Павел Бондарь
Не время для человечности
Моя безликая ловушка в пустоте
Иногда нам говорят не бояться чего-то, потому что это случается очень редко, слишком редко, чтобы даже думать об этом. Как риск быть ударенным молнией. Именно поэтому поначалу не верится, когда начинаешь задумываться о своем месте в мире. Ты не можешь понять, все ли чувствуют тот же самый ужас и отчужденность, бессилие и боль, или только ты? Безымянное нечто, разъедающее душу и лишающее разума. Неужели все просто скрывают это, так легко, и только твоя жизнь рушится, пока ты пытаешься с этим справиться? Постепенно ты начинаешь понимать, что ты попал в несчастливое меньшинство. И чем дальше, тем сильнее тебе кажется, что этот кошмар наяву, который все называют жизнью, видишь один лишь ты. Начинает казаться, что никто и никогда не поймет тебя и не поможет, что ты существуешь по ошибке, и увидь другие люди мир твоими глазами, они бы сказали, что это бред, что это невозможно. Они бы спросили, почему ты не просил о помощи. А ты просто не был уверен, с тобой ли что-то не так, или это и есть норма. Именно эта неспособность понять и сожрет тебя, превратив в пустую оболочку, под которой плещется чистое безумие.
Автор не указан
Не находясь “здесь”, нельзя понять, что “это” такое, нельзя даже сказать, что “это” – место, внутри человека или во внешнем мире, или вне его, или какое-то конкретное состояние психики, или доступная для понимания, осмысления и анализа проблема, комплекс ощущений, восприятие или свойство, часть чего-то или нечто целое, причина или следствие, происходит “оно” только в текущий момент или же было и будет с тобой всегда; никак точно не определить общую для всех случаев “симптоматику” и течение “болезни”, не сравнить с чем-то, не зафиксировать, не выспросить и не выпытать, не представить себе реальную глубину чьего-то субъективного ощущения “этого”, не описать, не уловить, ведь самое жуткое здесь – абсолютное, тотальное и непроницаемое одиночество заключения там, куда по определению никому больше не попасть, не понять, не поверить, потому что никто не может проникнуть в чужую голову и пережить тот же субъективный опыт, так что одиночество внутри никогда не закончится, пока твой разум заперт в этой ловушке, и можно сколько угодно кричать, менять все вокруг себя, сопротивляться, искать помощи, пробовать что угодно – но до тех пор, пока мозг работает естественным образом, не стимулируемый искусственно химией извне – которая рано или поздно перестанет действовать – до тех пор и будет продолжаться “оно”, пеленая каждый мозговой импульс в апатию, бесконечные слои рекурсивной мучительной рефлексии, страх, злость, бессилие, отвращение, испытываемое к каждому атому всего вокруг, отчуждении от себя и от мира, болезненной бесчувственности, оглушенности и слепоты; вплоть до момента, когда любое твое дальнейшее действие, слово или мысль кажутся мучительными, прожитыми миллион раз, тупиковыми и несовместимыми с человеческим уровнем предельных ощущений, несовместимыми с сохранением рассудка и связи с реальностью в том виде, когда еще можно сказать, что это остатки чьей-то личности, а не зацикленная абстрактная агония, раз за разом переживающая все более невообразимый опыт безумия; а потом и дальше, открывая все новые пределы невозможного ужаса проникновения во все и проникновения всего в тебя, и внутрь, и наружу, ощущая каждую мельчайшую частицу всего сущего – и отдельно, и в целом – враждебной и невозможно чужой, отталкивающей, причиняющей что-то настолько далекое за гранью психической боли, что нет смысла описывать невозможность описания его степени неописуемости, являющей собой лишь одну из бесконечного числа граней “этого”, непостижимого и необъяснимого, иногда ослабевающего – лишь чтобы, дать краткую надежду на спасение, веру, что “оно” ушло, за которую ненавидишь себя, потому что знаешь, что “оно” вернется, потому что так уже было, и “оно” вновь возвращается, чтобы и дальше жечь мозг огнем, который может погасить только смерть этого мозга, чтобы и дальше разлагать личность и психику заживо, пока от них не останется пустая оболочка, чтобы и дальше пытать воображение фрактальной какофонией расщепления реальности на все более неописуемые системы, не расщепляться вместе с которыми нельзя, чтобы и дальше забирать все больше человеческого у человека, делая все для него недосягаемым и его – недосягаемым для всего кроме замкнутого умножения изолированных энтропийных систем отторжения от порядка и нормы, пока “оно” не прервется, временно – потерей сознания, комой, внешним воздействием на нейрохимический баланс и другие характеристики мозга, или окончательной смертью – так или иначе, чем-то извне этой извращенной, порочной и жуткой пародии на восприятие мира, которую невозможно покинуть изнутри и по собственной воле.
Глава первая
Just tell me, tell me how to keep this – and I'll be alright
Just tell me, tell me what's the secret – and I'll hold it tight
Nothing More – If I Were
Грифоны – величественные животные. Их даже немного стыдно называть животными или птицами, так что лучше назову их “существами”. Конкретно этот был просто огромен, белоснежно-рыж (белым он был в той части, которая досталась от орла, а рыжим – в львином отсеке) и весьма своенравен – Питеру было довольно сложно удержаться на его спине, ведь существо то и дело встряхивалось в полете, словно его раздражали два прицепившихся к нему человека, и он был не прочь сбросить их. Питер даже боялся представить, как Мэри-Кейт умудрилась в первый раз оседлать его – да что там оседлать или поднять в небо – хотя бы подойти на расстояние удара клювом или лапой! Впрочем, когда он смотрел назад, она создавала впечатление беспечного пассажира – хоть и обхватив его спину руками, она все же поворачивалась, оглядываясь по сторонам, вверх и вниз, подставляя лицо порывам ветра, несущего с моря свежесть и прохладу.
Они летели довольно долго, наслаждаясь свободой, которой человек был от рождения лишен. Вдруг Питер подумал, что с легкостью мог бы сделать так, чтобы люди умели летать, но чем дольше тянулось их приключение, тем меньше ему хотелось использовать магию. Ему уже даже казалось, что если все закончится хорошо, то он не будет с помощью магии даже посуду мыть, не говоря уже о каких-то невероятных вселенских чудесах.
Наконец им надоело перекрикивать ветер, и Питер натянул вожжи, направляя грифона вниз. Когда темнота и туман расступились, внизу они увидели огромный парк, что находился в самом сердце Бастиона, далеко от грязного порта, Дворца Капитанов и крепости на утесе, далеко от стражи, придворных колдунов, оскорбленных герцогов и демонов с ледяными клинками. Неужели все худшее уже было позади?
Когда лапы грифона мягко ударили о землю, Питер погладил существо по оперенным голове и шее, всем сердцем надеясь, что оно воспримет это как благодарность и нежность. Какие-то моменты были общими для всех кошачьих, и грифон в ответ довольно заурчал. Питер соскользнул с его спины и, подав Мэри-Кейт руку, помог спуститься и ей. Как только они отошли от грифона на несколько шагов, тот сразу же коротко разбежался и взмыл в небо, и уже через каких-то десять секунд был едва различим в предрассветной темноте. Еще немного постояв, двое двинулись вперед, по узким парковым дорожкам и под сенью странных, но во многом все же похожих на привычные людям, деревьев.
– Знаешь, что самое неприятное во всей этой истории?
Питер, на ходу доставая трубку и кисет, глянул на Мэри-Кейт с любопытством.
– Наверное, знаю. Но ты все равно скажи.
– Меня все никак не покидает ощущение, что я в фильме. С тех пор, как ты рассказал, что все происходит по написанному тобой сценарию, я не чувствую себя свободной выбирать, потому что я постоянно думаю, что все мои слова, действия – а может даже и мысли – заранее прописаны тобой.
– Думаешь, я планирую каждый поворот сюжета? Все постоянно сходит с нужных рельс, иначе нам бы не встретился тот урод с раздутым лицом, мне не пришлось бы сражаться за тебя с Эльфийскими Усиками, а тебе – приручать эту огромную птицу. Моя история – хаос и анархия. А уж в твою голову я влезать точно не стал бы. Ты-то настоящая.
– Не птицу, а кошку. Ты слышал, как он мурчал?
– Я бы сказал – курлыкал на минималках. Ты его клюв видела?
– Что скажешь насчет хвоста с кисточкой?
– Просто вспомни эти когти.
– Только если ты вспомнишь эти пушистые задние лапки.
– Слушай, если еще раз встретишь такого – пожалуйста, не говори ему “кис-кис”. Пожалуйста.
– Хорошо, только и ты в случае чего не пытайся подкормить их батоном.
– Вот и славно. Договорились.
Питер вдруг резко остановился и сел на газон по правую сторону от парковой дорожки, посмотрел на Мэри-Кейт снизу вверх и, взяв ее руку, потянул девушку вниз. Мэри-Кейт секунду критически разглядывала газон, а затем улыбнулась и приземлилась на вытянутые ноги Питера. Немного понаблюдав за его страдальческими гримасами, она о чем-то задумалась, пытаясь вспомнить… Ах да, шкатулка. У нее до этого самого момента не было случая рассказать Питеру о том, что она обнаружила под ее крышкой.
Она не смотрел на Питера буквально несколько секунд и, когда перевела на него взгляд, замерла от испуга. Его лицо было пустым, не выражающим ровным счетом ничего, глаза были затянуты пеленой, а ко рту тянулась рука, в пальцах которой была зажата…
Мэри-Кейт ударила Питера по руке, и маленькая лиловая таблетка упала на траву в нескольких метрах от них. Питер продолжал смотреть в никуда с приоткрытым ртом, пока Мэри-Кейт не ударила его пару раз теперь уже по щекам – весьма ощутимо, нужно сказать. Только тогда он пришел в себя и удивленно уставился на девушку.
– Чего это ты?
– Скажи, что происходило в последние десять секунд.
– Ну… Я держал тебя за руку, а ты смотрела на деревья и о чем-то думала, а потом…
На лице у него было написано явное усилие. Но усилия, похоже, было недостаточно.
– Потом какой-то туман, а затем – ты зачем-то бьешь меня по лицу. Что случилось? Что я сделал, случайно воздух испортил? Ну извините, та похлебка в тюрьме была…
– Ты пытался убить себя, насколько я понимаю.
– Чтооо?..
Мэри-Кейт поднялась, прошла пару шагов, подняла из травы таблетку и вернулась к Питеру. Тот смотрел на лиловую мерзость задумчиво, но без какой-либо тени узнавания, и Мэри-Кейт от этого стало немного легче.
– Ты пытался проглотить это.
– А что это такое?
– Не знаю, но точно такие же я нашла там, где ничего хорошего быть не может.
Она достала из кармана плаща шкатулку – и как только эта штука не выпала, не потерялась за все это время?
– Помнишь, что было написано на табличке?
– Ну да, что-то про сны, запрет использования людьми и… Еще было указано, что где-то есть другая такая. Ты открывала ее?
– Да, на корабле. Смотри.
Мэри-Кейт осторожно подняла крышку шкатулки. Внутри, как и в прошлый раз, лежали пять таблеток – точно таких же, как та, что Мэри-Кейт только что показала Питеру. Тот взял шкатулку, покрутил ее в руках, затем высыпал все таблетки на ладонь и молча сжег их прямо в руке. Сгорая, они превращались в алый едкий дым, который, впрочем, почти сразу унес порыв ночного ветра. Мэри-Кейт достала из небольших ножен на поясе кинжал, который ей до сих пор еще ни разу не пригодился.
– Как думаешь, может все остальные вещи из той лавки тоже стоит уничтожить?
Питер задумчиво покачал головой.
– Не думаю. За все остальное я заплатил, а эту штуку он дал тебе просто так. Как это я забыл, что нельзя доверять подаркам незнакомцев и проходимцев, какими бы приятными и забавными эти типы не казались?
– Ты что-то понял насчет этих таблеток?
– Да, я вспомнил, что уже принимал их два раза. И оба раза я этого даже не замечал.
– То есть они все же не смертельные? Или изначально в шкатулке должно было быть что-то другое, или ты не человек.
– И то, и то, скорее всего. Мы с тобой явно не совсем люди, а таблетки в шкатулку, как мне кажется, подложил один наш знакомый с надкопчиковым наследием обезьян.
– А я-то уже было подумала, что все плохое закончилось. И как узнать, что эта дрянь с тобой сделала?
– Никак – разве что спросить у него самого. Думаю, рано или поздно он нас снова найдет. Или мы найдем его – если не будем играть в его игру.
– Не хочу играть ни в какие игры. Пускай уже эта ночь кончится.
– Ты все же устала от приключений?
– Да, местами было весело, но мне от всего этого нужно немного отдохнуть. Боюсь представить, что мне приснится.
– Извини, но над временем я сейчас не властен. И отдохнуть мы сможем только тогда, когда подойдет к концу очередь из потусторонних существ, которым что-то от нас нужно, когда я останусь в этом мире единственным, кто может управлять временем, пространством и материей.
– И как ты собираешься разобраться с остальными?
– Один из них убил других двоих, так что нужно только найти способ вышвырнуть его туда, откуда он пришел. Убить я его вряд ли смогу.
– А откуда он пришел? И кто это? Откуда ты знаешь, кто из них кого убил? И как вы с ним познакомились? И… Короче, расскажи все с самого начала. Ты обещал, что расскажешь.
– Уверена? Эта история может тебя неприятно удивить.
– Давай. Я, кажется, готова уже к чему угодно.
Мэри-Кейт устроилась на траве поудобнее, положив голову Питеру на ноги. Тот немного помолчал, набираясь решимости и тщательно подбирая слова, а затем начал свой рассказ.
– Сначала все было довольно просто: во всей вселенной существовал один мир, власть над которым была поделена между двумя существами, которых можно было бы условно назвать дьяволом и богом. В мире жили люди, и их главным занятием был поиск ответов на вопросы, которые они сами себе постоянно задавали. В принципе, все самое интересное случалось именно благодаря людям. Они были движущей силой сюжета, дьявол впутывал их в различные неприятные истории, а бог помогал из этих историй выбраться. Когда люди умирали, они просто исчезали навсегда, потому что никаких ада и рая не существовало, а жизнь человеку была дана одна. Но высшей инстанции такая концепция мироздания казалась скучной, и они все переделали: старых бога и дьявола отправили на пенсию, миров теперь было так много, что сосчитать их не представлялось возможным, и люди жили сразу в трех одновременно: в одном они проводили большую часть своей жизни и были всего лишь людьми, а в двух других появлялись только тогда, когда не были в сознании. В одном из этих двух миров жила лучшая часть человека, и там он был богом для населявших мир людей. В другом жила его худшая часть, и там он играл роль дьявола. Каждый человек в каждом из миров был всемогущим существом где-то еще, и все были примерно равны друг перед другом. Когда человек умирал, его душа перерождалась в другом месте, а вместе с ней переходила и власть над определенным миром. Таким образом, человек становился практически бессмертен и вечно всемогущ – единственной преградой для полной идиллии был сам факт смерти и рождения заново, без памяти о том, что происходило в его прошлой жизни. Но лучше, казалось, уже нельзя, и в таком виде вселенная просуществовала долгие тысячи лет. Пока не возникла аномалия. Все началось с одного непримечательного паренька, который влюбился в одну примечательную девушку. Но, к несчастью, он был скверным и недостойным ее человеком, и любовь его осталась безответной. Эти неразделенные чувства все больше и больше занимали его мысли, пока та девушка не осталась единственным, что ему было нужно в жизни. Испробовав все способы избавиться от безнадежного чувства, человек впал в полное отчаяние и решил, что из этой ситуации есть только один выход. К лучшему или же нет, его попытка провалилась, и прежде, чем он попытался еще раз, к нему явился дьявол, заправлявший в этом мире. Накануне он заключил с богом пари, предмет которого к истории отношения не имеет. Пари он выиграл, и в награду получил возможность заключить сделку с любым из людей – без малейшего вмешательства и препон со стороны бога. Дьявол пообещал человеку, что его возлюбленная ответит ему взаимностью, а в уплату за это попросил… Нет, не душу. Он попросил человека отдать ему свою вечность. Если бы человек тогда знал, что это на самом деле значит, и какие у этого будут последствия, он никогда бы не согласился на это, но тогда он не понимал, что потерять свое бессмертие и отдать право на него кому-то еще – это далеко не одно и то же. Все его мысли были лишь о той, с кем он хотел провести жизнь – эту жизнь, а не какую-то еще; прямо здесь и сейчас быть с ней вместе – вот все, чего он хотел, а на остальное ему было наплевать. И он согласился. Но дьявол оказался хитрее: как только человек признался девушке в своих чувствах, она действительно ответила ему взаимностью, но в следующую же секунду умерла – ее сердце просто перестало биться, и жизнь в один миг, с последних выдохом, покинула ее тело. Тогда человек испытал спектр настолько сильных и невыразимых чувств, что это вызвало пространственно-временную аномалию, итогом которой стало его собственное полное исчезновение из вселенной. А уже это, в свою очередь, повлияло на два мира, которые принадлежали лично ему, что повлияло на миры, которые принадлежали людям, обитавшим в тех двух мирах, которые… Ну ты поняла. Это было первое и очень мощное потрясения для системы мироздания, до этого самого дня не вызывавшей никакой критики ни у кого из высшего руководства. Я не знаю, какие именно процессы происходили во вселенной, а если бы и знал, то вряд ли смог бы полностью осознать, но все закончилось в тот момент, когда человека вернули из небытия. Сама катастрофа случилась именно из-за того, что он потерял свою вечность и, погибнув в одном мире, не сумел переродиться в другом. Теперь его существование продлевали искусственно, и бог раз за разом воскрешал его в одном и том же мире, лишая при этом памяти о прошлых жизнях. Чего он хотел добиться? Наверное, того, чтобы человек каким-то образом вернул себе вечность и, умерев, смог покинуть это место, ставшее для него ловушкой. Но чем дальше, тем бог становился слабее. А дьявол, наоборот, подминал под себя все больше власти, ведь он проводил здесь все свое время, как будто ему не нужно было никуда возвращаться. Возможно, человек, которым он был где-то еще, впал в кому или вегетативное состояние, возможно, причина была иной, но со временем дьявол стал намного сильнее своего противника. А проклятый перерожденец, продавший ему свою вечность, раз за разом проживал одну и ту же историю – в каждой новой жизни он встречал ту девушку, в которую был влюблен, и каждый раз она, ответив на его чувства, почти сразу погибала – каждый раз по-разному, но всегда – вызывая своей смертью возвращение к нему памяти. Бог пытался показать ему, что единственным возможным спасением может стать только преодоление себя, полное посвящение своей жизни ей – но без надежды на взаимность, без ожидания ответа. Но человек всякий раз забывал все – и повторял одни и те же ошибки. И так было тринадцать раз. А в четырнадцатый что-то пошло не так. Человек не рождался, а просто возник из ниоткуда, словно нарисованный в пространстве. Он встретил и узнал бога – и тут все началось. История сошла с накатанных рельс: он нашел эту девушку практически сразу, уже мертвой. Но память к нему отчего-то не вернулась, и он не стал уходить вслед за ней; напротив, он сделал невозможное – вернул ее к жизни. А затем он все же вспомнил абсолютно все, и вместе с этим обрел силы, что до этого были подвластны только богу и дьяволу. Ему осталось только понять, зачем же седому выродку была нужна его вечность, и зачем все еще нужен он сам, сорвать этот план и придумать, как все вернуть в первоначальный вид, который он нарушил своей сделкой. И решить, стоит ли вообще что-то делать, потому что прямо сейчас ему кажется, что все идеально.
Монотонный голос Питера смолк, и несколько минут в парке стояла абсолютная тишина. Питер слушал ее, и ему казалось, что в такой тишине Мэри-Кейт может услышать, как громко у него колотится сердце или как смыкаются веки, так что он сидел с закрытыми глазами и старался особо не дышать, мысленно проклиная себя за эту откровенность. Но он все еще чувствовал ее голову у себя на ногах. Может, она просто уснула где-нибудь на середине рассказа и не слышала самую дурную часть? Питер осторожно открыл глаза и посмотрел вниз.
Мэри-Кейт лежала с открытыми глазами и разглядывала понемногу светлеющее небо. Для человека, который только что узнал, что в ее смерти виноват тот, на чьих ногах лежит ее голова, кого она спасала из тюрьмы, с кем танцевала и кого обнимала, кто за довольно короткое время успел стать ей очень близок, Мэри-Кейт выглядела весьма спокойной. Питер глубоко вздохнул, набираясь решимости задать вопрос, который мучал его последние несколько минут.
– Теперь ты все знаешь. Что ты думаешь об этой истории?
– Я не виню тебя, если ты об этом. Если бы я узнала все сразу, еще там, в том дворе, я бы, наверное, попыталась тебя прикончить. Но я не могу испытывать что-то такое сейчас, потому что я уже знаю тебя, и на самом деле ты не так плох, как кажешься. И намного лучше, чем сам о себе думаешь.
Питер смотрел на Мэри-Кейт пораженно и с недоверием, словно ему казалось, что это розыгрыш или сарказм. Но она приподнялась на руках, обняла его, и Питер, сразу поверив в ее искренность, обнял Мэри-Кейт в ответ. Ее слова звучали у самого его уха, и каждое из них как будто уже было когда-то сказано, звучало сейчас и должно было быть сказано в будущем.
– Да и вообще, какая разница, что было раньше? Никакого раньше не существует, есть только сейчас, и оно мне нравится. Сейчас мне хорошо и спокойно с тобой, так что просто забудь обо всем плохом, что было. А в твоей истории не хватает только одного.
– Чего?
– Хорошей концовки.
– Какой, в духе “и жили они вечно и счастливо”?
– Так, не перехлестывай. Не забывай, что у меня есть личный грифон.
– Ага, убеждай себя.
– И все же есть в этой истории моменты, которые… Скажи, а кто это высшее руководство, что с такой легкостью переделывает вселенную на ходу? И зачем они изменили то, что было, на то, что сейчас?
– Кто они? Я не знаю, но до недавнего момента – до того, как я тебя оживил – я как бы ощущал их присутствие рядом, хоть и не понимал, что это.
– А сейчас?
– Сейчас уже нет. Я думаю, это хвостатый урод что-то сделал – над миром как будто появился невидимый купол, который блокирует связь между нашим миром и остальными мирами. А вот зачем эти хозяева изменили свою концепцию… Мне кажется, это для них какой-то эксперимент. Как будто вся вселенная – это только набросок вселенной, макет, и сейчас они смотрят, как все работает, чтобы потом начать с чистого листа. А может, они просто так развлекаются.
– Весело, фиг поспоришь. Я тут еще подумала… А откуда ты знаешь, что я – это та девушка, из-за которой ты заключил договор? Моя личность ведь не зациклена, как твоя, и я после смерти должна переродиться в другом месте, так?
– Ха, я думал, ты сразу об этом спросишь. Отвечу прямо – нет никаких достоверных фактов и стопроцентных доказательств. Но все же – я это знаю, я в этом уверен. Хоть и не могу объяснить.
– Ладно уж, будем считать, что мистических совпадений было достаточно много, чтобы я поверила.
– И еще раз спасибо, что ты… Что ты не… В общем, спасибо. Не представляешь, как мне полегчало.
Мэри-Кейт в ответ улыбнулась, встала на ноги, и пройдя пару шагов, оглянулась назад, приглашая Питера идти за ней. Тот немного повалялся в траве, собирая майкой с нее всю росу, а затем тоже поднялся и пошел за Мэри-Кейт по очередной парковой дорожке – к мосту через небольшую речку…
* * *
Я бежал – со всех ног, лап, летел и перепрыгивал кочки и пни, камни и трупы. Только бы успеть, только бы не опоздать!
С того момента, как за мной закрылись врата, а впереди вновь зажегся свет, я не останавливался ни на секунду, стараясь успеть предотвратить то, что уже происходило и произойдет вновь – если я не вмешаюсь. В аду я увидел то, что превратило меня в почти человека, но этого все еще было недостаточно. Я не мог рассказать им, что задумал дьявол, а если они не будут знать заранее, то обязательно попадутся в эту ловушку. И он сам тоже попадется – в свою же западню. Потому что со стороны это будет выглядеть так, словно все совпало случайно.
Теперь меня станет много. Куда ни плюнь – везде один только я…
