Павел Глоба
Знаменитые Стрельцы

Весьма романтические отношения складываются в фильме у Марии Васильевны с другим мужчиной – Станиславом Павловичем Ляпиным, с которым она знакомится в поезде по пути в город. И это тоже не случайно, поскольку исполнитель роли Ляпина актер Андрей Петров мало того, что астрологический «родственник» Мордюковой – тоже Стрелец (19 декабря), но еще и Петух (1919), который входит в одну команду с Быком. А в гороскопе написано: «Петух – это самая подходящая кандидатура для Быка в качестве супруга. Они очень подходят друг другу по характеру. Общительный Петух будет околдован постоянством Быка, а тот, в свою очередь, позволит проявиться хвастливой натуре Петуха». Правда, в конце концов Бык «даст отставку» Петуху, надеясь восстановить былые отношения с Котом. Но последний на это не пойдет – его свободолюбивая натура попросту испугается повторения прежних отношений, где диктатор-Бык будет давить его своим авторитетом. Так что зря Бык прогонит Петуха – с ним бы у него все сложилось куда лучше. Но, видимо, счастливая концовка не входила в планы создателей фильма.

12 августа 1980 года съемочная группа выехала в экспедицию в Днепропетровск, и уже два дня спустя в местечке Сурское была дана команда «Мотор!». В тот день снимали начальные кадры фильма: Мария Коновалова приезжает на полустанок, чтобы дождаться поезда и отправиться в город. На съемочной площадке работали актеры Мордюкова, Петров, Теплов. Работы шли с девяти утра до шести вечера. 15 августа снимали все тот же «полустанок».

17 августа съемочной площадкой стал вагон пассажирского поезда, где снимали поездку Марии в город: узнав, что в купе она поедет с мужчиной, Мария сбегает, но потом возвращается. На следующий день (и в три последующих) снимали в том же вагоне: Мария знакомится со Станиславом Павловичем Ляпиным (Андрей Петров).

21 августа на Южном вокзале Днепропетровска снимали приезд Марии в город, ее встречу с дочерью Ниной (Светлана Крючкова). А в самом начале сентября начали снимать «квартиру Нины», которая расположилась в доме 102б на проспекте Кирова в Днепропетровске. Весь сентябрь снимали то «квартиру», то «натуру» в городе. Так, например, 28 сентября снимали «квартиру Нины» (Мария на балконе, выходящем на стадион «Метеор»), и в тот же день операторская группа была отправлена в Киев, чтобы снять там фоны стадиона для эпизода «Мария на балконе». Почему? Дело в том, что рядом со стадионом «Метеор» находился какой-то «почтовый ящик» (секретный НИИ), показывать который было ни в коем случае нельзя.

В конце сентября на Октябрьской площади во дворе дома № 9 снимали эпизод «двор Коновалова». А 10–13 октября сняли эпизоды на Южном вокзале: проводы новобранцев, а также финал фильма, где вся родня уходит по шпалам, а Иришка забрасывает ведро бабушки в кусты.

Во время съемок эпизода «проводы новобранцев» случился конфликт, а вернее, настоящая драка Михалкова и Мордюковой. Как мы помним, Бык и Петух из одной астрологической команды, однако конфликты между ними возможны, если Бык не умерит свой диктаторский пыл, который у Петуха-бойца всегда вызывает отторжение. К тому же чрезмерная импульсивность Стрельца может иной раз вывести спокойных Весов из себя. Однако чаще всего в такого рода конфликтах первыми идут на «мировую» именно Весы. Что подтвердится и в нашем случае. Но расскажем обо всем по порядку.

Вспоминает Н. Мордюкова: «Началось с того, что Никите нужно было снять мое лицо с наитрагичнейшим выражением. Это финальный эпизод на вокзале, где провожают новобранцев в армию, и я между ними кручусь с ведрами, ищу бывшего мужа, Вовчика ищу. Я твердо решила позвать его домой, в деревню, обо всем сговорились вчера. «Ведь ты же обещал… Нам надо ехать… Эх, ты!..» Мне сыграть надо было смятение, граничащее с потерей и гибелью. Я знала, как готовиться к такому крупному плану и как его выдать на-гора. Никита знал мои возможности, но хотел чего-то большего. (Мы слышали, что за границей кинорежиссеры сильно бьют актрису по лицу, отскакивают от камеры, и оставленная актриса «гениально» играет – и слезы ручьем, и тоска прощания. Люкс!) И вот Никита «приступил к получению» такого выражения лица, которого не было у меня еще ни в одном фильме.

Уселся, лапочка моя, на кран вместе с камерой и стал истошно орать – командовать огромным количеством новобранцев и выстраивать в толпе мою мизансцену. Я на миг уловила, что ему трудно. Мегафон фонит, его команды путают, а мы с Ванькой Бортником – «мужем» – индо взопрели от повторных репетиций. Вдруг слышу недобрую, нетворческую злость в свой адрес. (Мордюкова не пишет, что Михалкова вывело из себя еще и то, что перед самой съемкой актриса, вместо того чтобы собраться и как следует подготовиться, сидела в вагончике со своей астрологической «родственницей» Риммой Марковой (1925, Бык) и потягивала винцо. – Ф.Р.) Орет что есть духу:

– Ну что, народная артистка, тяжело? Тяжело? Подложите-ка ей камней в чемодан побольше, чтобы едва поднимала.

Шум, гам, я повинуюсь. Чемодан неподъемный, но азарт помогает. Снова, снова и снова дубли. Чувствую, что ему с крана виднее и что-то не нравится. Для него быть в поднебесье на виду у молодежи и не решить на их глазах, как снимать, – невыносимо.

– Ну что, бабуль, тяжело? А? Не слышу! Подложить, может, еще?

– Мне не тяжело! – срывая связки, ору ему в небо. – Давай снимай!

– Нонна Викторовна! Делаю картину я. Могу слезть и показать вам, как нести тяжесть и в это же время искать свою надежду, своего мужа Ваню. Где ты, Иван?

– Здесь я! – с готовностью кричит Ваня Бортник.

– Вы видите его, народная артистка? Или вам уже застило? Да, трудно бабушкам играть такое.

Я поставила тяжеленные вещи и устремилась к вагончику. (На съемке у нас вагончик – комната отдыха.) До сих пор не могу понять, как Никита почти опередил меня, и в тот момент, когда я стала задвигать дверь, он вставил в проем ступню и колено. Не пускает. Я тяжело дышу, вижу, что и он озверел. Ткнула его со всей силы кулаком в грудь – не помогает. Схватила за рубашку, посыпались изящные пуговички с заморской пахучей одежки. Тут я пяткой поддала по его колену и, ничего не добившись, кинулась на постель.

Сердце вырвалось из ушей.

Секунду он постоял молча, потом закрыл дверь и вышел вон.

Через некоторое время входит Павел Лебешев, оператор.

– Нет! – вскакиваю. – Уезжаю в Москву! С этим козлом я больше незнакома.

К окну подъехала «Скорая». Она всегда дежурила у нас на съемке. Пока врачи щупали пульс и готовили укол, я орала на весь вокзал:

– Уйди, Пашка! Не будь подхалимом. Сниматься больше не буду! И его духи больше нюхать не буду.

Пашка садится на противоположное сиденье и говорит:

– Понимаешь, сейчас отличный режим…

– Не буду!

– Солнце садится, объемность нужная!

– Не буду!

– И отменная морда у тебя…

– Не буду! Отстань!

Он встал, попросил сообщить, когда я буду готова продолжить съемку. У меня мелькнула реальная, практическая мысль: «Морда отменная, режим натуры отменный, надо скинуть этот кадр…» И, придерживая ватку на месте укола, я встала как вкопанная в кадр.

Боковым зрением вижу: к камере подходит Никита.

– Значит, так…

– Молчать! – ору я. – Пашке говори, а он – мне! Через переводчика, понятно?

Подходит Павел.

– Сейчас мы снимем крупный план, где ты зовешь мужа.

– Хорошо, – говорю. – Давайте. Ваня, ты здесь?

– Здесь.

– Паша! Слушаюсь твоих команд.

Никита тихо ему в ухо, а Пашка корректирует:

– Приготовились. Начали, – тихо говорит Павел для меня.

Я им выдала нужный дубль и резко пошла к машине.

– Давай еще один, – попросил Павел.

– Обойдетесь! Небось на «кодаке» снимаете. Я сегодня Род Стайгер, даю один дубль.

В гостинице долго стояла под душем, пытаясь решить, что делать. Бросить картину я могла по закону. Но роль бросать жаль…

Вытерлась, застегнула все пуговички халата, слышу деликатный стук в дверь.

– Кто?

– Мы.

Это мои «товарищи по перу» – Всеволод Ларионов и местный, днепропетровец.

– Садитесь, – говорю.

Ставятся пиво, кукуруза вареная и нарезанное сало в газете. Я суечусь с посудой, достаю колбасу, вяленую рыбу, хлеб.

– Негоже позволять мальчишке так унижать тебя перед всем честным народом.

Я молча накрываю на стол, ставлю стулья. Снова стук, но уже не деликатный.

– Да-да, – говорю.

Входит Никита и прямым ходом в спальню. Такое впечатление, что и не выходил из нее никогда.

– Нонночка, – зовет меня. Я не гляжу на него. Он еще раз: – Нонночка…

Обернулась, вижу красное, мокрое, в слезах лицо, тянет ко мне ладони, зовет к себе. Я посмотрела на сидящих, их как корова языком слизала.

Так и стоим – он ни с места и я. «Нонночка», – заплакал.

Ох, негодный, таки добился! Пошла я, не торопясь, к нему, он обнял меня и смиренно застыл.

Так постояли мы, потом он сказал:

– Пойдем, милая моя. Пойдем ко всем нашим, чтоб они видели, что мы помирились.

Выходим, на Танюшку, его жену, наталкиваемся. Она взволнованна.

– Танечка! Посиди у телевизора. Мы скоренько придем, – говорит Никита.

С криками «ура» нас принимали, целовали, угощали, пока Таня не крикнула:

– Никита, тебя Берлин вызывает!

Хорошо, когда у режиссера жена не актриса. Уютно в экспедиции, чистосердечно поболтать можно, потискать маленьких еще тогда их деток. Танюшка – переводчик и в прошлом фотомодель. Что я ей? Чем лучше работаю, тем как бы лучше для фильма, а значит, и для ее мужа Никиты…»

Съемки в Днепропетровске длились до 19 октября, после чего группа вернулась в Москву.

Спустя почти месяц, 14 ноября, съемочная группа выехала для продолжения съемок в город Пущино. Стоит отметить, что перед этим Нонна Мордюкова почти месяц провела в больнице с сердечной недостаточностью. А когда съемки возобновились, ей пообещали, что режим работы для нее будет щадящим. Но актриса сама не согласилась с этим – пользоваться какими-то привилегиями она не умела. И работала на площадке с таким же азартом, как и раньше. Хотя в первые дни сцены у нее были камерными. Так, 15 ноября на территории Института микробиологии снимали эпизод, где Коновалова и Ляпин приходят в гостиницу.

23 ноября в гостинице «Пущино» прошла подготовка к съемкам эпизода «в ресторане». Это был настоящий ресторан, только пока еще не функционирующий – его только построили. Однако для Михалкова решили сделать исключение (его здесь знали еще со съемок «Неоконченной пьесы…») и разрешили ему и его группе стать первыми посетителями заведения.

В тот день Мордюкова репетировала будущий танец со Стасиком. Обучал ее премудростям танца хореограф. Репетиция длилась несколько часов, после чего актриса почувствовала боли в сердце. Однако никому ничего не сказала и кое-как доковыляла до номера своей подруги, которая немедленно дала ей сердечных капель. «Как же ты завтра будешь репетировать?» – спросила подруга, когда Мордюкова, обессиленная, рухнула на кровать. Однако назавтра репетировать не пришлось. Утром 24 ноября выяснилось, что накануне хореограф угодил в автомобильную аварию и в ближайшие день-два не сможет провести репетиции. А пока снимали очередной эпизод: Мария продолжает преследовать Стасика, на этот раз в ресторане. В маленькой роли официанта снялся сам Никита Михалков. Также в кадре можно заметить художника фильма Александра Адабашьяна (официант), оператора Павла Лебешева (повар) и ассистентку режиссера Тамару Кудрину, которая играла посетителя ресторана… с усами.

26—27 ноября начали снимать танец Стасика и Марии.

30 ноября – 1 декабря снова снимали «ресторан»: Стасик поет шлягер «Пора-пора – порадуемся…». На этом съемки фильма (тогда он носил название «Необыкновенная история») были завершены. Вечером в том же ресторане группа с большим воодушевлением отметила окончание съемочных работ. И огромная аппетитная индейка, которую в кадре проносил по залу повар, была съедена под водочку и коньяк.

1 марта картина была показана генеральному директору «Мосфильма» Николаю Сизову. Увиденным тот остался недоволен, узрев в ленте сплошь героев-неудачников. «Мария вечно какая-то грустная, дочь у нее неустроенная, внучка – оторва, бывший муж – алкоголик, зять – шалопутный. Что это за герои? Где вы таких набрали?» – возмущался директор. И потребовал внести в картину первые поправки. Однако работу над ними Михалкову пришлось временно отложить – ему надо было съездить в Америку с другим своим фильмом – «Несколько дней из жизни И. И. Обломова» (1980). И только вернувшись на родину, Михалков взялся за поправки к фильму «Родня». Работы было непочатый край. Надо было переозвучить некоторые реплики из монолога Марии на вокзале, вырезать реплики станционного диктора про меховые полуботинки, изъять два эпизода с пассажиром с лобовым стеклом от автомобиля (эту роль играл Александр Адабашьян), вырезать эпизод, где Мария разувается в вагоне, сократить сцену в ресторане за счет нескольких планов Стасика, где он нарочито пренебрежителен к Марии, сократить сцену с Вовчиком. Также Михалкову пришлось сократить воспоминания Вовчика о матери, его плач; перемонтировать сцену на балконе с Иришкой и сцену, когда Иришка в постели (вместо последней поставили другой дубль, где Иришка плачет после ухода бабушки); переозвучить сцену в такси и сократить эпизод проводов новобранцев в армию. Однако Михалков категорически отказался сокращать сцену в ресторане и убирать пьяного Вовчика, приветствующего мотоциклистов. И когда 30 марта собрался новый худсовет по фильму, он продолжал стоять на своем: вот это сократил, а вот это – не буду!

Однако 1 апреля фильм смотрели в Главной сценарно-редакционной коллегии Госкино, и там тоже Михалкова обязали внести еще целый ряд новых поправок. Короче, давление на него оказывали со всех сторон. Поскольку в противном случае фильму грозила «полка», режиссеру пришлось наступить себе на горло. Он изъял русскую песню в прологе фильма, заменил песню в купе поезда, сократил крупный план солдат, едущих с учений в грузовике (по мнению цензоров, солдаты выглядели слишком уставшими, чего в Советской армии быть не должно – наши солдаты должны были возвращаться с учений полными энергии и желания снова и снова повышать свой морально-боевой дух в окопах и на полигоне), перемонтировал и переозвучил финальную сцену в ресторане, сократил сцену проводов в армию. А вот финал фильма Михалков менять не стал. И в своем письме в Госкино написал: «Относительно финала я убежден, что он должен быть только таким, ибо в противном случае будет разрушен жанр трагикомедии, который не может заканчиваться механическим «хеппи-эндом» (примеры: «Полицейские и воры», «Не горюй!», «Осенний марафон»)».

В итоге из семнадцати поправок Михалков осуществил тринадцать. И 14 апреля «Мосфильм» направил исправленный вариант фильма в Госкино. Но и эту версию не приняли. Михалкову снова пришлось браться за ножницы. Вся эта бодяга с приемкой фильма (впервые в карьере Михалкова) будет длиться аж до осени.

Премьера «Родни» состоялась в августе 1982 года и вызвала жаркую дискуссию в печати. Можно смело сказать, что такой полемики давно уже не удостаивались ни фильмы с участием Нонны Мордюковой, ни роли, исполняемые ею (в последний раз нечто подобное происходило ровно десять лет назад, когда вышел фильм «Русское поле»). Вот что, к примеру, написала в те дни в журнале «Советский экран» кинокритик Е. Бауман:

«Прием известен издавна: провинциал в столице, деревенский житель в городе, «естественный» человек в цивилизованном обществе, мещанин во дворянстве и т. д. Эффект этого противостояния может быть различен: то простодушие торжествует над искушенностью, то неотесанность посрамляется перед лицом культуры. Возможен и третий вариант: недостатки и преимущества обеих сторон с особой очевидностью обнаруживают себя в конфликтной ситуации.

Старый этот прием положен в основу фильма «Родня»… Многое сделано тут лихо. И оператор первоклассный – П. Лебешев. А как играют актеры – Н. Мордюкова, С. Крючкова, Ю. Богатырев и все-все-все!

Но вот смеешься-смеешься, а в то же время испытываешь некоторую неловкость, и ее все труднее становится не замечать. Авторы упорно взвинчивают интонацию, они оснащают свою бытовую, в сущности, комедию символикой поистине зловещей.

Кажется, жизнь напрочь вышла из пазов. Распались всякие человеческие связи. Люди равнодушны – ни горячи, ни холодны. Под свет ложных солнц они преображают ночь в день, под непрестанный грохот перестают друг друга слышать. Жилища и улицы отданы во власть машин, опутаны проводами, техника подчиняет себе человека. Чтобы ощущать себя господином положения, он сам превращается в механизм – как впечатляющая пара мотоциклистов. Какая-то неведомая сила гонит бессмысленно его по кругу – как бегуна на пустом стадионе. Уже и вместо лица у него личина, которую можно снять, когда отпадает надобность. Так и делает по вечерам, к ужасу матери, Нина…

Обессмысливаются слова, обессмысливается функционирование вещей и предметов. Деревянная коряга – модная деталь интерьера – превращается в домашнего идола, а только что приготовленная пища летит в помойное ведро.

И вот в этом всеобщем раскардаше появляется человек, который, похоже, может сказать о себе библейское: «Стою у дверей и стучу». Это наша Мария Васильевна стремится достучаться в сердца. Она отчитывает дочь за курение, за манеру одеваться, за все, что та накрутила-напутала в своей личной жизни. Она применяет энергичнейшие меры воздействия, вплоть до рукоприкладства, к своему зятю Стасику, пытаясь вернуть его к домашнему очагу. Она разыскивает некоего Коновалова – бывшего своего мужа, ныне опустившегося алкоголика, выставленного теперь из его второй семьи. Она мчится и в эту семью, чтобы бросить там обвинение в бездушии и эгоизме.

Мария Васильевна из сильных натур. Похоже, даже из тех русских женщин, о ком сказано: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Кажется, из тех, а впрочем, приглядимся.

Замечает ли она, как муторно и тошно ее неприкаянной Нине? Или только сигарету замечает? Понимает ли, что назойливое приставание к зятю способно лишь обратить его в безоглядное бегство, тем более что Стасик уже «немножко с дамой», при которой вести разговор о возвращении к жене, пожалуй, не совсем уместно? Помнит ли она, когда гневно кричит в лицо сыну Коновалова: «Вы что с человеком делаете?», как еще день назад хвалилась перед дочерью, что когда-то сама выгнала из дому этого же человека, между прочим, родного Нинкиного отца?

Почему же она так упорно стучит у чужих дверей, не ведая, что за своими-то не все ладно, почему останавливает чужих коней, гоня своих по жизни без узды, почему раздувает пламя там, куда кидается его тушить? Даже пустельга Нинка замечает, что мать, как танк, вламывается в души…

Мария Васильевна неодобрительно косится на дочкины туалеты, осуждает чьи-то манеры и привычки. Но сама-то она выряжена чучелом – тесноватая олимпийская майка, кричащая молодежная куртка. Она груба и диковата – может и ругнуться, и по физиономии съездить, не находит другого обращения, кроме как «Эй, дядька».

Пожалуй, мы поторопились зачислить Марию Васильевну на место положительной героини. Но кто же она в этой расстановке сил?

Нонна Мордюкова играет Марию Васильевну виртуозно, с блеском, с безоглядной самоотдачей. Все доведено в роли до предела возможного: героиня уж добра – так добра, уж груба – так груба, уж вульгарна – так вульгарна. Последнее, кстати, чаще всего. Но если вдуматься, парадокс этой фигуры заключается не в сложном единстве противоположностей, а в том, что в ходе действия она потеряна как цельный и органичный образ. Всякий раз она просто такова, какая нужна авторам в тех или иных обстоятельствах. Требуется высший судия – явилась Мария Васильевна карающая, требуется толика сострадания – явилась Мария Васильевна скорбящая, потребовался шут гороховый – и тут сгодилась та же Мария Васильевна: вот она «у ковра», хохочите! А когда стало непонятно, куда Марию Васильевну девать, – ее очень удобно отправить обратно. С пустым ведром – для бытовой достоверности. По шпалам – для жалостности. Омытую светлыми слезами всепрощения – для умиления…»

В «Родне» Мордюкова сыграла свою последнюю заметную главную роль в советском кинематографе. Вплоть до 1991 года ни одной стоящей центральной роли в кино ей сыграть уже не предложат. Впрочем, и фильмов на ее счету в тот период (1983–1991) было мало – всего пять. Назову их все: «Вокзал для двоих» (1983; «дядя Миша»), «От зарплаты до зарплаты» (1986; Ольга Плисова), «Доченька» (1987; вахтерша Зинаида Яковлевна), «Ссуда на брак» (1988; хирург Татьяна Ивановна), «Запретная зона» (1989; вдова Авдотьина).

И только в 1991 году, буквально накануне исчезновения великой страны и ее кинематографа, Мордюкова вновь сыграла главную роль в кино. Однако это было кино из разряда одноразовых. Речь идет о казахском боевике «Бегущая мишень», где наша героиня сыграла роль бабы Зины, прячущей у себя молодого человека, преследуемого мафией. Этот парень становится для нее чуть ли не сыном.

Между тем своего родного сына Мордюкова тогда потеряла навсегда: Владимир Тихонов скончался от передозировки наркотиков. Как мы помним, эта проблема возникла у Владимира давно – еще в подростковом возрасте. И никакое вмешательство родных людей или коллег не смогло отвратить его от пагубного пристрастия. Как вспоминает вторая жена Владимира Наталья:

«В его судьбе друзья сыграли роковую роль. Володя не был тщеславен, не выбирал нужных друзей – дружил с простыми ребятами, бывшими одноклассниками. А друзья эти, на беду, не ослабляли «дружеских» объятий до самой его смерти. Сначала он с ними выпивал, потом пошли наркотики…

Поначалу ничего необычного в его поведении я не видела – слишком часто приходилось уезжать на гастроли. Однако со временем стала замечать довольно странные вещи: то его не добудишься, то не спит ночами. Иногда ни с того ни с сего вдруг начинает звонить куда-то, словно что-то ищет: «Когда стрелка?» Приходили его друзья, сидели на кухне допоздна, курили, пили. Когда однажды я попробовала их выгнать, он ударил меня по лицу. Обычно такой спокойный, ласковый, он неожиданно становился очень агрессивным. Вещи, которые я привозила ему, постепенно пропадали из дома – ему постоянно нужны были деньги.

Как-то Володя поехал за гонораром на «Мосфильм». Как мне потом рассказывали, он зашел в буфет, достал из кармана таблетки, запил спиртным и тут же упал. Вызвали «Скорую». Я догадывалась о наркотиках, но ни на какие уговоры бросить их он не поддавался. И угрожал каждый раз: «Не смей говорить матери, она и так больна». Когда мы встретились со свекровью в больнице, она при всех – врачах, пациентах – закричала: «Что ж ты мне раньше ничего не сказала?!» Мне было так больно, ведь, думаю, она тоже подозревала неладное, а сделала вид, что это для нее полная неожиданность. Оказывается, даже в школе отец возил его с отравлением таблетками в больницу. После того случая Володя лежал в клиниках еще несколько раз. Он со смехом рассказывал, как врачи и сестры под впечатлением славы его родителей сами приносили ему наркотики…».

Естественно, сильнее всего переживали эту беду родители Владимира – Нонна Мордюкова и Вячеслав Тихонов. Им было вдвойне больно как родителям и как «звездам». В массовом сознании они ассоциировались с их положительными экранными образами, а в обычной жизни получилось, что их единственный сын стал наркоманом.

Вспоминает Н. Мордюкова: «Я крепко ухватилась за кровать, на которой лежит мой сын. Он скрипит зубами, стонет, мучается. «Чем тебе помочь, детка моя?» Хочется приголубить его, взять на руки, походить по комнате, как тогда, когда он маленьким болел. Теперь на руки не возьмешь. Большой – на всю длину кровати. Хочется погладить, приласкать, но взрослого сына погладить и приласкать непросто. Помощи не просит…

– Мам, похорони меня в Павловском Посаде. (Как мы помним, там родился Тихонов-старший, там жила вся его родня. – Ф. Р.)

– Ой, что ты!.. Что ты говоришь?

– Потерпи.

Я чмокнула его волосатую ногу возле щиколотки, горько завыла.

– Потерплю, потерплю, потерпим… Бывают же промежутки.

– Больше не будет, мама. Выхода нет… Ты моя, я твой…

К рассвету он примолк.

Я на раскладушечке неподалеку, смотрю: подымается одеяло от его дыхания или нет. Решила не жить. Как и зачем жить без него? Потом заорала на всю ивановскую, вызывая «Скорую». Быстро приехали по знакомому уже адресу. Вставили ему в рот трубочку, она ритмично засвистела. Дышит. Теплый. Живой… Мчимся по Москве.

Когда вносили в реанимацию, я в последний раз увидела его ступни, узнала бы из тысячи… Помню, грудью кормлю его, держу его ножку и думаю: запомню – поперек ладони в аккурат вмещалась его ступня – от пальчика до пяточки… В коридоре холодно, лампочка висит где-то высоко. Темно, неуютно. У входа в реанимацию, откуда доносится свист, его свист, стоит лавка. Я иссякла. Прилегла и подложила ладонь под щеку. «Зачем мы здесь, сыночек?..» Маленький был, соску не взял, выплюнул. Я сокрушалась, видя, что с соской дети спокойнее. Тогда выплюнул, а сейчас вставили насильно. И я, не дыша, молю бога, чтоб этот свист не смолк…

– Здравствуй! – эхом под сводами старинного коридора прозвучал знакомый голос.

– Здравствуй. – Привстав, взглянула на поздоровавшегося.

Это отец его пришел. Я закрыла лицо руками и разрыдалась. Плакать на плече не пристало: мы уже давным-давно не жили вместе. Как оказалось, ни на его плече, ни на своей подушке не выплачешься за всю оставшуюся жизнь…».

За пару лет до смерти Владимира, когда его сразил второй инсульт, Мордюкова решила съехаться с ним, видимо надеясь, что сумеет положительно повлиять на образ жизни сына. Так Владимир переехал к матери в ее квартиру в знаменитом высотном доме на Котельнической набережной. Однако и совместная жизнь матери и сына не была идеальной. Во-первых, болезнь зашла слишком далеко, во-вторых – Тигру рекомендуется бежать от Быка куда-нибудь подальше, поскольку в их векторном союзе именно Бык является «энергетическим» вампиром. В гороскопе так и написано: «Бык всегда будет стремиться уничтожить Тигра». В итоге после нескольких лет проживания у матери Тихонов захотел «на свободу». И в июне 1990 года Мордюковой удалось-таки разменять свою квартиру и отдать сыну ту, что была у метро «Щукинская». Видимо, она все еще надеялась, что сын вновь сойдется с Натальей и сыном и заживет по-другому. Но, увы…

В те же дни Тихонов позвонил Наталье и рассказал об обмене. Сказал: дескать, я исправлюсь и мы заживем по-новому. «Я буду гулять с сыном, водить его в школу», – обещал Владимир. Наталья поверила и вернулась к мужу. А тот спустя несколько дней… скончался от передоза.

В те дни Наталья уехала на очередные гастроли в Ленинград (они прогоняли новую программу перед поездкой в США), а Тихонов остался дома (их сын был у бабушки). 11 июня, получив зарплату в Театре киноактера, Владимир купил «колес» и в тот же день «загулял» с приятелем Анатолием. Они «гуляли» весь день, после чего Анатолий ушел домой. А утром он пришел к Тихонову и обнаружил его мертвым. На столе стояла бутылка водки и пачка «колес». Врачи констатировали остановку сердца от передоза. Спустя несколько лет Анатолий покончит с собой – вскроет себе вены. Перед смертью он заявит: «Я хочу попросить прощения у Наташи – на мне вина за Володину гибель».

Похоронили Тихонова на Кунцевском кладбище. Там произошел неприятный инцидент. Когда Наталья с сыном зашли в автобус, чтобы уехать с кладбища, Мордюкова вдруг спросила: «А ты что здесь делаешь?» – и высадила их из автобуса. С тех пор они больше не общались. Отметим, что Бык и Лошадь – антагонисты. А союз двух деспотичных Стрельцов порой омрачается дележкой авторитетов либо чего-нибудь общего. Видимо, у Мордюковой и Тихоновой этим общим был Владимир.

После развала СССР творческая судьба Мордюковой на какое-то время прекратилась. Не было работы ни в кино, ни в театре. Да и творческие поездки, за которые в былые годы она получала неплохие гонорары, тоже канули в Лету. В итоге знаменитая актриса, как и большинство ее коллег ее же возраста, перебивалась с хлеба на воду. Тем более что больших капиталов она к тому времени скопить не сумела, а те скудные сбережения, которые у нее были, в один миг «сожрала» гайдаровская реформа 1992 года. О своей непрактичности в финансовых вопросах сама актриса как-то выразилась следующим образом:

«Все получилось из-за моей дурости. По неталантливости своей в смысле обогащения, накопления благ. В нашей стране, если человек хотел что-то иметь, нужно было жить под карандашик – того себе не позволить, этого… А мне напрочь бог такого дара не дал. Деньги я считать не умела и не умею».

Заметим, что в 1992 году одной из планет Солнечной галактики было присвоено имя Нонны Мордюковой. Номер планеты – 4022. Правда, большого проку от этого события актриса не испытала – в материальном отношении она продолжала жить весьма скромно. Хотя кое-какие заработки на ее долю выпадали. Так, она снялась в фильме «Луна-парк» (1993; тетка Алены), «засветилась» в социальной рекламе на ТВ (вместе со своей подругой и астрологической «родней» (тоже Быком) Риммой Марковой, снялась в роли пожилой женщины-путейщицы).

В 1995 году Мордюкова снялась в небольшой роли работницы загса в одном из самых коммерчески успешных кинопроектов того времени – комедии «Ширли-мырли». Гонорар за эту роль актрисе заплатили неплохой, однако сама она чуть позже отозвалась об этой работе без должной симпатии. Может быть, потому, что у нее не сложилось теплых отношений с режиссером этой картины Владимиром Меньшовым (17 сентября 1939 года, Дева-Кот). Здесь, судя по всему, свою роль сыграла астрологическая дисгармония их месячных знаков, да и с годовыми не все было ладно (как мы помним, с Котами у нашей героини были не самые простые отношения).

В «именном» году Быка (1997) свет увидели мемуары Н. Мордюковой «Не плачь, казачка!».

А в год ее векторного «слуги» Тигра (1998) Мордюкову вновь позвали на главную роль, причем сделал это ее астрологический «родственник» – режиссер-Бык. Речь идет о Денисе Евстигнееве (29 октября 1961 года, Скорпион-Бык). Как мы помним, еще в молодости Мордюкова тесно общалась с матерью Дениса – тогда еще молоденькой Галиной Волчек, которая является их «однокомандницей» – Петухом (1933). И вот, спустя почти полвека после этих отношений, сын Волчек позвал Мордюкову в свою картину «Мама». Фильм был вольным пересказом знаменитого уголовного дела, в центре которого была музыкальная семья Овечкиных (в фильме они Юрьевы), которая в советские годы создала ансамбль «Семь Симеонов», а в 1988 году пыталась сбежать на Запад путем угона пассажирского авиалайнера. Эта попытка закончилась трагедией: большая часть семейства Овечкиных погибла.