Павел Александрович Ганжа
Холодное блюдо
– Не-е, – еле слышно прошептал, точнее – прошелестел одними губами Чалдон.
– Тогда тебе? – Пистолет уперся в никитинскую щеку.
Кривой промычал нечто отрицательное.
– Не хочешь? А почему?
Ответа не последовало. Никитин был слишком занят тем, что гипнотизировал величевский указательный палец. Не дай бог, дрогнет.
– У тебя же, типа, все равно башка пустая. Шесть сантиметров кости и пустота. Давай, заполню! Хоть что-то в мозгах останется.
Кривой молчал, словно партизан на допросе в гестапо.
– Отвечай, гнида, башку свинцом нафаршировать?
– Не надо, – выдавил Кривой.
– Почему не надо? Жалко, типа?
Как реагировать на вопиюще риторический вопрос, Кривой не знал и счел за лучшее помалкивать в тряпочку, спрятав глаза от взгляда «бригадира». Вдруг пронесет.
– Вам, суки, что было сказано с телкой делать?! – снова начал распаляться Величев.
Ни Чалдон, ни Кривой высказаться не решились.
– Пасть открой, гнида! – Ствол «беретты» переместился к левому глазу Никитина.
– Пасти девку и, как она появится, сразу звонить тебе, – послушно пробубнил Кривой.
– Я говорил, типа, за ней гнаться, тачку подрезать и полгорода собирать на шоу?
– Нет.
– А на кой вы «Формулу-1» устроили?! Эта коза сейчас в БСМП лежит с переломами, и в такой обертке она мне нужна, как эфиопу лыжи! Почему мне не позвонили?!
– Не успели…
– А хрен отсосать успеете?!
– Серый, ну ты че?..
– Повторяю, зачем вы девку в больницу отправили? Подробно! – Величев чуть опустил пистолет.
– Так вышло, мы ее, в рот-компот, потеряли, а потом хотели догнать и случайно…
– Я не въехал, что значит потеряли?! Вы что, типа, хирурги?! Или боевиков насмотрелись?
– Это… из виду, в смысле… скрылась…
– А она что, ниндзя? Или Дэвид Копперфильд? Как она могла из виду скрыться, если вы возле подъезда торчали?
– Это, в рот-компот… – Кривой беспомощно глянул в сторону Чалдона, ожидая поддержки, но тот увлеченно разглядывал собственную обувь. Тогда Никитин обреченно выдохнул: – Отлучились… ненадолго.
– Что-о?!
На Кривого напал ступор. Он хотел объясниться, в доступных и мягких выражениях описать причины отлучки, попенять на собственную нестабильную психику, попросить прощения, но гортань прилипла к небу, и из глотки не выдавилось ни одного звука.
– Я, типа, русским языком велел у подъезда безвылазно дежурить! И куда же, интересно, вас понесло?
Кадык Кривого судорожно дергался, однако звук по-прежнему отсутствовал.
Серега перенес внимание на Чалдона:
– Так куда отлучались? И зачем?
Тот не успел ничего ответить, как глотка Никитина издала предательский хрип:
– Пива…
– Отлить приспичило… – попытался исправить положение нехитрой ложью Чалдон, но Велик его оборвал:
– Заткнись!
– Серега, правда приспичило.
– Что ты мне мозги трахаешь! Кому приспичило?! Тебе? Или обоим сразу?! Или ты этому обмылку член держал?!
Чалдон мгновенно умолк.
– Так что там с пивом? – ласково, почти нежно переспросил Величев у Никитина. – Что пили?
– «П-паулайнер».
– Сибариты, мать вашу! – непонятно выругался «бригадир» и резко взмахнул кулаком.
– Н-на!
Черная рукоять пистолета обрушилась на правую сторону лица Никитина. Он охнул и схватился за щеку.
– Я тебе сейчас, сука, симметрию наводить буду! – мягко пообещал Величев и рявкнул: – Руки по швам, гниль!
Длань Кривого рефлекторно дернулась и опустилась.
«Слава богу, что я не бухой! Сунул бы ответку, и прощайте, пацаны. Маслина в башке, и цветы на могиле!» – обнаружил ложку меда в бочке дегтя подвергаемый экзекуции «бык». Второй удар, уже не железным корпусом «беретты», а просто кулаком в челюсть, свалил Никитина с ног. На зубах что-то захрустело, под языком хлюпнула солоноватая лужица, а губы налились спелыми, готовыми лопнуть сливами.
– Вставай, обмылок, – склонился над поверженным корешем «бригадир» и для убедительности врезал носком туфли по ребрам.
Не убедил. Никитин ухнул обиженным на судьбу филином и свернулся улиточной раковиной.
– Вставай, я кому сказал! – Произведение итальянских обувных мастеров снова соприкоснулось с ребрами Кривого. Удар, еще удар. Величев вошел в раж и начал месить ногами тело проштрафившегося «быка». Месил азартно, с упоением, любой пекарь с удовольствием записался бы на курсы повышения квалификации к такому специалисту «по тесту». Кривой сокрушенно крякал, вздрагивал, прикрывая руками голову, и поползновений подняться не предпринимал.
Пара особенно удачных ударов прошила мышечный корсет Никитина, и в районе его правого бока ощутимо хрустнуло. Гораздо громче, чем на зубах. Кривой не выдержал и застонал, после чего крышу у Велика сорвало окончательно. Он принялся прыгать на туше подчиненного, как на батуте, изрыгая совершенно нечленораздельные звуки, в которых лишь опытный лингвист сумел бы распознать угрозы и непарламентские выражения.
– Серега, хватит! – На величевское плечо легла толстая лохматая лапа, принадлежавшая закадычному дружку и собутыльнику Митяю. – Забьешь же придурка.
Велик стремительно развернулся и приставил пистолет ко лбу самозваного миротворца.
– Серый, ты что? – Митяй попятился. – Не дури.
Рука дрогнула, и «беретта» медленно поползла вниз.
– Довели, блин, уроды… – Величев тяжело выдохнул, сунул пушку в подмышечную кобуру. – Прости, брат!
– Да ладно.
– Штаны-то сухие? – скривил непослушные губы в подобии улыбки «бригадир».
– Вроде… хотя ты зыркнул так, что чуть в окно не выпрыгнул, – хохотнул Митяй.
Кафе ожило. Словно на видеомагнитофоне отменили команду «пауза», включился звук, задвигались люди, загомонили. Во время экзекуции все находящиеся здесь безмолвствовали, стараясь не то что не говорить и не шуметь – не дышать. Дабы не попасть под прицел безумного взгляда «бригадира». Парни в кафе собрались не робкого десятка, те же Гвоздь или Ростов не одну душу упокоили и перевидали много чего, но с Величевым в подобном состоянии предпочитали не связываться. Слишком непредсказуемым характером он славился. И попытка вмешаться в экзекуцию грозила крупными неприятностями. Не сразу пристрелит, так обиду затаит и потом припомнит.
«Торпеды» невольно вспоминали судьбу несчастного Лехи Валета. Тот с каких-то кренделей начал необдуманно перечить Велику, в драку полез, благо лось здоровенный, а спустя два дня исчез. Весной же распухший труп Валета с проломленным черепом обнаружили на берегу. Вот и думай, лезть или не лезть. Естественно, «бригадир» тоже не бессмертный, можно и на перо посадить, но за его спиной маячит фигура почти всемогущего Тумана, который доберется до виновника в любой точке земного шара. Поэтому каждый из быков прикинулся ветошью. Лучше не возникать.
На сей раз пронесло, обошлось без смертоубийства и серьезного кровопролития, если не считать таковым багряно-красные потеки на расплющенной физиономии Кривого.
– Уберите это туловище. – Величев брезгливо ткнул туфлей распластанную человекообразную массу.
Пацаны подсуетились, споро собрали в кучу и вынесли слабо постанывающий фарш из питейного заведения на свежий воздух, где загрузили в джип и увезли. Вроде как для оказания медицинской помощи. Хотя на самом деле, под шумок, под тем соусом, что пострадавшего к фельдшеру требуется доставить, пара наиболее предусмотрительных гренадеров – Химик и Гвоздь – попросту слиняла. Мало ли что взбредет в голову атаману, ведь разбор с Чалдоном не завершен.
После выноса тела Величев вновь обратил внимание на второго участника злополучного преследования:
– Ладно, Кривой, недоумок, его вниз башкой в роддоме роняли, но ты чем думал? На кой ляд вы за пивом поперлись?
– Андрюха сорвался. Ты же его знаешь, он на одном месте сидеть долго не может. – Чалдон решил не кривить душой и не выгораживать товарища, не ровен час, самого так огородят и землицей сверху присыплют. – Пристал, как репей: «поехали да поехали»… Грозился лобешником панель разнести, если полчаса в машине просидит. А я отлить хотел, вот и… получилось. Нас всего минут десять не было, а телка на тачке приехала.
– Сидеть не может, в натуре – ляжет! – мрачно пообещал Величев, вполне в духе кладбищенских опасений Чалдона. – Что же вы, ублюдки, наделали, такую тему накрыли! Надо было мне кого посмышленее послать, того же Химика. И как мне теперь перед «папой» отмазываться?
Ничего не ответил Чалдон, только поник плечами. Демонстративно, чтобы бригадир видел неподдельное раскаяние.
– Одно утешает: если меня на куски рвать будут, вас, в натуре, на гуляш пустят.
Чалдон покорно вздохнул, конклюдентно выражая согласие с любым наказанием. Величев оглядел его согбенную фигуру и обреченно махнул рукой:
– Вали отсюда, пока я добрый.
Испарение попавшей на раскаленную поверхность утюга капли воды занимает гораздо больше времени, чем потребовалось Чалдону, чтобы исчезнуть из «Королевской охоты». Серега сел за столик, наполнил звенящую пустоту рюмки прозрачной сорокаградусной жидкостью и опрокинул хрустальную тару в рот. Дабы заполнить или хотя бы разбавить ледяную пустоту в душе. Зажевал дозу крепеньким пупырчатым огурчиком. Зажевал механически, без обычного удовольствия, словно выполняя обязательную нудную процедуру, вроде ежедневного бритья или чистки обуви. Оглядел кафе остекленевшим взглядом, пробежав глазами по стенам, увешанным оленьими и волчьими головами, заячьими и глухариными чучелами, по добротным дубовым столам, по тяжелым стульям с затейливой резьбой на спинках, по украшенной бронзовым медведем стойке бара. Прислушался к тому, что происходит внутри, помолчал и выдохнул в сторону примостившегося рядом Митяя:
– Заводи мерина.
– Домой?
– Размечтался! На именины.
– Куда?
– К шефу. Сношать меня там будут! – Величев схватил друга за ворот рубахи, притянул к себе и процедил: – Сно-о-шать! Понял! А может, и тебе заодно перепадет. Так что бери вазелин.
Глава 3
Бездонное кресло в кабинете Туманова с каждой новой выволочкой все больше приобретало в глазах Величева статус аналога скамьи подсудимых. Если усадили в мягкое ложе, значит, жестко стелить будут. Хотя сегодня обошлось без ора, угроз и оскорблений. После того как Серега в ответ на вопрос о результатах порученной миссии покаялся в полном провале и вывалил на Туманова кучу оправданий и объяснений, справедливости ради, жалких и неконструктивных, его по столу мордой не размазали. И не стали плевался в лицо красочными характеристиками, однозначно раскрывающими уровень умственной неполноценности Величева и его «торпед». Алексей Михайлович воспринял известие о неудаче в духе своего исторического тезки из правящего дома Романовых, который был известен необычной для царей кротостью и заслуженно получил прозвище Тишайший. Лишь слегка попенял:
– Что же ты облажался? Я на тебя надеялся, серьезное дело поручил, а ты?..
– Алексей Михайлович, виноват! Не уследил, подвели, уроды.
– Не скули. Обгадился, так не ищи крайних, – мягко укорил «бригадира» Туманов.
– Может, поправить дело? Наташу эту из больницы того?..
– Чего того?
– Типа, выкрасть… или там порешить? А перо рядом положить?
– Я тебя самого за такие идеи скоро положу. В отдельную квартиру. – Голос Туманова не повысился ни на йоту, но по спине Величева побежали мурашки. Крупные, размером с муху. В нижней части живота возникла сосущая пустота, а конечности стали непослушными. Ватными. И все от спокойного, невозмутимого тона. Лучше бы Туманов визжал от злости и «бригадирское» рыло кулаками разравнивал; сбросил бы пар, глядишь, и полегчало бы. Как Велик на Кривом, сплясал румбу и простил. Почти. А то, не приведи бог, разочаруется окончательно шеф в Сереге и выпишет «увольнительную». Синяки, шишки, уязвленное самолюбие и даже сломанные ребра пережить можно, а вот «увольнение» или прописку «в отдельной квартире» – едва ли. Знаем мы эти отдельные апартаменты: из натурального дерева, размером метр на два и на изрядной глубине.
– Шеф, я искуплю!
– Искупишь, куда денешься, – согласился Алексей Михайлович. – Ножик-то хоть не потерял?
– Да вы что?!
– И на том спасибо. Последнее китайское тебе, еще раз накосячишь – до свидания! Исправлять косяк сам будешь. Поскольку пятница на носу, и Паровоз уже на чемоданах, времени мало. Такой шанс больше не появится, надо раньше управиться. – Туманов замолчал, подошел к окну, оперся кулаками о подоконник и уставился в застекольное пространство.
«Странный он какой-то сегодня, – удивился Величев и сам же себя одернул: – И хорошо, а не то…».
Нафантазировать кошмарные варианты «а не то» не успел – Туманов оторвался от красот «застеколья» и повернулся к «бригадиру»:
– Тема с Наташей отпадает. Окончательно. Перо придется использовать для другого… объекта. Сейчас я одного человека приглашу, ты его не знаешь, он на меня недавно работает, познакомишься. И поступишь в его распоряжение. Будешь слушаться его как… меня. Понял?
– Да.
Туманов плюхнулся на собственное кресло во главе необъятного – практически генеральского – стола и ткнул пальцем кнопку телефона.
– Костя, найди Гареева, пусть ко мне поднимется.
Едва Туманов отпустил клавишу, в приемной послышалось невнятное бормотание, и буквально через десяток секунд на пороге нарисовался мрачного вида долговязый худосочный тип в потрепанных джинсах и мятой футболке, из которой руки торчали… штакетинами. Тип был похож на детский рисунок в духе: «палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек». Только вместо огуречка прообразом его тела, должно быть, являлось нечто менее округлое и более вытянутое – стручок, например.
Из-за острого плеча долговязого высовывалась довольная рожа Кости Масальского.
– Привел.
– Исчезни!
Масальский исполнил приказание, тихонько прикрыв двери.
– Знакомьтесь.
– Александр, можно просто Саша, – выдвинул правую штакетину вперед долговязый.
– Серега, – стиснул предложенную узкую ладонь Величев, чудом приподнявшись над коварным креслом.
«Просто Саша» с непроницаемым лицом кивнул, разорвал рукопожатие и уселся напротив. В кресло гораздо более жесткое и удобное.
– Саша – спец по слежке и оперативной работе, – пояснил Туманов. – А ты у нас… – Шеф воззрился на Величева. – Собаку съел на операциях… хм… деликатного характера, правильно? Значит, общий язык найдете, сработаетесь.
И Саша и Величев согласно кивнули. А куда деваться?
– Биографические справки давать не буду, сами перетрете. Учти!.. – Толстый волосатый палец Тумана пистолетным стволом уставился на Велика. – Саша опером в райотделе и в главке десять лет отпахал, поэтому ты без вывертов! Амбиции можешь засунуть, сам знаешь куда. Саша сказал – ты сделал, усек?
Голова Велика вновь мотнулась вниз-вверх. Как у китайского болванчика. «Вот сука, под мента меня положил! Дожили, Серега Величев у мусора на побегушках», – в груди закипела обида, но наружу не прорвалась. Только лицо чуть заметно скривилось, приобретя весьма кислое выражение. Ничего, потом сочтемся, если карта выпадет.
– Теперь о деле: работаете по Наташиному дружку. С ним не срастется – тогда подойдет любой лох, лишь бы с Паровозом где-нибудь когда-нибудь пересекался. Главное, чтобы перо до пятницы в ход пошло и всплыло под вспышки фотокамер. Детали разработаете и обсудите самостоятельно, у меня и без того голова болит. Вопросы есть? Нет! Все, валите!
Инструктируемые встали, вернее, Гареев поднялся сразу, а Величев принялся совершать сложные телодвижения, чтобы вывалиться из бездонного кресла. Где-то в конце процесса, когда Серега уже почти принял вертикальное положение, Туманов приголубил его добрым прощальным напутствием:
– Помни, последнее китайское!
Пока они спускались с Гареевым по лестнице, расплавленные от злости мозги Величева посетила одна интересная идея. Как совместить полезное с приятным. Он преодолел острый сиюминутный позыв перебросить долговязого Сашу через перила, чтобы тот рухнул вниз головой, расплескав ошметки окровавленной плоти по стенам, попутно задавил желание отвесить худосочной костлявой заднице полновесный пинок и довольно миролюбиво спросил:
– Слышь, если хахаля не отыщем, кого, типа, на перо поставим? Шеф что-нибудь приказывал?
– Нет. А что?
– Да так, есть пара кандидатур на примете…
* * *
Сквознячок свободно гулял по салону, струился по лицу, взъерошивал волосы, шелестел документами и изредка – когда автомобиль увеличивал скорость на поворотах – хулиганил, разбрасывая по заднему сиденью разнообразные бумажки и даже кидая их на пол. Такое вопиющее безобразие Стрельцов сносил терпеливо – на стоянке смиренно поднимал и раскладывал документы по файловым папкам, вытаскивал из-под сидений бумажный мусор. И едва садился за руль и трогался с места, снова опускал стекло в автомобиле. Ради того, чтобы чувствовать кожей прохладное дыхание ветра.
Окружающие считали это глупой прихотью, заскоком, но услугами автомобильного климат-контроля Артем практически не пользовался. Несмотря ни на какую жару. Считая дыхание кондиционера мертвым, Стрельцов позволял дуть в лицо только ветру. Хотя назвать животворным поток городского воздуха, пропитанный «чудными» индустриальными ароматами и вредными веществами, не рискнул бы и самый завзятый фанат урбанизации. Однако Артема бесчисленные пугала нарушенной экологии не впечатляли, и кондиционеру он предпочитал ветерок, пусть с химическими добавками из заводских труб и примесями выхлопных газов. Все бы ничего, но вкупе с дурацкой привычкой складировать документы на заднем сиденье, а не аккуратно укладывать их в портфель, как рекомендовал Райхман, опускание стекла приводило к вышеописанным безобразиям.
Сегодня посторонние ароматы обонятельные рецепторы не перегружали, ветерок был почти по-настоящему свежим. Невзирая на то, что осадков – наперекор народному фольклору про четверговые дождики и прогнозу Гидрометцентра – не предвиделось. Ясное безоблачное небо просто кричало, что метеорологам верить нельзя. А о том, что неделя доползла до отметки «четверг», Артем старался не думать. Четверг – рыбный день в советских столовых. Не вспоминать же про завтрашнюю пятницу, на которую назначен час икс, время принятия решения.
Завтра будет… завтра. И если есть возможность отложить переживания по поводу несостоявшейся сделки и изменения отношений с друзьями-компаньонами на сутки, почему бы так и не поступить? Конечно, периодически внутренний голос будет грызть печень и капать на мозги, но мытарить себя в полный рост Артем начнет только завтра. А сейчас он заберет Настю из дома, и они поедут отмечать… хороший день. Или по городу погуляют. Есть еще варианты: в кино заглянуть или в клуб. Хотя летом в клуб – неактуально. Утром, по крайней мере, договаривались просто прогуляться, шашлыка поесть.
Узкий стояночный карман перед подъездом, где Стрельцов обычно парковал свой экипаж, заняли два здоровенных тонированных джипа, один серебристый, второй черный. Создавалось впечатление, что джипы не парковали, а специально расставили так, чтобы больше рядом никто не поместился. Поэтому Артему пришлось заезжать на поросший чахлой травой газон и оставлять машину там. Предварительно высказавшись по поводу скудоумных хозяев жизни и их крупногабаритных сараев.
Через полчаса супруги Стрельцовы вышли из дома, сели в автомобиль и поехали в кафе. Ни Настя, ни Артем не обратили внимания, что оба джипа синхронно ожили и их громадные туши двинулись вслед за их машиной…
В кафе Стрельцовы посидели нормально. Вкусно, комфортно, душевно. Глава семейства даже слишком душевно.
Внутренний голос, вопреки ожиданиям, вопил чрезмерно громко и чересчур усердно терзал печень, поэтому Артему приходилось вопли заглушать, а печень, соответственно, лечить. И то и другое – посредством водочки. Услышал стенания внутреннего голоса – хлоп рюмашку. Почувствовал «угрызения» печени – залил ее стопариком. В неравной борьбе с внутренним голосом Стрельцов одержал победу, но заплатил за нее прилично. Счет потянул на пять тысяч.
Настя, по понятным причинам воздерживающаяся от употребления алкоголя, несколько раз полушутя требовала прекратить чрезмерно частое опрокидывание тары, но поскольку Артем вел себя в целом адекватно – веселился, иронизировал, признаков депрессии не выказывал – отстала. Ну, хочет муж выпить, не выворачивать же ему руки. Меру знает, набраться не должен. И все же Артем набрался. Долечился и доглушился. Не до поросячьего визга, конечно, и не до мартышкиных ужимок, но изрядно. Земля уже покачивалась, словно опущенный на морскую гладь надувной матрац, и «соображалка» работала со скрипом. Ощутимо слышным. Даже подсчет чаевых официанту вызвал определенные затруднения. Чтобы их устранить Стрельцов встряхнул мозги еще одной рюмашкой. В результате возлияний из-за столика Артем выбирался подчеркнуто осторожно, подражая действиям обколотого успокоительным слона в посудной лавке, при этом опираясь на супругу и стараясь не мотать головой.
Любой кивок мог вызвать сотрясение. И не той части тела, в которую, по меткому заявлению одного маститого боксера, едят, а матушки-земли. Слишком активно она покачивалась. В проветриваемом «чертовыми» кондиционерами помещении кафе еще терпимо, но «на воздухе», куда Артем еле выбрался при помощи супруги, почва распоясалась окончательно. Она то лихорадочно тряслась, то подпрыгивала, то плясала, слава богу, что не гопака и не камаринского, а нечто более интеллигентное.
Вечерняя прохлада не освежила. И не протрезвила. Затуманенного алкоголем сознания Стрельцова данное нехитрое умозаключение достигло. Он высказался насчет подлых рестораторов, которые добавляют в водку честным гражданам разную дрянь, не иначе химию, от чего означенные честные граждане плохо держатся на ногах. Брякнул и тут же понял, что спорол чушь. Откуда-то издалека, словно из-за перегородки, донесся переливчатый смех Насти.
– Ох, ты и набрался!
– Ничего я не наб-р-рался! – попробовал возразить Артем и сам ужаснулся. Тому, насколько он пьян. И чем дальше, тем сильнее его разбирает. Уже и взгляд удавалось с превеликим трудом сосредоточить на каком-либо предмете.
Что за водку черти подают?!
По итогам короткого импровизированного совещания семейный совет определил, что за руль сядет Настя, а Артема транспортируют в качестве ценного груза. Иначе они до дома вряд ли доберутся, а если и доберутся, то очень нескоро. И тогда не выгулянная на ночь Чапа им такой привет в прихожей оставит, что впору лопатой разбрасывать.
Дальнейшее Стрельцов помнил обрывочно. Куски калейдоскопа: он садится на пассажирское сиденье, подталкиваемый в спину супругой и настаивающий на том, чтобы его «не кантовали, поскольку он груз действительно ценный, хрупкий и бьющийся»; по бокам мелькают всполохи неоновой рекламы и огоньки окон; вот они тормозят у какого-то магазина, куда ни кинь взор, тянутся ряды бутылок, банок, разноцветных пакетов и жестянок; подъезжают к родному дому, выходят из машины, а кое-кто вываливается мешком с картошкой, и навстречу прет незнакомый мордастый мужик. И все.
Затем наступила темнота.
* * *
Боль. Она растеклась по телу. Распространилась. Во вселенной не существовало ничего, кроме боли. Только темнота и боль. Вечные основы вселенной. Затем боль стала истончаться. Не уменьшаться, а именно истончаться, делиться, из одной огромной глыбы превращаться во множество мелких камушков. Камушков, которые невыносимо громко стучали по темени. По обнаженному, беззащитному мозгу.
Тук-тук-тук.
Стук разносился грохотом по черепной коробке, отдаваясь эхом в ушах. Темнота тоже истончалась. Коготки света царапали веки. Стрельцов понял, что уже ощущает собственное тело, но великой радости это не принесло. Океан боли расплескался морями, озерами и прочими водоемами. Теперь он ощущал чудовищный дискомфорт в разных местах. То в голову боль пронзит, то приступ тошноты к горлу подкатит, то веки заломит так, будто они состоят лишь из нервных волокон. Еще почему-то ныла спина, правая скула и запястья.
Артем попытался собраться с силами и мыслями – получилось не очень. Особенно с мыслями. В голове можно было бешбармак готовить, настолько она напоминала пустое железное ведро – внутри один грохот. Сил тоже не хватало, и шевелиться не то что не хотелось – казалось, при любом движении тело просто разорвется от боли. В воспаленных мозгах родилась первая связная идея – для затравки открыть глаза.
Попробовал. Тяжелые створки век медленно поползли вверх, сетчатку ожгло светом. Когда глаза привыкли к колющей остроте освещения, выяснилось, что с ориентировкой на местности дело обстоит не ахти. Видимость ограничена, осмотреться – никакой возможности. Все поле стрельцовского зрения занимал кусок, простите за скудость слога, пола, покрытый «чудным» – в светло-бежевую крапинку – дырявым линолеумом. А разглядывать этот дивный пейзаж приходится по той простой причине, что Артем лежит мордой вниз.
Мозги постепенно заработали, вернулась способность делать примитивные умозаключения. Не минуло и столетия, как Стрельцов догадался, что лежит тут давно, поскольку правая сторона лица, которая и покоится на полу, частично онемела, частично ноет. Рисунок на линолеуме был Артему незнаком, отчего явно напрашивался вывод, что он не дома и не в гостях у родственников или близких друзей. Хотя качество напольного покрытия и его расцветку во всех «дружественных» квартирах Стрельцов, естественно, не помнил, но твердо знал, что подобной дешевой безвкусицей уважающий себя хозяин портить жилище не станет. Разве что человек «опустившийся» или к интерьеру собственного гнезда безразличный настолько, что ленится залатать режущие глаз дыры. Если память не подводила, ранее один довольно успешный предприниматель шатаниями по берлогам опустившихся граждан не увлекался. Среди знакомых пофигисты, которым до фонаря, как выглядит их жилье, тоже не водились. Есть от чего прийти в недоумение. И кое-кто в него бы пришел, если бы орган, ответственный за мыслительную деятельность, функционировал в нормальном режиме. А так Артем тупо смотрел на линолеум и хлопал «портьерами» полегчавших век. Попутно наслаждаясь яркой палитрой болевых ощущений.
Разглядывание однотипного пейзажа быстро наскучило. Артем приподнял голову, но ситуацию действие прояснило мало. Разве что над напольным натюрмортом обнаружились ровные прямоугольники досок, составляющие видимую часть стены.
Ничего себе, хижина дяди Тома! Как ни заторможен и не задавлен болью был Стрельцов, он ошалел. Или, если хотите, ошалел окончательно, принимая во внимание не совсем адекватное похмельное состояние. До такой степени, что невольно расслабил мышцы шеи и чувствительно приложился и без того ноющей скулой к полу. Это куда его занесло? Во дворец с деревянными стенами и рваным линолеумным полом? И в каких домах подобные пикантные интерьеры водятся? Просто текст песни Высоцкого: «…Ой, где был я вчера, не найду, хоть убей, помню только лишь стены с обоями…»
И что же было вчера?! Клавку с подружкой сценарий, кажется, не предусматривал, поцелуи на кухне – тоже. Или?.. Настя была, точно. И где она, кстати?
Вопросы возникали из пустоты, роились пчелами, назойливо жужжали и оставались без ответов. Взывания к памяти не приносили результата, она зияла сплошными лакунами в области касающегося вчерашнего. Или позавчерашнего. Последнее более-менее отчетливое воспоминание было связано с посещением кафе. Там Артем набрался, потом вроде бы они сели в машину. Или нет? Еще мелькала перед внутренним взором какая-то наглая харя, словно срисованная с второсортного и не очень положительного кинематографического персонажа из фильмов эпохи застоя, нечто а-ля молодой Михаил Кокшенов, но это уже полный декаданс.
От активизации умственной деятельности голова затрещала еще сильнее. Изнасиловав несчастные мозги, если аморфный, неприспособленный к мыслительной деятельности и пропитанный алкоголем студень можно так назвать, вдоль и поперек, Стрельцов сообразил, что, валяясь на полу и разглядывая щели на стенах и дыры на линолеуме, он во времени и пространстве не сориентируется. Да и не факт, что вспомнит нечто существенное.
Надо вставать, как ни крути. Абстрагироваться от приступов боли, сотрясающих тело, и подниматься. Артем сконцентрировался, напряг волю и вялые мышцы и потянулся вверх, опираясь… нет, ни на что не опираясь. Для принятия вертикального положения рефлекс требовал помощи рук, однако ее не последовало. Вместо того чтобы облокотиться на руки и встать, Стрельцов совершил странное извивающееся движение, похожее на змеиное. Так вот почему у него ноют запястья! Руки находились за спиной, и опереться на них сумел бы разве что акробат, работающий в жанре «каучук». Артем акробатикой никогда не увлекался, поэтому сподобился изобразить лишь жалкое подобие змеиного танца. Но Стрельцову было не до жалости. Он не владел руками! Его парализовало? Или он связан?
Мгновенно зародившийся ужас заставил позабыть про боль, про похмелье, про незнакомый пол, вообще про все на свете. Только бы не парализовало! От одной мысли, что он проведет остаток жизни в инвалидной коляске и за ним будут ухаживать, помогать одеваться, подниматься по лестницам или спускать штаны для отправления естественных нужд, Артема едва не вырвало. Вознося невразумительные молитвы небесам и потея от дурных предчувствий, он попробовал пошевелить пальцами.
Почувствовал!!! Слабо, но никаких сомнений – пальцы шевелятся, наверное, просто затекли, онемели от долгого возлежания. Стрельцов принялся лихорадочно разминать их, сжимать и разжимать. Постепенно кровообращение восстанавливалось, к коже на ладонях и пальцах возвращались осязательные способности. Когда после пары десятков упражнений для кистей рук без эспандера прикосновения пальцев друг к другу стали вполне ощутимыми, Артем нащупал веревочные узлы на запястьях и понял, что связан. И искренне обрадовался – слава богу, дело не в парализации.
Несколько минут протекли в размышлениях на скорбные темы. К ранее существующим безответным вопросам добавились поистине гамлетовские. Типа: кто и почему меня связал? и как я докатился до жизни такой? И вразумительных объяснений своего незавидного положения Артем придумать не сумел. Попутно выяснилось, что ноги тоже не совсем свободны, но неведомый супостат связать их крепко не удосужился – оставил определенный люфт между икрами. Да и колени сгибались, правда, лишь попарно. И Стрельцов предпринял еще одно поползновение встать и осмотреться. Поползновение, в прямом смысле слова – без помощи рук.
Удалось. С третьего раза. И то не полностью – не на ноги, в привычном понимании, а на колени. Но и этого хватило. Голова закружилась, и снова замутило. Надо думать, не от высоты, а по причине похмельного синдрома, который ненадолго отодвигался на второй план.
Открывшееся с «новой высоты» зрелище не вдохновляло. К ранее изученному до дыр «крапчатому» линолеуму и деревянным доскам на стене добавилась соответствующая по убогости обстановка: две железные панцирные кровати, ветхий деревянный стол, заставленный разнокалиберной посудой, в основном – кастрюлями, кондовая деревянная тумбочка неизвестного происхождения и непонятного назначения, притулившаяся у обитой кусками войлока двери. Одна из кроватей прогибалась под весом беспорядочно наваленного на нее хлама, по большей части – макулатурно-тряпичного. Вторая, расположившаяся под единственным в помещении узким окном с запыленными стеклами и ситцевой занавесочкой в стиле «ох, моя деревня!», напротив, красовалась обнаженной сеткой. Низкий деревянный потолок, из которого вырастал шнур провода с загаженным мухами патроном электрической лампочки, полуразвалившийся ящик с металлическим хламом и брошенный у порога домотканый круглый коврик дополняли картину. Из ряда вон выбивался довольно приличный – не перекосившийся и не облезлый – шкаф, украшенный резьбой и массивной фурнитурой. Шкаф, на первый взгляд, даже претендовал на статус подлинного, а не мнимого антиквариата. Артем явно находился на какой-то даче. Не самой богатой.