяющегося сна. Люди спешили войти, но не смотрели друг на друга. Лица опущены, плечи напряжены. Они двигались как части машины, без лишних движений, без мыслей. Словно программа, запущенная с утра, без сбоев, без обновлений. Я вошёл последним, сел у окна. Мимо проносились дома, вывески, деревья, словно в фильме, который я уже видел. Каждый фрагмент знаком, но лишён живого света. И всё это… не вызывало во мне раздражения. Только тихую тоску. Как по другу, которого давно не видел.

Люди рядом листали ленты, слушали музыку, зевали. Я смотрел на их лица и не мог понять: они спят сейчас – или проснулись раньше меня и теперь живут в мире, который мне кажется фальшивым?

Закрыл глаза. Легко. Без усилия. Не для сна. Просто чтобы услышать, что говорит мне город. Его ритм. Его голос. Стук колёс напоминал пульс.

Может быть, весь город – живой. Только спящий. Может, он ждёт, когда я его разбужу. Или когда я сам вспомню, как это, быть здесь по-настоящему.

Я не звонил в звонок – просто открыл своим ключом, как в детстве. Замок щёлкнул, как будто рад.

Из кухни донёсся её голос, знакомый до дрожи. Квартира пахла выпечкой. Не просто едой – домом. Безопасностью. Временем, когда всё казалось объяснимым. Как в детстве, просто вернулся домой. Мамин голос донёсся из кухни – как песня, знакомая до мурашек:

– Проходи сынок! И не забудь надеть тапочки – я тебе новые купила. Суп остынет – будет обидно.

Она выглядела, как всегда счастливая, с блеском в глазах. Как будто время застряло на том дне, когда мне было десять и я вернулся с улицы с разбитым коленом и мечтой о космосе. Всё при ней: светлая кофта, серьги с маленькими камушками рубина, волосы до плеч. Только взгляд – чуть глубже. Будто знает нечто большее, чем положено знать матерям.

Я сел за стол. Передо мной – тарелка с супом. Тот самый: фрикадельки, лапша, зелень. И хлеб – хрустящий, будто только из духовки. Я вдохнул. И впервые за много дней почувствовал, что тело вспоминает, кто я.

– Ну? Как там Египет? – спросила она с доброй улыбкой. – В пирамиду-то залез? Или опять по развалинам гулял, как в детстве?

– Было не до развалин, – усмехнулся я. – Я искал кое-что другое.

– Что ж ты всё ищешь, сыночек мой? – Она присела напротив. – Всё ведь уже рядом.

Я замолчал. Поднял глаза. В её взгляде – спокойствие. И терпение.

– Мам… – начал я, – мне кажется, я просыпаюсь. Не после сна, а из жизни.

Она не моргнула.

– Прибор, который я собрал… Он что-то фиксирует. Не сны. Уровни. Сегодня – один. Вчера был ноль. А я будто стал другим. Почти не чувствую, где грань. Иногда вижу людей и понимаю, что смотрю сквозь них. А иногда – будто чувствую их сны, прямо наяву.

Мама не удивилась. Только вздохнула, едва заметно.

– Я знаю, – сказала она мягко. – Я чувствовала. У тебя руки стали другие. Пальцы двигаются, как будто слышат музыку, которой нет.

Я застыл.

– Это не болезнь, сын. Это возвращение. Ты думаешь, я не видела таких снов? Я тоже раньше…

Она не договорила. Лишь улыбнулась – чуть печально, чуть победно.

– Расскажешь? – спросил я почти шёпотом.

– После обеда, – кивнула она. – Сначала суп. Потом – сны.

Мы молчали. Часы тикали, как в старом доме в горах, откуда все ушли, но духи остались. На экране телевизора застыл на паузе старый, советский фильм. Я зачерпнул ложку, съел – медленно, как молитву. Она всё так же смотрела на меня, словно сквозь время.

И тут, не глядя на неё, я вдруг выдохнул:

– Мам… Знаешь, я сегодня снова понял… Для девяноста процентов людей жизнь на Земле – это ад. Самый настоящий. Не метафора – некий вид адского бытия. Форма существования в аду. Холодная, уставшая, с потерей смысла. Словно мы с тобой в одной из тех мифических каст: рабочие руки в аду, что чинят рай для других. Холодный мир, с расписанием, с очередями, с вечной усталостью. Это не жизнь, а наказание.

Вкус супа, странным образом, стал глубже.

– А вот оставшиеся десять процентов, – продолжил я, – они живут в раю. Со всеми привилегиями: свободой, деньгами, слугами, которыми управляют, как боги.

С пальмами, самолетами, с роскошью, с тем самым покоем, который мы все ищем.

И всё бы ничего, но чаще всего эти люди – по сути своей дьявольские отродия. Не потому, что они делают зло. А потому что внутри у них – пустота. Отсутствие боли, отсутствие совести. Они живут так легко, как будто это их законное право… потому что им всё равно. Потому что им не больно. Потому что они – пустые. У них нет стыда, сожалений, милосердия. Рай на земле им даётся не за заслуги, а за то, что в них уже нет ничего святого.

Они пьют вино из чужих слёз. Их дома стоят на костях тех, кто «не справился». Улыбаются на обложках журналов, когда внизу – города без надежды. У них – острова, самолёты, особняки, улыбки, маски и абсолютное отсутствие совести.

Мама слушала. Молча, спокойно. Но глаза её стали чуть влажными – не от боли, от знания.

– Ты прав, Павлик, – сказала она тихо. – Но это знание… не приговор. Оно – сила.

Потому что те, кто проходят через ад, не становятся дьяволами. Они становятся светом. Иногда – угасающим. Иногда – почти невидимым. Но всё равно – светом.

А те, кто в раю… У них нет ничего своего. Они пируют на чужих костях. Они улыбаются, когда мир горит.

Но и они – не вечны. Они не строят, не творят. Они лишь держатся за своё «сейчас», потому что внутри знают: оно не принадлежит им по праву.

Я закрыл глаза. Всё тело стало вдруг тяжелым и лёгким одновременно. Как будто я на секунду увидел карту всего мира и на ней, крохотную точку, где сидим мы с Мамой, между обедом и истиной.

Мы молчали ещё немного. Суп остывал в тарелках, но запах по-прежнему держал меня – как ниточка в лабиринте, ведущая обратно к себе.

Мама поднялась, подошла к окну и остановилась, как будто увидела кого-то во дворе. Я чувствовал – сейчас она скажет что-то важное. Не из тех вещей, что просто выговариваются, а из тех, что передаются, когда время подходит.

– Знаешь, Павлик, – произнесла она, не оборачиваясь. – Ты всё чаще бываешь там.

– Где? – спросил я тихо.

– В том мире. Где живы все, кто ушли. Потусторонний – так его называют. Но на самом деле… это просто другой берег. Он рядом. И всё чаще – ближе, чем кажется.

Я сглотнул слюну. За спиной похрустел хлеб в ладонях. Тишина стала гуще.

– Люди думают, что мёртвые покидают нас. Но чаще – это мы покидаем их. Мы отворачиваемся, забываем, прячем их лица в альбомах. А они – остаются. Ждут, когда мы уснём. Чтобы напомнить: они всё ещё здесь.

Она повернулась ко мне. Её глаза блестели – светом, которого я не знал в земной палитре.

– Иногда они приходят во снах. Просто постоять рядом. Иногда – говорят. Иногда – просят что-то передать. Иногда – молчат, но ты всё равно знаешь, что это было важно.

Я внимательно слушал, будто сердце моё раскрывало фотоальбом, листая не страницы, а откровения.

– Если однажды, – сказала она, – ты увидишь во сне моего отца… твоего деда… Не бойся.

Я вздрогнул. Она кивнула, словно читая мои мысли.

– Он многое знает. Он давно ушёл. Но у него остались вопросы. Один из них – к тебе.

– Ко… мне? – выдохнул я. – Но почему?

– Потому что ты несёшь в себе часть его памяти. Ты как невидимый мост. Ты не просто продолжаешь род. Ты продолжаешь мысль. Он не может перейти дальше, пока ты не скажешь то, что должен.

– А что я должен сказать?

Мама улыбнулась.

– Я не знаю, – ответила она. – Но надеюсь, что ты узнаешь. Когда встретишь его взгляд – поймёшь. Это не будет разговор словами. Это будет… как вспышка. Или как ощущение. Ты будешь просто знать.

Что-то внутри защемило. Страх? Нет. Покой, похожий на волнение перед первым шагом в неведомое.

– А ты его видела? – спросил я шёпотом.

– Видела, – ответила мама. – И не раз. Он часто приходит. Смотрит, как мы живём. Как ты читаешь. Как говоришь со мной. Он гордится тобой, Павлик. Но ждёт.

– Чего?

– Того, что ты однажды расскажешь ему правду. Свою. А может быть – нашу общую. Не ту, которую пишут в книгах. А ту, которую видят только в своих снах.

Я не сразу понял, что говорю вслух. Просто почувствовал, что это должно быть сказано. Как будто кто-то во мне долго молчал и теперь осторожно приоткрыл окно:

– Там всё … по-другому, Мам. В том мире. Там… нет слов. И нет языка. Но всё понятно. Даже больше – там знаешь, до того как спросишь. Все знают. Без объяснений. Без доказательств. Как будто ты стал частью разума, огромного и тёплого, в котором нет ни страха, ни одиночества.

Глубоко вдохнув, я продолжил:

– Там нет тел, как здесь. Но мы всё равно видим друг друга. Видим не глазами – чем-то другим. Мыслями. Светом. Внутренним ощущением. Не знаю, как объяснить. Это как… как будто ты – нота, и тебя слышат. Чувствуют. Не слухом, не через прикосновения. А просто потому, что ты – есть.

Мама смотрела молча. Глаза её не удивлялись. Словно она вспоминала вместе со мной.

– Я провёл там… совсем немного. Трудно сказать, сколько по-нашему. Там нет времени. Ни секунд, ни дней – только состояние.

Я замолчал. Проглотил тишину, как глоток воздуха.

– В тот момент, когда меня словно окутал свет – не ослепляющий, а… принимающий, – я услышал голос. Не звуком, а внутри, как мысль, которая была не моей, но родной.

Переведя взгляд на Маму, я заметил как она затаила дыхание – или мне так показалось. Время снова застыло.

– «Теперь у тебя есть выбор» – вот что он сказал. И в ту же секунду я проснулся. Но это было уже не пробуждение из сна, а будто меня вытолкнули обратно в этот мир. Как будто… я вышел за дверь, посмотрел – и мне показали: или оставайся, или возвращайся. Но теперь ты знаешь.

Мама медленно кивнула.

– И что ты выбрал?

– Пока – я здесь, – ответил я. – Я же ещё не всё понял.

Она улыбнулась. Не грустно, не радостно – как улыбаются те, кто знал ответ заранее.

– Ты всё правильно сделал сынок!

Мэри

Выйдя на улицу, город встретил меня, как встречает пассажира затормозившее метро – рывком, скрежетом и запахом усталости. Асфальт гудел от шагов. Машины катились, как мысли – нескончаемо, без поворотов. Люди шли, бежали, стояли на остановках, разглядывая что-то в своих телефонах, с пакетами, с лицами, словно забыли, зачем они здесь. Я просто шёл. Мимо витрин, которые не менялись годами. Мимо школы, где, кажется, когда-то не умел молчать. Мимо старика у киоска, который всегда чихает по три раза.

И всё время – с мыслью о Маме.

Как она смотрела. Как знала. Как кормила супом, будто сквозь ложку возвращала меня из небытия.

Я чувствовал её тепло. Но мне снова хотелось туда. В тот мир. В сон, где формы молчат, а всё вокруг тебя известно. Где нет нужды в словах.

Но я знал: сначала нужно устать. Нужно пройти земное, чтобы добраться до иного.

Слишком резко повернув за угол, глядя себе под ноги я с кем-то столкнулся. Не просто плечом – лоб в лоб, со звонкой нелепостью. Бумажный пакет упал из чужих рук, из него выкатилось зелёное яблоко и покатилось прямо к лужице.

– Сорри! – сказал я и одновременно услышал:

– Нет, это я… я… просто задумалась.

Мы одновременно нагнулись за яблоком, ударились лбами ещё раз – теперь уже нарочно рассмеялись.

И тогда я впервые увидел её глаза. Не цвет. Не ресницы. А взгляд. Такой, будто она меня знала.

– Бывает, – сказал я, пытаясь поднять яблоко и удержать его, как священный артефакт. – У меня тоже всё падает из рук, когда я думаю о смысле жизни.

– Да нет, я о личном задумалась, – улыбнулась она. – Почти одно и то же.

Она была… настоящая. В ней не было ничего нарочитого. Ни пафоса, ни игры. Просто… человек. Говорящий честно. С теплом, будто родом из того самого места, куда я стремился во сне. Мы оба замолчали. Я хотел что-то сказать, но не знал, с чего начать. И вдруг – она:

– Ты знаешь, что иногда люди встречаются, потому что в другом мире они уже знакомы?

Я застыл.

– Или даже больше. Они ищут друг друга здесь, потому что там – потеряли.

Она не ждала ответа. Улыбнулась. Протянула свою ладонь.

– Меня зовут Мэри.

Я пожал её руку и мир, кажется, чуть дрогнул.

– Я – Паша, – сказал я и вдруг ощутил, будто впервые произношу своё имя по-настоящему. Не для документа, не для собеседника, а для неё.

Она улыбнулась – легко, светло, с какой-то странной уверенностью.

– Приятно, Паша.

Мы стояли посреди города, который жил по своим правилам, но вдруг замедлился – будто давал нам время.

Я смотрел на неё и понимал: если она сейчас уйдёт,возможно я её больше не увижу. Ни в этом городе, ни в другом времени.

– Слушай… – начал я, сам не веря, что сейчас это говорю. – А можно узнать твой номер телефона? Ну, чтобы не потеряться… в этом огромном мире

На мгновение, её взгляд задержался в моих глазах, дольше, чем надо.

– Знаешь, у меня странное чувство, будто это уже однажды происходило.

– Когда?

– Не помню. Может, во сне.

Она усмехнулась, взяла мой телефон и набрала цифры.

– Пусть будет, вдруг это тот же сон, только наяву.

Мы пошли рядом. Город принимал нас, как будто ждал. Асфальт словно стал мягче, ветер – теплее. Люди проходили мимо, но казались тенями. А мы – будто начали вырисовываться ярче, становиться реальнее с каждым шагом.

Я огляделся вокруг и среди обычной городской суеты, что-то необычное начало складываться в целую картину. Мы шли в одном направлении, почти не задавая друг другу вопросов – было важно лишь ощущение встречи, настоящего контакта двух миров. В этом странном, нелепом, но по-настоящему живом мгновении я понял: здесь, в этом городе, где каждый прохожий – часть общей мелодии, я нашёл нечто большее, чем просто знакомство. Я нашёл обещание начала новой истории, где все мечты, где бы они ни скрывались, непременно найдут путь к свету.

– Мне туда, – сказала Мэри, оглянувшись на дорогу. – Родители, ужин, всё как положено. Не люблю опаздывать, даже если речь идёт об одной минуте.

– А я вот как раз только что от Мамы, – сказал я. – Пообедали, поговорили о снах… теперь спешу обратно.

Я не выдумывал ничего – просто как и всегда говорил правду. И, странным образом, это звучало не как отговорка, а как признание.

Мэри слегка прищурилась.

– Сны?

– Да, – кивнул я. – Я их исследую. Ну, если кратко. Сейчас только первый уровень. Вчера был ноль.

Сказал и сам себе удивился, как это нелепо прозвучало. Но не стал ничего объяснять.

Мэри не засмеялась. Наоборот – будто напряглась на мгновение.

– А ты не боишься, что они тебя унесут в неизвестность?

Я пожал плечами.

– Сны – это такая… даже не знаю, как сказать, субстанция, наверное. Я и сам не до конца верю своим воспоминаниям из детства, иногда думаю – а вдруг это был просто сон? Есть у меня один знакомый дядька, кажется, совсем поехал крышей. Он видит сны и потом мешает их с реальностью. Прикинь, подходит к своему соседу и говорит:

– Твоя жена жила у меня с твоим сыном. Я их кормил, содержал. А теперь она укатила куда-то, но сын твой до сих пор у меня живёт. Как тебе не стыдно?! А тот ему отвечает спокойно:

– Ты что, мой сын давно женился, мы уже внуков ждём… И вот таких историй у него десятки. То его кто-то обворует, а он их «видит», но ничего не делает. То стиралку сломали, то деньги украли. И он всему этому верит! Хотя единственное объяснение – всё это ему просто приснилось.

Мэри долго молчала. Потом вдруг выдохнула, как будто запомнила что-то важное.

– Надеюсь, мы ещё увидимся, Паша.

– Очень на это надеюсь – добавил я.

Она не ответила. Только улыбнулась – совсем по-другому, чем в начале.

И ушла, будто во сне, который хочется вспомнить, но он ускользает. А я остался на углу улицы, среди фонарей и шума проезжающих машин.

В ту ночь я не спал до самого утра. Сны и явь, прибор и цифры, голос Мамы и… Мэри – всё смешалось.

Я пытался собрать мысли, будто разлетевшиеся кусочки головоломки, но каждый раз возвращался к ней.

К её взгляду. К тому, как она ушла, будто унеся за собой реальность.

Сердце стучало так сильно, что казалось – оно кричит. Хотело что-то сказать. Или найти её во сне. Или хотя бы там, где прибор показывает «уровень один».

Закрывал глаза – и видел её. Светлые волосы, будто сияние рассвета. Не белые и не золотые – а живые, светящиеся, словно пыльца с крыльев ангела.

Её взгляд – зелёные глаза, глубокие, как сад после дождя. Там не было страха, только любопытство и… память.

Фигура – гармония. Средний рост, но каждый её шаг звучал в воздухе, как аккорд.

Роскошная, но в то же время, аккуратная грудь, линии тела, будто сотканные из дыхания ветра и скромного восторга – настолько красива, что неприлично об этом думать, но невозможно молчать и не вспоминать.

И улыбка. Та самая, в конце.

Не из вежливости. Не игривая. А словно знак. Как будто она подтверждала – теперь всё не будет прежним.

Так и не смог заснуть. Потому что, кажется, уже начал видеть её, даже с открытыми глазами.

А ещё… её запах, этот аромат. Он тоже остался со мной. Неуловимый, почти несмелый. Как дыхание весны, спрятанное в вороте пальто. Я не знаю, что это было – парфюм или сама Мэри, но запах будто сохранился в воздухе, даже когда она ушла.

Смешанный с тёплым вечерним светом, запахом цветов после дождя и какой-то интуитивной нежностью.

Как будто он говорил: «Я не просто прошла мимо. Я была здесь. Запомни меня».

И я запомнил. Всё.

Каждую черту, каждую паузу, каждое слово.

Она была реальнее снов. Настоящей. Но такой, что казалась невозможной.

Пролежал так до самого утра. Ни сна, ни отдыха. Только стук сердце и память.

И ожидание, что прибор снова покажет «один». Или она снова появится в моих мыслях. Утро уже коснулось города – тёплыми пальцами солнце гладило крыши, стеклянные фасады отражали небеса, и всё словно начинало заново дышать.

Я лежал, не двигаясь. Веки сомкнуты, но сна не было. Я только прислушивался.

К себе. К миру. К прибору, что молчал на тумбочке и к тишине, в которой будто звучало ожидание. Я не спал. Но начал входить. Мысленно. Осторожно.

Словно стою на границе – между здесь и там, между явью и сном.

И вот – первый шаг. И всё вокруг начинает растворяться.

Цвета, формы, стены – исчезают, будто их смывает волна, которой я так давно ждал. Темнота обволакивает меня не страхом , а своим теплом. Добрая, родная, она не пугает – она знает. Она будто шепчет: «С возвращением».

Я делаю ещё шаг – и перехожу. В Мир.

В тот другой мир, который был всегда. Но который я только начинаю вспоминать.

Ощущение его присутствия пришло раньше, чем он приблизился. Не лицо – здесь не было лиц. Не голосом – здесь не звучали слова. Но по внутреннему сдвигу, как будто во мне включилась древняя антенна, заброшенная тысячу жизней назад.

Он был там. Не ярче, не ближе – но весь остальной мир, необъятный и кипящий, замер. Остался только он. Проводник. Страж. Структура без формы, гравитация без массы.

Его присутствие нельзя было скрыть, всё во мне, каждая крошечная вибрация сознания отзывалась на его приближение.

Он ни к чему не прикасался, но всё вокруг стало прозрачным.

Как будто я стоял перед истиной и она внимательно смотрела вглубь меня, не задавая ни одного вопроса, но зная все ответы.

– Ты снова пришёл, – сказало нечто. Не словами. Не мыслью. Узнаванием.

Сразу. Глубоко. Неоспоримо.

– Ты снова здесь.

Я не мог говорить. Здесь не было рта, голоса, языка. Но я вспыхнул ответом. Внутренним жестом согласия, сжатым комком признания: «да».

И тогда Он начал разворачиваться.

Как тень, разворачивающаяся в бесконечное число граней.

Как музыка, сплетающаяся из света и формы.

– Ты пересёк грань, – продолжил Он. – Случайно, но не впервые. Ты забывал, но теперь – вспомни. Это не сон. Это не после. Это не до.

Это – то, что всегда было, есть и будет.

Я чувствовал, как пространство вокруг него и во мне начинает звучать. Как будто кто-то запустил симфонию из смыслов и каждый аккорд раскрывал внутри меня новое знание: про связи, про жизнь после жизни, про смерть как дверь, а не стену.

– Многие приходят, но не все возвращаются, – сказал он. – Ты возвращался. И снова уходил. Теперь ты на грани выбора. Ты можешь остаться. Или проснуться.

Но если останешься – начнёшь видеть иначе. Тебе придётся вспомнить… всё. И это уже не забыть.

Мир вокруг дрожал. Не от страха. От священного трепета. Я был на грани между мирами. И всё замирало – в ожидании моего решения.

– Выбор всегда за тобой, – сказал Он. – Но помни: выбор – это не дверь. Это дорога. Если ступишь – она изменит всё. И когда проснёшься… ты больше не будешь прежним.

Я не выдержал. Даже без голоса – вопрос вырвался из меня, как импульс, как крик, сжатый до точки: « Кто ты?»

Он не удивился. Это был не первый раз, когда ему задавали этот вопрос. Но, кажется, в этот раз он захотел ответить.

– Аурон, – прозвучало внутри моего сознания. – Меня можно назвать по-разному. Страж. Наблюдатель. Проводник.

Я чувствовал, как эти слова не звучат, а отпечатываются в сознании. Как будто знание выгравировали прямо на моей сущности.

– Я здесь, чтобы встречать. И провожать. Чтобы помнить тех, кого забывают. Чтобы помочь тем, кто ищет.

Мне стало жарко. Хотя тела у меня не было, я вспыхнул, как огонь во мгле.

Эта сущность не угрожала. Но её знание было невыносимо объёмным.

В нём не было злобы, но и сострадания не было. Только… правда. Жёсткая, бесстрастная, как сам закон выживания.

– Каждый раз, когда ты входишь сюда, ты проходишь чуть дальше.

Ты уже начал соединяться с другим уровнем себя. И если спросил, кто я, – значит, готов узнать, кто ты. Мир вокруг дрогнул. Не как землетрясение, а как дрожь струн перед первой нотой.

– С этого момента, ты не просто гость.

И тогда я понял. Не я искал Его. А Он ждал меня.

Мир не исчез. Он начал открываться. Не как дверь, а как ткань, которую собирают по нити.

– Перемещение, – сказал Аурон. – Это не путь. Это допуск. Всё, что ты увидишь, уже было в тебе.

Он шагнул – если это можно было назвать шагом. Пространство не сдвинулось, но стало мягким, текучим. Будто не он пошёл сквозь реальность, а она сама пошла навстречу нам.

Я попытался последовать за ним и внезапно почувствовал, как что-то внутри меня соскальзывает. Не мысли, не тело – структура восприятия. Словно весь мой мир, с его понятиями, координатами, законами… разжался, как кулак, который долгие годы держал пустоту.

– Твоё сознание ещё ищет опору, – прозвучало откуда-то. – Позволь ему её создать.

В тот же миг, пространство вокруг нас изменилось.

Мы стояли… в комнате. Узкой, вытянутой, с низким потолком. Свет падал сквозь «окно». Это была мысль о свете, принявшая форму. Под ногами не пол, а воспоминания из детства. Комната – не как архитектура, а созданная из ощущения уюта и страха одновременно.

Аурон стоял рядом. Но теперь он изменился. Он больше не был бесформенным – он стал узором, сплетённым из отражений. Грани его тела собирались и расходились, как пульс.

– Это пространство адаптировано, – сказал он. – Под твою психику. Здесь ты не потеряешь себя. Но и не найдёшь. Это место – как зеркало. Оно не защищает. Оно показывает.

Я огляделся. Всё было странно знакомым. Но не было ни одного предмета, который я мог бы точно назвать. Всё было… почти. Почти кровать. Почти окно. Почти шорох.

– Если бы я дал тебе истинный облик перехода, – продолжал Аурон, – твоя форма бы рассыпалась. Ты ещё связан со временем. С формой. С личностью. Это не плохо. Это путь.

– Ты можешь сам выбирать, как воспринимать. Этот облик – не истина. Это просто комфорт.