Павел Концевой
Черный дьявол, или Хакасские хроники. Книга 1. Шесть пудов золота
– Ну вот, – разочарованно протянул Костя.
– А ты как думал, – усмехнулся Захарий Михайлович, – золотое дело такое: можно на один вложенный рубль восемьсот получить, а можно и целый миллион потратить впустую. Сам посчитай, отправить в тайгу одну поисковую партию из тридцати-сорока душ стоило не меньше трех тысяч рублей. Во главе обычно ставили человека надежного, из доверенных торговых приказчиков, на которых купец мог положиться. Вот только никакого горного опыта у них отродясь не было, да и быть не могло. Приказчики искали отводы по наитию, шурфовку вели наугад, и золотые россыпи подобным образом отыскивали скорее случайно, чем намеренно. В итоге потратил Рязанов время и деньги зря, а тут и еще одна беда на него навалилась – он неожиданно обанкротился. Понес Яким Меркурьевич большие убытки в торговых делах, и пришлось ему даже на время перейти из купцов в мещане. А Комитет министров заявил – до тех пор, пока Рязанов не запишется вновь в купеческое сословие, заниматься поиском золота ему будет запрещено! Однако, Яким Меркурьевич не растерялся. Он вступил в долю с местным купцом Алексеем Баландиным, в двадцать восьмом году получил на имя Баландина разрешение добывать драгоценный металл в Сибирских землях, и отправил людей к нам, в Томскую губернию. Но поисковые партии Рязанова, добравшись сюда, обнаружили, что они опоздали. А золото в местной тайге уже нашли и без них…
Глава 3. Егор Лесной и другие
Цибульский помолчал немного, а потом указал рукой на бутылочку настойки, стоящую возле Кости. Тот вскочил из-за стола, вновь наполнил рюмку, и подал дядюшке. Захарий Михайлович неторопливо осушил ее и продолжил свой увлекательный рассказ.
– Да, золото уже нашли и без них, – повторил он. – Ведь в марте двадцать седьмого года разрешение на его добычу в Сибири получили дядя и племянник Поповы. Правда то, как они этого добились – отдельная и весьма любопытная история! Коммерции советник Андрей Яковлевич Попов числился верхотурским купцом 1 гильдии, занимался винными откупами, арендовал несколько винокуренных заводов, и получал миллионные прибыли! Сам он в те времена, о которых я рассказываю, сильно болел, жил в Петербурге, а торговые дела вел в основном его племянник Федот, обосновавшийся у нас в Томске. Ну а Федот Иванович был человеком весьма выдающимся! Настоящий самородок! Драгоценный металл он начал искать еще на пару лет раньше Рязанова, и тоже в Тобольской губернии. В двадцать третьем и двадцать четвертом годах снарядил он почти два десятка поисковых партий, потратил на них сорок тысяч рублей, но ничего не нашел, так же, как и Рязанов впоследствии…
– Далась им эта Тобольская губерния, – заметил Костя.
– Разведчики шли с Урала на восток, и все земли подряд исследовали, – пояснил Цибульский, – никто-же не знал, где и кому золото попадется. Рязанов, кстати, в Тобольской губернии какие-то крохи все-же нашел, однако добывал там всего пуда два в год, не больше. А Попов еще в двадцать четвертом году окончательно убедился, что надо двигаться дальше на восток, и следующей весной отправил два десятка поисковых партий в Томскую губернию.
– Подождите Захарий Михайлович, – нахмурился Иваницкий, – но Вы ведь сами сказали – дозволение на поиски золота Поповы получили лишь в двадцать седьмом году! Или до того времени они отправляли партии на свой страх и риск?
– Молодец, Костя, – похвалил племянника Цибульский, – прямо в корень смотришь. Конечно же не было у Федота Ивановича в двадцать пятом году разрешения, да и быть не могло. А местные власти сразу за это и ухватились! Они завели дело, обвинили Попова в том, что земля, где он вел поиски, принадлежит не только Казне, а проходит еще и по ведомству Колывано-Воскресенских заводов. А, следовательно, Попов – чуть ли не государственный преступник, который ворует золото на заводских дачах, и хочет тем самым расшатать Государственное Казначейство. Ну а еще ему припомнили, как своим разведчикам по выходу из тайги он разрешал целый месяц бесплатно пить в его же кабаках, и обвинили Попова в спаивании и развращении Общества. Претензии Федоту Ивановичу власти предъявили очень и очень серьезные, а грозили ему судом и каторгой. Хотя на самом деле все двадцать партий Попова обнаружили в томской тайге лишь три более или менее стоящие россыпи. И не намыли на них даже и фунта золота! Ну какой тут может быть ущерб Казне…
– И чем-же дело закончилось? – нетерпеливо спросил Костя.
– Не переживай, Константин Иванович, Попов сумел отбиться от всех предъявленных ему обвинений, – успокоил племянника Захарий Михайлович. – Убедил он начальника Колывано-Воскресенских заводов в том, что, хотя его люди и искали золото на казенных территориях, но к заводским дачам они не относятся. А расположены те земли в глухой тайге, где ранее не ступала нога человека. И если бы не он, Попов, то Казна ничего бы и не узнала о ценности тех мест, а десятки тысяч пудов золота лежали бы там еще многие столетия. А весь найденный им в сибирских землях драгоценный металл не только не расшатает Казначейство, но наоборот, приумножит государственное и народное богатство, и принесет огромную пользу России. И так далее, и тому подобное…
– Как хитро выкрутился, – заметил Иваницкий.
– Да и не просто выкрутился, – сказал Цибульский, – а еще и получил от Комитета Министров медаль за открытие россыпей в Сибири, и официальное дозволение на поиски и разработку золота. Вот таким образом, Костя, две богатые купеческие семьи и стали обладателями двух первых Высочайших разрешений – Рязановы в ноябре двадцать шестого через беседу с Государем, ну а Поповы в марте двадцать седьмого через уголовное дело. Но имелось между этими официальными разрешениями одно маленькое отличие – Рязанову оно было выдано только на Вятскую и Тобольскую губернию, а Попову на все свободные казенные земли Сибири. И пока Яким Меркурьевич тратил время и деньги в окрестностях Тобольска, Федот Иванович, который уже прекрасно знал, что там ничего нет, все свои силы и средства направил в томскую тайгу. В двадцать седьмом году он потратил на поиски и разведку приисков ни много ни мало, а целых двести тысяч рублей! Но намыл за тот сезон всего лишь десять фунтов золота.
– Так и разориться недолго, – покачал головой Костя, – за год двести тысяч в землю закопать!
– Другой, кто победнее, давно бы разорился, – согласился Захарий Михайлович, – однако, Поповы обладали огромным капиталом, и Федот Иванович мог себе позволить такие траты. Зато на следующий год ему, наконец-то улыбнулась удача…
Тут, к великой досаде Кости, раздался короткий стук в дверь и беседу дядюшки и племянника прервал вошедший в кабинет камердинер Тихон Иванович. Он почтительно протянул Захарию Михайловичу визитную карточку на серебряном подносе, а тот взял ее, нацепил на нос очки, прочёл написанное на обороте, покосился на часы и коротко сказал:
– Приглашай к пяти.
Камердинер наклонил голову и бесшумно исчез.
– Не дает мне мой поверенный поболеть спокойно, – вздохнул золотопромышленник, проводив взглядом Тихона Ивановича, – дело весьма срочное надо с ним обсудить. Но я и так уже чувствую, что за сегодняшний день свою историю не закончу. Хотел я тебе быстренько все рассказать, а сам размахнулся чуть ли не от Рождества Христова.
– Зато как интересно, дядюшка! – воскликнул племянник, – я слушаю Вас, а сам словно Федота Попова перед собой вижу! Эх, были же люди в старые времена…
Иваницкий, конечно, знал от отца и о Рязановых, и о Поповых, и о других первопроходцах золотого дела. Но, слушая неторопливый и обстоятельный рассказ Захария Михайловича о тех давних событиях, Костя словно сам становился сейчас их непосредственным свидетелем. А плоские портреты ушедших в небытие исторических личностей стали для него живыми фигурами, невзирая на все тяготы и препятствия, упорно идущими к своей призрачной цели.
– Да, были люди, и еще какие! – согласился Цибульский, – но пора нам с тобой дальше двигаться. Ты Костя, уже слышал, наверное, сказку про отшельника Егора Лесного? И мне можно время не тратить, заново ее не пересказывать?
В ответ Иваницкий сделал умоляющие глаза и попросил:
– Расскажите, дядюшка, ну пожалуйста! Это ведь тоже часть истории!
– Ладно, слушай, – проворчал Захарий Михайлович, сообразив, что от племянника он легко не отделается. – Жил когда-то на берегу озера Берчикуль, недалеко от деревни Тисуль, крестьянин Егор Лесной. Одни про него рассказывали, будто он бывший старообрядец, а приехал в такую глушь, спасаясь от гонения церковных властей. Ну а другие считали его обычным вором и беглым каторжником. А кем он был на самом деле, мне не ведомо. Разведчикам Попова, искавшим в окрестностях Тисуля золото, местные рассказали, будто бы этот Егор Лесной моет в каких-то ручьях самородки, а где именно – держит в строжайшем секрете. Те сразу же навестили отшельника, но он заявил, что ничего про золото не знает, и отправил непрошеных гостей восвояси. Вот только люди Попова заметили у него в красном углу старообрядческий образ, с окладом из самородного золота. И смекнули, что хитрый старовер водит их за нос. Было это в двадцать седьмом году. А следующей весной к отшельнику с визитом отправился сам Федот Иванович, решив выведать или купить у него тайну золота! Да, забыл я тебе сказать, старообрядец тот захватил в свое безраздельное владение озеро Берчикуль, подле которого жил. А от местных крестьян потребовал мзду, за разрешение ловить в том озере рыбу. Ну а те посоветовались немного, подумали, да и задушили зарвавшегося отшельника. Поэтому Федот Иванович вместо старообрядца обнаружил на берегу озера лишь его свежую могилу.
– А не будет людей обижать! – заявил Костя, – нашелся тут барин, мзду ему плати неизвестно за какие привилегии!
– Конечно, – согласился Цибульский, – меру во всем следует знать, крестьяне, они ведь народ простой. Ну сам посуди – зачем им платить, если задушить гораздо дешевле выйдет? Тем более, местные власти тоже были не рады появлению в их краях Егора Лесного, и по поводу его убийства никакого следствия проводить не стали. Но вернемся к Попову. Он, узнав о смерти отшельника, не растерялся, а пошел с расспросами к местным. И выведал у них, что Егор, оказывается, жил не один – имелась у него в услужении какая-то девица, то ли воспитанница, то ли дочка. Федот Иванович разыскал ее, и она показала купцу одно местечко на реке Берикуль, где старовер мыл золото для украшения своих икон. А Попов устроил там прииск, и в сей же час разбогател. Вот и сказочке конец, а кто слушал, молодец!
– Но почему Вы называете эту историю сказкой, дядюшка? – спросил удивленно Костя, – я читал про Егора Лесного в Горном журнале, вроде все так и было в действительности!
– А потому, Константин Иванович, – пояснил Захарий Михайлович, – намыть на таежной речке десяток самородков и устроить из них оклад для образа, это одно. А разведать прииск с богатым содержанием золота, пригодный к разработке, это совершенно другое! Сам посуди, за один только двадцать восьмой год Попов исследовал сотню отводов на реке Кии и ее притоках, и даже выписал себе в помощь горных инженеров с уральских и алтайских казенных заводов. Он ведь прекрасно понимал, что поиск и разведку должны вести не торговые приказчики, а специально обученные горному делу люди. И потратил он на снаряжение поисковых партий и обустройство уже найденных приисков по Берикулю триста тысяч рублей! Заметь, за один год! А вся пятилетняя эпопея с поисками золота обошлась ему вдвое больше, в шестьсот тысяч! Поэтому я и считаю, что история про Егора Лесного – всего лишь красивая легенда, а на самом деле Попова привел к успеху его упорный труд, значительные семейные капиталы ну и, конечно, везение! А без везения в нашем промысле и делать нечего.
– Ну и пусть эта история будет легендой, зато она и вправду красивая, – заметил Костя, в душе нисколько не согласившийся со словами чересчур прагматичного дядюшки.
А Цибульский и не стал возражать, вспомнив некстати про собственную тайну, до рассказа о которой он так пока и не добрался, невольно пустившись в воспоминания об очень светлых, но безвозвратно ушедших временах своей молодости. Ведь и его тайну точно так же можно назвать легендой или сказкой. Захарий Михайлович, конечно, знал, что никакая она не сказка, а самая настоящая быль. Но поверит ли ему племянник?
– Золотопромышленное дело требовало соблюдения целой кучи формальностей, – продолжил он. – Если ты думаешь, Костя, что по тайге мог бродить кто угодно, когда угодно, и где угодно, то сильно ошибаешься! На любую поисковую партию предварительно оформлялось разрешение в земском суде, и в нем указывался ее поименный состав и маршрут движения. А прежде, чем приступить к шурфовке в выбранном месте, партия ставила в начале и конце участка временные, разведочные столбы, и пока она находилась на отводе, никто кроме нее не имел права зайти туда. Найдя золотую россыпь, партия должна была убрать временные столбы, и поставить в начале участка заявочный, или починный столб. На нем писали фамилию золотопромышленника, на чье имя будет заявлен отвод, и текущую дату.
– Не так уж и сложно, – пожал плечами Иваницкий.
– Ага, конечно! Отыскать перспективную для разработки россыпь было только началом дела. А затем купец, отправивший партию, ехал в окружной земской суд, и подавал заявку. Ее записывали в специальную шнуровую книгу, и снимали с нее копию заявителю. Эту копию, вместе с просьбой на отвод площади, купец вез к окружному инженеру, где его ставили в соответствующую очередь. На следующий год, или еще позже, очередь подходила, и к золотопромышленнику выезжал отводчик из горного управления. Он проверял правильность заявки, убеждался, что на эту площадь не претендуют другие лица, и в итоге составлял акт на прииск и чертил план отвода. Еще в течение года-двух, эти бумаги проверялись в горном управлении, утверждались, и, наконец, выдавались купцу на руки. И лишь тогда он становился полноправным хозяином прииска, и мог приступать к его разработке. В лучшем случае года через три после подачи заявки. А то и позже.
– Небыстро, – прокомментировал племянник.
– А что у нас скоро делается? – усмехнулся дядюшка, – Но я тебе скажу так – на самом деле никто и не ждал получения акта. Если на отвод не имелось претензий от других лиц, то добычу золота хозяева прииска начинали, не дожидаясь оформления всех бумаг. На заявленном отводе законом дозволялось вести разведочные работы, этим они и прикрывались. Вот тебе простой пример – Федот Иванович Попов подал заявку на самый свой первый прииск «1-ю Берикульскую площадь», в двадцать восьмом году, отвод ему оформили только в тридцать втором, ну а сам акт на владение выдали и того позже. Однако золото он там начал мыть уже в двадцать девятом. И именно тогда наконец-то намыл свой первый пуд, потратив на это пять лет и шестьсот тысяч рублей!
– Не густо как-то, правда дядюшка? – рассмеялся Иваницкий, – если считать по три с полтиной за каждый золотник, то один намытый пуд, стоит ровным счетом тринадцать тысяч. Скромная прибыль на шестьсот вложенных!
– Да Костя, не густо, – согласился Захарий Михайлович, – я ведь уже говорил, дядя и племянник Поповы были очень богаты, поэтому они могли себе позволить такие расходы. Будь они победнее, давно бы залезли в долги и разорились. Но Федот Иванович наконец-то начал пожинать плоды с затраченного капитала. В тридцатом году он намыл уже более четырех пудов, а заявок на отводы подал чуть ли не сотню. И когда до Томской тайги добрались первые партии Рязанова, работа там шла полным ходом, а все хлебные места в бассейне Кии оказались застолблены Поповым.
– Кто не успел, тот опоздал, – философским тоном сказал Костя.
– Да нет, совсем даже не опоздал, – усмехнулся Захарий Михайлович, – наоборот, события начали развиваться все стремительней! Поисковыми партиями Якима Меркурьевича Рязанова командовал его племянник, Аника Терентьевич. Первое время ему, как водится, не везло. Золото он, правда, находил, прииски открывал, но прибыль с них получалась мизерной, по несколько фунтов в год, против четырех пудов у Попова. И тогда Аника Терентьевич решил попытать счастья по левому берегу Кии, в то время как все партии до него работали по правому. Ну и причина тому, конечно, имелась, ведь притоки слева оказались низменными и болотистыми. Копать там было невозможно – шурф сразу заполнялся водой, с которой ни одна помпа не справлялась. А Рязанов велел своим людям шурфить зимой. Борта в ямах вымораживались, и грунтовая вода сквозь замерзшие стенки уже не попадала внутрь. И можно было спокойно копать, не боясь подтопления.
Иваницкий, который во время беседы не забывал отдавать должное изысканному обеду, почувствовал, наконец, что наелся до отвала, откинулся на спинку стула и спросил:
– А как же они зимой мерзлый песок мыли?
Цибульский позвонил в колокольчик, вошел камердинер, мигом собрал со стола остатки еды и бесшумно исчез. А Захарий Михайлович начал объяснять племяннику особенности зимней шурфовки.
– Под снегом земля почти не промерзала. В лед превращался лишь самый верхний ее слой, который отогревали кострами. Но подо льдом лежал теплый грунт, его доставали наверх и мыли речной водой. А чтобы вашгерд не обмерзал, грели на костре кипяток и смывали им ледяную корку с желоба. Именно таким способом, в начале тридцать первого года Рязановы нашли богатейшую золотую россыпь на речке Кундустуюль, левом притоке Кии, и подали заявку на прииск, названный Воскресенским. А намыли они на нем впоследствии, ни много, ни мало, целых пятьсот пудов золота! И это при том, что Федот Иванович на всех своих шести Берикульских приисках, добыл только сотню. Вот так Рязановы и обошли Поповых, и никакой сказочный Егор Лесной вместе с его самородками им не понадобился!
Иваницкий, сын и племянник золотопромышленников, прекрасно знал о богатейшем Воскресенском прииске, единственном в своем роде в Томской губернии, поэтому только восхищенно покивал головой, и ничего на сей счет не сказал.
– Но тут, Костя, в дело вступил еще один персонаж, о котором я до поры до времени молчал – коллежский советник Асташов! – подмигнул племяннику дядюшка.
– Какой Асташов? – изумился Иваницкий, – неужели Иван Дмитриевич?
– Да, он самый, собственной персоной, – подтвердил Цибульский.
Глава 4. Чиновник и купец
Костя, конечно, не успел познакомиться с Асташовым, ведь тот умер, когда Иваницкому не исполнилось и шести лет. Однако, его личность была прекрасно известна Константину Ивановичу, как и любому другому томичу. Многие годы действительный статский советник Иван Дмитриевич Асташев, получивший за свои заслуги дворянское звание, считался самым влиятельным и богатым жителем Томска. Жил он в собственном доме на Миллионной улице, а усадьба его занимала целый квартал в центре города. Известен был Асташов и своей щедрой благотворительностью. Он выделил деньги на строительство каменного дома для Мариинского детского приюта, и ежегодно перечислял по 3-4 тысячи на его содержание, занимал пост почетного попечителя Томской губернской гимназии, а также принимал активное участие в возведении Троицкого кафедрального собора. Иван Дмитриевич входил в комитет по его строительству, пожертвовал для него кирпич, стоимостью в 24 тысячи рублей, и решал множество организационных вопросов, возникающих в ходе постройки. Но, когда летом 1850 года из-за спешки строителей в одночасье рухнул незавершенный купол собора, похоронив под собой несколько человек, Асташов охладел к своему детищу. В конце жизни он, правда, обещал за свой счет достроить храм, но так и не успел этого сделать. А сам обвалившийся собор, по верху которого проросли приличной величины березки, уже больше тридцати лет стоял посреди Миллионной улицы на заваленном мусором и кирпичом пустыре, носящем громкое имя Ново-соборной площади.
– Мы ведь с Иваном Дмитриевичем в одном возрасте служить начали, – усмехнулся Захарий Михайлович, – только он на двадцать лет раньше родился, ну и высот в отличие от меня достиг небывалых. Тринадцатилетним мальчишкой он на службу попал, в Томское губернское правление, а уже в шестнадцать свой первый чин получил! Потом по собственной инициативе уехал в Петербург, где безо всяких связей сделал карьеру в канцелярии военного ведомства и даже завоевал расположение самого министра. А спустя какое-то время, с рекомендацией столичного покровителя Асташев вернулся в Сибирь. Послужил в Бийске, в Кузнецке, и снова очутился в Томске, сперва на должности начальника отделения в губернском правлении, а потом советника в суде. Здесь то он и завел дружбу с известным тебе Федотом Ивановичем Поповым.
Костя ахнул. Он почему-то сразу подумал, что ничем хорошим для Рязанова эта дружба купца и чиновника не закончится. Так оно и оказалось.
– Разумеется, Асташев по своему служебному положению был в курсе открытия Воскресенского прииска, – добавил дядюшка. – Он то, я думаю, и предложил Попову подать заявки на разведанные Аникой Терентьевичем отводы.
– Ух ты! – невольно восхитился Иваницкий подобной бесцеремонностью, – неужели так можно?
– Нет конечно, – невозмутимо сказал Цибульский, – однако, если предприимчивому человеку чего-то делать нельзя, но очень хочется, то можно! Такие конфликты, Костя, возникали на каждом шагу. Стоило лишь золотопромышленникам пронюхать, что их конкуренты вдруг напали на богатые россыпи, как они всеми правдами и неправдами стремились отбить у противников добычу. Чего только не делали! Уже установленные заявочные столбы ломали, а потом свои ставили. Разведчиков чужих подкупали, чтобы те им доносили о найденных россыпях. И даже гонцов, везущих заявки от конкурентов в земской суд, к себе заманивали и поили до беспамятства. А пока те пьяные валялись, их письма от своего имени переписывали и поскорее сами отвозили, стараясь хоть на денек пораньше заявку в шнуровую книгу записать! Ведь кто первый, тот и прав!
– Но Асташев-то в этом случае первым никак быть не мог! – резонно заметил Костя, – Рязанов, наверняка, раньше него подал заявку в земской суд!
– Конечно, гораздо раньше, – согласился Захарий Михайлович, – но не забывай, Константин Иванович, Асташев тогда служил на хорошей должности в Томской губернии, имел серьезные связи в Петербурге, да и Федот Попов, хоть и пришлый, однако в Томске к тому времени основательно обжился, и все его здесь считали своим. А вот Рязанов для местных был чужаком. Да и еще один интересный момент там имелся, я тебе не сказал раньше, но и сам Аника Терентьевич, и его дядя Яким Меркурьевич, оба принадлежали к старообрядцам. Ходили даже слухи, будто о богатых россыпях они и узнавали от местных крестьян-староверов. А к подобным людям в Петербурге относились, скажем так, с большим предубеждением. Кстати, несколько лет спустя, когда Анику Терентьевича избрали городским головой Екатеринбурга, его, по команде из столицы, не утвердили на этом посту, как раз из-за принадлежности к старообрядчеству. Пришлось потом Рязановым даже отказаться от своих убеждений и к единоверию примкнуть! А господин Асташев подобные нюансы прекрасно чувствовал и понимал, а значит попытать счастья ему явно стоило. Скорее всего он и подговорил Попова подать еще одну заявку на Кундустуюль. А там уж пусть Бог рассудит, кто прав, а кто виноват…
– И кто из них оказался прав? – нетерпеливо спросил Иваницкий.
– А вот слушай, – ответил Цибульский. – Специально приехавший в 1831 году в Томск чиновник от горного правления, целый год занимался решением спора между Поповыми и Рязановыми. Помнишь, я тебе говорил, что первый свой прииск на Берикуле Федот Иванович заявил в двадцать восьмом году, а отвод ему оформили лишь в тридцать втором? Так вот, задержка вышла именно по причине спора. И только когда купцы между собой договорились, тогда чиновник и начал выделять им территории. И за тридцать второй год он оформил всем заинтересованным сторонам аж 65 отводов! Да то ли по ошибке, то ли от излишнего усердия, между делом отвел Поповым десять приисков на кабинетских дачах, находящихся в управлении Колывано-Воскресенских заводов, что было строжайше запрещено!
– Бедненький, – с нескрываемым сарказмом в голосе сказал Костя, сразу догадавшийся о причине такого необычного рвения, – умаялся же он за тот год.
– Наверное, – усмехнулся Захарий Михайлович, – но я всей правды, конечно, не знаю. Однако, мне известно другое: в итоге спорную территорию Кундустуюля разделили между собой Поповы и Рязановы. Крайним же сделали писаря земского суда, который якобы неправильно оформил в книге их заявки. А небольшая часть лакомой россыпи досталась и Асташеву. Ведь как раз в феврале тридцать второго Иван Дмитриевич создал на паях с Федотом Ивановичем золотопромышленную компанию, куда Попов вложил 40 тысяч рублей, а Асташов свое усердие.
– Уделал Иван Дмитриевич чужаков! – сказал весьма довольный таким раскладом Иваницкий.
– Ты знаешь, Костя, – задумчиво проговорил Цибульский, – а я так не считаю. Подобные схватки между купцами случались постоянно. Здесь Рязановых обвели вокруг пальца, но я отлично помню, как и сам Аника Терентьевич поступал с конкурентами аналогичным образом. Нет в нашем деле ни правых, ни виноватых. Если в одной заводи собираются несколько хищных рыб, тут не до сантиментов… Кто кого съест, тот и прав. И ты, Константин Иванович, заруби это себе на носу, а иначе сам никогда не станешь хищником.
Костя выпрямился на стуле во весь рост, надул щеки и принял суровый вид, показывая, что уж его то не съест никто. А потом спросил:
– Захарий Михайлович, но каким образом Попову сошел с рук самовольный захват заводских дач под прииски? Это ведь уголовное преступление! Тем более, он за подобные вещи один раз уже чуть не угодил на каторгу.
– А получилось так, – ответил Цибульский. – Производивший отводы чиновник уверял, будто произошла ошибка – в связи с внезапными холодами и выпавшим снегом, он не смог провести детального обследования местности, и определить, куда впадает речка, на которой он отвел прииски. Чиновник решил, что в Кожух, но оказалось потом, что в Тайдон. Ну а все притоки Томи, в том числе и Тайдон, относились к заводским дачам, и были запрещены для частной золотодобычи. В свою очередь, руководство Колывано-Воскресенских заводов настаивало не на ошибке, а на заведомо неправильном выделении приисков. Дело рассматривал Комитет министров, и в итоге, в 1833 году все неверно отведенные площади он безвозмездно передал Попову. А чиновнику велел объявить строгое замечание, однако дальнейших разбирательств и взысканий приказал по данному делу не чинить.
– Ну и ну! – восхитился Костя, – не иначе и здесь Иван Дмитриевич руку приложил.
– Этого мне не ведомо, – улыбнулся Захарий Михайлович, – но он, конечно, прекрасно знал, что Колывано-Воскресенские заводы еще в тридцатом году Кабинет его Величества отдал в аренду Комитету Министров. И если у тебя в Петербурге имеются хорошие связи в министерствах, то почему бы и не уговорить чиновника из горного правления немножко ошибиться?
Костя только развел руками, в очередной раз подивившись хитрости и изворотливости Асташева, незримой тенью маячившего за спиной актеров, и очень умело дергающего в нужный момент за необходимые ниточки, а дядюшка тем временем продолжал.
– А в конце тридцать первого года с Федотом Ивановичем случилось большое несчастье – в одной из поисковых экспедиций Попов провалился под лед реки, чудом не утонул, и очень сильно простудился. От болезни он уже не оправился, в апреле следующего года умер, и был похоронен на своей томской заимке, в Басандайке.
– Жалко его… – искренне сказал Костя. Слушая дядюшкин рассказ, он невольно проникся симпатией к купцу, который мог спокойно жить за границей на проценты с миллионного капитала. Но он упорно вкладывал все свои силы и огромные деньги в, казалось бы, безнадежное предприятие, пять долгих лет шел к призрачной цели и сумел добиться успеха!
– Да, хороший был человек, – кивнул Захарий Михайлович, – вот только ушел из жизни очень рано, жаль, не успел я познакомиться с ним лично.
– Кстати, дядюшка, – спросил Иваницкий, – а разве Асташев, как чиновник губернского правления имел право заниматься золотодобычей? И зачем вообще Попов создал с ним на пару компанию? Или те сорок тысяч, что Федот Иванович вложил в дело, стали платой Ивану Дмитриевичу за успешное разрешение споров с Рязановыми, и за незаконно выделенные на заводских дачах отводы?
– Мне про отношения Асташева с Поповым ничего не известно, – отрезал дядюшка, – но Ивану Дмитриевичу, как и любому Томскому губернскому чиновнику, добывать золото на территории Западной Сибири было запрещено. И пришлось ему в 1833 году написать прошение об отставке, по состоянию здоровья. Он получил при увольнении чин коллежского советника, и поступил поверенным в фирму Поповых. А еще год спустя умер и дядя Федота Ивановича, Андрей Яковлевич. Но, впрочем, я тебе уже говорил —участия в местных делах он и не принимал, так как последние годы сильно болел, и из Петербурга никуда не выезжал. А все наследство дяди и племянника Поповых досталось брату Федота Ивановича, Степану, и его сестре Татьяне. Степан в основном занимался винными и соляными откупами, а руководство приисковыми делами возложил на Асташева. И тот, неожиданно оказавшись у руля крупнейшей золотопромышленной компании, дела эти повел, надо признать, весьма умело.
– Повезло ему – оказаться в нужное время, да в нужном месте, – с некоторой завистью сказал Костя.
– Одного везения мало, тут надобно еще и голову на плечах иметь, – ответил Цибульский, – а она у Ивана Дмитриевича и на самом деле была светлая. За свои успехи он даже именной бриллиантовый перстень получил от Кабинета Его Величества, как сейчас помню, с формулировкой «в пример другим золотопромышленникам Сибири». А потом и дворянское звание заслужил, не говоря уже об огромном богатстве. Но все это было позже, в сороковых годах. А к середине тридцатых поисковые партии золотопромышленников истоптали всю Томскую губернию, прошлись по Ачинскому и Минусинскому округам, и двинулись дальше, на север Енисейской Сибири. А там, Константин Иванович, наткнулись они на такие богатейшие россыпи, что по сравнению с ними и томские и ачинские прииски мгновенно в тень ушли! Но о тех страстях, которые в Енисейской Сибири кипели, я тебе даже рассказывать не буду, иначе до сути дела вообще не доберусь! Да они к моей истории и отношения не имеют. Ты возьми-ка лучше у меня в библиотеке книжку «Заметки золотопромышленника» господина Скарятина, и сам обо всем узнаешь, когда ее прочтешь.
