Павел Рафаэлович Амнуэль
Конус жизни
Эти мысли и раньше иногда приходили в голову, когда я в, казалось бы, ясном деле натыкался на стену, которой не должно было быть. Но ум у меня практический, а не аналитический, и потому, когда недели через полторы после разговора с программистом, у которого я даже не спросил имени, он прислал мне электронное письмо с требованием – представьте, он требовал! – немедленно явиться в отдел криминалистики, я решил, что ничего у него не получилось (я ведь ожидал, что ничего у него не получится). Когда, выждав часа полтора, я спустился к криминалистам, парень встретил меня странными словами:
– А вы не боитесь, детектив, что и до вас доберутся?
– Кто? – спросил я просто потому, что вопрос напрашивался.
– Понятия не имею, – отрезал он. Кстати, только тогда я узнал, что зовут его Стенли Вакшанский. – Но, я вижу, окружность сужается, и вы находитесь близко к центру.
Я потребовал объяснений, и Вакшанский объяснил, перемежая нормальные слова с ненормальными – вроде «регрессии», «сигма-отклонение» и «фрактальности». Если убрать лишние слова (убрал ли я именно лишние слова – вот вопрос), то получилось вот что.
В последние полтора года (такой промежуток времени Вакшанский использовал для поиска корреляций) произошли двадцать три случая, подпадавших под мое описание в широком смысле. В широком, потому что все случаи содержали общие признаки, а некоторые отличались, казалось бы, принципиально, но, если включить признаки, выглядевшие не вторичными даже, а третичными или вообще не относящимися к делу, то и на эти случаи следовало бы обратить внимание.
Я запутался в объяснениях, но Вакшанский показал график, и все стало ясно.
Двадцать три человека за полтора года скончались в Эванстоне при обстоятельствах, которые в определенной (математически заданной) степени можно было назвать подобными. Возраст умерших – от семнадцати до девяноста трех лет. Юноша – сын Гертруды и Иммануила Грёндль, эмигрантов из Германии. А девяностотрехлетний старик – житель дома престарелых, одинокий, бывший актер, заработавший в свое время на пристойную старость в недешевом заведении.
Все выявленные, как выразился Вакшанский, «эвенты» проживали – постоянно или временно – внутри круга диаметром примерно в полторы мили.
– Неплохо, да? – спросил Вакшанский. – Для такой скудной информации…
Неплохо? В каком смысле? «В математическом». – объяснил он, и это слово показалось мне приговором. И еще Вакшанский сказал: «Плотность событий на квадратную единицу измерения падает до нуля почти линейно. Семь случаев произошли в зоне действия соседних полицейских участков – шестого и третьего, я связался с коллегами, это заняло некоторое время, но зато я получил относительно полную картину. И кстати…
Он помедлил, посмотрел на меня вприщур, будто соображал, правильно ли я пойму то, что он скажет, и стоит ли вообще говорить то, что он собирался сказать.
– Кстати, у вас, детектив, было два случая… э-э… послесмертных контактов, верно? На самом деле их было восемь, кроме этих двух. Два практически достоверных, четыре вполне вероятных и еще два сомнительных, но я их включил, поскольку сами по себе такие контакты – явление не широко распространенное, и даже сомнительная информация имеет значение.
– Послушайте, – прервал я молодого человека, – о чем вы говорите? Что значит – «явление, не широко распространенное»!? Вы допускаете, что, в принципе, возможна связь с тем светом?
– Детектив, – в свою очередь перебил меня молодой человек, – я не интерпретирую явления, я лишь регистрирую – по вашей просьбе – их присутствие. Два случая я нашел в ваших протоколах. Еще восемь обнаружил в ходе статистического исследования, и об их степени надежности сказал. Меня заинтересовал эффект – повторяю, не интерпретация, здесь могут быть самые разные варианты. Если говорить о вере, то скажу сразу – я, естественно, в загробный мир не верю. Но явление по-видимому существует, и я, понятно, заинтересовался, насколько оно распространено – вне того класса данных, с которыми мне пришлось работать. Я провел, скажем так, расследование – не в детективном, разумеется, а в математическом смысле, – и обнаружил сообщения о множестве подобных «фактов» в самое разное время и в самых разных странах. Во всех случаях оценка надежности очень низка. Я посчитал это фоновым шумом – надо было установить уровень статистической погрешности, от которого отталкиваться. Так вот, «наши» десять случаев значительно «выбиваются» из фона. Если среднее статистическое отклонение определяется на уровне одной сигма, то «наши» имеют значимость от двух с половиной до четырех сигма.
– Стенли, – в очередной раз перебил его я. – Извините, ваши сигмы для меня темный лес и китайская грамота. Вы можете по-человечески?
– Могу. – Вакшанский посмотрел на меня с презрением, а может, мне так показалось. – В десяти случаях – именно в наших и ни в каких других – достоверность «посмертных сообщений» выше девяноста девяти процентов, а в трех случаях – в частности, и тех, на которые указали вы, – больше девяноста девяти и девяноста девяти сотых процента…
– Иными словам, вы даете голову на отсечение…
Вакшанский смерил меня взглядом.
– Голова мне еще пригодится, детектив. А эти эвенты действительно существуют на приличном статистическом уровне. Хотя признаю – выборка невелика.
– Если есть круг, – глубокомысленно высказал я очевидную мысль, – то должен быть и его центр.
– Безусловно. – Вакшанский посмотрел на меня, как на шимпанзе, у которого, к изумлению экспериментатора, обнаружились зачатки разума. – Но и местоположение центра из-за скудости статистики определяется с точностью около полумили. Собственно, вот.
И мне был показан на экране компьютера, куда была выведена спутниковая карта Эванстона, круг, внутри которого находились улицы от бульвара Мак-Кормака на западе до парка Эллиота и Мичиганских пляжей на востоке, а центр… там была не точка, как мне бы хотелось, но круг поменьше – в районе Ридж-авеню. Там, где жил я, где находился наш полицейский участок, где были три больших супермаркета, торговый центр, театр кабуки (о нем я слышал, но никогда не был) и несколько десятков жилых домов.
– Вы хотите сказать… – медленно выговорил я. – Все перечисленные… ээ… эвенты… ээ… вызваны действием некоего… ээ… центра… некой причины…
– Это очевидно, – хмыкнул Вакшанский. – Физический агент, расположенный внутри окружности диаметром примерно полторы мили.
– То есть, кто-то или что-то…
Я хотел, чтобы Вакшанский закончил за меня фразу, а он, напротив, хотел, чтобы выводы сделал я. Вот, мол, тебе карта, а дальше – думай.
– Спасибо, – сказал я, – вы мне очень помогли.
– Кстати, – небрежно бросил Вакшанский, – отчет я отправил на ваш мейл и на мейл технической службы, поскольку для работы использовал рабочее время и компьютерные мощности криминалистической лаборатории. Надеюсь, вашему расследованию это не помешает.
– Нет, – вяло отозвался я, думая, что мне с этим делать и как теперь с этим жить.
* * *
Собственно, мне следовало умыть руки и заняться ловлей воров, бандитов и убийц, которые ни в Эванстоне, ни везде на земном шаре не собирались бросать воровать, грабить и убивать. Вакшанский распечатал карту с кругами, посмотрев на меня, как на питекантропа, не способного понять, с какой стороны держать каменный топор. Он хотел записать файл на флешку, но мне удобнее была бумажная картинка – ему-то какая разница?
Когда я сложил лист и положил в карман, немного помяв, что вызвало у Вакшанского усмешку и пожатие плеч, позвонил дежурный и попросил, чтобы кто-то из нас – я или Джон – выехал в магазин Шекмана, где в драке ранили молодого мужчину.
«Патрульные на месте, криминалисты выехали…»
В общем, через три дня я вытащил из кармана сильно помятый лист бумаги и сначала не понял, что это за абракадабра. Вспомнил, конечно, и уже за полночь, когда освободился от текучки и вернулся домой, разложил на столе лист, точнее – листы, их оказалось пять, – на которых было написано, какие случаи связаны с обозначенными на карте номерами.
К тому времени у меня пропало желание копаться в историях – необычных, загадочных, но не криминальных. И тогда я вспомнил слова, которые сказал Вакшанский и о которых я забыл во время разговора. «Вы не боитесь, детектив, что и до вас доберутся?» Я тогда переспросил «Кто?», не получил ответа, и мы заговорили о фактах, а не о предположениях.
Почему он задал этот вопрос? Почему и кого я должен был… точнее – мог бы – бояться? Какое ко мне отношение могли иметь нелепые, странные смерти и невообразимые звонки с того света, которого, как известно, не существует?
Пока я не вспомнил слова Вакшанского, я, разумеется, не боялся – с чего бы? Но вспомнив… Да, в центральном круге находились сотни домов, жили десятки тысяч человек. Там же находился и наш полицейский участок, и мой дом – моя крепость. Вообще-то из этого ровно ничего не следовало. Я просто поменял причину и следствие, что легко было сделать в такой неопределенной ситуации. Не круг оказался в той части Эванстона, где находятся полицейский участок и мой дом, а наоборот: я обратил внимание на «эвенты», потому, что по воле случая оказался в круге, где эти события происходили.
Эмоции требовали карту порвать и заниматься тем, за что я получал зарплату. А логика возмущалась: перед тобой загадка, и ты все это оставишь? И даже не станешь интересоваться – вдруг завтра где-то в пределах большого круга кто-то еще умрет? И кому-то позвонит умерший друг?
А если «кем-то» буду я сам?
Если явление существует, и я нахожусь внутри круга, то какая разница, интересуюсь я фактами или нет? Я – внутри, и умереть у меня, наверно, такая же вероятность, как у любого из ста тысяч – такая же, как у Джона, у капитана Берроуза, у продавцов супермаркета «Гудвин», хозяина закусочной «Роше»… Любой из них завтра или в любой другой день может взять, например, стул и начать крушить мебель, или… не знаю что… и умереть от внезапной остановки сердца, а потом, когда его тело уже перевезут в морг, он позвонит жене и расскажет о погоде или о том, что вечером задержится, или… да какая разница – позвонит и поговорит, как ни в чем не бывало.
Я мог набрать номер Вакшанского и спросить: что он имел в виду, когда спрашивал, боюсь ли я. И я не мог набрать этот номер, потому что Вакшанский догадается, что да, боюсь и ничего не могу с этим поделать.
Я набрал номер и, когда Мери ответила, не сразу нашелся, что сказать, потому что позвонил, не представив заранее разговор. Вдруг. Такие поступки были мне не свойственны, и, когда еще звучал звук вызова, я хотел разговор отменить, но не успел.
– Добрый день, детектив Златкин, – сказала Мери. – Рада вас слышать.
Вообще-то я еще не сказал ни слова, так что она скорее рада была видеть номер моего телефона.
– Нужно встретиться. – Я даже не поздоровался и понял это не сразу, а после того, как Мери испуганно сказала:
– Что-то случилось? Кто-то еще…
Да, кто-то еще. Мери верно меня поняла, и я не стал вести лишние разговоры.
Встретились мы в том же кафе, сели за тот же столик, заказали те же кофе и круассаны – возникло ощущение, что мы и не расставались. Я обратил внимание: на Мери было то же платье и те же серьги. А какая у нее была в прошлый раз прическа, я не запомнил, и это меня смутило: я обязан запоминать и такие мелочи. Как же я был увлечен разговором (или этой женщиной?), что упустил из вида, возможно, и не существенное, но почему-то, как мне показалось, важное обстоятельство.
Я не стал ждать, пока принесут кофе и мы его в молчании и ожидании выпьем, – положил перед Мери на стол карту и сказал:
– Здесь «кто-то еще». А мы с вами тут. – Я ткнул пальцем в значок «Кафе». Мы были внутри круга – внешнего, все-таки, а не внутреннего.
– Не понимаю… – пробормотала Мери. – Я не сильна в схемах и картах. Я даже машину не могу вести по навигатору. Слушаю голос, который говорит, когда и куда сворачивать, а на экран не смотрю никогда. Сбивает с толку, и я поворачиваю не там и не туда.
Она улыбнулась, и я понял, что длинная эта и не очень нужная фраза нужна была, чтобы преодолеть взаимную скованность.
Я все объяснил. Принесли кофе. Точнее, наверно, принесли. Когда я отвлекся от объяснений, оказалось, что чашки наши пусты, а от круассанов осталась половинка последнего, мы оба не знали – чья это половинка, а потому оставили лежать на тарелочке.
Вывод Мери сделала такой же, какой пришел в голову мне – а может, я ей подсказал, не помню.
– Значит, что-то есть тут, в круге? – сказала она без испуга, но с любопытством. – Разве можно на расстоянии заставить человека поступать так, как никогда раньше? Можно вызвать остановку сердца? Лучи какие-то, да? Серийный убийца, притаившийся…
Вот и началась конспирология. Чего я терпеть не могу в дилетантах – они прежде всего высказывают самые нелепые и нелогичные объяснения.
– И с того света тоже звонит таинственный серийный убийца? – Я старался скрыть сарказм, но Мери уловила, конечно, и внимательно на меня посмотрела. Внимательно и осуждающе.
– Полиция этим занимается? – спросила она, отведя взгляд. – Что-то удалось выяснить?
Правильные вопросы. И правильный акцент. Она будто отделила меня от полиции.
– Нет. Это не криминальные случаи. В полицию сообщили потому, что существует правило: сообщать о любой неожиданной смерти. Мало ли что… В большинстве случаев – и в этих тоже – патрульные только мешают врачам делать свое дело. Для патрульных – лишняя работа, для врачей – ненужная бюрократия. И довольно часто о таких смертях врачи не сообщают – если, например, внезапно умерла старушка, и нет резона привлекать полицию к очевидному случаю.
– То есть это, возможно, не все случаи? – спросила Мери.
– Наверняка не все.
– А можно ли…
Я понял ее мысль.
– Теоретически – да. Поднять медицинские документы во всех больницах в пределах большого круга. Желательно – и вне. Но…
– Заниматься этим никто не будет. И вы тоже.
– У меня нет времени на такую работу. Тем более, что она не входит…
Я замялся.
– В круг ваших обязанностей, – закончила за меня Мери. – А звонки?
– Видите красные крестики?
– Господи! Это кроме Мелиссы и Генриха? – Если раньше Мери рассматривала карту довольно спокойно и, я бы сказал, с любопытством, то теперь в ее голосе появился испуг – такой же, как у меня, когда я услышал вопрос «а вы не боитесь?»
– Вы… – спросила она, помолчав и не поднимая на меня взгляда. – Вы… слушали? Смотрели?
Я покачал головой.
– Не было возможности. Это не криминальные случаи, и я не мог ни позвонить, ни, тем более, явиться без позволения и попросить показать не предназначенные для постороннего уха записи, если они вообще сохранились. Не мог сказать: «Я из полиции, позвольте мне…» Более того, поскольку я все же из полиции и об этом мне придется сказать сразу, отношение ко мне будет, мягко говоря, смешанным, и, скорее всего, ничего толком узнать не удастся.
– У вас нет полномочий, понимаю, – сказала Мери. – А если… То есть я хочу сказать… Мы могли бы вместе… Если это не покажется вам…
– Пожалуй, – решительно сказал я, отрезая себе путь к отступлению, и в это время зазвонил служебный телефон.
– Ник, – спросил Джон, – где тебя черти носят? Прислали, во-первых, данные экспертизы по делу Сторски. Во-вторых, привели двух задержанных, они ждут в камере, когда мы их допросим, это по делу нападения на инкассатора. В-третьих…
– Еду, – прервал я перечисление, которое могло затянуться надолго. – Прошу прощения, – сказал я Мери.
– Но вы, в конце концов, освободитесь, – улыбнулась она. – Или у вас совсем нет времени, которое вы могли бы потратить… – Она сделала паузу, выбирая правильное слово. – На себя?
– Сегодня, – рассчитал я, – буду занят до полуночи. Завтра у меня выходной… теоретически… если не произойдет ничего неожиданного, вы понимаете.
– Вы не можете даже в выходной выключить телефон и отдохнуть?
– Нет, – коротко ответил я.
Мне показалось, что я прочитал ее мысли, и они были далеко не в пользу продолжения… Впрочем, мысль я прервал на середине, если такое вообще возможно.
– А вы? – сказал я. – Вы завтра свободны?
Можно было подумать, что я предлагал свидание. Впрочем, так оно и было, Мери правильно поняла – во всяком случае, я на это надеялся.
– Да, – сказала она. – Весь день. Завтра нет ни лекций, ни семинаров. И даже если бы была занята, сумела бы освободить время. Потому что… – Она замялась, и фразу я закончил за нее.
– Потому что вам, как и мне, интересно. И вдвоем мы могли бы…
– Сделать то, что в одиночку не получилось бы ни у вас, ни у меня.
Мы почему-то в который уже раз заканчивали начатые другим фразы.
– Можно сначала поехать к Викиргам, – я показал на карте красный крестик. – Это муж и жена, пенсионеры, ей семьдесят, ему шестьдесят девять. Три недели назад у них умер сын, сорок один год, инженер в строительной компании. Как и в других случаях – внезапная остановка сердца. Звонил родителям через сорок минут после того, как его нашли мертвым на рабочем месте.
– Боже мой… – пробормотала Мери.
– Что говорил покойный, неизвестно. Они только сказали, что были в шоке, когда к ним приехал офицер с официальным сообщением. Больше полиция их не беспокоила, и потому в компьютере дополнительных данных нет.
– Хорошо. – Мери посмотрела на часы. – Вам надо возвращаться на работу, у меня тоже дела. Завтра…
– Если не возражаете, в девять утра я за вами заеду.
Похоже, для Мери это было слишком рано, она нахмурилась, но решительно произнесла:
– Договорились. Выйду в девять.
Так началось наше негласное расследование, самое странное из всех, что я когда-либо вел. И самое, честно говоря, страшное, хотя простое, казалось бы, слово «страх» можно здесь понимать по-разному.
Или не понимать вообще.
3
– Викирги, – пробормотал старик и, приоткрыв один глаз, дал понять, что слушал собеседника. Внимательно или нет – кто знает. – Знакомая фамилия. Я должен их знать?
– Разве я сказал, что должны? – удивился Златкин.
– Тогда… Интересно рассказываете, детектив. Не скажу, что все понимаю, говорите вы загадками. Но слушаю. Извините, что перебил, фамилия показалась знакомой. Продолжайте. Вы остановились на том, что отправились с молодой женщиной к двум старикам… таким, как я сейчас, наверно… – Он оборвал фразу, зевнул и прикрыл глаза. – Продолжайте, я слушаю, хотя вы думаете, что я сплю и вижу сны.
Златкин хотел ответить, но подумал, что вступать в дискуссию рановато, не все нужные слова сказаны, не все рассказаны истории, до сути и смысла еще добираться и добираться.
А разговор могут прервать в любую минуту – капитан Берроуз выяснит, в конце концов, куда и зачем отправился детектив Златкин. Возможно, даже скорее всего – бывший детектив. Это вопрос времени, и нужно торопиться.
– Да, – сказал Златкин, – мы договорились поехать к Викиргам.
* * *
Но не поехали – утро мне пришлось провести в комнате для допросов: ночью взяли группу торговцев наркотиками, публика не просто неприятная, но неадекватная. Доказательств и улик было столько, что отпираться могли только идиоты, так они идиотами и оказались – отпирались даже тогда, когда мы с Джоном предъявляли результаты генетических экспертиз. Освободился я часам к восьми вечера, извинился перед Мери, извинения были приняты, и я, неожиданно для себя (впрочем, надо бы спросить у подсознания, вряд ли для него это было неожиданностью) пригласил Мери посидеть в кафе – том же самом. Хорошо, когда выбор сделан и не надо над этим задумываться. Мери сначала отказалась, но передумала, и полчаса спустя мы сидели за дальним столиком, ждали заказ и тихо говорили о том, как, все-таки, можно понять «звонки с того света».
Гипотез у нас было всего две. Первая: в состоянии шока человек воспринимает реальность неадекватно и может перепутать время. Идея сомнительная, но вторая еще хуже.
Вторая: разговор действительно происходил, когда один из абонентов был уже мертв, и здесь, возможно, наблюдался неизвестный физический эффект. Может, неизвестный нам, как не специалистам, а физикам известный – сдвиг времени, например. Почему, однако, если эффект физикам знаком, о нем никто никогда не упоминал, например, в научно-популярной передаче? Впрочем, это было объяснимо: возможно, эффект «посмертного контакта» и был описан, но в квазинаучных и паранаучных изданиях. Есть множество газет, журналов, интернет-порталов, телепередач и много чего еще, где описывают и не такое. Пришельцы рассказывают землянам, как обустраивать планету, гости из будущего или прошлого делятся впечатлениями о настоящем, астрологи предсказывают судьбу, а экстрасенсы взглядом передвигают с места на место детские игрушки. Ну, действительно. Умирает знакомый, друг, брат, сестра, кто-то близкий. И через час звонит как ни в чем не бывало. У вас шок. А может, вы еще не знаете о смерти и пытаетесь разговаривать как с живым. Куда вы пойдете со своим рассказом? Не в полицию же, верно? Знакомые станут крутить пальцем у виска. А если поговорите с бойким репортером, он о вас напишет в газете, и вас, может быть, позовут на ток-шоу. Разве мало таких? И кто знает (кто вообще хочет знать?), сколько на таких шоу реальных историй, а сколько – выдуманных. Реальное тонет в булькающей массе воображаемого, и нет возможности отличить зерна от плевел.
– Все так, – сказал я, – но наш случай… точнее, наши случаи отличаются.
– Чем? – Мери выглядела уставшей.
Я и сам задумался: действительно, чем? Как, вообще, часто людям кажется (хорошо, пусть не кажется, пусть они уверены), что с ними общаются с того света? Может, если бы такая статистика была, она мало отличалась бы от нашей? Результат статистического исследования зависит от вопроса, на который хочешь получить ответ. Сформулируешь вопрос одним способом – статистика будет одной. Другим способом – получишь другой результат.
– Просто… – начал я, а Мери подхватила:
– Когда нечто происходит с кем-то, можно отмахнуться, что обычно и делают. А когда – с тобой, то считаешь реальностью и начинаешь искать такие же случаи.
– Примерно так, – согласился я. – И еще. Не только статистический результат, но и отбор случаев для статистики – большая проблема. Выборка должна быть репрезентативной, чтобы результат правильно отражал реальность.
– Умные слова, – пробормотала Мери. – Все это умные слова. Имеют ли они значение сейчас?
– О, да! – воскликнул я. – Смотрите – вот карта. Два круга – внешний и внутренний. Насколько карта репрезентативна? Не учтены, например, случаи, когда произошли оба события – внезапная смерть и звонок с того света, – но о первом есть запись в протоколе, а о втором никто в полицию не сообщил. Сколько таких событий, и как они распределены в пространстве? Неизвестно, а эти сведения наверняка повлияли бы на статистический результат и изменили бы карту.
– И еще, наверно, есть случаи, – сказала Мери, – когда звонок произошел, но смерть не была неожиданной, и в полицейской базе этих данных нет. Человек долго болел, рак, например, умер в больнице или дома, их ведь нет в полицейской базе…
– Нет, конечно, – подтвердил я.
– Ну вот, – вздохнула Мери. – Человек умирает, а потом – звонок. Или приходит во сне. А иногда – наяву. И что-то говорит. Если кто-то об этом рассказывает, то обычно – в какой-нибудь передаче о странном. В глупом ток-шоу. Кто-то верит, большинство – нет. Сколько таких случаев? Где и когда они происходят? Есть статистика? Нет? Наверное, нет. И если их тоже включить…
– Мы слишком широко… – Я не закончил фразу, Мери поняла, что я хотел сказать и перебила меня:
– Если разбираться со всем, что говорят, то будет столько фейковых случаев! Наверно, и на этой карте есть, как вы думаете? Кому-то померещилось, что с того света явилось видение…
– Видения не считались, – быстро произнес я. – Наверно, были и такие заявления, но Вакшанский не принимал их в расчет. Каждому случаю он приписал статистический вес. По какой-то своей шкале оценивал, насколько можно доверять данным. Они все есть на карте. Надежные данные – зеленые точки. Очень ненадежные – красные. Между ними – видите – желтые, оранжевые…
– Оценки он ставил на глаз? – улыбнулась Мери.
– Есть у него какая-то система, – уклончиво сказал я.
– Все это так ненадежно, – вздохнула Мери, и мне показалось, что ей расхотелось идти к старикам Викиргам. Я редко – даже думал, что никогда – поддавался влиянию, особенно эмоциональному, но сейчас, сидя напротив этой женщины, я ощущал ее обаяние, ее настроение передавалось мне, это было плохо, и, чтобы выйти из не свойственного мне состояния, я сказал – видимо, слишком резко:
– Ненадежно, Мери? Вы передумали идти к…
– Конечно, нет! – Ответ был стремительным, взгляд – сердитым, она, видимо, решила, что «задний ход» даю я.
– Значит, завтра в десять, – твердо сказал я и добавил: – Они к этому времени успеют встать и позавтракать, но, возможно, не успеют выйти за покупками и на прогулку.
– Может, – с сомнением сказала Мери, – позвонить и предупредить?
– Нет, – не согласился я. – Я хочу видеть спонтанную реакцию.
* * *
Впустили нас, как только я нажал на кнопку домофона с номером квартиры. Не спросив – кто мы и зачем. Камеры видеонаблюдения я не увидел, да если бы она и была, какой вывод могли сделать двое стариков, глядя на молодую женщину и одетого в спортивную куртку мужчину?
Когда дверь распахнулась, я решил, что к Викиргам никто никогда не заглядывает, и хозяева рады любому гостю, даже если это страховой агент или, не приведи Господь, вооруженный грабитель.
Элиза оказалась хрупкой, похожей на старинную русскую статуэтку, которая в моем детстве стояла на верхней полке книжного шкафа, чтобы я не мог до нее дотянуться и скинуть на пол. Поэтому, естественно, оставшись однажды дома один, я притащил из кладовки стремянку, взобрался, взял статуэтку в руки и немедленно уронил, отчего она даже не треснула, поскольку оказалась высечена из прочного камня. Как мне потом объяснил отец – из гранита.
Патрик, муж Элизы, выглядел вышедшим на пенсию гренадером расформированного полка: выправка, усы, прямой открытый взгляд, лысина… Впрочем, лысина была не из гренадерского прошлого, а из унылого и постылого настоящего. В том же, что настоящее для стариков уныло и постыло, мы с Мери убедились, как только Викирги, даже не спросив имен и причины прихода, повели нас на кухню, где Элиза принялась готовить для гостей чай, а Патрик, усадив нас за стол, сказал, будто подготовился к нашему приходу заранее:
– Вы хотите поговорить о мальчике? Элиза приготовит чай, и мы вам все про него расскажем.
– О Патрике-младшем? – уточнил я, опасаясь, что мы все-таки явились не в ту квартиру и хозяева нас с кем-то спутали.
– Конечно! – воскликнул старик, и голова его затряслась, будто от разряда током. – Разве мы можем говорить о ком-то еще?
Элиза поставила перед нами чашки крепкого чая – больше ничего на столе не было, даже сахара, без которого я не пил чай всю сознательную жизнь, и мне пришлось, изображая удовольствие, пить мелкими глотками плохо заваренный кипяток. Рассказ о сыне начала Элиза, продолжил Патрик, говорили они долго, так и не спросив, кто мы такие и зачем явились. Мы услышали, как Патрик родился, ходил в детский сад при церкви святой Марии (в Эванстоне такой церкви не было, и я сделал вывод, что они здесь не так давно), потом в школу, где считался лучшим учеником, и архитектором стал по призванию, мог бы стать вторым Гауди или третьим Кантером (почему третьим – хотел спросить я, но решил не задавать глупых вопросов). Ничего для нас интересного старики не сообщили, ни слова не сказав о последних днях жизни сына, даже не упомянув, что умер он неожиданно и странно.
– Извините, – сказал я, улучив момент, когда Элиза замолчала и впервые за полчаса отпила, наконец, из чашки, где чай давно остыл, – мы, – я кивнул в сторону Мери, – слышали, что Патрик звонил вам уже после того, как…
Не найдя нужного эвфемизма и не желая произносить слово «смерть», я сделал паузу, надеясь, что старики догадаются, о чем я спрашиваю. Судя по уже выслушанному рассказу, я предполагал, что любые сведения о сыне для них одинаково святы и объективны.
– Да! – воскликнула Элиза. – Конечно, он нам позвонил! Он никогда бы не покинул этот мир, не поставив нас в известность. Он так нас любил!
Мери смотрела на стариков широко раскрытыми глазами. Викирги казались ей не живыми людьми, а картонными персонажами из плохой пьесы, автор которой не озаботился придать героям хотя бы видимость достоверности.
Я молчал, ожидая продолжения.
Старики смотрели друг на друга, то ли вспоминая, то ло молчаливо о чем-то договариваясь – нашего «нашествия» они не ждали, не подготовились (им нужно было готовиться?), молчать они умели и понимали друг друга без слов. Хотел бы и я понять их говорящее молчание, которое не мог ни прервать вопросом, ни вклиниться в разговор собственным молчаливым голосом.
– Понимаете… – сказала, наконец, Элиза, едва заметно кивнув старику – мол, договорились, так и будем действовать. – Патрик всегда звонил, когда заканчивал работу и садился за руль. Мол, выезжаю, буду через десять минут. Десять минут – столько времени нужно, чтобы доехать, – пояснила она, почему-то решив, что иначе мы не поймем, о чем речь.
– В тот день, – продолжала она уже уверенным голосом актрисы, произносившей отрепетированную роль, – сын позвонил на три минуты позже обычного.
Она сделала паузу, чтобы оценить эффект произнесенных слов. Элиза хотела донести мысль о том, что сын был точен, как хронометр, и звонок его раздавался всегда в одну и ту же минуту. Три минуты опоздания – представляю, как они волновались, глядя в телефоны и сверяя числа на экранах.
– «У меня все в порядке, мама. Я хорошо себя чувствую», – сказал Патрик, и мне послышалось, будто он произнес что-то в сторону, ну, знаете, когда в пьесе актер говорит реплику…
– Да-да, понимаю, – нетерпеливо сказала Мери, и я бросил на нее недовольный взгляд, который она поймала и отвернулась.
– «Ты не один?» – спросила я. «У меня все хорошо», – повторил Марк, будто не расслышал вопроса, и по тому, как он это сказал, я поняла, что сын меня обманывает. Он был не один, это точно. «Как прошел день?» – спросила я. Обычно сын говорил: «Прекрасно. Сделал все, что нужно было». А в тот день он сказал, причем слишком громко, будто хотел, чтобы его услышал кто-то еще, я даже отодвинула телефон от уха: «Я подготовил новый проект, ты будешь мной гордиться, ма, это новое слово в архитектуре, я предложил идею, шеф в восторге. Все хорошо, мама, целую тебя и папу». И он отключился. Я удивилась, он никогда так не говорил. Про «целую», я имею в виду. Хотела перезвонить, но Патрик, – кивок в сторону мужа, – сказал, что звонить не нужно, Патрик за рулем, не отвлекай.