Павел Купер Полиция Императрицы 1773

– Бунт против царицы? Кто же восстал против порядков богом данных? Бес какой вылупился из пекла?

– Хуже беса, Прасковья, хуже. Хоть и дальше волка от нас бродит, но и его, серого, хуже. Черти не рога нам кажут, а то мор на Москву напустят, то царя ложного призовут44. Да только царь этот ненастоящий, из грязи вылезший. Говорят, будто бы Пётр Третий воскрес. Да только бредня то всё.

– Аааа. Так я мор и бунт в Москве пережила и про самозванцев слыхала, да не раз… Бредня, говоришь? Но, ведь много людей им верят. Слепы небось стали, что лик царёв не признают…

– Верят, Прасковья, верят! Бесам верит голь перекатная, да мужичье оборванное – все к нему бегут, чертями ведомые, так нам поп говорил. Словно мотыльки на огонь, на погибель свою слетаются. Самозванцы им волю обещают, да землю напрасно раздают, долги им прощают. Но, только воля та – волчья пасть, а земля им кровью выйдет…

– Господи! И что же, лютуют опять, что ли? И против государыни людей руку подняли?

– Поп мне говорил, что ересь Аввакумовщины снова голову подняла, Пресвятую Троицу раскольники на три части опять разделывают45…

– Воистину, проклятие! А власти-то где? Всегда спят, когда Русь-матушку на части рвут…

– Не спят, а словно опомниться не могут. Велика Россия, да порядка мало. Только солдаты, как псы голодные, мечутся, да и те не успевают за разбойниками. То там, то тут вспыхнет народец, вот и у нас недавно чумной бунт…

– Ну как недавно? Так два года уже прошло, с чумного бунта46. И что же солдаты, вернее сын твой? Что же дальше будет? Сидеть и ждать нам, али прятаться?

– Бежать некуда, только молиться да ждать. Вот и ожидаем, словно приговоренные. Сынок мой только весточку и успел передать, что их против бунтовщиков послали. Извелась я с того дня, ночами не сплю…

– Да уж… Трудно тебе. – Прасковья посмотрела в глаза собеседнице. – Ничего не поделаешь – молись за сына, да торгуй.

– И то правда….

Вдруг послышался непривычный шум, лица у торговцев стали перепуганными, а покупатели оживились. Появились солдаты в синих мундирах, с оружием в руках, окружили один из торговых рядов, отрезав его от остального базара. Любопытствующие тут же образовали толпу, и две болтливые женщины присоединились к ней в первом ряду.

Пройдя мимо собравшихся зевак и солдат, полицейские чиновники с важным видом принялись осматривать мешки в лавках, тщательно проверяя каждый угол.

– Вишь, Агафьюшка, что деется… – прошептала Прасковья. – Ивана-купца-то с нашего ряда повязали драконы47! Вон, видишь, тащат уже… Соль его, та дешевая, видать, ворованная.

– Ты этого связанного знаешь? И что за драконы?

Солдаты на их глазах крутили руки у высокого бородатого купца и нескольких его работников.

– Как не знать, Иван наполовину башкир, узкоглазый который… Приглядись, вон его мордой на стол положили, и тебе он чай встречался… – Женщина уставила глаза на собеседницу, как на дитё незнающее. – А эти синие и есть драконы. Ну ты что? Драконы, конников так зовут у царицы…

– Пёс с ними, с этими верховыми. – Заявила Агафья. – Вроде бы крепкий мужик Иван, ровно на земле стоял, смотрю вся лавка товаром завалена. Зачем ему ворованной солью торговать?

– А вот видать торговал, не зря его вором48 и кличут, мужики в основном, за глаза конечно. – Прасковья понизила голос до шепота. – Вон сколько солдат нагнали, приказные49 мешки с солью смотрят… Видать, точно, краденная она, да из казённого магазина.

– Ох, Прасковья, лихо дело. – Агафья покачала головой. – Соль, то дело государево. Царица матушка строго за ней блюдет, если на таком воровстве кого словят…

– Ну, будет тебе… вот и узнаем, что будет, когда словят.

Бабы, хоть и притихли, но остались стоять вместе с другими зеваками, позабыв про все свои заботы – не часто им доводилось видеть такое яркое представление.

Шесть месяцев минуло с тех пор, как скрипучая и неудобная карета довезла меня до мостовых златоглавой Москвы. Город встретил меня промозглым осенним ветром, запахом дыма и дерзостью воробьев, клюющих просыпавшееся из воза зерно прямо под копытами лошадей.

Я, как гвардеец Преображенского полка, оказался прикомандирован к Московской Полиции.

Жаждал ли я этого назначения? Нет.

Грезил ли о жизни в близкой к дядиному имению Москве? Безусловно, нет!

Даже повышение до поручика, скоро последовавшее, не согрело мою душу, ведь полиция это50…

Хотя, к чему эта ложь пред самим собой?

Виной всему стала, конечно, моя дуэль. Кровь мной пролита, и пускай свою честь я защитил, но, в наказание за смертоубийство служить мне суждено среди смрадных московских мануфактур, в лабиринтах грязных переулков, да у кишащих простонародной жизнью базаров.

Вокруг себя я увидел не блеск и лоск гвардейских мундиров, а великовозрастных офицеров дослуживающих свой век, неопрятных гарнизонных солдат в поношенной перештопанной одежде, полицейских чиновников, пропитанных запахом канцелярской пыли, да пёстрые команды инвалидов51… Последние, как по мне, вообще мало отличались от шаек бандитов…

Впрочем, нельзя сказать, что я совсем пропал. Прохор, несмотря на преклонный возраст, быстро подсуетился и отыскал нам пристойное жильё.

После устроенных им долгих торгов, и придирчивых осмотров, мы осели в квартире неподалеку от места моей службы. Комнаты оказались на удивление светлыми, наполненными солнцем.

Мебель, хоть и повидала разное, показалась добротной. Пусть нам достались кресла с вытертой обивкой, стол, испещренный царапинами и шкафы с излишне скрипучими дверцами, но я был доволен.

Москва – город, где деньги утекают как вода сквозь песок, а жалования полицейского явно недостаточно… если бы не щедрые вспоможения матушки и дяди, я бы не смог позволить себе и этого вполне скромного жилища…

Но, хватит о грустном!

Вскоре после прибытия меня представили ему – Николаю Петровичу Архарову, обер-полицмейстеру, чья фигура была окутана зловещей славой, человеку, чье имя произносили с придыханием, даже самые важные сановники.

При первой встрече, он посмотрел на меня из-под нависших бровей глубоко посаженными пронзительными глазами, оценивая меня, словно опытный купец товар. Мне же он показался человеком серьёзным, ему было немного за тридцать, отчего тень угасания уже коснулась его.

– Что ж, Александр Георгиевич, ваша фамилия Муромский, как у дяди? – Архаров многозначительно улыбнулся. – Мы с вами оба гвардейцы. Но, здесь, в полиции, придётся учиться другой жизни. Здесь видишь изнанку империи, то, что многие стараются скрыть за шелками и кружевами с рюшами и бисером. Нам тут не до сантиментов. Здесь тоже бывают битвы, причём каждый день. Битва за порядок, битва за спокойствие государыни… и за свой собственный кусок пирога…

Архаров улыбнулся:

– Который, как известно, слаще, если откушен у соседа.

Далее он говорил притчами, словно старый сказитель, наставляющий молодого и неопытного слушателя. Я чувствовал, как во мне постепенно пробуждается любопытство, словно у борзой, почуявшей запах дичи. Он зародил у меня жажду знать о людях то, что было бы запретно при ином смысле и месте службы…

Вопреки моим опасениям, работа оказалась совсем не таким адским ужасом, каким я себе её рисовал. Я оказался приставлен руководить нижними чинами, следившими, чтоб на улицах не торговали прямо с возов – занятие, на мой взгляд, достойное лишь пренебрежения. Но это точно был далеко не «ад».

Первое по-настоящему интересное дело, расследование убийства ростовщика недалеко от Варварки52, свалилось на меня случайно, словно снег летом. К нему привели не улики и поиски злодеев в тёмных московских подворотнях, а обычная полицейская работа. Мы следили за сносом незаконного лотка, за который никто не желал платить пошлину, а под ним нагнанные работнички обнаружили мёртвое тело.

В те времена всё было просто. Я, как старший по званию, из всех присутствовавших, волею судьбы, а не по зову сердца, оказался у руля этого расследования. К моему собственному изумлению, вопреки полному отсутствию опыта и желания его приобретать, во мне постепенно разгорелся огонь азарта, а дело моими стараниями двигалось вперёд, к своей полной развязке.

Сначала это была лишь робкая искра, которую я старался не замечать, но вскоре она превратилась в бушующее пламя, пожирающее мой покой. Через пару дней я уже был одержим охотничьим инстинктом, словно гончая, почуявшая след дичи.

Я допрашивал свидетелей, и достаточно быстро установил личность убитого ростовщика, его родственников, друзей и должников, опросил подозреваемых… Архаров, и мои старшие сослуживцы, сильно не вмешивались, наблюдая за мной, как бы со стороны и лишь изредка подбрасывали дровишки советов в костёр моего расследования.

Наконец я нашел убийц, ими оказалась пара должников, на чьи шеи давила удавка лихвы53, а нанял их младший брат убитого, движимый завистью и охотой до братниного наследства, они сплели свои замыслы в единый узел, исполнив гнусное злодеяние.

– Видите, Муромский – сказал Архаров, когда я доложил ему, что разгадал убийство, – нам для службы необходимо мыслить. Здесь нужно научиться видеть то, что на первый взгляд скрыто, читать между строк. Тут тоже надобна лихость, но другого рода, не та, что есть у многих гвардейцев… Нам потребны хитрость и мудрость, а ещё наблюдательность….

Архаров, усмехнулся моему удивлению и похлопал меня по плечу, словно посвящая в некое братство. С этого дня, словно по мановению волшебной палочки, рутина моей службы была разбавлена. Каждую неделю, реже две, мне подбрасывали новое интересное расследование.

Я раскрыл смертельное отравление актрисы крепостного театра, в котором, как оказалось, был виновен её ревнивый поклонник – сын её же хозяина, не желавший делить крепостную девушку с отцом и готовый на опрометчивые и жуткие поступки из-за своей глупой ревности…

Впрочем, тут я не собираюсь говорить о скабрезных подробностях.

Затем случилось расследование кражи драгоценностей у старой баронессы, немецкого рода, оно нас вывело к её собственной племяннице, погрязшей в карточных долгах, которые она получила в некоем женском протестантском сборище, посещая некое собрание в немецкой слободе.

В то время, каждое особое задание было интересным, и напоминало мне если не Кносский Лабиринт54, то череду сложных шарад.

Архаров стал часто обращать на меня своё внимание, кажется, наблюдал за моими успехами. При наших встречах он щедро делился знаниями, опытом, приправляя всё это остроумными замечаниями и странными для человека его положения простонародными поговорками.

В то время, до создания матушкой Екатериной Управ Благочиния55, полицейских было совсем немного, да и дела решались проще, отчего частые встречи, даже с обер-полицмейстером Москвы, не выглядели чем-то совершенно необычным.

И вот, Архаров вызвал меня к себе. В его кабинете, пахло дорогим табаком и властью. Он восседал за массивным столом. Глядя на меня Николай Петрович как-то по-особенному прищурился:

– Александр Георгиевич, вы показали, что не лишены таланта в нашем деле. Да и деликатные истории расследовать умеете, с определённым тактом…

Я слушал начальника ожидая конкретных указов, которые должны были последовать после этакого вступления. Архаров тем временем не торопился, продолжал:

–… Я бы хотел, чтоб вы участвовали в расследовании дела связанного с солью. Достаточно большой обоз, идущий из Нижнего Новгорода в Москву, груженный казённой солью был захвачен разбойниками. – Обер-полицмейстер поглядел в окно, а затем вздохнул. – Да что там? Его охраняли нанятые казаки, как заявили в казённой соленой конторе – «…проверенные многими делами люди…».

– Извините, Николай Петрович. Это связанно с вчерашней конфискацией соли на Таганском рынке?

– Да, в том числе. Так вот, деликатность дела в том, что бандиты добравшись до Москвы, показали исправные документы на груз, который они протащили мимо чиновников, а также мимо государственного склада или стойки56. Бумаги были идеально подделаны. Мы бы и не заметили ничего, если бы не глупость «…проверенных людей…».

Архаров кашлянул, а у меня появилась возможность вставить слово:

– Простите, кого?

– Тех самых казаков из охраны, которых злоумышленники просто подкупили, расплатились уже в Москве, деньгой не очень-то и большой. – Архаров скривился, словно проглотил лимон, но продолжил рассказывать. – Эти казаки, олухи, стали кутить в трактирах, хвастаться. Разумеется, это привлекло внимание. Но, соль оказалась лишь ширмой, Александр Георгиевич. Вчера же, на допросе, они рассказали, что ввезли в наш город оружие. Десятки пистолетов, сотни новеньких фузей57 и порох. Сабли упоминали. С их слов, оставшиеся на воле, подкупившие их бандиты прямо к войне готовятся…

Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Соль, конечно, дело скверное, удар по казне, но оружие… Это уже пахло мятежом, или же крупной политической игрой…

– Оружие? Но кому оно предназначено? Зачем столько? – спросил я, стараясь скрыть волнение.

Архаров мрачно усмехнулся:

– Вот это нам и предстоит выяснить, Александр Георгиевич. Казаки из охраны, они никто, как мыши или жуки какие… кто стоит за этой наглостью? Боюсь, что ответ может оказаться куда более неприятным, чем перепродажа ворованной соли. Найдите их кукловодов, Александр Георгиевич. И сделайте это тихо, без лишней огласки.

– Ясно. То есть, я правильно понял, что бандиты захватили государственный караван, лишь для того чтоб ввести, спрятанное среди соли, оружие в Москву.

– Именно так, государственный караван особо не досматривали…

– Но, неужели заговорщики, – я уже не сомневался в самой очевидной версии – не заметили, что мы арестовали их сподручных?

– Это меня и смущает, потому у нас и бегают по складам с базарами полицейские и армейские команды. Может и найдут чего… Вам же, с вашей родословной и статью, я предлагаю заняться московскими верхами, благо, у вас всё для этого уже всё есть…

– По верхам? Этот ужас связан с высшим обществом? Соляной груз лишь прикрытие, за которым прятали оружие. Но куда мне смотреть? Я сразу и не знаю… Пройти по офицерам гарнизона, по дворянам, которые во фронде58 к императрице стоят?

Архаров выдержал краткую паузу, просто смотрел на меня, дал моим словам утонуть в омуте тишины, а затем изрек:

– Фронда? Я о такой не слышал, хотя обиженные есть. Подскажу и укажу – смотрите туда, где пахнет Францией, Александр Георгиевич. Где философы, словно соловьи, щебечут о свободе, равенстве и братстве под звон бокалов с шампанским. Там ищите, где идеи просвещения превратились в заточенные клинки в руках короля. Французские дипломаты в России давно плетут сети интриг, купаются в клоаке либеральных настроений. Также, ищите тех соплеменников, кто смотрит на императрицу, как на ядовитую немецкую гадюку, сосущую кровь из русской земли…

– Почему, скажите на милость, именно французы? – Спросил я у начальства, явно обнаглев, а потом затаил дыхание в ожидании ответа.

– Поручик Муромский, – промурлыкал Николай Петрович, – позвольте, я проясню. Представьте себе, мы давно перехватываем их письма-шифровки59. В них всё крайне иносказательно. Французы, к примеру, обещали устроить пышный праздник и привезти «игрушки» московским детям. И это, право же, подозрительно перекликается по времени с уже известными вам солеными событиями… есть и иные интересные новости, о которых я покамест умолчу, так как вам их знать пока не надо.

Он сделал паузу, давая своим словам улежаться в моей голове, и я почувствовал, как он взвешивает моё поведение, попутно оценивая искренность чувств. Затем он продолжил:

– Но это еще не все! Кто-то из Парижа приказал московскому вице-консульству углубиться в историю шапки Мономаха, – Архаров придвинулся ближе, понижая голос до шепота. – Это следует из перехваченного письма. И самое главное, они хотят понять полезность этой реликвии для будущего наследника. Это явный намёк, похоже они хотят организовать церемонию венчания на царство одного из самозванцев.60

– Я понял. Будут ли какие-то уточнения?

– Ах да. – Николай Петрович прикоснулся правой рукой к своему лбу и улыбнулся. – Для выполнения задания, вам надлежит явить миру всю свою ненависть ко мне, как к жалкому начальнику, церберу, сатрапу свободы, безусловно самодуру… не забудьте показать, как вас гложет изгнание из столицы…

– Но, как можно? Я так не считаю…

– Придётся показать, ради дела.

– Вы меня видите лицедеем61? Просите меня быть нечестным?

– Отнюдь, сударь! Не хотел вас обидеть. Но считаю долгом напомнить, даже в подобном ремесле нынче нет ничего постыдного, сама государыня благоволит, как вы выразились, лицедеям, поддерживает храмы Мельпомены62. Пусть у нас не театр, Александр Георгиевич, но дыма без огня у нас не выйдет, – резонно заявил Архаров. Затем он посмотрел мне в глаза, и тихо проговорил:

– Вам необходимо показать обиду за эту московскую ссылку, за присягу полиции… Ваше недовольство будет воспринято с должным вниманием в определенных кругах. Я это организую. Излейте на меня лично свой праведный гнев, покажите всю глубину своей неприязни. Лишь так мы сможем добиться желаемого, и вы получите необходимую всем нам благосклонность от высших сфер.

– Я, я… Больше ничего? – Лишь это смогло вырваться из моего рта. Я был удивлён таким заданием, и заметно озадачен.

– На данный момент – да. Ближе к вечеру прошу вас вновь посетить мой кабинет, обсудим нюансы и очертим круг посвященных. Одного вас, с такой ношей, я не оставлю, организую помощников, будьте уж уверены.

Он откинулся на спинку кресла, внимательно наблюдая за моей реакцией, в его глазах отражалась сложная смесь из недоверия, любопытства и, быть может, как мне показалось, лёгкого страха. Архаров улыбнулся, всем своим видом намекая, что эта игра только начиналась.

Глава 4. Литературный кружок

Обер-полицмейстер впервые «обрушил свой гнев» на меня неделю назад. С тех пор, его слова, точно кнут, ежедневно рассекали мое самолюбие на глазах у сослуживцев. В последний раз он грозил мне отставкой, публичным позором, даже батогами63 припугнул… всем присутствовавшим казалось, что моя жизнь кончена. Карьера окончательно разбита, а репутация растоптана…

Пережив сострадание немногих, злорадство некоторых и напускное безразличие большинства коллег я вышел из здания полиции, вдохнул воздух вечерней Лубянки и спиной ощутил, что липкие взгляды сплетников со службы скользят по мне…

Но это был лишь маскарад, фарс, необходимый для реализации плана, ранее задуманного совместно с обер-полицмейстером – я должен был найти следы заговора и предательства среди дворян. Именно для этой цели я примерил на себя личину опального офицера. Все унижения и перспектива скорого увольнения – стали лишь частью тщательно продуманной легенды.

Попутно, я погрузился в изучение трудов не только остроумного Вольтера, но и проницательного Локка, просветителя Монтескье, да и других мыслителей, чьи идеи будоражили образованные умы. Читал полузапрещенные памфлеты и трактаты, клеймящие абсолютную власть, постигал суть народного суверенитета. Изучал не только взгляды, но и повадки недовольных Екатериной. Я должен был стать одним из вольнодумцев, говорить их языком, понимать их идеалы и путанный ход мыслей.

И вот, я оказался в одной из обителей изящной словесности, где грация слов и интрига смыслов сплетались в причудливую форму литературного клуба. По просьбе Архарова меня представили графине Борисовой Елене Иоанновне. Она была молода, ослепительна, её ум, казалось, сиял ярче бриллиантов. Графиня, взглянув на меня с любопытством, словно на диковинную птицу или зверя, начала моё обучение.

Её уроки проходили иначе, чем привычная мне зубрежка.

Она рассказывала о естественных правах человека и свободе совести, как о запретных плодах для избранных, которыми можно навсегда изменить мир. Она критиковала идею о свободе вероисповедания, но отчего-то без присущего ей женского магнетизма. Её речи были наполнены аллюзиями и метафорами, где за каждым словом скрывался намёк, а за каждым жестом логический парадокс или утаённый смысл.

Под руководством ослепительной наставницы я погружался в опасный, прекрасный и волнительный мир того, что через двадцать долгих лет назовут якобинством64.

Елена Иоанновна, мимоходом, объясняла мне, как понимать шифры тайных обществ и логику создания политических памфлетов, показала, как по паре фраз находить сторонников различных идей в толчее любого собрания.

Время промчалось быстрым вихрем, почти за месяц я успел познакомился с большим количеством интересных людей.

Мне сообщили, что полиция отследила многих из оставшихся на свободе казаков, связанных с соленым делом, они с подельниками собирались в паре сёл вокруг Москвы. Отследили и их помощников внутри городских стен. Однако, следов провезённого в Москву оружия или какого-либо иностранного следа полиция ещё не нашла. Архаров не стал их задерживать, лишь пристроил наблюдение – боялся спугнуть более крупную рыбу.

Мои усилия, по-моему, не принесли плодов, лишь обернулись загадочной беседой с дядюшкой в его большом кабинете. Прочитав послание от Архарова, переданное лично мной, старший родственник завёл странный разговор:

– Знаешь, племянник, – начал он, – наши потомки, наверняка будут терзать дух императрицы Екатерины своими суждениями. И вот что я тебе скажу, новая философия, этот яд, что проник в её разум, он омрачает её величие, как туман застилает свет.

– К чему вы это говорите?

– Ты связался с влиятельными людьми и попал в интересные дела. Дитя ты моё, – продолжил он с язвительной ухмылкой – Екатерина с юных лет была заброшена в глушь Ангальтского двора65. Отец её, принц, мало заботился о воспитании дочери. Гувернантка, едва знакомая с грамотой, была её единственной наставницей66…

Дядя бросил на меня испытующий взгляд и продолжил:

– Надеюсь, ты достаточно умён, чтобы понять, эти слова лишь для твоих ушей, и ты должен держать язык за зубами.

– Несомненно, Андрей Аристархович, так и будет…

– Хорошо, – дядя, казалось, был доволен ответом. – Истинная жажда знаний терзала нашу будущую государыню. В семнадцать лет её привезли в Россию – юную, прекрасную, полную грации и талантов, словно распускающийся цветок. Она жаждала учиться, жаждала покорять. Её сердце впитывало всё новое, как сухая земля впитывает долгожданный дождь.

С этими словами дядя устремил взгляд в окно, погружаясь в воспоминания:

– Её выдали замуж за герцога Голштинского, будущего Петра III, – дядя поморщился, – он был лишь бледной тенью настоящего мужчины, тщедушный, слабовольный, пьяница и развратник. Да и двор Елизаветы был болотом. Но это, впрочем, не важно. В этом тёмном мирке, окружавшем будущую императрицу, появился граф Миних…

– Ваш, то есть наш, покровитель и благодетель? – удивился я.

– Нет, не фельдмаршал… Его сын, Эрнст Иоган. Кстати, он и сейчас важная персона, директор таможенных сборов, по-своему властвует над империей… – Дядя кашлянул. – Но сейчас не об этом. Именно он разглядел в Екатерине искру величия и посоветовал ей учиться. Она ухватилась за эту возможность, как утопающий хватается за соломинку. Он дал ей Словарь Бейля67, книгу, полную соблазнов и опасных заблуждений, особенно для неокрепшей души. Екатерина проглотила эти знания. Эта книга воспламенила её воображение, привела к общению с софистами, известными по всей Европе. И вот это для тебя важно! Понимаешь почему?

– Простите, я не совсем понимаю…

– Смотри. – Дядя развёл руками. – Императрицу влечёт к большим знаниям, к философии, прости её Господи. Она хочет осчастливить, если не весь мир, то значительную его часть. Пускай только Россию. И ты сейчас оказался на передовой этой борьбы…

– Я? – Вырвалось у меня.

– Да, ты, Сашенька. Ты участвуешь в поисках инакомыслящих, а ещё, как пишет мне в письме Николай Петрович Архаров, в этом деле замешаны французы и бунтовщики.

– Да. Это так… – Подтвердил я. То, что обер-полицмейстер Москвы написал так подробно о наших полицейских делах моему дяде, показалось мне странным…

– Не удивляйся по мелочам. Трудно описать силу характера Императрицы, её заботу о государстве. Она честолюбива, но принесла России славу. – В этот миг у Андрея Аристарховича в руках появились две рюмки. – Она заботится о каждом подданном, как бы ни был он незначителен. Но не щадит и фаворитов. Вид Императрицы во время приёмов величественен, словно явление богини. Она сложна, противоречива, но, безусловно, велика.

– Я с вами полностью согласен, но, зачем вы это рассказываете?

– Ты работаешь рядом с Архаровым, а от него и до Тайной Экспедиции Сената рукой подать, за которой Степан Иванович Шешковский68 стоит, а за ним уже сама… – тут дядя уважительно поднял глаза к небу, а затем улыбнулся доставая пузатую зелёную бутыль из тумбочки своего письменного стола. – Теперь сам думай, во что ты попал, племянник…