Оуэн Кинг
Куратор
А что в этом большом доме?
Но, свернув на улицу Малого Наследия, они увидели, что здание Общества сгорело.
Невозможно было понять, случайность или поджог стали тому причиной: отступая, лейб-гвардия и часть полиции, оставшиеся верными Короне, поджигали все без разбора. Временное правительство только начинало описывать нанесенный городу ущерб. Однако улица Малого Наследия отнюдь не являлась торной, поэтому причиной несчастья могла быть и опрокинутая свеча, и искра из камина. Лейтенант растолковывал Ди все эти очевидные вещи, пока они оглядывали руины, стоя на тротуаре.
Соседние дома остались неповрежденными. Эффект получался как от гнилого зуба в ослепительной улыбке.
Ди прошлась по дорожке до самых тополей у бывшего крыльца. Красную дверь, которую она запомнила с детства, взрывом сорвало с петель, и теперь она косо торчала из газона, глубоко уйдя углом в землю. Крыша обрушилась. Через дверной проем внутри виднелись груды обгорелых досок, кирпичей и черепицы. Сквозь резкий запах гари пробивалась глубокая кислая земляная нота, будто пламя жарило столь нестерпимо, что горела даже земля. От закопченного остова до сих пор исходило слабое тепло, а над останками дома колыхалась черная дымка из мельчайших частиц пепла.
Не успев начаться, план, в который Ди никогда не позволяла себе до конца поверить – что она найдет в Обществе какие-нибудь записи о своем брате или доказательства важности его последних слов, разваливался на глазах. Модель галактики с солнцем и планетами обратилась в пепел; от письменного стола, за которым что-то чертила дама в шляпе, остались одни угли; место, где дремал у очага веселый джентльмен, завалило обломками. Большой зал канул в небытие вместе с особняком и Амброузом.
Но Ди не могла позволить себе роскошь огорчаться – только не в ее положении. Можно хранить в памяти вид парадных залов и воспоминания о мертвых братьях, но если ты сама зарабатываешь себе на хлеб, у тебя вся жизнь в движении. Ты всегда идешь вперед, если, конечно, хочешь выжить.
– Дора, – ее лейтенант подошел и встал рядом, – ты в порядке?
Ди взяла его под руку, и они вернулись к тротуару.
– В порядке. Надеюсь, при пожаре никто не пострадал.
– Ду́хи точно не пострадали, – сострил Роберт. – В этом мы можем быть уверены.
У Ди сложилось стойкое ощущение, что Общество психейных исследований имело мало общего с ду́хами и привидениями, но она не стала спорить. Правду говоря, она никогда не понимала, чем конкретно занимается Общество, и знала только, что посвященные проводили здесь некие исследования и эксперименты и что Амброуз, пусть и недолго, был одним из неофитов.
– Это большое утешение, лейтенант. Я об этом не подумала. Быть ду́хом – не самое веселое занятие, но хоть не грозит обратиться в пепел. – После учреждения волонтерского корпуса Ди обращалась к Роберту по званию.
Для его приятелей, молодых революционеров из университета, Ди была лишь тихой маленькой горняшкой, которую ловкач Бобби взял себе в любовницы, незаметной тенью в сером платьице и чепчике. Никто не догадывался, что́ на самом деле происходило между ней и «ее лейтенантом». Неведение приятелей добавляло для Роберта остроты в отношения, о чем Ди прекрасно знала.
Роберт сказал:
– Будь даже ду́хи уязвимы для огня, они улетучились бы при первых клубах дыма – ведь привидения умеют проходить сквозь стены и окна, просачиваться под дверьми или втягиваться сквозь почтовые щели – как письма, только наоборот. Это уж каждый дух сам выбирает.
– Где ты всего этого наслушался?
– От няньки.
– Она у тебя что, попивала?
– Да. И я ее очень любил.
Ди сказала – это все неважно, просто ей очень нравился особняк, вот и все. Ей не хотелось пускаться в объяснения про Амброуза или свою семью: без этого с Робертом было проще. Роберту она нравилась такой, какой он ее считал.
– Я понимаю, тебе хотелось внести свою лепту в общее дело, Дора, но есть много других мест, где нужен пригляд. Мы еще даже до хороших музеев не дошли.
Они вернулись к началу улицы Малого Наследия. Угловому зданию – огромной бетонной коробке с фундаментом из рябых каменных блоков – словно было тесно на занимаемом месте. Роберт показал направо, к северу от Лигейт, мимо посольства важнейшего союзника свергнутого правительства:
– Идем на улицу Большого Наследия, и я обещаю, мы отыщем для тебя… – Он замолчал, окинув взглядом бетонную громадину рядом. – Погоди-ка, а что в этом большом доме?
Сейчас кое-что произойдет
Много лет назад к ним на улице привязались мальчишки. Восьмилетняя Ди шла с братом, а незнакомые мальчишки болтались возле аптеки. Одетые в синюю школьную форму и фуражки, на вид они были помладше Амброуза, которому уже сравнялось пятнадцать – почти взрослый. Брат держал Ди за влажную ручонку, а другой рукой она бережно поддерживала свою спящую куклу.
– О, дорогая, какая у тебя прелестная крошка! – кривляясь, протянул один из мальчишек, с очень светлыми волосами. Из жилетного кармана у него, как у взрослого, свисала золотая цепочка карманных часов. В витрине аптеки выставлялись рисованные плакаты: мужчина с перевязанной головой, женщина с воспаленным глазом, красный распухший палец, окруженный черными зигзагами боли, чтобы было понятно, какие травмы и болезни лечат аптечные пилюли и бальзамы.
– О, дорогой! – в тон ему закудахтал другой мальчишка. – Это бэбик!
Так совпало, что ее куклу и в самом деле звали Бэби, и Ди привыкла думать, что Бэби очень красивая в своей ночной рубашке цвета слоновой кости, с кружевным воротничком. Издевка больших, прилично одетых мальчиков смутила и задела Ди, и она сглатывала слезы, пока брат уводил ее прочь.
Сзади начался настоящий кошачий концерт, с мяуканьем и неприличным урчанием. Заводила не унимался, продолжая осыпать их с Амброузом насмешками:
– А это небось твоя маленькая женушка? Отличная работа, сэр, просто отличная!
Ди не понимала, отчего брат не укоротит им языки: он старше и сильнее хулиганов. Но Амброуз на них даже не взглянул. Не останавливаясь и не поворачивая головы, он прошептал:
– Тише, Ди. Их только радуют твои слезы. Я никому не позволю тебя обидеть. Ты мне веришь?
Ди ответила утвердительно, хотя уже не знала, чему и верить. Она еще не сталкивалась с тем, что в мире есть мальчишки, которые могут обзываться только потому, что ты маленькая и у тебя есть любимая игрушка. Слезы полились сильнее, совсем закапав Бэби.
– Вот и хорошо. А теперь не отставай и будь внимательна, – сказал Амброуз. – Сейчас кое-что случится. – Мальчишки за ними не увязались, и улюлюканья не стало слышно, когда брат и сестра повернули за угол и вышли на соседнюю улицу. Остановившись, брат велел Ди оглядеться вокруг: – Смотри как можно пристальнее, подмечай все.
Вдоль улицы тянулись красивые дома, похожие на их с Амброузом дом, почти все трехэтажные, а некоторые и в четыре этажа, с каменным крыльцом, выходившим прямо на тротуар. Тонкие параллельные линии трамвайных рельсов делили мощеную улицу вдоль. На трамвайной остановке мужчина, держа ботинок в руке и балансируя на одной ноге, отскребал что-то с подошвы о фигурное навершие кованого ограждения. Женщина в чепчике и фартуке прислуги несла на голове корзину кочанного салата. Уличный метельщик собирал с мостовой лошадиный навоз в свою ручную тележку – совковая лопата скрежетала о камни. На трамвайных проводах, висевших над рельсами, сидели скворцы, четко выделявшиеся на фоне серого неба без облаков.
Ди вновь перевела взгляд на брата. Как и те злые мальчишки, Амброуз был в школьной фуражке, только в серой, немного темнее серого неба, и фуражку он носил надвинув на самые брови. Ди на всю жизнь запомнила брата таким – острый нос и умная заячья, обнажающая верхние зубы улыбка под козырьком школьной фуражки.
– Ты поняла, что произошло?
– Кажется, нет.
– Мы заставили их исчезнуть нашей особой магией.
Ди знала, что это неправда – людей нельзя заставить исчезнуть силой мысли, как бы сильно ты их ни ненавидел, однако ей понравилась фантазия про их с Амброузом особую способность, утешительный приз. Пусть у светловолосого мальчишки красивая цепочка от часов, но у него нет такого брата, как у Ди, и никогда ему не увидеть заячьей улыбки, которую Амброуз приберегал специально для нее; и нет у него такой сестры, как Ди, которой можно всецело доверять и положиться хоть в чем.
А может, по сравнению с тем, что объединяло Ди и Амброуза, противные мальчишки становились такими ничтожными, что практически исчезали?
Мать терпеть не могла, когда Амброуз называл сестру Ди, а не Дорой, но в этом заключалась еще одна причина их тесной дружбы. Когда Ди только родилась, язык Амброуза запутывался в длинном хвосте ее имени, и после нескольких безуспешных попыток брат сократил его до лаконичного Ди.
Нянька обожала пересказывать эту историю.
– Барчук-то наш сказал: «Ну да, стану я выговаривать такое длинное! Она еще маленькая, хватит с нее одной буквы!»
Ди и не воспринимала себя иначе. С этим прозвищем она чувствовала себя особенной, обласканной вниманием старшего брата. Пусть одна буква – всего ничего, но букв только двадцать шесть, и четвертую брат навсегда отдал ей.
– Я тебя люблю, – призналась она. Амброуз потрепал ее по плечу и сказал, что тоже ее любит.
Они так и стояли на тротуаре, поэтому прислуга, куда-то спешившая с корзиной салата на голове, осторожно их обошла.
Δ
Когда они вернулись домой, нянька лежала на полу между кухней и черным входом. Отец еще не пришел с работы, мать отправилась куда-то по своим делам. Нянька засмеялась и помахала детям рукой. У нее было пухлое морщинистое лицо, напоминавшее веселую тучку. Ди ни разу не слышала от няньки худого слова: если та не смеялась, то всегда готова была прыснуть со смеху.
– Гляньте-ка, ноги-то у меня подогнулись и усадили на пол! Как вам это понравится? – Нянька снова засмеялась кудахчущим смехом. – Кажется, у меня снова легкий приступ… Но я скоро поправлюсь.
Амброуз помог ей подняться.
– Конечно, поправишься. – Он подвел ее к кухонному столу и усадил. На Ди повеяло странным сладковатым запахом, как от опавших яблок, которые уже начали портиться и которые никто не подберет.
Ди присела напротив и принялась гладить старуху по мягкой влажной руке, приговаривая слова, что всегда говорила ей нянька, когда Ди случалось прихворнуть:
– Не терзайся, дорогая, будет и на твоей улице праздник…
Услышав это, нянька испустила вопль восторга, уронила голову на стол и весело застонала. Ди ласково потрепала ее по руке.
Ее брат снова застегнул тужурку, вызвавшись сбегать за микстурой для успокоения няниных нервов.
– Пригляди пока за нашей пациенткой, Ди.
Аптека находилась буквально за углом. Амброуз снял с крюка у плиты совок для угля и пообещал обернуться за пять минут.
Δ
Месяц или два спустя нянька снова заболела. Амброуз предупреждал Ди, что рано или поздно это случится, и просил ее принять на себя ответственность чрезвычайной важности немедленно уведомить его, буде стрясется такая оказия. Их родители не должны были узнать о хрупком здоровье няньки: вместо того чтобы идти домой сразу после школы, Амброуз появлялся дома за считаные минуты до возвращения матери с шопинга и разнообразных встреч. Если няньку уволят, новая бонна вряд ли станет смотреть сквозь пальцы на опоздания Амброуза.
– Я не такой сын, о котором они мечтали. Я не хочу работать в банке или стать мужем той, которая мечтает выйти замуж за финансиста. Я не такой, как наши родители. – Амброуз подмигнул сестре из тени козырька своей сизой фуражки.
– А какой ты? – с любопытством спросила Ди.
– Я интересный, – ответил Амброуз.
– А я интересная?
В самых смелых мечтах Ди не считала себя такой же интересной, как старший брат, но, может, есть разные степени интересности.
– А ты знаешь интересных людей?
– Тебя, – ответила она.
– Ну, тогда в тебе что-то есть, – сказал брат. – Или будет, потому что это прилипчиво. Я свел знакомство с интересным человеком, то да сё, и вот я стал частью целой группы интересных людей, и мы, между прочим, спасаем мир. Надеюсь, рано или поздно и ты к нам присоединишься… Ну, так что мы решим? Будешь ты моим человеком и сбегаешь за мной, если няня заболеет?
Ди сказала, что сбегает, соображая, от чего друзья Амброуза спасают мир.
Прежде чем выйти из дому, Ди подсунула под голову няньке подушку, потому что достойной старушке поплохело на полу в ванной. Как учил Амброуз, Ди проехала две остановки на трамвае, сошла и направилась к перекрестку, где на указателях значилось «Улица Великого Наследия» и «Лигейт-авеню». Свернув, Ди зашагала по Лигейт и через квартал увидела табличку «Улица Малого Наследия». Как ее брат и описывал, второй дом от угла был сложен из красного кирпича, а по обе стороны от входа росли два высоких стройных дерева.
Ди перебежала улицу, подошла к красной двери с выложенным серебром треугольником и постучала.
Δ
Швейцар выслушал имя Амброуза, поприветствовал Ди в Обществе психейных исследований и пропустил в выложенную плиткой переднюю. За тяжелыми портьерами открылся бескрайний зал.
– Гранд-холл, мисс, – объявил швейцар.
Он велел ей повременить, пока он отвлечет молодого джентльмена от его занятий, и вскоре скрылся за другой портьерой в дальнем конце зала.
Ди не отказывалась подождать там, где ее оставили. Ее родители являлись людьми весьма зажиточными – у Ди были и пища, и одежда, и кров, – но подчеркнуто роскошное, почти царственное величие зала, куда ее привели, ошеломляло. Ди почувствовала, что ее искренняя преданность брату вознаграждена сверх самых смелых ожиданий, и жалела лишь об одном: что не взяла с собой Бэби.
Книжные полки тянулись во всю немалую длину боковых стен и высились до самого потолка, где созвездие цветных шаров – планет, как догадалась Ди, – балансировало на хитроумном механизме из изогнутых серебристых проволочек. В центре устройства был самый крупный шар – солнце, выкрашенное желтой краской. Конструкция медленно вращалась по часовой стрелке, и острые лучи света кололи выпуклые бока планет.
В зале шла тихая сосредоточенная работа. В центре красного ковра с золотыми узорами за письменным столом сидела женщина, согнувшись над огромной книгой. Широкие поля эффектной дорожной шляпы, украшенной цветами и жемчугом, закрывали лицо незнакомки. С помощью некоего измерительного инструмента дама что-то чертила в своем гроссбухе. На стремянке, прикрепленной к стене, стоял человек, читая названия на книжных корешках на самой верхней полке. В углу зала небольшая компания пила что-то из чашек и с блюдец, оживленно общаясь. Две одинаковые дамы – близнецы! – в длинных платьях с высокими воротничками тихо переговаривались друг с другом, стоя перед шаром на бронзовой подставке.
В кожаном кресле перед мраморным камином дремал развалясь пожилой джентльмен в твидовых бриджах. Даже во сне он казался занятым: руки у него были засунуты под мышки, рот приоткрыт в задумчивой улыбке, а на щеке от жара камина цвел румянец.
Пахло в зале чудесно: кедром, дымком, дорогой кожей, полиролью и воском.
Ди балансировала на краю необъятного ковра, утопив носки туфель в винно-красный ворс со сложной вязью треугольников – как на двери особняка Общества, только золотых, а не серебряных, – а пятками стоя на пороге. Тяжелая портьера касалась ее спины. Еще чуть-чуть вперед или назад, и Ди потеряет равновесие. И как у брата хватило храбрости пройти дальше порога?
Она принялась смотреть вверх, на планеты, решив, что если она на чем-то сосредоточится, то не будет отличаться от остальных и на нее не обратят внимания. Сквозь гул разговоров ее детский слух различал высокое монотонное гуденье крутящегося аппарата с проволочками.
– Добро пожаловать, добро пожаловать! Именно свежая кровь делает наше Общество бодрым и энергичным! – Джентльмен, только что дремавший в кресле, вдруг оказался перед Ди. Он по-прежнему сиял улыбкой и держал руки под мышками, будто у него зябли пальцы. Серовато-белые, как фабричный дым, волосы обрамляли его лицо крупными завитками, а жилет под твидовым пиджаком был золотистый, блестящий. Ди и не знала, что существуют такие жилеты. Ей показалось, что этот человек занимает какой-то очень почетный пост.
– Я не член Общества, сэр, я только жду своего брата Амброуза – Ди отступила от кромки ковра, вернувшись под сень портьер. В случае чего она нырнет под тяжелую ткань и со всех ног припустит через переднюю.
– Амброуза? Прелестно! Значит, ты гостья. И такая милая, красивая девочка! Надеюсь, ты тоже решишь к нам присоединиться. Как видишь, в нашем Обществе есть и женщины.
Ласковые манеры незнакомца и то, что руки он держал под мышками, немного ободрили Ди. Она несмело двинулась вперед, отойдя от портьер.
– Я оставила нашу няньку на полу ванной. Она приняла слишком много лекарства.
– Весьма распространенная проблема. Ты ведь знаешь решение, не правда ли?
Ди помотала головой.
– Надо дать ей еще лекарства! Запомни.
– Запомню, сэр.
– Вот и хорошо. Как тебе зал?
– Очень нравится, – призналась Ди.
– А ты заметила планеты?
– Да, сэр.
– Не боишься, что одна из них сорвется со своего крючка, упадет тебе на голову и раскроит череп?
– Нет, сэр.
– Умница. Такого никогда еще не случалось – крючки и проволочки надежно укреплены. Тебе уже показали интерьер?
– Нет, сэр, мне сказали повременить тут.
– Так не годится обращаться с потенциальным членом Общества! Давай-ка что-нибудь посмотрим. Позволишь пригласить тебя на тур по залу? – Не вынимая рук из-под мышек, дружелюбный джентльмен кивнул вбок.
– Конечно, сэр.
Он двинулся по залу, петляя между письменными столами и зонами отдыха. Идя следом, Ди не отрывала взгляда от задников его мягких туфель и боролась с желанием наступать только на вышитые золотые треугольники. Никто не бросил на нее даже случайного взгляда.
– А теперь взгляни на это, дорогуша, только хорошенько взгляни и скажи, для чего служат эти вещи.
Они остановились перед маленькой эстрадой, торчавшей между двумя массивными стеллажами, как вытянутый язык. На эстраде стоял столик и внушительная прямоугольная коробка с красным бархатным нутром и красной дверью – целый шкаф. Дверцу шкафа покрывал узор из таких же серебристых треугольников, как на входной двери особняка Общества, только мельче. На столике лежали черная шляпа-цилиндр, черная палочка вроде дирижерской, разложенная веером колода карт и серебряное яйцо.
– Ну-с?
Джентльмен в золотом жилете смотрел на нее с юмором, комично прищурив один глаз и вытаращив другой. Он держался на удивление приветливо, и Ди решилась на откровенность, а не просто ответила, будто она не знает.
– Это для сюжетных игр, да? Чтобы унести все это в шкаф, надеть цилиндр, снова выйти с остальными вещами и рассказать какую-нибудь сказку?
Ди почти не сомневалась, что странный набор на столе для этого и предназначен. Дома она использовала свой гардероб как грим-уборную во время сказочных представлений, которые устраивала для няньки.
– Почти угадала, – восхитился веселый джентльмен. – Что за умница девочка! – Он фыркнул и потерся носом о плечо. – Перед тобой эстрада иллюзиониста, а это – инструменты одного фокусника, ценного члена нашего уважаемого клуба. Не знаю, что тебе известно об искусстве иллюзиониста, но это как рассказывать сказки. Скорее, это и есть рассказывать сказки. Иллюзионист излагает невероятную историю и приводит тебе доказательства, что это правда. Ушлый такой бизнес, вроде воровства, только иллюзионист крадет веру. А человек, который показывал фокусы на этих подмостках, был самым замечательным преступником, какого ты только можешь себе представить.
Национальный музей рабочего
Вход в массивное здание с фундаментом из грубых каменных блоков на углу Лигейт и Малого Наследия не украшали сады или декоративные кустарники – для них тут не было места: внушительная серая громада начиналась прямо на тротуаре. Стены взлетали ввысь прямо и широко, препоясанные пятью зелеными ремнями шелушащихся крашеных оконных жалюзи, по числу этажей. Ди показалось, что она и в детстве застала этого бетонного монстра, но при своих огромных размерах бетонная коробка оказалась ничем не примечательной, и детская память ее почти не сохранила, в отличие от нарядного особняка Общества с ярким кирпичным фасадом. Бетонный монстр не походил на творение человеческой мысли – он словно выдавался из земли, как валун в поле.
Бронзовые буквы, прикрученные к стене над высокими входными дверьми, объявляли его название и назначение:
«Национальный музей рабочего.
Посвящается безымянным строителям».
В дверной проем, прикрытый тяжелыми металлическими створками, можно было въехать на лошади. Небольшая табличка на стене информировала всех любопытных, что двери изготовлены из переплавленных инструментов: узнаваемые фрагменты головок кувалд, молотков с круглым бойком и конусовидных выступов кузнечных наковален проступали на неровной поверхности, точно под простыней.
Роберт нажал на ручку правой створки, и дверь приоткрылась – музей оказался незапертым. Ди заметила, что ее лейтенанту это не понравилось. Сложно было определить, посещал ли кто музей после свержения правительства Короны.
– Я могу найти и другое занятие, это неважно, – сказала Ди. Теперь место действительно не играло особой роли – были и другие учреждения и другие задачи.
– Сейчас все важно, – отмел ее возражения Роберт. – Теперь это принадлежит народу.
Он придержал дверь открытой, а Ди нашла на полу за порогом железный стопор и вставила его в щель.
Узкий луч дневного света пробил царивший в музее мрак, упав поперек широких ступеней, ведущих в галерею первого этажа. Роберт сказал, что ему лучше идти первому («Вдруг там притаились королевские недобитки»), и взбежал по короткому лестничному маршу. Ди последовала за ним, не выждав ни минуты.
На первой площадке стояла будка билетной кассы, а впереди в туманной коричневой полутьме тянулась галерея; свет сочился между планками закрытых ставен в бесконечных стенах. Пахло пылью, железом и кислым дымом с пепелища здания Общества.
– Эй, есть тут кто? Я лейтенант добровольческого корпуса гражданской обороны, у меня есть постановление временного правительства, дающее мне право войти и распоряжаться этими помещениями! – Ее лейтенант достал из кобуры пистолет. – Я не причиню вам неприятностей – положите на пол все, что взяли, и выходите с пустыми руками, тогда я отпущу вас восвояси. – Его слова отдавались эхом, налетая друг на друга, прежде чем стихнуть.
Роберт поглядел на Ди, изогнув уголок рта. Она видела, как он напряжен; мимикой он спрашивал, действительно ли ему стоит пристрелить кого-нибудь и, более того, верит ли Ди, что он на это способен.
Шесть месяцев назад, когда они познакомились, Роберт грыз гранит науки в университете. За сорок восемь часов беспорядков и вооруженных стычек, ограничившихся пределами правительственного округа, ее лейтенанту так и не довелось понюхать пороху. Его поставили на западном берегу у Южного моста через Фейр и выдали ножовку, велев в случае поступления соответствующего приказа перерезать телеграфные провода. Роберт еще шутил с Ди об удивительной тривиальности своего поручения. От скуки он читал граффити, которыми были кругом исписаны ламповые опоры, и поделился принесенным с собой хлебом с маленькой попрошайкой из Лиса.
– Не скажу, что боевые действия оказали на меня расслабляющий эффект, – рассказывал Роберт, – но на своем посту я почерпнул весьма полезную информацию. Ты, например, знала, что пиво в «Стилл-Кроссинге» в основном состоит из речной воды, но смешано с мочой и уксусом, поэтому пить его безопасно?
Ди не знала, трус Роберт или нет. Ей неоткуда было это знать – Роберт и сам еще не разобрался. Она только порадовалась бы, если бы ее лейтенанту никогда не пришлось это выяснять. Ди поправила ему зеленую повязку волонтера.
– Если здесь и побывали мародеры, лейтенант, они, по-моему, уже ушли.
– Согласен, – отозвался Роберт, глубоко вздохнул и аккуратно убрал пистолет в кобуру, застегнув пуговку.
Ди поцеловала его в щеку.
Он удовлетворенно заурчал и провел рукой по ее боку, притиснув ребра. Ди вывернулась и подошла к ближайшему окну. Распахнув ставни-жалюзи, она пошла по галерее, резко открывая одно окно за другим. Ставни гулко стукались о стену, и деревянные половицы разворачивались широкой ковровой дорожкой, полосатой от пыльного солнца. Первым экспонатом, который удалось разглядеть в хлынувшем в галерею свете, оказалась модель какого-то увеличенного шестереночного механизма, смонтированная посреди зала. Плакат под потолком гласил: «Машины и их операторы». Экспозиция первого этажа была посвящена достижениям механики – печатному станку, пилораме, паровому двигателю, хронометру, велосипеду, а заодно инженерам и операторам, управлявшим этими механизмами. Крупные экспонаты перемежались компактными застекленными витринами, установленными на деревянных помостах.
Распахнутые навстречу дню, окна по левой стене музея выходили на Лигейт, тогда как окна справа, серые от копоти недавнего пожара, позволяли увидеть руины сгоревшего здания Общества. Окна на торцевой стене выходили на задний двор соседнего посольства неведомых империалистов.
Электричество в музей не проводили: к стенам были прикручены давно не чищенные газовые лампы. Ди повернула у одной краник, услышала шипенье и сразу перекрыла газ.
Роберт подозвал ее к шестеренкам – экспонат оказался интерактивным. Шестеренок было три, каждая высотой с лейтенанта. Роберт подтолкнул первую, та, в свою очередь, зацепила зубцы средней, которая повернулась и задействовала третью, отчего весь слегка приподнятый круглый пол под шестернями начал медленно вращаться. Зубцы шестеренок лязгали, и вращение платформы сопровождалось скрипучим бурчаньем.
– Нужно смазать, – постановил Роберт.
К некоторым моделям приставили восковых специалистов. Печатник в красных нарукавниках изучал газетную ленту, выходившую из печатного станка. У пилорамы стоял, упершись руками в бока, лесозаготовщик с трубкой в искривленном рту и скептически наблюдал за действом. Два восковых человека в длинных кожаных перчатках и кожаных фартуках обслуживали паровой двигатель; щеки у них рдели пунцовым румянцем и были испещрены беловатыми каплями, изображавшими пот от нестерпимого жара. Молодой механик ковырял отверткой болт на переднем колесе велосипеда, пока наездница в длинной юбке удерживала своего железного коня вертикально за руль. При этом восковые фигуры не походили друг на дружку; подобно живым горожанам, манекены отличались друг от друга вплоть до оттенков кожи и телосложения.
Лестница в конце зала вела на второй этаж, в галерею, посвященную ручному труду. Здесь свет, хлынувший через распахнутые Ди окна, позволил приобщиться к профессиям каменщика, охотника, обдирщика шкур, ковроткача, веревочника, портного, гончара, торговца и пекаря.
Булочница вынимала из печи железный лист с деревянными буханками, добела затертыми руками недоверчивых посетителей. Роберт взял одну, взвесил на ладони и положил обратно с глухим стуком.
– Зачерствел, – сообщил он восковой женщине, стоявшей с болезненно напряженным лицом. Ди подумала, что булочница, должно быть, устала держать противень столько лет да еще и терпеть насмешки насчет своего деревянного хлеба: ее восковые глаза покрывал тонкий слой пыли.
Веревочница, сразу показавшаяся Ди очень знакомой, сидела в гнезде из перепутанных конопляных прядей. Ее морщинистые щеки весело круглились – вот-вот прыснет смехом. Грубые саржевые штаны каменщиков подпоясовались кусками белой бечевки – Ди догадалась, что ремни, видимо, кто-то украл. Тонкая пыль покрывала глаза и этих фигур. У гончара несколько мисок и ваз были разбиты и заново склеены.
Галерея третьего этажа называлась «Дороги, которые мы выбираем». Здесь восковые вагоновожатые вели трамваи, машинисты держались за рычаги паровозов с двумя-тремя вагонами, кучера управляли экипажами, а команда моряков выполняла свою работу на галфдеке китобойного суденышка, утвержденного на деревянных лесах посреди зала.
У многих восковых манекенов, хоть и выполненных на редкость подробно и правдоподобно, зияли лысинки там, где выпали или были вырваны волосы. Встречались повреждения и посерьезнее: недостающие пальцы, стесанная кожа, треснувшие или вовсе отсутствующие глаза. Иные фигуры, подобно каменщикам, тоже стали жертвами воришек, лишившись подобающего им снаряжения: собирательница устриц, например, вместо железного ведра держала вытянутое ведерко для угля. Большинство демонстрационных механизмов были сломаны: из полудюжины паровозных свистков, укрепленных на столе, чтобы пробовать детям, лишь самый маленький реагировал на нажатие кнопки, испуская обиженный стон, а насос, питающий колесо пилорамы, не качал воду. Авральные меры – не слишком старательные попытки исправить ситуацию (подпоясанные веревкой штаны каменщиков, ведерко для угля с выступающей «губой») – отдавали халтурой, равнодушием незаинтересованных рук.
Рядом с некоторыми экспонатами на стенах или спинках скамей были привинчены памятные таблички с именами донаторов. Даты говорили сами за себя: в последний раз музейная экспозиция пополнялась больше двадцати лет назад. Ди сомневалась, что Национальный музей рабочего подвергался серьезной опасности расхищения – вернее, дальнейшего расхищения, если вспомнить ремни каменщиков и ведро собирательницы устриц: экспозиция уже давно не представляла интереса для посетителей. Да и возможностей поживиться в городе стало хоть отбавляй.
На четвертом этаже размещалась экспозиция «Популяризаторы и хранители знаний», а на пятом, и последнем, – «Из земли и камня: шахты, фермы и леса».
Δ
В дальнем углу галереи пятого этажа, у ручья, сделанного из толстого стекла, притулилась эрзац-хижина золотоискателя. В ручье под прозрачной поверхностью на проволочных петлях висели керамические карпы. Восковой старатель, промывавший в лотке песок, был по щиколотку заключен в стеклянную воду. Поодаль его жена развешивала выстиранные тряпки на бельевой веревке.
Роберт уселся на один из плетеных камышовых стульев перед входом и положил руки на колени.
– Сказать тебе, что я думаю? По-моему, это на редкость показательно, Дора. Это заведение – готовая иллюстрация.
– Хм? – Ди ступила на стеклянный ручей и легко прошлась, оставляя маленькие следы на пыльной поверхности.
– Возможно, ты заметила отсутствие в экспозиции фигур королей, или герцогов, или министров, или мэров, или законотворцев. Весьма странно, не правда ли? Люди, в руках которых сосредоточено богатство нации, те, кто выносит судьбоносные судебные вердикты или принимает решение о начале войн, – их нет в музее рабочего человека. Отчего это, как ты считаешь?
