Павел Александрович Великжанин
Слова встают с бумаги
Слились сердцебиенья в долгом эхе
Лю
Память налью,
Выпью глоток:
Я тебя лю…
Я тебя то…
Был ведь Гель-Гью
Берег крутой?
Я… тебя… лю…
Я… тебя… то!
Всё во хмелю
Фразы простой:
Я тебя лю!
Я тебя то!
…Миг вечно длю
В битве с «Потом».
Я тебя лю!
Я тебя то…
Время-враг – лют
В долгой войне:
Я тебя лю –
Я тебя не…
Капли ловлю:
Был ведь потоп.
Я тебя лю…
Я тебя то…
От счастья
Я сплю, я сплю под стук колес,
Я пуст, как мой стакан,
Но все равно, как верный пес,
Бежит к тебе строка.
К тебе за окнами бегут
Столбы и провода.
Дырявит снов моих лоскут
Полярная звезда.
К тебе гнет ветер грозовой
Дождя диагональ.
Разлука яд пускает свой
По жалу слова «жаль».
А стук колес – как стук сердец,
Что бились в унисон.
В стекло упершийся гордец,
От счастья я спасен.
Как вспышка памяти, гроза
В глаза сквозь веки бьет.
И вся земля бежит назад,
Лишь я один – вперед.
Карма
Началось все в другую эпоху, когда
Преграждая протоки, плотина стыда
Направляла энергию ввысь:
Долгота верхних юбок толкала в поход
Покорителей диких племен и широт,
Чистый лист соблазнял собой кисть.
С полдесятка тому инкарнаций назад
Оперенный ресницами девичий взгляд
Прямо в яблочко глаза попал.
Лукокрылый шепнул: «То, что бьется – разбей!»
И по смазанной огненной кровью резьбе
Ты мне в сердце вкрутила запал.
И от взрыва нельзя ничего уберечь:
Заплетается ватными ножками речь,
Языком семеня из гортани.
Где холодные губы арктических вод
В русский берег впились, там, вмороженный в лед,
Мой кораблик двухпалубный ранен.
Так пристрелкой двоим лишь понятных словес
Незаметно нащупал играющий бес
Каждой фибры невидимый контур.
Словно став намагниченной чуткой стрелой,
На тебе и к тебе я повернут, слепой
Синей птицей летя к горизонту.
Путешествий во времени, правда, пешком
Совершил я с тех пор лет на сорок с вершком,
Обзавелся умом, сединой и брюшком,
День за днем к поминальной шел рюмке;
Но дощатую дверь за собою закрыв,
В путь сансары шагнув, что запутан и крив,
Я твой образ унес, как незримый нарыв,
В перикарда трепещущей сумке.
Раз за разом судьба на молочном листе
Повторяет, зараза, все фабулы те,
И я снова рождаюсь, похож на
Всех, кому сердце в ребра давало пинка,
Словно вышито нитью моей ДНК:
«Есть любовь,
но она
невозможна».
Нота «после»
Мы прячем взгляд, не поднимая
Покрытый пеплом жар сердечный.
Горел в гортани воздух мая,
Но опьянение – не вечно.
На все, что мы писали мелом,
Дожди стряхнули цвет акаций.
Мы повстречались неумело,
Теперь не знаем, как расстаться.
Ответ услышу ли, вопрос ли,
Но время все уже решило.
И ноту «до», и ноту «после»
Сыграли мы с тобой фальшиво…
Срывались с лука стрелы
Срывались с лука радужного стрелы,
Разя в сердца дуплетом все живое,
Веснушками заката запестрели
Барашки, в синеве плывя по двое.
Ложились тени теменем к востоку,
Надеясь, что воскреснут на рассвете,
И месяц, располнев, округло окал,
И нес его слова вслед солнцу ветер.
Струился свет сквозь звездные прорехи
На темно-синих шторах небосклона,
Слились сердцебиенья в долгом эхе,
Друг друга отыскав средь миллионов.
Птенцы рвались разламывать скорлупки,
Испытывать ветрами оперенье,
И самые безумные поступки
Судьбу веков решали за мгновенья.
Между нами
Между нами – дрожащие струны,
Серебристые тонкие нити,
И, услышав мелодию «Лунной»,
Тихо звезды застыли в зените.
Мы с тобою – в глазах друг у друга
Отражения мягкого света,
Мы с тобою – всего лишь два круга,
Образующих эту планету.
Ты смеешься так чисто и звонко,
Что аккордом откликнулось сердце,
Но вокруг настоящее – тонко.
Тишина запирает все дверцы.
Тишина окружает тревогой,
Отнимает у песен их крылья.
В тишине бесконечны дороги,
В тишине безысходны усилья.
Но пока не оборваны струны,
Мы с тобой – половинки Вселенной,
И бессмертные, вечные луны
По сравнению с нами – мгновенны.
На весах
Я проснулся от внезапной тишины.
Темнота мне вдруг ударила в глаза.
И молчали неразгаданные сны,
И дрожала на стекле твоя слеза.
Ожидание качалось на весах,
Растворялся в мокрой каше снежный рис…
Боль рванула мое сердце в небеса,
А слеза твоя – скатилась вниз.
Два в
окзала
Один вокзал – каптером-солнцем
Одет в оранжевый жилет.
Неторопливее эстонцев,
Часы растянуты до лет.
Звенели гонгами колеса.
Нетерпеливо вдаль смотря,
Я привставал немым вопросом:
«Ну, где же поезд твой застрял?»
Другой – молчал, угрюмо ежась,
И ветер дул со всех сторон,
И лиц тоскливая похожесть
Была серее, чем перрон.
Ползли вагоны еле-еле,
Но это даже хорошо:
Колеса жалобно скрипели,
И я с окошком рядом шел.
Одни и те же рельсы, шпалы,
Табло, часы, коробки зданий,
Но очень разные вокзалы
У нас для встреч и для прощаний.
Мне до тебя было десять шагов
Мне до тебя было десять шагов:
Пальцами по телефонной цифири.
То я стрелял в камуфляжных врагов,
То по бакланке на зоне чифирил.
Трясся по вахтам: Хабаровск, Чита,
Водкой крещен да мазутом помазан…
Но до сих пор в голове на черта
Номер держу? Поменялся сто раз он.
Раб немоты телефонной
Трогая мертвую трубку,
Раб немоты телефонной,
Мысленно столько поступков
Я совершил исступленно:
Хлопал воротами рая,
Руку давая подруге,
С мамонта шкуру сдирая,
Хвастался луком упругим,
Бился в смертельном балете
Рыцарем громких девизов…
Но в двадцать первом столетье
Ты нажимаешь на вызов.
Ринулись радиогерцы,
Все захлестнув, как цунами,
Бьется мобильником сердце
В левом нагрудном кармане.
Когда
Когда тебя неловко обнимал,
Еще не зная струнок сокровенных,
Душа твоя была чужой Вселенной,
В которую на час я прилетал.
Когда еще не знал твоих я губ,
Чтоб узнавать их, как сейчас, на ощупь,
Жилось тогда сложней нам или проще –
Ответить до сих пор я не могу.
Когда еще Полярная звезда
Не чувствовала взглядов наших встречи…
Да полно мне! К чему все эти речи?
Не верю я, что жил еще тогда.
Мне кажется, родился я в тот миг,
Когда твое узнал впервые имя.
И время-дождь пусть каплями косыми
Не тронет на асфальте белый лик.
Когда его я мелом рисовал,
Еще не зная струнок сокровенных,
Душа твоя была чужой Вселенной,
Манящей, неизведанной Вселенной,
В которую навек я прилетал.
Открытой двери свет
Домой шагаю. Поздно.
Лишь тень скользит у ног.
Встряхнется сонный воздух,
Почешет мягкий бок.
Ветвями ивы дрогнут
Ресницы тишины,
Но неба плащ застегнут
На пуговку луны.
Опять ни звука в мире,
А в доме – все темно,
И лишь в одной квартире
Неспящее окно.
И на пороге ляжет
Открытой двери свет,
И голос близкий скажет:
«Ну, вот и ты. Привет!».
Маргарита
Это имя не случайно,
Но не каждому открыта
Та булгаковская тайна
В звучном слове Маргарита.
Словно ведьминское зелье
В теплом воздухе разлито:
Первозданное веселье
Овладело Маргаритой.
Черный, белый – грань, как бритва.
Ну их всех! Осталась рыжей.
То ли шабаш, то ль молитва,
Но к чему б я ни был ближе:
К раю, к аду – все равно мне,
И ни в грош сужденья чьи-то.
Я и после смерти вспомню
Это имя – Маргарита!
Ненужное счастье
Сужался свет в дверном проеме,
Сгущалась ночь за гранью стекол,
И тишина стояла в доме,
Лишь кран на кухне еле чмокал,
Да дверь скрипела… На мгновенье
Метнулись тени черной кошкой.
Я про себя считал ступени,
Шаг ускоряя понемножку,
И разрываясь на две части,
Я улыбнулся – чуть натужно:
Могла бы стать моим ты счастьем,
Да только мне оно не нужно.
Счастлив и несчастлив
У затихающего дома
Мы попрощались незаметно,
Как будто не были знакомы
Пять зим. И лишь четыре лета.
Весна сквозь звездные бойницы
Ведет огонь на пораженье,
Но мы с тобой друг другу сниться
Уже не будем, к сожаленью.
Огни в окошках тихо гасли,
Как вымирающее племя,
А я был счастлив и несчастлив,
Причем в одно и то же время.
Багряный лист
Опавший лист был так багрян
И формой так похож на сердце…
Лежал, заброшенный в бурьян…
Игрался ветер хлипкой дверцей,
Через которую когда-то
Давным-давно в мой дом вошла ты.
Царица-ночь
Царица-ночь входила властно
В мой дом средь зарослей осоки,
И скользкий шелк закатом красным
Струился с плеч твоих высоких.
И поцелуи были жарки,
Как языки огня в камине.
Дрожали смутных звезд огарки
И растворялись в небе синем…
С реки ползут ночные тени,
Но нас они не потревожат:
Гремит тамтам сердцебиений,
И в темноте пылает кожа.
Мгновенья замерли навеки,
До междометий сжались фразы…
И лишь рассвет раскроет веки
Стыдливых роз в стеклянной вазе.
Коронары переплетя
В лабиринтах библиотеки
Затеряемся мы с тобой.
В жертву нас принесут ацтеки,
Разукрасив тела резьбой.
Кровь моя и твоя сольется
На священных ножах жрецов.
Мы, обнявшись, летим в колодце,
Где внизу – божества лицо.
Прорастают сердца друг в друга,
Коронары переплетя.
Воздух лег под ступни упруго.
Притяженье забыть – пустяк.
Мы скользим лабиринтом древним,
Где становятся явью сны…
Но манящую книгу-дверь мы
За собою закрыть должны.
Только что-то из прошлых жизней
Будет в нынешней нас хранить,
И от сердца до сердца брызнет
Незаметная глазу нить.
Катамараном
Свою любовь храня упрямо
В ненастьях времени-реки,
Бочком к бочку – катамараном –
Плывут куда-то старики.
Идут, как сросшиеся лодки,
Друг друга за руку держа.
Пускай их путь был не коротким –
Над золотом не властна ржа.
Грустить бы только светлой грустью,
Не торопить бы вечный бег,
И чтоб у всех, пришедших к устью,
Был рядом близкий человек.
Не сломить мою Россию
О трех типах мебели. Иронично-патриотичное
Америка – офисный стул:
Все можно настроить, как нужно,
Нажал на рычаг, повернул…
Удобно, нет спору.… Но скучно.
Европа – старинное кресло:
Местами потерто и тесно,
Но в нем так приятно ютиться,
Дыша ароматом традиций…
Россия – скамейка в саду:
Как сядешь – занозы в заду,
И дует, и жестко, и холодно здесь…
Но только на ней имена наши есть.
От печи начиналась держава российская
От печи начиналась держава российская,
От печи, да не лежа на этой печи:
Что якутский мороз, что нам стужа мансийская –
Рубим избы, печные кладем кирпичи.
Заметают снега поселения русские,
Из сугробов упрямые трубы торчат.
На восток и на север дорожками узкими
Серебрится просторов холодных парча.
Так с природой суровой страна моя спорила:
Месит глину печник – значит, дому почин!
Видно, русской державы течет вся история
Через устье широкое русской печи.
Потихонечку идем
Все летит в лицо метелицей
Снежногривая орда:
Бьет, сечет, сугробом стелется,
Чтоб стреножить навсегда.
Ни дорожки, ни проталины:
То на спуск, то на подъем
Там, где сами протоптали мы,
Потихонечку идем.
Солнце на куполах
В обе стороны – взгляд орла
Охраняет Руси покой.
Льется солнце на купола,
В наши души течет рекой.
С колоколен заутрень звон
От земли в небеса плывет,
И со всех четырех сторон
Православный встает народ.
Для кого-то он, может, груб:
Редко вспомнит молитв слова.
Но что стоят движенья губ,
Если вера в душе мертва?
Иноверцам не строим плах.
Все под Богом… Со всеми Бог…
Отблеск солнца на куполах
В перепутьях земных дорог…
Серый ломоть
Я порой бываю счастлив
Оттого, что небо сине,
Оттого, что всем ненастьям
Не сломить мою Россию,
Оттого, что передюжим,
Улыбаясь терпкой болью,
Оттого, что есть на ужин
Серый ломоть с крупной солью.
Август в Кижах
Над гладью озерной мелькают стрижи,
Ловя уходящее лето.
В воде отражаясь, сияют Кижи
В лучах предосеннего света.
Кресты их похожи на мачты судов,
А парус, невидимый взгляду,
Гудит под напором карельских ветров
И сердцу дарует отраду.
А рядом, на озере, как в старину,
Красивы, стремительно-ходки,
Крутыми бортами ломают волну
Кижанки – онежские лодки.
Тут издавна люди по водам пути
Вершили средь мысов и мелей,
И парус поставить, на веслах грести
Все с самого детства умели.
Тут в каждом селении мастер был свой,
Владевший особым секретом:
Любая их лодка рождалась живой,
Напитанной ветром и светом.
Форштевнем, который по-русски курнос,
Веслом, что в руках узловатых,
И волны, и время пронзая насквозь,
Плывут они в белых закатах.
Утром
Утром к телам возвращаются души,
С неба в жилища летят,
Где миллионы примятых подушек
Наши портреты хранят.
Солнце-котенок с луною играет,
Трогает лапкой незлой.
Город, проснувшись, глаза протирает
Дворницкой шумной метлой.
Мой город
Я вписан в этот город, как строка.
Я – клинопись шагов на тротуарах.
Деревья, до последнего листка,
Хранят меня средь рукописей старых.
Ничто не пропадет и не уйдет,
Но прочитать кто сможет эту книгу?
Чтоб там, где переулка поворот,
Увидеть вдруг житейскую интригу,
Размашистые, четкие шаги,
И детские каракули вприпрыжку,
И чье-то восклицанье «Не беги!»,
И чью-то беспокойную одышку.
Мой город помнит миллионы лиц,
Неровные, запутанные строчки,
Из каменной души не рвет страниц,
И чуть вздыхает у последней точки.
