Павел Беляев
Крылья нетопыря. Часть I. Сон разума
Глава 9
Азарь собственными глазами видел, как семеро рытников без всякой помощи и поддержки расчистили площадь от мрачных созданий. Он надолго впал в оцепенение и едва не забыл избавиться от обломка пола в его руках.
Когда Храмовые скалы вышли на улицы для своей атаки, оцепенение немного спало. Ересиарх выбросил камень в окно, вроде даже кому-то на голову, но он не был уверен.
Медленно отойдя от окна, Азарь сел на холодный пол и взялся за голову.
За ним пришли сразу, как только закончилась битва на берегу. Ширкнул засов, и на пороге возник рытник в надвинутом на лицо капюшоне.
– Выходи! – коротко бросил он.
Азарь медленно поднялся и вышел.
Его привели в уже знакомую пыточную. Горн едва теплился. В пыточной за столом сидел Илия, комната освещалась несколькими свечами, стоявшими перед голосом Синода. В остальном помещении царил сумрак. Больше никого не было.
Голос Синода отдал какие-то распоряжения на ухо рытнику, и тот, коротко кивнув, оставил Илию с Азарем наедине.
– Здравствуй, сударь мой, ересиарх, – глядя на короткое стило в своей руке, медленно проговорил Илия.
– И тебе не хворать, преподобный.
На этот раз Азарь не садился в своё дробящее кресло, а стоял перед священником, сложив руки спереди. Голос Синода нервно крутил писало между пальцами и не смотрел на ересиарха.
В исполинской печи едва слышно трещали поленья.
Молчали долго.
Потом Илия заговорил. Медленно, сквозь зубы.
– Признаться, мы все недооценивали твоё могущество, Азарь. Сегодня я попался на ту самую удочку, от которой надеялся уберечь Храмовые скалы. Я думал, что мы слишком размякли в этой спокойной жизни и сам не понял, как сильно пьян моей иллюзорной властью над тобой, – Илия усмехнулся. – Я ставил в укор Синоду, что мы проглядели становление целого ересиарха, а сам не заметил противника, которого ещё не было у Храмовых скал, а ведь он был прямо перед носом. М-да… и это стоило жизни сотням и тысячам наших братьев и сестёр. Хотя ты предупреждал. Ты говорил нам в лицо, чуть ли не прямым текстом, что весь Храм у тебя в руках, а мы пропустили это мимо ушей. Как ты там сказал? Я есть судья?
– Я лишь тот, кто я есть. Но я начало и конец, я есть царь, я есть раб. Я подсудный невольник, чья незавидная доля – судить всех и каждого, – Азарь дословно процитировал самого себя.
– Вот-вот, – мрачно покивал Илия.
Азарь ничего не ответил.
Снова помолчали.
– Ты сделал всё прекрасно, – продолжил Илия, разглядывая пламя свечи. – Красиво. Несколько дней ты глумился над Священным Синодом и разгуливал по Храму как у себя дома, а потом едва не пустил все Храмовые скалы на дно целиком. Я сделаю всё, чтобы эта история никогда не вышла за пределы наших стен, хотя и не слишком обольщаюсь на этот счёт. Но то, что здесь, среди нашего духовенства, ты уже стал легендой, это уже факт. Я бы сказал «притчей во языцех». Знаешь, как они тебя прозвали?
– Просвети меня, преподобный.
Азарь по-прежнему стоял перед столом прямо, держа ладонью ладонь перед собой.
– Вельзевул. Это одно из прозвищ дедера…
– Я знаю, что это, преподобный.
Илия покрутил головой и схватился за неё.
– Некоторые на полном серьёзе принимают тебя за воплощение дедера на земле и распространяют мысль, что наступил конец времён. И знаешь, мне трудно их винить. В какой-то момент я сам едва не поддался подобной ереси, ибо слишком многое указывает на твоё сходство с ним. Ты красив, говорят, монахини долго украдкой шептались о тебе, – Илия стал загибать пальцы, – ты до чёртиков наглый и самонадеянный тип. Я бы даже сказал, самовлюблённый. И твоя власть просто поразительна. Все эти тёмные легионы, которым довелось сегодня испробовать крепость Храмовых скал… Да после твоего появления здесь в темницу отправились разом рытник не из последних ступеней и сам член Великого Синода! Есть от чего голове пойти кругом.
– Тогда почему ты всё-таки не поверил этому? – тихо, но твёрдо произнёс ересиарх.
– Ну, во-первых, мне не очень хочется верить, что отец лжи и порока смог бы вот так запросто взойти на святую землю и не сгореть живьём. Всё же Храмовые скалы были самым святым местом Горнего. До сего дня, – чуть подумав, добавил Илия. – Ну, и во-вторых, даже если ты и впрямь дедер, я верю, что конец времён ещё долго не настанет. Пророчество, опять же – доколе вечно и неприступно стоять Великому Храму…
– Дотоле нерушим буде свет истинной веры, – закончил за него Азарь. – И ты, Илия, веришь в эти сказки?
– Сказка – ложь, да в ней намёк… добрым молодцам урок, – впервые сегодня голос Синода посмотрел прямо в глаза ересиарху. – Но, как ты любишь говорить, вернёмся к нашим баранам. Я уже сказал, что ты провернул красивую комбинацию, вполне последовательную и логичную… За исключением одной детали, которую я никак не могу взять в толк… Почему ты остался, хотя мог преспокойно сбежать, воспользовавшись сутолокой? И никто бы тебя не поймал.
Азарь открыл было рот, но преподобный отец Илия его перебил.
– И не надо мне рассказывать, что заблудился в наших коридорах! – Илия навалился на стол. На лицо храмовника набежала уродливая тень. – Мы знаем, что ты искал двух мальчишек – тихих омутов, которых потом отпустил. Но почему ты не ушёл вместе с ними? У тебя было предостаточно времени с тех пор, как ты покинул свою келью и до той поры, когда мы одержали окончательную победу над твоим зверинцем.
Азарь развёл руками.
– Ты не поверишь, преподобный. Я остался, чтобы всё объяснить.
Глаза голоса Синода полезли на лоб. Казалось бы, он уже ждал от этого человека всего, что ещё могло удивить? Ан нет, ещё было чему подивиться.
– Значит, объясняй.
– Всё очень просто, – Азарь начал расхаживать перед столом преподобного взад и вперёд, – не буду скрывать, такой прорыв задумывался нами… Не планировался, Илия, а лишь задумывался, держался, так сказать, на крайний случай. На тот случай, если вам удастся схватить меня. И я действительно ждал, когда же за мной придут. Но ты своим предложением сбил меня с толку, преподобный.
Здесь ересиарх выразительно посмотрел в глаза Илие и всплеснул руками. Голос Синода оставался каменно спокоен.
– У меня было достаточно времени подумать, и я решил принять твоё предложение. Во всяком случае, худой мир лучше доброй вражды. И помощь Храмовых скал мне сослужила бы отличную службу. Но тут Стародум-таки добрался сюда и начал свою атаку. Я надеюсь, ты понимаешь, Илия, что это было очень некстати?
– Допустим, – хмуро бросил святой отец. – Дальше.
– А дальше, – Азарь снова развёл руками, – что мне оставалось делать? У меня не было никакой возможности остановить рива и отправить его восвояси. Как только я узнал о нападении на остров, тотчас сообщил своему тюремщику, что можно избежать кровопролития. Кстати, какого дедера ты нарядил их, как рытников? Ты что думал, я не отличу настоящего воина от ряженого?
Илия хлопнул ладонью по столу. Подсвечники низко подпрыгнули, пламя свечей задрожало. Сделав несколько глубоких вдохов, голос Синода произнёс:
– Здесь пока ещё задаю вопросы я, сударь мой ересиарх. И ты вовсе не в том положении, чтобы вести себя как обычно.
Тихо открылась дверь, и в пыточную тенью скользнул рытник. Он навис над преподобным и что-то коротко бросил ему на ухо. Илия как-то едко усмехнулся и встал. Поправил рясу, пригладил пояс.
– Закончим наш разговор по дороге. Пошли.
Они вышли из пыточной вдвоём – рытник остался внутри и чем-то гремел.
– А не боишься, что я снова попытаюсь сбежать? – поинтересовался Азарь.
Илия пожал плечами.
– Я не так глуп, чтобы недооценивать тебя настолько, сударь мой ересиарх. Ты своими глазами видел наших цепных псов, как вы любите их называть, в деле. Едва ли ты решился бы на побег, зная, что все они теперь свободны и винят тебя в гибели своих друзей и близких.
– Но что, если я возьму тебя в заложники? – настаивал Азарь.
– Было бы просто прекрасно! – живо отозвался преподобный. – Я бы отнюдь не стал бороться за свою жизнь. Я пал бы как мученик, а после меня, может, даже канонизировали бы. Ну а ты всё равно не ушёл бы от своей участи.
– А если у меня снова припрятан козырь в рукаве?
– Твой козырь мы уже перепрятали. Но не думай, ты ещё увидишь Гааталию. Так что там с твоими объяснениями?
Азарь сжал ладони в кулак – Гааталия ещё жив.
– Ну и вот, – невозмутимо продолжал ересиарх, – я сказал вам, что могу остановить бессмысленное кровопролитие, а вы в очередной раз поступили по-своему. Вы упустили драгоценные минуты, если не часы. Время в камере, знаешь, течёт очень странным образом. Никогда нельзя знать наверняка, сколько же его прошло.
– Если ты стремился остановить кровопролитие, зачем сбежал, когда тебя, наконец, повели ко мне?
– Ну, во-первых, один из моих тюремщиков посулился мне спустить шкуру живьём. Не самое бодрящее начало, – резонно заметил Азарь. – А во-вторых, пока мы с тобой обменивались бы любезностями, чёрт-те что могло бы произойти.
– В таком случае, почему же ты не бросился сразу к Безумному риву, а начал бестолковую свару с моими засадами и погоню за тихими омутами?
Они шли всё теми же душными коридорами. Всюду, куда ни кинь взгляд, проходили глубокие трещины, валялись обломки стен и потолков. Однако все переходы уже были хорошо освещены. Все каганцы исправно горели, а между ними в довесок пылали факелы.
Тут и там куда-то бежали храмовники. Что-то тащили, кого-то вели. Работы им теперь хватит надолго – убрать трупы и рассортировать, избавиться от вражьих и похоронить своих, восстанавливать Храм и прочее.
– Мальчишки мне были нужны, – пожал плечами Азарь. – Когда бы ещё выпала возможность умыкнуть их?
– Допустим, – с нажимом произнёс Илия. – Дальше.
– А что дальше? Дальше, как только у меня появилась возможность, я дал приказ всем существам разворачиваться, и они повернули. А ваши люди, вероятно, решили, что это им своей доблестью удалось обратить монстров в бегство? – усмехнулся ересиарх.
– Это уже не твоего ума дело.
Какое-то время они шли молча. Азарь озирался по сторонам и напрягал зрение, на всякий случай запоминая дорогу.
– Не утруждайся, – съязвил Илия. – Этим путём тебе не пройти.
Азарь то и дело ловил на себе разъярённые взгляды. Если бы не святейший отец Илия, на ересиарха сейчас набросились бы все от мала до велика и разорвали в клочья.
Узник криво ухмылялся и хитро заглядывал каждому в глаза, как бы говоря: «Где же теперь ваше смирение и добродетель? Подставляйте левую щёку!»
Коридоры раздавались вширь, становились светлее. Их стены всё чаще покрывались облицовкой и чем дальше, тем дороже был камень. Потолки становились всё выше, их уже подпирали высокие колонны – каменные столбы, образованные при слиянии сталактитов и сталагмитов. По стенам и потолкам тянулись фрески. Тысячи святых с неприязнью взирали на виновника сегодняшнего кошмара.
– А где ты научился так драться? – нарушил молчание голос Синода. – Я думал, умные и образованные люди вроде тебя этим не блещут.
– Твоя правда, преподобный, не блещут. И я бы не блистал и даже не расстраивался бы. Знаешь, я из неревских племён, а у нас в обычае в четыре года садить мальчика на коня. К семи годам мы уже обязаны сносно стрелять из лука, а к десяти – держать меч. Но мой папаша был… садист. Лихоборский боярин, сотник старшей дружины, он не мог себе позволить, чтобы его сын уступал в боевом умении хоть кому-нибудь. Думаю, в глубине души он видел меня не просто витязем, а удельным князем. Поэтому вместо детства у меня была учёба. Когда остальные мальчишки, даже дети черни, лазали по чужим дворам за яблоками, я читал жития святых в подлиннике. Когда все шли купаться, я учился исчислению. Когда все ещё спали в своих колыбелях, я постигал воинскую науку. Меч, лук, самострел, защита и нападение с щитом…
– Может, тебя пожалеть?
Азарь усмехнулся.
– Себя пожалей, преподобный. В смутные времена тебе достались Храмовые скалы.
Они прошли в просторное помещение с витыми позолоченными колоннами и такой же позолоченной лепниной. На стенах и потолках разные деяния святых отцов церкви. Вот Игемон Лунглисский побеждает копьём змея, вот Аарон Рыжебородый приводит в лоно церкви язычников Бараа-Тору, а вот и всем известный подвиг Селига Блаженного, когда он в одиночку с одним крестом вышел против людоедов-варваров, напавших на храм в Сатхаир Арде.
В помещении рядами стояли лавки со спинками, обращённые «лицом» к округлой мраморной балюстраде. По углам покоились высокие кованые подсвечники, на стенах висели каганцы, кое-где стяги с косыми крестами, заключёнными в круг.
Подчинившись жесту Илии, Азарь прошёл в первые ряды и облокотился на балюстраду. Снизу он видел просторный двор. Прямые белые линии чертили прямиком на каменном полу строгие геометрические фигуры. По бокам на двор наступали часовни, монашеские кельи и другие каменные постройки, о назначении которых ересиарх не имел ни малейшего понятия.
– Здесь высшее духовенство Храмовых скал и отцы-настоятели семинарии принимают экзамен у тех, кого потом всю оставшуюся жизнь будут называть рытником, – охотно пояснил Илия. Он вальяжно сел рядом с ересиархом и закинул ногу на ногу.
Внизу собирались люди в островерхих капюшонах. Они заходили нестройным шагом, толпой, а потом рассредоточивались по квадратам и треугольникам, подчиняясь странной, лишь им понятной закономерности.
Один рытник остался в центре, когда все остальные уже заняли свои места. И когда он сбросил с лица капюшон, Азарь до боли вцепился в поручень балюстрады.
Это был Гааталия.
– Здесь же, – между тем невозмутимо продолжал голос Синода, – отступники предстают перед судом тех, кого они предали. Если это рытник, то и судить будут его братья. По их обычаю.
По вискам Азаря скатился пот.
Гааталия стоял посреди толпы, в которой сейчас находилось никак не меньше сорока цепных псов Храмовых скал. Ученик Азаря держался прямо и хмуро смотрел на братьев по цеху. Он что-то сказал им – ересиарх не смог расслышать что – и рытники кинулись в бой.
Илия с кривой улыбкой победителя следил, как последняя краска спадает с лица надменного ересиарха. Как его рот раскрывается в беззвучном крике, а потом он стискивает зубы. Как в бессильной ярости сжимаются кулаки. На скулах твердеют желваки.
Азарь не видел, что за его спиной собрался уже весь Синод. Вцепившись в поручень, он боялся оторвать взгляд от Гааталии.
Рытники нападали на него то вместе, то поодиночке. Отступник дрался, сыпля ударами по всем направлениям. В ход шло не только боевое искусство рытников, но всё, чему Гааталия учился с младенчества. Вспомнилось его увлечение кулачным боем, потешные бои. Вспоминалось всё, что он знал о своих братьях и их слабых сторонах. Гааталия падал ниц, делал подсечки и обманные финты. От иных его ударов храмовники разлетались, точно палки для игры в «городки». Ногой он бил одного, а рукой отбивался от другого. От невероятной скорости некоторые движения казались смазанными.
Короткие вспышки белых лучей слепили глаза. Азарю никогда бы не пришло в голову, что их, оказывается, можно блокировать. Гааталия выставлял перед собой куполообразный щит, о который разбивались магические атаки его противников. Но, судя по всему, долго держать его было невозможно. Поскольку, отразив одну магическую атаку, отступник тут же сворачивал щит и выдавал несколько коротких вспышек в разные направления.
В какой-то момент отверженному рытнику удалось вырваться из окружения и встать спиной к стене. Теперь все его противники находились спереди и частично с боков. Перебегая из стороны в сторону, воин гонял за собой толпу рытников, как в детских салках.
Азарь видел, как на самом пределе своих возможностей, Гааталия выставлял левой рукой щит, правой бил в кого-то лучом и тут же пинком в грудь опрокидывал на спину кого-то из храмовников.
– Ты ответишь мне за это, Илия, – сквозь зубы процедил Азарь.
– Смотри, сударь мой ересиарх, – хмыкнул между тем голос Синода. – Смотри. Это ты привёл его в Храмовые скалы. А ведь он мог сейчас мирно сеять хлеб где-нибудь в предместьях Тигарьска.
Тем временем храмовникам снова удалось оттеснить Гааталию от стены и окружить. Фигура отступника исчезла от взглядов зрителей за спинами его палачей.
– Останови это! – заорал Азарь. – Что тебе надо, мать твою? Я ведь согласился на все твои условия! Что тебе ещё надо? Говори, проклятый святоша!
Ересиарх бросился на Илию, но его ловко перехватили два дюжих молодца. Один с перевязанным лицом. Рана была совсем свежая – сегодняшняя. Азаря угостили несколькими увесистыми тумаками и бросили на балюстраду. Узник сцепил зубы и зарычал. Храмовники держали его руки за спиной, не давая пошевелиться.
Внезапно камень на дворе задымился, по нему пошли концентрические круги из того места, где оставался Гааталия. Даже в смотровой ложе, где находился Азарь и члены Синода, сильно ощущалась вибрация. Круги становились всё плотнее, а потом под ногами рытников точно взорвался огромный золотистый блин. Он разошёлся от центра и погас у самых стен. Те рытники, что находились в задних рядах, оказались отброшены на двадцать локтей назад. У первых же рядов по щиколотку начисто срезало ноги. Покалеченные рытники безмолвно повалились в лужи собственной крови.
Из центра кровавого круга медленно поднялся Гааталия. Его балахон был изодран в клочья. Левое плечо сожжено до кости. Лицо распухло и превратилось в один сплошной синяк.
Уцелевшие рытники оттаскивали раненых товарищей. Гааталия истошно заорал и прижал правую руку к груди. Отступник оказался в центре бушующего белого вихря, закручивающегося так, что образовывалось некое подобие сферы. Вокруг сферы крест-накрест вращались вокруг своей оси два белёсых световых кольца.
Азаря бросило в жар – да это же сам символ Храмовых скал во плоти.
Гааталия резко сел на одно колено, сфера исчезла, а диски сорвались со своих мест и полетели один вперёд, второй назад. Храмовники попытались блокировать их, но диски разрезали напополам несколько рытников, разнесли часовню и ещё одну каменную постройку, на поверку оказавшуюся амбаром.
Настала очередь Синода побелеть. С мест повскакивали даже отцы-настоятели рытников и тут же принялись удивлённо перешёптываться и указывать на Гааталию. Илия вцепился в балюстраду и не менее ошарашенно, чем все остальные, включая Азаря, смотрел вниз.
Отлучённый от церкви и приговорённый к смерти рытник прихрамывая пошёл вперёд. Правой рукой он поддерживал левую. Псы Храма, к которым он шёл, осенили себя священным знамением и попятились.
Но остальные ударили в спину всей совокупной мощью своей магии.
Азарь видел, как лопается кожа на спине его ученика, как обращаются углями его мышцы и сухожилия. Гааталия упал. Но в следующее же мгновение упёрся здоровой рукой в каменный пол и попытался подняться.
– Ты отобрал у меня лучшего рытника за всю историю Храмовых скал, – поражённо вымолвил Илия.
Тарахтя железной повозкой, на ристалище вышли пятеро храмовых служек. Они привезли камни. Уцелевшие рытники подошли к кузову и каждый нагрёб себе охапку. Когда они обернулись, искалеченный Гааталия уже поднялся на одно колено.
Полетел первый камень. Он пришёл в здоровое плечо. Отступник пошатнулся, но упёрся правой рукой в колено. Ещё десяток камней пришлось как раз по голым костям его спины. Гааталия истошно заорал, но нашёл в себе силы стать прямо.
Азаря трясло. Его ученик, лучший из лучших и самый верный, погибал на его глазах не в честном бою, какого был достоин, его забивали камнями, как бешеную дворнягу.
Гааталие долго удавалось оставаться на ногах. Он не упал даже, когда ему первый раз прилетело в голову. Но в конце концов и его силы оказались небеспредельны. Храмовники продолжали забрасывать предателя, даже когда рытник упал, как подкошенный.
Когда на останки некогда сильнейшего рытника было тошно смотреть, один из воинов с островерхими капюшонами подошёл ближе, произвёл какие-то манипуляции с телом, а потом посмотрел на Илию и подал тому знак, скрестив руки перед лицом.
– Вот так, сударь мой ересиарх, – задумчиво проговорил преподобный. – Вот так.
Потом он подал знак державшим Азаря храмовникам и пошёл вперёд. Те подобрались и потащили узника следом.
Его вернули в пыточную. Здесь всё изменилось. Стены, пол и потолок снова покрывали символы: пента-, гекса- и октограммы. Азаря приковали к его излюбленному креслу с механизмом для дробления костей.
Перед ним за столы расселся весь Синод в полном составе. За спиной деловито раскладывали инструменты спекулаторы.
Двое подпалачиков от души начали бить ересиарха. Когда закончили, лицо Азаря распухло, из носа, рта и ушей сочилась кровь, а рот почти не закрывался.
Илия сложил руки в замок и заговорил.
– Следствие по твоему делу, Азарь, подошло к концу. Учитывая всё, что ты тут устроил, высший и непогрешимый суд Горнего принял решение судить тебя немедля, пока ты ещё чего-нибудь не натворил. Хоть ты и признал все свои прегрешения, это не может считаться смягчающим обстоятельством, поскольку ты не раскаялся ни на йоту. Более того, ты виновен в том кошмаре, который свалился сегодня на Храмовые скалы.
Азарь надрывно засмеялся и получил несколько ударов в голову. Он сплюнул кровь и произнёс:
– Нет, это вы виновны в этом… вы… прита… вы притащили меня сюда.
– Время разговоров закончено, Азарь.
Илия дал подпалачикам отмашку, и они снова принялись бить ересиарха. Били долго, растягивая удовольствие. Потом голос Синода так же – жестом остановил избиение.
– Поэтому, – невозмутимо продолжал он, глядя в глаза узнику, – завтра в полдень ересиарх по имени Азарь будет сожжён в очистительном пламени принародно. Но сначала он простоит несколько часов у позорного столба, чтобы всяк желающий мог ударить его или плюнуть. Но и это ещё не всё. Часть своего наказания ты начнёшь отбывать прямо сейчас.
По команде преподобного подпалачики принялись поворачивать вентили на руках и ногах ересиарха. Азарь застонал. В это время сзади спекулаторы прижигали его раскалённым добела железом.
Азарь не смог сдержать крика и забился в истерике.
Палачи остановились. Азарь безумно рычал, как раненый зверь. Низкий узкоплечий подпалачик разорвал на нём балахон, второй прижёг под левой ключицей раскалённым клеймом. Ересиарх снова заорал. Раздался запах палёной кожи. Когда заплечных дел мастер убрал клеймо, на его месте окутанный дымом сиял символ Храмовых скал – косой крест, заключённый в круг.
Азаря освободили из кресла. Безвольным мешком он скатился и упал на октограмму, усыпанную символами, от одного вида которых страх пробирал до нутра. Ересиарх всё ещё находился в сознании. Он судорожно дышал и временами конвульсивно подёргивался.
Кто-то из спекулаторов пнул его под рёбра. Азарь медленно согнулся пополам, но его тут же оторвали от пола и поставили на колени. Чтобы узник не упал, его держали под руки.
Азарю хватило сил поднять голову и посмотреть на Синод.
– В чём дело, Илия? Я согласился на все условия, отправил всех чудищ назад так быстро, как только смог! Чего тебе ещё надо?
– Правосудия, – жёстко произнёс Илия.
Ересиарха растянули на дыбе-ложе – деревянном столе на ножках, к которому кандалами пристегнули руки и ноги узника. Справа стоял небольшой вертикальный барабан, как у речных мельниц. Спекулатор начал его медленно прокручивать.
Руки и ноги ересиарха медленно поползли в противоположные стороны. Все его жилы и мускулы натянулись. Азарь сцепил зубы. Сверху навели некое подобие «журавля», какой обычно стоял в неревских племенах у колодца. Только у этого приспособления сверху была стальная воронка, через которую на узника тонкой струйкой полилось раскалённое масло.
Азарь ворочался и шипел.
– О каких условиях идёт речь? – как бы между делом поинтересовался Захария. Его маленькие глазки неотрывно следили за пыткой. Иногда он облизывал губы.
– Всё о тех же, – пожал плечами отец Илия, – он выдаёт нам своих подельников, раскаивается в грехах, а мы сохраняем ему жизнь и даём шанс искупить. На рудниках, например, или чернью в самих Храмовых скалах. Но какие сделки могут быть после сегодняшнего? – Илия медленно повернулся и многозначительно посмотрел в глаза святому отцу. Захария поспешно отвернулся.
Между тем Азаря продолжали растягивать. Натяжение дошло до того предела, когда узник не мог пошевелиться даже совсем чуть-чуть без риска разорвать себе связки и сухожилия. Сверху капало масло. Подпалачики ножами вырезали на боках Азаря какие-то символы.
Ересиарх уже не мог кричать – его лёгкие хватил спазм, и раздавались только конвульсивные хрипы. Глаза закатились.
Спекулаторы ослабили давление. Самый высокий в кожаном фартуке и такой же кожаной маске подошёл к разложенному и двумя пальцами обследовал грудь. А потом с размаху всадил в неё серебряную трубку.
Азарь резко вздохнул и принялся судорожно хватать ртом воздух, будто едва не задохнулся.
Ему дали время, прежде чем пытка повторилась. Воронку с маслом убрали, и на какое-то время по животу и груди Азаря разгулялся простой пастуший хлыст, но его быстро сменила двенадцатихвостая ламия с заострёнными крючками на концах. После каждого удара крюки разрывали плоть ересиарха и целыми кусками вырывали кожу с мясом. Механизм дыбы продолжал вытягивать конечности узника до разрывов мышц и связок, до вырывания из сустава.
Нечеловеческий крик резал уши.
Подали позднюю вечерю, и Священный Синод приступил к трапезе.
Между тем ересиарха отвязали и пристегнули к жаровне. Подпалачики вполголоса переговаривались и смеялись, раздувая мехами огонь под железной решёткой. Запахло палёной кожей.
Азарь больше не мог кричать, из его лёгких только раздавались слабые стоны и хрипы.
Члены Синода внимательно следили за пыткой, то и дело что-то записывая на тонких листах пергамента. Между делом они успевали говорить о насущных делах и планах на ближайшее будущее. Главным вопросом, конечно, был – как разбираться с последствиями нападения Безумного рива.
Илия слушал их вполуха и мрачно думал о чём-то своём.
Потянуло приятным запахом жареного мяса.
– Довольно! – приказал голос Синода.
Азаря сняли с решётки и вновь привязали к креслу. Голова безжизненно болталась на груди, руки и ноги висели, как плети. Кажется, ересиарх был без сознания. Его окатили из ведра холодной водой, но это не помогло.
В дело вступили рытники. Они окурили узника травами и несколько раз прошлись острой иглой по одним им ведомым точкам на кончиках пальцев, бороде, носе, межбровье и темени.
Азарь медленно открыл глаза.
– С возвращением! – желчно поздоровался Илия.
Азаря качало, он не проронил ни слова. Затуманенный взгляд смотрел в переносицу преподобного. И было в этом взгляде что-то, что заставило Илию подавиться вином.
Откашлявшись в кулак, голос Синода заговорил.
– Что ж, сударь мой ересиарх, – Илия сплёл пальцы между собой и положил на них голову, – как мы все давно заметили, вы отличаетесь прекрасным лицом. Наверняка в миру у вас не было отбоя от девиц. Что ж, Священный Синод хочет так же отдать дань вашему прекрасному лику и познакомить с нашей «девой». – Илия сделал ударение на слове «нашей».
Ересиарха затолкали в саркофаг в виде женщины. Внутренние стенки «девы» были утыканы шипами разной длины и окружности. Шипы располагались таким образом, чтобы не задеть жизненно важных органов пытуемого, однако причинить максимальные страдания.
Когда закрывалась крышка, изнутри донёсся глухой стон.
Азаря пытали ещё несколько часов. Четыре раза он лишался сознания, и всякий раз рытникам удавалось привести его в чувства, и пытки продолжались. К утру, когда члены Великого Синода окончательно утомились, для Азаря всё закончилось.
Храмовники стали медленно покидать пыточную.
Ересиарх свободно лежал на дыбе без сил.
Когда остались только спекулаторы и Илия, голос Синода потребовал, чтобы их с приговорённым ненадолго оставили наедине. Как только за палачами закрылась дверь, Илия поспешил к ересиарху и убедился, что тот находится без сознания. Тогда он достал из-за пазухи небольшой свёрток и кусочек мела.
Свёрток лёг рядом с Азарем – дожидаться своего часа, а мелом Илия поверх старых символов и гексаграмм принялся чертить новые.
…Когда утреннее солнце оказалось между рассветом и полуднем, рытники выволокли на площадь перед главным храмом обезображенное, почти бесчувственное тело. Его привязали к столбу, установленному здесь ещё в то время, когда только начиналась пытка ересиарха.
Никто не узнал бы в этом искалеченном человеке того заносчивого типа, чьё появление так взволновало всех в Храмовых скалах. Особенно впечатлительных молодых монахинь. Его лицо представляло сплошное кровавое месиво. Остатки одежды пропитались кровью и вместе с коркой и сукровицей прилипли к ранам. Человек не мог стоять из-за переломанных ног и разорванных сухожилий, поэтому его пришлось накрепко привязать к столбу.
С самого появления смертника у столба к лобному месту начал стекаться народ. Одни шли плюнуть ему в глаза и призвать на его голову все муки дедеровой кузницы. Другие шли бросить в проклятого еретика комок грязи или мелкий камень. Иные же просто поглазеть.
К человеку были приставлены двое рытников, в обязанность которым вменялось следить, чтобы храмовники не убили его раньше времени.
Ровно в полдень к народу вышел Илия. Он поднял руки вверх, а потом поклонился.
– Братья и сестры! – разнеслось над лобным местом. – Вчерашний день запомнится нам днём великой скорби! Мы потеряли многих близких, а некоторые даже родных. Ничто и никогда не вернёт нам их, не уймёт горечь утраты! Но мы отнюдь не должны их жалеть! Не смейте этого делать, говорю я вам! Все павшие, без исключения, отныне и присно будут пировать за одним столом с самим Господом в хлябях небесных. Ибо пали они смертью мучеников от руки тьмы! Они не покорились ей, больше того, они отстояли наш с вами Великий Храм! Это на их костях и крови будет стоять и дальше величие единственно истинной веры! Сегодня я объявляю день скорби и поминовения. Но прежде, чем мы смиренно предадимся предстоящим делам; прежде, чем окончательно наденем траур, мы должны закончить одно важное дело! – Илия указал пальцем на ересиарха. – Вы видите его? Видите это существо, которое по недомыслию называлось когда-то человеком? О нет, пусть его бренный облик не обманет слабых духом! Мы должны видеть в нём руку тьмы, что привела сюда – в Великий Храм всех этих богопротивных существ! Он сознался во всех своих злодеяниях и будет сожжён сейчас здесь на ваших глазах. И пусть это очистительное пламя послужит для вас хоть мизерным утешением. Гордитесь, братья, ибо сегодня мы, хоть и уплатив непомерную цену, но избавляем наш Горний от этого величайшего из преступников!
