Павел Алексеев
Обитатели пустоты

Частица Бога

В безбожной тишине среди белесых стен, прожженных шепотом усопших душ, стучало сердце молодого человека – одного в просторном помещении. Он, сгорбившись, стоял над жестяным столом, над телом, чья мертвенная кожа вызывала лишь скорбь и сострадание во взгляде переносивших его санитаров. Секционный зал морга едва полнился теплотой от батареи, до безобразия покрытой ржавчиной. Над ней через неширокие оконца цокольного этажа сочился дневной свет, что пробивался сквозь густое полотно метели, баламутившей природу. Свежесть, проникавшая сквозь не залепленные скотчем окна, с трудом боролась с вонью хлороформа, кала и мочи. И только тихое дыхание, живое, как родниковая вода, из раза в раз тянулось в унисон жужжащим лампам, освещавшим зал искристым серебром.

Игла, вонзившись в кожу, проткнула ее, как восковую каплю. Рука взметнулась, и ткань сомкнулась в новом шве, выманив наружу слезу холодной крови. Лезвия ножниц сошлись, оставив краешек нити торчать из груди. Мужчина положил инструмент на стоявший рядом столик, вытянулся до бодрого покалывания в теле, а затем взялся за трость, до этого опертую о стол, поднял большую спортивную сумку и похромал к стулу. Усевшись, расправил руки на подлокотниках и взглянул на длинное пространство, уставленное металлическими столами с телами, лежавшими на них. В дальней стене находились квадратные секции холодильных камер, а слева от них – два высоких бледно-желтых шкафа с приоткрытыми дверцами. Врач затравленно вздохнул, выпрямив левую ногу, и произнес под нос:

– Очередной день улетел.

Среди крови, сочившейся в корыто, под железным ложем трупов, пребывавших свои последние часы над поверхностью земли, мужчина выглядел весьма спокойным, и на лице его не выделялись нотки траура. Он игриво постукивал пальцами по жестким подлокотникам, мыча мелодию, игравшую в его голове. Врач даже не встрепенулся, когда под шум раскрывшихся дверей в зал вошел человек в полицейской форме. Тот приветливо махнул ему рукой, подошел к небольшому деревянному столу и бросил на него папку. После этого обернулся и со взглядом, полным недовольства, заговорил:

– Фу, ну и вонь! – мужчина помахал рукой у носа и продолжил: – Родь, я тут тебе дельце одно принес. Просили разобраться побыстрее.

– Кого просили? – вредным голосом поинтересовался Родион.

– Меня…

– Вот ты, Саш, и разбирайся! – оборвал Родион. – Сегодня я всех пациентов отпустил.

– Там такая женщина непростая, – говорил полицейский, выхаживая по залу с выискивающим выражением лица, – мегера вылитая! Хочет утром получить все результаты, чтобы в обед похоронить сына.

– А меня это не волнует, – сложив руки на груди, буркнул Родион. – Пусть ждет. – Он отвернулся к окну и надрывисто вздохнул. – И все просят-просят, каждый день просят. Я почему-то никого ни о чем не прошу.

– Ну да, хорошее, Родь, быстро забывается, – усмехнулся Александр.

– Это ты о чем? – оживился Родион.

– Нога, – мужчина кивнул на правую ногу Родиона и продолжил: – Всей больницей собирали на нее, забыл?

– А я и не просил. Тьфу, будь она неладна. Сам виноват, нужно было рану обработать вовремя!

– Так что, посмотришь бедолагу?

– Хорошо, – Родион расплылся в язвительной улыбке и добавил: – Завтра! А сейчас мне пора домой. Там голодный Костик ждет.

– Костик подождет, – сказал полицейский. – День на дворе, а ты домой собрался. Или твоему начальству доложить?!

Родион встал, взял трость и подступил к рабочему столу. Опершись на него рукой, взглянул на папку, на которой было написано: «Петр Дмитриевич Гринев». Он пролистал несколько страниц, не вчитываясь в историю, а затем спросил:

– Опять чей-то сынок разбился на машине, и просите не найти в нем наркотиков и алкоголя? – он раздраженно фыркнул и добавил: – Чей заказ?

– Там другое дело, – с прискорбием во взоре ответил полицейский. – Женщина в отчаянии… Да и случай непростой. Рыжий, будь другом, не ради нее.

– А кого ради, Саш? – недовольным голосом поинтересовался Родион. – Не уж-то бедную мамашу охмурить решил?

– Она мудра, красива и в достатке, – мечтательно ответил Александр, опомнился и продолжил: – Неважно, и тебя это касаться не должно. Ты бы лучше ознакомился с историей.

– Возьму домой и ознакомлюсь, – поднял улыбчивое лицо Родион и посмотрел на Александра, что с исключительным интересом листал одну из анатомических книг, взятых с полки небольшого шкафа. – Вечер длинный, а впереди бессонная ночь. Утром и вскрою тело, а на сегодня мой рабочий день окончен! – Он зажал историю пациента под мышкой, взял трость и, подойдя к спортивной сумке, поднял ее. Собрался уходить, но перед ним встал Александр.

– Прости, но нужно сделать дело, – разгладив черные усы под острым носом, произнес Александр. – Два часа работы, а разговоров, будто уговариваю тебя на поле боя топать. Уже бы вскрыл. Поверь, там все очень загадочно и подозрительно.

– Нет! – ответил Родион и обошел товарища.

Александр хмыкнул, томно глядя в пустоту, словно скованный цепями злобы. Он потер нос, задрал подбородок и взглянул на белый потолок, под которым черными точками у люминесцентных ламп кишела мошкара. Набравшись воздуха, Александр закатил глаза и поинтересовался:

– А что это ты, Рыжий, все время носишь в сумке?

Родион остановился, поставил сумку на пол и ответил:

– Если интересно, то открой и посмотри. Мне скрывать нечего!

– Я похож на того, кто будет рыскать по чужим вещам?

– Ну мы, Саш, не чужие люди. Все-таки со школы знаемся.

– Да брось ты мяться, – расплылся Александр. – Не заставляй меня идти на грубость!

Родион развернулся, подошел к Александру и взглянул в его глаза. Он усмотрел в них необузданный азарт. Вернувшись за стол, упал в кожаное кресло, издавшее неповторимый скрип, и, откинувшись на спинку, сварливым тоном справился:

– Опять на повышение идешь?

– Если бы, – ответил Александр и сел напротив него на стул. Он облокотился на стол и продолжил: – Если не хочешь читать историю Гринева, да в ней и мало тех подробностей, что бушуют в моей голове, то я расскажу тебе все. Вот увидишь, ты сам запылаешь тем интересом, что обволок меня. Уж очень подозрительна судьба этого человека!

Родион взглянул на часы и, выкатив грудь, сложил руки на животе. Отдавшись спиной креслу, он без особого интереса причмокнул губами, а затем разразился тягучим, до безобразия противным голосом:

– Слушаю!

– Петр Гринев – наш, местный, калужанин, – заговорил Александр с такой интонацией, будто у доски читал доклад. – Ему тридцать три года, учился в восьмерке, недалеко от нас. Хоть он и старше на три года, но странно, что я его не знал, ведь он в «карпухе», ну, в сквере Карпова тусовался. Это я узнал, когда посмотрел его фотоальбом. Видимо, знатным неформалом был. С ним на фотографиях много наших общих знакомых. Так вот, этот Гринев работал в местной фирме отделочником. Его бригада занималась ремонтом крупных помещений: торговых центров, театральных залов и прочего. И вот этим летом его бригаде предложили сделать ремонт в Доме культуры «Горняк», находящемся в городе Сосенском, что под Козельском. Пятнадцатого июля сего года Гринев бесследно исчез. И последнее, где его видели, это возле «Горняка». Там и машина его находилась долгое время, пока на штрафстоянку не отогнали.

Я, по счастливой случайности, занимался этим делом. Так как в отделе не хватало людей, меня послали туда собрать улики. Пообщавшись с персоналом Дома культуры, я оказался в замешательстве. Они сказали мне, что Гринев должен был с бригадой делать там ремонт, но в один из дней он пропал. Бригада отказалась работать без него. Я пробежался по городу с его фотографией, поспрашивал людей, но никто его не видел. Однако ближе к вечеру я наткнулся на одну компашку, так сказать, местный контингент, а под этим словом я подразумеваю людей не самого близкого к социальной стабильности слоя. Мне удалось выяснить, что один из этих высокоумственных персонажей лицезрел двоих людей, один из которых походил на Петра Гринева. Я показал мужчине фотографию. Если верить словам Семена, как тот попросил называть его, он с троицей знакомых культурно отдыхал на лавочке у «Горняка». В это время неподалеку от них припарковался автомобиль «Нива», и из него вышли двое обычных с виду людей. Один чуть старше меня, как я сразу понял, это именно Петр, а второй – пенсионного возраста. – Александр встал и офицерской походкой прошел к одному из трупов, лежавших на секционном столе. Он с любопытством осмотрел его, откашлялся и продолжил говорить: – Мое дальнейшее расследование завело меня совсем в глубинную историю. Тот, который пенсионер, – это Савелий Говоров. Он был калужской знаменитостью в плане археологии. Они с Дмитрием Гриневым – отцом Петра – изъездили больше половины земного шара, привозили в наш музей древние экспонаты. Да, хвалы достойно, но… они осуществляли это не совсем законным путем. Сейчас все экспонаты возвращены истинным владельцам, а точнее странам, где они были найдены. И можно было бы судить причастных к такому гнусному пиратству, но и судить-то некого. И с этого момента начинается самое интересное. – Александр развернулся и скорым шагом приблизился к столу, за которым находился Родион, а затем обошел врача, положил руки ему на плечи и голосом, наполненным таинственностью, продолжил говорить: – Отец нашего пациента Петра Гринева исчез в две тысячи седьмом году. Его так и не нашли. А исчез он в Сосенском, когда поехал вместе с Савелием Говоровым на поиски какого-то аномального места… Или древнего артефакта. Увы, но теперь это узнать проблематично. – Александр снова обошел стол. – Мне удалось выяснить, что Гринев-старший смог-таки вскрыть дверь черного входа в «Горняк», пробрался под сцену, но дальше его след простыл. Возможно, он все инсценировал и решил исчезнуть, но его тело так и не нашли, как и тело Савелия Говорова, который вместе с сыном Гринева – нашим пациентом – этим летом пробрался тоже под сцену злосчастного Дома культуры. И ты, Родь, спросишь, куда подевался Петр Гринев! А он испарился! Сквозь землю провалился!

Его искали все бригады поисковиков, подключались региональные СМИ, и даже по крупным телеканалам размещалась информация о его поисках. Первые недели все тщетно, однако спустя полтора месяца, в конце сентября, в калужский поисковый отряд позвонили из Норильска. Мужчина сообщил, что неподалеку от города, в лесу обнаружен глухонемой и незрячий человек, по описанию похожий на Петра. Даже татуировка меча на левой лопатке совпала с описанием, которое давала его мать. Но и это еще не конец. Когда Гринева привезли в Калугу, он был в крайне возбужденном состоянии. Это сказывалось в его поведении: он все время пытался убежать и отбивался от санитаров. Его пришлось поместить в одиночную палату в психиатрической лечебнице. На следующий день, когда я с санитарами пришел навестить его, мы обнаружили Петра крепко спящим. Нас удивило другое: все стены от пола до потолка были исписаны мелом, и единственное слово, которое на них было написано, это «кипер». Понятия не имею, что оно означает, но возможно, это какой-то загадочный предмет, который как раз и искали Говоров и Гринев-старший.

Спустя три недели Анжела – мама Петра настояла на том, чтобы его выписали из лечебницы и передали под ее опеку. Сегодня утром она позвонила мне и сообщила, что он удавился на дверной ручке в ванной комнате. Повесился на цепочке с позолоченным крестиком. Когда это случилось, ее не было дома. Как она рассказала, в последние недели Петр мучился от грудных болей, но врачи не могли ничего найти. Делали УЗИ и рентген, брали анализы, но все указывало на то, что он здоров. Не знаю, связано ли это с его решением покинуть этот свет, но было бы не лишним, если бы ты обратил более тщательное внимание на органы грудной полости.

Звонок мобильного телефона прервал Александра. Мужчина залез рукой во внутренний карман куртки, вынул его и отключил. Он посмотрел потерянным взглядом на Родиона и спросил:

– Я могу на тебя рассчитывать? Анжела умоляла, чтобы ты к утру все сделал.

– Странные вы люди, – разошелся Родион. – Только умолять и можете. И кого умолять-то, – патологоанатома! Я для вас как бог, знаю, что внутри каждого, распоряжаюсь телами, как вздумается, а вы и рады просить меня и задабривать лестными словами.

– Да хватит строить из себя великого отца, – всплеснув руками, рассердился Александр. – Это твоя работа! – Он склонился к Родиону и с презрительным прищуром, взглянув в его слегка раскосые глаза, продолжил: – Рыжий, я тебя не понимаю. Да и никто тебя не понимает. Что в твоей голове творится? Ты после смерти матери сильно изменился.

– Это все из-за живых людей! Жужжите вечно над ухом, как мухи. – Родион встал, схватил трость и похромал к выходу, продолжая ворчать: – Единственное от вас спасение – морг. И даже здесь достаете.

– Какой ты, Родь, все-таки чудной, – рассмеялся Александр ему в спину. – Тебе нужно показаться психиатру.

– Презираю, когда мне указывают! – развернувшись, гневным тоном высказал Родион.

– Значит, мне все-таки пойти к главврачу? – пригрозил Александр.

Родион поднял на него повинный взгляд. Изучив того с ног до головы, он сердито выдохнул, нахмурив рыжие брови. Мужчина схватил спортивную сумку, подошел к свободному секционному столу и, поставив ее, обернулся.

– Не нужно, – прозвучал его увядший голос. – Вези тело.

– Если хочешь, я могу заехать к тебе и покормить Костика, – сказал Александр. – Дашь ключи от квартиры?

Родион даже не вздохнул в его сторону. Оскорбленный грубым беззвучием, Александр оставил пространство глянцевых стен, покойных под бледным ламповым светом.

***

Спустя время все было готово к операции. До отвращения блестящие под ярким светильником инструменты на столе, укрытом бирюзовой простыней, были уложены в два ровных ряда. Родион взял фотоаппарат, сфотографировал худое голубоватое тело Гринева, а после более тщательно под лупой осмотрел каждый сантиметр его кожи. В неприятной тишине его одинокие шаги и удары трости о бетонный пол отдавались легким эхом, что могло насторожить не привыкшие к богоугодной атмосфере уши. Врач взял диктофон, нажал на кнопку записи и принялся говорить, как сам привык, вполголоса:

– Петр Дмитриевич Гринев. Мужчина. Рост – 183 сантиметра. Худощавого телосложения. После первичного осмотра тела были обнаружены ссадины на ногах и руках. Предположительно получены в результате ударов обо что-то жесткое. Возможно, о дверные косяки или углы мебели. На теле имеются трупные пятна темно-синего цвета, что говорит о наступлении смерти, – Родион взглянул на часы, висевшие над выходом, и продолжил: – около одиннадцати часов утра 17 декабря 2022 года. На шее глубокая гематома от цепочки, дающая понять, что смерть наступила в результате механической асфиксии. – Родион заприметил подозрительные сиреневые точки под ногтями одной из рук. Склонившись над ней, он изучил крохотные крапины. Затем взглянул на другую руку и увидел похожие точки на ней. На пальцах ног под ногтями имелись такие же следы неизвестного происхождения. Родион хромым шагом подошел к рабочему столу, взял историю болезни Гринева и в разогретом интересе принялся листать ее. Через некоторое время он поднес ко рту диктофон, со щелчком включил запись и добавил: – На пальцах рук и ног под ногтями имеются точки сиреневого цвета, что намекает на авитаминоз, однако в истории болезни Гринева нет никаких подтверждений об имеющихся у него прижизненных заболеваниях иммунной системы.

Родион отложил диктофон в сторону, затем прощупал тело и, склонившись над ним, сделал глубокий вдох. Взяв со стола секционный нож, он углубился им в мягкую кожу в районе кадыка и медленным движением проплыл по ткани до паха, выпустив наружу остатки человеческого сока. Густая кровь, подобно чернильным ручейкам, скользнула по бокам. Родион приподнял кожные прослойки и острым лезвием отделил их от бледно-желтоватых мышц, что покрывали все нутро несчастного. Раздвинув кожу в стороны, он изучил грудную клетку. Ему открылся внутренний мир человека, чья судьба, если верить истории Александра, в какой-то миг свернула не в то русло. Должно быть, Петру нужно было еще пожить, но произошедшее оборвало страдания и потусторонние видения, что к каждому приходят в виде снов. Итог – операционный стол и прикосновения патологоанатома, чьи руки ежедневно трогают десятки мертвых тел.

Врач вырезал часть гортани и язык, чтобы исследовать изменения, в результате которых умер Петр. Было выявлено сдавливание трахеи – распространенная травма при удушении, не вызвавшая у Родиона удивления. Затем он грубыми движениями рук влез меж толстых червей кишечника и прощупал его.

Взявшись за пилу и врезавшись ею в полотно из ребер, мужчина пропилил с обеих сторон грудную клетку. Симфонию хруста костей сопровождало натужное дыхание маэстро, чьи пальцы в неустанной тяге прорывались во влажное чрево дыхательных путей. Неудержимые органы выскальзывали, смещались, производя чавкающие звуки. Конечности подергивались, голова трепыхалась, как ожившая, в попытке очнуться, разомкнуть до жути слипшиеся веки. Под ослепительным светом в склизких лужах Родион отражался бездушным мясником, чье лицо было наполовину спрятано за белой марлевой повязкой, пропитанной багряными брызгами. С немым восторгом глаз он кропотливыми касаниями ощупывал ткани зловонной каши, из которой прорывались струи неудобоваримой разуму жидкости. Вынув легкие наружу, он положил их в специальное металлическое корыто, возвышавшееся над пахом вскрытого им трупа, а после принялся тщательно осматривать их. Сделав на них продолговатые надрезы, он заприметил, как от органа взмыли едва зримые сиреневые крохи пыли. Родион с удивлением отрезал часть легкого для исследования и прошел с ним к рабочему столу, на котором был установлен микроскоп.

Его глазам открылась невероятная мозаика из тысячи цветов, сродни тюльпановому полю, орошенному лучами молодого солнца. Молекулы то росли, то уменьшались, но одно оставалось неизменным – сиреневые, как пыльные, налеты по краям ткани. Такое Родион узрел впервые. Он поднял изумленный взгляд, схватил трость и похромал к столу с лежавшими в нем легкими. Взяв скальпель, он полоснул по органу и, отделив очередной кусочек, вернулся к микроскопу. На этот раз частица ткани выглядела заурядным куском гниющей плоти.

Внезапно лампочки над трупом замерцали. Родион оторвал глаза от микроскопа и метнул взгляд на светильник, издавший страшный для этой тишины треск. Мужчина взялся за трость, поднялся и подошел к секционному столу. Над телом летали мошки, ползали по осколкам окровавленных костей. Родион смахнул их и посмотрел на органы, что в померкшем свете словно обрастали мхом. Мужчина встряхнул головой. Уставший взор намекал на переутомление. Взглянул снова на тело мертвеца: все было, как и с остальными, подобными тому: моток извилистых кишок, едва не вывалившихся наружу, органы, лоснившиеся в прохладе морга, и кости, выпиравшие из полупустого тела. Голова трупа была цела, хотя, по правилам, ее необходимо вскрыть и изучить мозговые клетки. Родион даже посмотрел на пилу для вскрытия черепной коробки, но свет снова замерцал и сделался еще тусклее.

Врач сплюнул, сложил обратно в полость мертвеца часть органов и наспех сшил грудину. На диктофон он записал то, что обычно проговаривал про умерших подобной смертью. Результаты анализов занес в журнал и отложил его в сторону.

– Хотел побыстрее? – пробормотал себе под нос мужчина. – Сделал побыстрее!

После этого Родион вызвал дежурных санитаров – двоих подвыпивших мужчин. Он дал им указание забальзамировать труп и поместить его в холодильник.

Забрав свою спортивную сумку, врач тихой поступью под звонкий цокот трости покинул зал.

***

За широкими воротами, ведущими на улицу, бушевала вьюга. Вихри снега разносились над землей, бились в жестяные дорожные знаки, висевшие на покосых столбах. Должно быть, этот вечер для Родиона был особенным, ведь он впервые за долгое время возвращался домой так поздно. На часах десять, и транспорт не ходит.

За мутным полотном метели скрывались домовые тени, проторенными колеями ползли усталые машины. Под зыбким светом уличного фонаря сутулой от непогоды фигурой стоял Родион. В одной руке он держал трость, а из другой не выпускал сумку, что якорем качалась на ветру.

Под скрип снега, сдавленного автомобильными колесами, Родион вернулся в явь из тучных дум. Перед ним остановилась машина с шашечками на засыпанной метелью крыше. Родион сделал шаг, вмявшись ногой по щиколотку в сугроб, открыл переднюю дверцу и грузной массой влез в автомобиль. Он поместил себе на колени спортивную сумку и с осторожным хлопком закрыл дверь. Машина тронулась и покачиваясь выехала на обледенелую дорогу.

– Поставьте сумку на заднее сиденье, – прозвучал голос водителя.

Родион хмурым взглядом посмотрел на него, но не произнес ни слова, крепче обхватив драгоценную сумку.

– Ну и погодка, – негодовал таксист. – И стоило мне ехать сюда из центра. Здесь две остановки пройти. Потом хрен куда уеду из этого месива.

Родион лишь покосился на мужчину и, выдавив из себя вздох усталости, продолжил смотреть на дорогу, еле освещенную тусклым светом фар.

– Двигаться нужно больше, – продолжал жужжать водитель. – Ножками ходить. А то вызывают такси на километр, а бензина сжигаешь, как за десять!

Машина свернула во двор, окруженный многоэтажными панельными домами, и остановилась у ближайшего подъезда.

– Приехали, – сказал водитель.

– Мой подъезд последний. – Родион бросил на него недоуменный взор.

– Мне там негде разворачиваться, – пожал плечами таксист. – Дойдешь, не рассыплешься.

Родион вздохнул и занырнул рукой во внутренний карман куртки. Он вынул бумажник, раскрыл его и подцепил сторублевую купюру. Протянув ее водителю, он услышал в ответ хрипотцу присущую человеку, живущему по понятиям.

– Триста.

– Как триста? – удивился Родион. – Девушка по телефону сказала…

– Баб слушай больше! – оборвал таксист. – Ты погоду видел?! Триста рублей!

Лицо Родиона насытилось багрянцем, а глаза увлажнились. Он дрожащей рукой достал из кошелька пятисотенную купюру и отдал ее водителю.

– Мельче есть?

– Нет! – отчеканил Родион.

– Я сдачу тебе не наберу! – надменным тоном выдавил мужчина.

Родион посмотрел на него исподлобья, открыл дверь и, не обронив малейшего словца, вылез из машины. Он, как мог, сильно хлопнул дверью, перехватил сумку и, прокалывая тростью снежную насыпь, двинулся вперед. В спину раздался громкий сигнал, а за ним и россыпь гулкого мата, доносившегося из машины.

Родион дошел до своего подъезда, открыл дверь магнитным ключом и вошел внутрь. В лицо ударило колючее тепло, а подвальная сырь обгнивших труб вонзилась в ноздри. Сверху послышался подростковый говор. Мужчина притаился, выждал мгновение и начал подниматься. Лестница наверх давалась ему с титаническим трудом. Он держался за оплеванные перила, отталкивался левой ногой и старался удержаться на правой, при этом опираясь на трость, что выставлял на предыдущую ступень. Приложив громаду сил, он поднялся на первый этаж, подошел к лифту и нажал на кнопку. Тишина. Минутное ожидание дало понять, что лифт уже не работает.

Осторожным ходом он подступил к лестнице. Подняв глаза, увидел компанию подростков, стоявших в табачной дымке между этажами. Те распивали спиртное, громко разговаривали и косились на него, как на нечто уродливое, чуждое их тонкой душевной натуре. Тогда Родион шагнул на первую ступень, между молодыми людьми проплыл усмешливый шорох. Через плеяду колких мыслей Родион пробирался осторожно, медленно, остерегался броска волчат, о которых был наслышан. Противное хихиканье будоражило его нутро, перед глазами витали искристые мушки и заставляли стыдливо опускать взор в пол, усыпанный шелухой от семечек. Он миновал площадку, полную опасных дикарей, что, в понимании Родиона, были пьяной ошибкой их родителей. Поднявшись на очередную ступень, он почувствовал, как что-то легкое прилетело в его макушку. Он развернулся и увидел тлеющий окурок, лежавший позади него, затем посмотрел на парня, грозно косившегося в ответ.

– Только подойди, урод! – изрек тот и плюнул под ноги Родиону.

Остальные расхохотались в голос. Они стояли на площадке и, забившись по углам, ждали приближения мужчины, что в их глазах был только целью для слива желчи, проедающей остатки их незрелого сознания. Родион посмотрел на них свысока, но ничего не ответил, а поступью, полной страданий, шагнул наверх.

– Трупы несешь? – посмеялась девушка, спрятавшись за спиной парня.

Родион продолжал молчать, порождая бездействием большую агрессию в организмах, цветущих неуместной силой. В спину сыпались мерзости и скверности, плевки и хохот, сравнимый с галдежом противных галок, сидевших по краям контейнеров с отходами от трупов.

Поднявшись на второй этаж, Родион зашел в предбанник и, закрыв его на замок, остановился, чтобы набраться воздуха. Затем он открыл дверь в свою квартиру, занырнул во тьму рукой, нажал на кнопку выключателя, и притушенный свет залил бордовые обои узкой прихожей. Справа у стены стояла невысокая тумба, на которую присел Родион. Об его ногу обтерлось мягкое тепло. Мужчина поставил трость в угол и принялся гладить кота, чья черно-белая шерсть лоснилась, а глаза блестели в тоскливом возбуждении. Кот замурлыкал, подарив хозяину свою голову для ласки. Подняв широко раскрытые глаза, он мяукнул и снова прильнул щекой к ладони хозяина.

После того, как Родион переоделся в домашнюю одежду, он прошел в кухню, где тщательно вымыл над раковиной руки. Поставив на стул спортивную сумку, он взглянул на кота, растянул подобие грустной улыбки и дернул за язычок молнии. Сумка с треском открылась, и шорох целлофановых пакетов наполнил Костика энергией, с которой он принялся все крепче обтирать хозяйскую ногу.

Над головой мужчины раздался грохот бьющейся посуды. Этажом выше снова посыпались крики и хмельная ругань, что с каждой секундой лишь набирала громкость и пугала тупыми ударами, сопровождавшими топот и копошение. Вопли вперемешку с пьяным рвением к лидерству над каплями яда, уничтожали в невольных слушателях сего спектакля понимание ценности и без того никчемной жизни. И вносил свои аккорды в композицию дегенерации людского существа истошный детский плач, сюитой разлагавший идиллию грязного бунтарства.

Родион, привыкший к театру пьяных вакханалий, льющихся на голову изо дня в день, пожал плечами и посмотрел на Костика, в искушении кружившего у ног. Мужчина вынул из сумки пакет, на котором белым фломастером было написано «Гринев», и положил его на стол. Десяток похожих пакетов с фамилиями он запихнул в морозилку холодильника, в котором почти не оставалось места для подобных свертков.

Вернувшись к столу, Родион развернул целлофан и вывалил на разделочную доску легкое. Он с жадным прикусом нижней губы вынул нож из подставки и, полоснув им по органу, отделил кусок. Костик встал на задние лапы, опершись передними на ногу Родиона, и молящим взглядом выпрашивал ужин, чего вскоре и добился. Родион бросил пушистому любимцу добрую часть легкого.

После этого мужчина голодно облизнулся, отрезал кусок от органа и положил его на приготовленную заранее чашку. Присев на стул, он с педантичной важностью выпрямился, задрал подбородок и взял руками склизкий ужин. Сжав блестящими пальцами, он поднес его к губам и вгрызся так, будто видел в нем спасение от смерти. В невольном восторге закатились глаза, в то время как желудок пел от удовольствия, от истинного наслаждения, которого жаждал целый день. Родион в мгновение разделался с частью легкого, отрезал, как арбузную дольку, еще одну полосу и с неимоверным изумлением от вкуса вцепился, издавая рык, похожий на собачий. Оболочка хрустела на зубах, подобно перезревшей груше. Из плевры тек тягучий кисловатый сок, чей запах отдавал миндалем. Вкушая аромат незыблемых желаний, дыхание замирало, как море накануне урагана. Родион в голодном приступе сглатывал слюну, утопая в насладительном припадке, над которым было бесконтрольно сердце, метрономом скорым бившее в груди. В азартной дрожи рук волнение читалось неким торжеством над гневом, полнившим осклизлое нутро людских страданий. Оно теплом лилось под кожей, будоража волоски и, пробуждая в человеке чувство упоения.

Родион был горд собой, и гордость эта вычерчивалась не только в его исключительно прямой осанке, но и во взгляде, с которым он ликовал за личным пиршеством. Он видел себя властелином тел, способным смотреть на всех свысока, ведь знал каждого насквозь и мог различать по аромату. Легкое Гринева было до идеала сладким, а послевкусие отдавало букетом свежесобранных полевых растений. Такими пикантными останками он не наслаждался много месяцев. Органы стариков напрочь отравлены лекарствами и носят в себе горьковатый вкус. Больные раком обычно кислы и рассыпчаты, а инфарктники настолько приторно-сладкие, что после них приходится отпиваться содовым раствором. Алкаши и наркоманы опасны, но съедобны. Их органы приходится вымачивать некоторое время в уксусе. Чьи останки хороши, так это детские – они мягкие, отдают травяной кислинкой, и после них на душе блаженная легкость, словно выпил стакан парного молока.

Как только с удовольствием был проглочен последний кусок легкого Гринева, Родион взглянул на Костика. Кот съел все, слизав с пола густые капли, после которых на ламинате остался едва зримый налет сиреневого цвета.

Погладив себя по животу, Родион встал из-за стола и прошел в спальню. Там, среди стен, оклеенных в обои багрового цвета, находилась мебель производства страны, которой не существовало уже много лет. Мужчина подошел к высокому шкафу, распахнул его и посмотрел вниз, на сундук, прикрытый множеством женских платьев бирюзового цвета. Убрав одежду, он вытянул сундук из шкафа, поставил перед собой и с двумя щелчками по сторонам открыл замки. Он откинул громоздкую крышку и заглянул внутрь. Его взору предстала гора черно-белых фотографий. Родион вытащил несколько штук и с умилением на пухлощеком лице принялся рассматривать их. На обратной стороне каждого снимка было написано одно слово – «Мама».

***

Наутро, когда звон будильника разорвал густой сон Родиона, и он разомкнул веки, все вокруг было будто застлано сиреневой мутью, блистающие крупинки которой ранили уязвимое сознание до легкой дрожи. Он протер глаза руками, и снова наступила утренняя тьма. Мужчина не сразу понял, что произошло, он испытал тянущую боль в урчащем желудке, но вскоре она прекратилась, оставив ноту беспокойства.