Юлия Остапенко
Птицелов
– Скоро?
– Очень скоро.
– Поэтому в Балендоре сейчас и нет герцогини?
– Герцогиня уже едет.
– Вот как, – протянул Лукас. – Так она всё-таки решилась…
– Сама она бы никогда не решилась, – коротко сказал Дерек.
Лукас помолчал, обдумывая услышанное. Потом дважды хлопнул в ладоши.
– Браво, ваше преподобие, – проговорил он. – Вот, значит, как далеко вы забрались. Гражданская война между королевскими особами. А начинали, подумать только, с мелких междоусобиц.
– Надо же было на чём-то тренироваться, – неожиданно желчно ответил Дерек, и Лукас подумал, что прежде в нём не было этой желчи.
Повисла минутная тишина, потом Дерек, не выдержав первым, раздражённо сказал:
– В жизни не поверю, что ты меня осуждаешь.
– Тебя? Да что ты, – удивился Лукас. – Напротив, я всегда тобой восхищался.
– А я тобой, – пристально на него глядя, сказал Дерек. Лукасу не понравился этот взгляд – глухое недовольство снова заскреблось в нём, но он заставил его стихнуть и насмешливо сказал:
– Но я-то просто живу как живётся, а ты, вижу, годами развивал свой талант. Оно и понятно – прибыльное дело, должно быть. Не так-то много у нас мастеров по развязыванию войн. Я всегда голову ломал – и как ты только это делаешь?
– На самом деле всё просто. У каждого человека есть слабости и уязвимые места. И если постараться, всегда можно отыскать давно брошенное зерно будущей вражды. Люди глупы, они думают, что старые обиды забываются.
– Но они ведь и правда забываются, – улыбнулся Лукас.
– Говори за себя, – улыбнулся Дерек в ответ.
Это были очень нехорошие, гадкие улыбки. Дрянные улыбки давних врагов. Хотя они ведь никогда не были врагами.
Какое-то время они смотрели друг на друга. Дерек отвёл взгляд первым и сказал с показной беспечностью:
– Впрочем, ты сам знаешь, эта война давно уже зрела. Не спровоцируй мы, спровоцировал бы кто-нибудь другой, случайно, в куда менее подходящий момент.
– И кто победит? – вполголоса спросил Лукас – он не сомневался, что патрицианцы это уже решили.
– Сначала – герцогиня.
– А потом?
Дерек скрестил руки на груди. В его голосе повеяло далёким холодком.
– Лукас, ты прекрасно понимаешь, что для твоего собственного блага тебе следует знать об этом как можно меньше.
– Я и не настаиваю. Просто не могу понять, зачем ты назначил мне эту встречу. Только, прошу, не говори, что хотел меня повидать. Мы с тобой оба уже не мальчишки.
– Да, – медленно кивнул Дерек и добавил: – А знаешь, я иногда об этом жалею.
– Ну ещё бы, – усмехнулся Лукас.
– Мы тогда… ни в чём не сомневались.
– А теперь ты сомневаешься?
Должно быть, удивление в его голосе было слишком явным: Дерек напрягся и, кажется, лишь усилием воли заставил себя не обернуться.
– Мне порой кажется, что магистром патрицианцев должен был стать ты, а не я, – проговорил он.
– И дать обет целомудрия?! – возмутился Лукас. – Вот ещё. А денег у меня и так больше, чем мне надо.
– Денег… Да, я знаю. Более десяти тысяч у ростовщиков по всей стране. Несколько земельных наделов. Дома в разных городах, хотя родовым замком ты так и не обзавёлся. Почему, кстати? Тебе ведь давным-давно пожаловали титул.
– Родовой замок тянет слишком много средств, – коротко сказал Лукас. – Я вижу, ты наводил обо мне справки, Дерек. Что ещё расскажешь?
– Ты так и не женился, хотя наплодил немало бастардов. Никем из них не интересовался. Кстати, если захочешь, я расскажу тебе о некоторых. Они уже подросли.
– Благодарствую, – холодно ответил Лукас. – Если бы я хотел, я бы сам выяснил. Что ещё?
– Успокойся, – Дерек обернулся, продемонстрировав свою патрицианскую улыбку – уголками губ. – Я не собираюсь на тебя давить. По правде говоря, на тебя и не особо надавишь. Ты в самом деле умудрился построить свою жизнь так, что у тебя почти не осталось слабых мест…
– Не почти, мессер магистр.
– У всех есть слабые места, – мягко сказал Дерек.
– Тогда почему ты всё ещё не заставил меня сделать то, что тебе нужно?
Дерек вздохнул, но тут же улыбнулся снова.
– А ты и впрямь почти не изменился. Седина не в счёт.
– Если ты говоришь о моём подходе к жизни – то, разумеется, нет.
– Ты когда-то неплохо служил ордену.
«О, – с раздражённым облегчением подумал Лукас, – наконец-то к делу».
– Да, – терпеливо сказал он. – И орден неплохо мне платил. Но теперь мне ничего не нужно.
– Лукас, я могу задать тебе личный вопрос?
– Ты ещё спрашиваешь, – рассмеялся Лукас – и смех вышел почти не натянутым.
– Ради чего ты живёшь?
Лукас знал, что его лицо не изменилось – умением контролировать внешние проявления своих чувств и мыслей он овладел давно. Но он подумал, что совершенно не зря давным-давно избавился от пагубной привычки иметь друзей.
– Это и есть твой вопрос? – любезно поинтересовался он.
– Спасибо, – кивнул Дерек – так, будто получил ответ, и эта мысль неприятно покоробила Лукаса.
– Ты хочешь, чтобы я участвовал в этой войне, – резко сказал он. – Причём на стороне герцогини. И не собираешься говорить, зачем. Я и прежде никогда не делал того, цели чего мне не удосуживались объяснить, и ты это прекрасно знаешь.
– Ты всё равно не поверишь, если я назову тебе причину.
– Уверен?
– Я просто забочусь о тебе, – прохладно сказал Дерек. – Эта война перевернёт всё с ног на голову, и не один раз. Не зная подноготной, будет трудно сделать правильный выбор. А от него зависит многое.
– Что именно, Дерек? Если ты печёшься о моём состоянии, которое может отобрать новый монарх, – так для меня это не столь уж страшная утрата.
– Но это будет страшной утратой для меня, – вполголоса сказал тот.
Лукас сухо усмехнулся.
– И слова эти принадлежат магистру патрицианцев, а вовсе не Дереку Айберри?
– Да, – легко согласился Дерек.
Лукас улыбнулся – на сей раз без тени иронии.
– Сразу бы так и сказал. Но это напрасная забота, Дерек. Я… не тот уже. Поверь на слово.
– Прости, но не поверю. Просто ты устал.
– Я никогда не устаю.
– Значит, утратил азарт.
Лукас приподнял уголки губ, копируя усмешку Дерека. Сходства, видимо, удалось достичь, потому что тот слегка нахмурился.
– Полагаешь, сможешь мне его вернуть? – поинтересовался Лукас, и тут уж Дереку нечего было ответить.
Сквозняк вдруг опротивел окончательно. Лукас поёжился, потёр ладони и отошёл к балюстраде, туда, где горели огни факелов. Там он приник к поручням, лёг на них верхней половиной тела, крадя тепло нагретого камня.
– Ты даром потерял время, Дерек, – бросил он, не оборачиваясь. – Я благодарен тебе за заботу, но передай своим братьям, чтоб на меня не рассчитывали.
– Ты можешь потерять всё.
– Пусть. Не впервой. А если и так – награблю новое, вот и появится охотничий азарт, о котором ты толкуешь.
Дерек за его спиной вздохнул. Лукас легко улыбнулся и окинул взглядом нижний ярус Большого тронного зала. Ага, они уже и забаву начали. Королеве Ольвен снова неймётся испить кровушки. Жертвой на сей раз стал молодой человек, видимо, из рыцарей Годвина – всклокоченный и неважно одетый. Похоже, его вытащили прямо из-за стола.
– Бедняга, – посетовал Лукас вслух, на деле не испытывая ни малейшего сочувствия. Королева Ольвен, конечно, бабёнка вздорная, но, прямо как Дерек, всегда бьёт в уязвимое место. И если казнит, то за дело.
– Кто? – Дерек подошёл к нему, тоже взглянул вниз. – А! Снова судилище устроили. Но этому парню повезёт.
– Откуда ты знаешь?
– Это же Марвин из Фостейна. Ему всегда везёт.
– Правда? – Лукас посмотрел на рыцаря. Тот стоял к балюстраде вполоборота, лица его Лукас различить не мог, но видел, что рыцарь молод – совсем ещё щенок, высокий, светловолосый, хорошо сложенный. Не слишком крупный, но и не тщедушный – золотая середина, идеальная для битв с противником почти любой комплекции, гарантирующая к тому же успех у большинства женщин. Лукас смотрел на него с симпатией – пятнадцать лет назад он сам был таким.
– А за что его?
– Кажется, девицу обесчестил.
– Наш человек, – одобрительно кивнул Лукас. – Ольвен его казнит.
– Вряд ли. Он как раз в её вкусе.
– Значит, отымеет, а потом казнит, – усмехнулся Лукас и, потеряв к мальчишке интерес, развернулся к залу спиной. – Я был рад видеть тебя, Дерек.
– Я тоже. – Он помолчал, потом как бы между прочим добавил: – Ты завтра будешь участвовать в турнире?
– Единый сохрани! – передёрнулся Лукас. – Делать мне больше нечего.
– Ты бы побил их всех.
– Конечно. Ну и что?
– Тебе не любопытно проверить свою форму?
– Дерек, – вздохнул Лукас. – Ты же вроде бы согласился, что мы уже не мальчишки.
– Это да, – вздохнул тот в ответ. – Прости. Ты прав. Турниры, как и войны, выигрывают молодые щенки.
– И это их право.
– Согласен. К слову, можешь обернуться и посмотреть на щенка, который победит завтра.
Лукас бросил беглый взгляд через плечо.
– Этот Марвин? Думаешь?
– Знаю. Он всегда выигрывает.
Лукас снова посмотрел вниз. Судилище, похоже, завершилось: нежная блондиночка повязывала на шею рыцаря свою ленту. Что бы это значило? Всё-таки женили, небось. Ну, не худший вариант.
Рыцарь принял дар своей месстрес, почти насильно поцеловал её ладонь и встал с колен. Лукас увидел его лицо.
Будто почувствовав это – хотя сейчас за ним наблюдало не меньше сотни человек – Марвин поднял голову и встретился с Лукасом глазами. На одно мгновение, не задержав взгляда, – но Лукасу хватило этого мгновения.
– Какой занятный… волчонок, – проговорил он, глядя, как юный рыцарь под всеобщее шушуканье идёт к двери – с победной ухмылкой и гордо расправленными плечами. – Расскажи мне про него.
– Ничего интересного. Вассал Годвина, средней знатности и достатка. Родных нет, не считая семьи невесты – тоже какая-то мелкота, из южной доли, кажется. Горячая голова, быстрая рука, много гонора, много спеси. Вряд ли доживёт до двадцати пяти.
– Мы с тобой дожили.
– Мы другие были. Знали, чего хотим. А этому – лишь бы драку пожарче.
– Потому он и побеждает, – сказал Лукас и выпрямился. – Думаю, ещё увидимся?
– Да, наверняка, – кивнул Дерек. – На турнире ты как минимум поприсутствуешь?
– Вполне вероятно.
– Тогда увидимся.
– Увидимся.
Они не пожали друг другу руки на прощанье – раскланялись, без чопорности, но вполне формально. Зато это было честно.
Дерек двинулся к выходу из галереи, потом обернулся на полдороге. Лукас ждал этого и смотрел на него с лёгкой полуулыбкой, приподняв уголки губ.
– Вряд ли есть смысл просить тебя подумать о моём предложении?
– Я мог бы пообещать, но ты же знаешь, что я не стану думать.
– Знаю. По-моему, ты уже всё решил, – сказал Дерек и вышел.
Лукас проводил его взглядом, раздумывая о тоне, которым были произнесены последние слова. Дерек нравился ему – даже теперь, но Лукаса и в давние времена злило то, что он всегда знал о чувствах и мыслях собеседника больше, чем сам собеседник. Правда, никогда не говорил об этом прямо, и потому эту неприятную способность ему можно было простить.
Грохот внизу оторвал Лукаса от этих мыслей, вновь вызвавших смутную раздражающую тревогу. Он взглянул вниз, почему-то ожидая обнаружить источником шума молодого рыцаря, но тот уже скрылся.
Тяжёлые створки двери в Большой зал были распахнуты настежь, и на пороге в полном боевом облачении стояла Артенья, герцогиня Пальмеронская, старшая сестра короля.
– Сколько их там ещё? – спросил Марвин, протирая платком влажную ладонь.
– Вроде бы никого уже не осталось, – радостно отозвался оруженосец. Марвин хмыкнул:
– Ничего, вылезут. Всегда под конец ещё кто-то находится.
Он медленно перебрал пальцами правой руки, слушая, как похрустывают суставы. Рука не устала ни капли, напротив, без древка пальцам было одиноко. Марвин не любил, когда его руки пустовали: в них всегда должно находиться либо оружие, либо ручка винного кувшина, либо упругая женская плоть. Иначе они и вовсе не нужны.
– А всё-таки лучше бы вы под самый конец выходили, мессер, – с сожалением сказал оруженосец. – Оно куда как эффектнее…
– Дурак, – беззлобно обронил Марвин. – Тот, кто побеждает победителя, может похвастаться разве что удачливостью. Одного человека одолеть всяко проще, чем двадцать.
– Даже если он одолел предыдущих девятнадцать? – усомнился оруженосец.
– И девятнадцать раз лишил меня удовольствия, – сказал Марвин и поднялся. – Ну, что, по-прежнему тихо? Чего он ждёт?
– Кто, мессер?
– Не знаю. Но должен же кто-то выйти.
Солнце уже стояло в самом зените и припекало неожиданно сильно для конца осени. Обычно к полудню турниры завершались – рыцари выдыхались, а благородному собранию надоедало сидеть на одном месте. Но сегодня никто особенно не торопился – каждому хотелось подольше понежиться на капризном осеннем солнышке. Правда, этому мешал довольно сильный ветер, на котором отчаянно трепетали ленты и знамёна, и от их беспорядочного мельтешения рябило в глазах. Стремясь задобрить короля, сэйр Годвин постарался на славу: долина пестрела разноцветными палатками и флагами, наскоро собранные трибуны были увиты цветами и плющом – символом королевского дома Артенитов. Само ристалище засыпали специально привезённым цветным песком – чтоб благородные рыцари не переломали кости, когда Марвин станет вышибать их из седла. Это был мирный турнир, знаменующий долгожданное усмирение мятежного вассала, и устроитель празднества недвусмысленно намекнул Марвину, что кровавая баня сегодня нежелательна. Марвин лишь ухмыльнулся – похоже, и впрямь настращали королевский двор его буйным помешательством. Небеспричинно, впрочем, – редкий турнир с его участием обходился без жертв. Но на сей раз он склонил голову – устроитель не преминул сообщить, что это особое распоряжение королевы Ольвен, которая со вчерашнего дня пребывает в редкостно благодушном настроении, и уж кто-кто, а Марвин был заинтересован поддерживать его всеми силами.
Он и вправду был заинтересован – поэтому даже не стал убивать сэйра Тайвонга, как обещал накануне. То есть прилюдно не стал – удар тупым концом копья пришёлся старшему королевскому сержанту аккурат в щель между шлемом и кирасой, перебив гортань. Его унесли с ристалища синеющего, судорожно хватающего воздух ртом – Марвин знал, что проживёт он не больше часа. Но требование короля – верее, королевы – он выполнил: из тела бедняги гвардейца не пролилось ни капли крови, вся ушла в лицо. Марвин провожал его взглядом не дольше, чем остальных своих противников (включая новоиспечённого сэйра Валиса, отделавшегося позорным падением), а потом развернулся к бурно аплодирующим трибунам и в очередной раз отсалютовал в сторону ложи месстрес Бьянки. Её голубая лента трепетала у наконечника его копья, хотя сегодня этот наконечник ни разу не коснулся чужого щита: Марвин учёл всеобщий миролюбивый настрой и вызывал противников только ударом тупого конца копья о щит, и они отвечали ему тем же. Хотя он знал как минимум парочку тех, кто с удовольствием убил бы его, если бы смог.
Но в том-то и дело, что они не могли.
Марвин выпрямился у входа в палатку, натягивая перчатки. Оруженосец прыгал вокруг него, подправляя и без того безупречно сидящие латы – прочные и лёгкие, безумно дорогие. Это было едва ли не самое ценное его имущество, не считая любимого коня, пегого Опала, и он ни разу ещё не пожалел о том, какой ценой они ему достались. Турниры – это, конечно, пустая забава, но сколько славных врагов он нажил себе именно здесь, среди разноцветного песка и искусственных цветов, и как сладко было убивать их потом, в битве, чувствуя кожей жар их бессильной ненависти.
Марвин улыбнулся этим мыслям, щуря глаза от непривычно яркого света, и взглянул на королевскую ложу. Королева Ольвен, ещё более очаровательная при свете дня, ответила ему милостивым кивком, видимо, вполне довольная ходом турнира. А вот король скучал, а может, был чем-то обеспокоен – во всяком случае, удовольствия от происходящего явно не испытывал. Возможно, это объяснялось присутствием его сестры, герцогини Артеньи. Марвин вполне мог понять его недовольство – эта здоровенная бабища, больше походившая на сельского кузнеца, чем на принцессу крови, сидела с крайне угрюмым видом и бросала на окружающих не самые тёплые взгляды. Похоже, его величество непосредственно перед турниром имел с ней неприятную беседу – ну да и бес с ними. «Хотя, – подумал Марвин с усмешкой, – вот с ней-то я бы скрестил копья. А не вызвать ли её?..» Марвин тихо хохотнул при этой мысли – ну право, а почему бы и нет? И какая разница, что женщинам запрещено участвовать в турнирах. В конце концов, какому извращенцу может взбрести мысль назвать это существо женщиной? Герцогиня была одета по-мужски, сидела, наклонившись вперёд и свесив руку меж широко расставленных колен, на бедре у неё был отнюдь не турнирный меч, да и комплекцией она явно удалась в знаменитого отца – Артена Могучего, которого в народе прозвали Медведем. Несмотря на суровую и совсем не женственную физиономию, Марвину она нравилась – вот уж кто точно смотрелся бы на престоле получше её тщедушного братца…
Марвин привычно осенил себя святым знамением, сокрушаясь этим кощунственным мыслям, и натянул вторую перчатку.
– Ну что, есть ещё самоубийцы? – крикнул он в толпу, а про себя подумал: «Если никто не выйдет, вызову Артенью для смеху. Интересно, как она будет выкручиваться. И королеве наверняка понравится. А уж королю-то…»
Но Единый хранил его от подобной выходки – прозвучала труба герольда. Марвин с удовлетворением развернулся в его сторону. Ну, кто на этот раз – чёрный рыцарь, белый рыцарь, тринадцатилетний сосунок в отцовских доспехах, деревенский свинопас? Марвин участвовал в турнирах с шестнадцати лет, никогда не проигрывал, и всегда под занавес являлся выскочка, овеянный ореолом таинственности, от которого млели дамы, бросал вызов то молча, то зловещим шёпотом из-под опущенного забрала, угрожающе потрясал копьём и клялся добиться мировой справедливости. Потом Марвин вышибал его из седла и дивился, неужто в этом мире никогда не переведутся дураки, воображающие, будто борьба за мировую справедливость способна заменить многие месяцы тренировок. И, разумеется, осознание того, что ты попросту не умеешь проигрывать.
Поэтому, разворачиваясь в сторону вызвавшего его рыцаря, Марвин не ждал ни сюрпризов, ни подвоха, хотя всё же чувствовал лёгкое любопытство.
Оно оправдалось. Потому как впервые на его памяти противник выехал на ристалище без доспехов.
Марвин смотрел, как он приближается. С виду – ничего особенного, рыцарь как рыцарь, средних лет, стройный, осанистый – ловок, должно быть, отметил Марвин, во всяком случае, сложение располагает. Одет просто, в невнятные цвета… но, проклятье, почему он не в доспехах? «Неужто ещё более сумасшедший, чем я», – подумал Марвин и заулыбался от этой мысли.
Всадник подъехал к Марвину почти вплотную; копьё у него было довольно короткое, в человеческий рост, зато превосходный щит – без украшений, с невзрачным гербом, но удачной формы и явно отменного материала. Ветер трепал чёрные волосы всадника, забрасывая их ему в лицо, и Марвин никак не мог поймать его взгляд.
Всадник проехал мимо, легко стукнув в щит Марвина тупым концом копья. Удивительное дело – последние противники почти всегда вызывают на смертный бой. Но этот, похоже, без лишних амбиций. Он даже улыбнулся, прежде чем отвернуться, и эта улыбка – мягкая, приветливая, обаятельная, без тени насмешки – внезапно взбесила Марвина сильнее, чем могли бы взбесить традиционные оскорбления и клятвы проткнуть, как цыплёнка.
– Сэйр Лукас из Джейдри бросил вызов сэйру Марвину из Фостейна! – провозгласил герольд.
Пока всадник ехал к противоположному концу ристалища, Марвин смотрел ему в спину. Лукас из Джейдри… Не слыхал о таком. Здесь уже всё как положено – он никогда не был знаком с последними противниками. Хотя чем-то этот человек казался Марвину смутно знакомым. Будто они виделись раньше, но он никак не мог вспомнить, когда и где.
Марвин поймал себя на том, что смотрит ему вслед слишком долго и, опомнившись, повернулся к королевской ложе, ожидая протеста либо позволения нарушить турнирные правила. Королева что-то сказала своему супругу, потом рассмеялась и, подавшись вперёд, махнула рукой. Марвин поблагодарил её поклоном, сопровождавшимся беглой улыбкой, и подозвал оруженосца.
– Снимай это с меня, живо.
– А? – оруженосец разинул рот.
– Снимай, кому сказано!
Оруженосец подчинился, но по его виду было ясно, что он считает Марвина полным психом. Марвин был склонен с ним согласиться – но что оставалось? Он не мог биться в доспехах с человеком, который вышел против него едва ли не голышом. Он бы сам себе такого бесчестья никогда не простил.
Оставшись в одной одежде, Марвин почувствовал удивительную лёгкость – и будто впервые понял, до чего всё-таки тяжко таскать на себе всю эту груду железа. Тем более что здесь она в самом деле ни к чему – он не собирался убивать этого Лукаса из Джейдри.
А Лукас из Джейдри, конечно же, не сможет убить его.
Марвин вскочил на коня, позволил оруженосцу нацепить ему на локоть щит, подхватил копьё. Пустил коня в галоп, и, проносясь мимо приветственно шумевших трибун, натянул повод напротив ложи Бьянки. Заставил Опала опуститься на колени (этот фокус неизменно приводил благородных месстрес в восторг), склонил голову, опустил копьё к самой земле. Бьянка смотрела на него с восхищением и ненавистью одновременно. Обещанное королевой сватовство её утешило, но не слишком. Конечно, она хотела бы выйти за Марвина. Но их слишком много было – тех, кто хотел бы выйти за Марвина, и на всех его всё равно бы не хватило. А этой малышке и так досталось больше, чем другим.
Выдержав положенную церемониалом паузу, Марвин поднял коня и поскакал в свой конец ристалища. Ему досталось место спиной к солнцу, и он нахмурился, зная, что противник непременно станет винить в проигрыше свет, слепивший ему глаза. Впрочем, бес с ним – пусть винит. Марвин не собирался задерживаться в Балендоре – теперь, когда сэйр Годвин поджал хвост, ему тут нечего больше делать. Слава Единому, не на одном только Предплечье сейчас идут междоусобицы. А Годвин отпустит его, никуда не денется – победителям королевских турниров не отказывают.
Герольд протрубил сигнал к старту. Марвин вскинул копьё, направленное к противнику тупым концом, наклонил голову и понёсся вперёд.
Бой обычно занимал не более минуты: всего-то делов – доскакать до противника, нанести удар, вернуться в центр поля и принять овации. Но на сей раз всё случилось быстрее. Гораздо, гораздо быстрее.
Настолько быстро, что Марвин не успел понять, что произошло: только что он мчался, не спуская глаз с приближающегося противника, а потом вдруг небо рванулось вверх, подминая его под себя, и истошно заржал конь над его головой. Трибуны охнули, но Марвин услышал это словно издалека – как будто ударом его не просто выбило из седла, а швырнуло через сотни миль, к самому Плечу. Он судорожно сжал пальцы, глядя в серое небо и загребая ногами цветной песок, и ощутил под ними что-то острое…
Он повернул голову и только когда увидел, смог поверить, что это в самом деле обломок его копья. Короткий, в локоть длиной, – копьё переломилось почти у самого наконечника. Голубая лента Бьянки поникла, утопив концы в пыли.
«Это невозможно», – подумал Марвин, приподнимаясь на локтях. Глупая мысль, но ничто другое сейчас в его голове попросту не умещалось. Люд на трибунах орал, приветствуя победителя. Сам победитель снисходительно улыбался под дождём сыпавшихся на него оваций. Его вороной перебирал копытами всего в нескольких шагах от Марвина. Марвин смотрел на эти копыта, отороченные белым мехом, и ему казалось, что они двигаются немыслимо медленно, так медленно, что его замутило.
Пальцы стиснули обломанный конец копья.
«Это невозможно», – снова подумал он, и только когда победитель турнира в Балендоре развернулся к нему, понял, что произнёс эти слова вслух.
– Возможно, мой мальчик, – сказал Лукас из Джейдри, и Марвин наконец увидел его глаза: светло-голубые, прозрачные, очень ясные и очень холодные. Этот взгляд заморозил Марвину горло, и он не мог выдавить ни слова. – Возможно. Именно потому, что ты считал иначе.
Лукас из Джейдри отвернулся – и Марвин знал, что больше его взглядом не удостоят. Плечи Лукаса слегка ссутулились, будто он полностью расслабился – такую осанку приобретают люди, потерявшие к чему-либо интерес. Внезапно смысл произошедшего обрушился на Марвина, будто топор Ледоруба – неизбежно и яростно, круша кости и сминая мозг.
«Он хотел меня проучить, – с леденящим спокойствием подумал Марвин. – Единый ведает почему, но ему этого захотелось. И он думает, что преуспел. Теперь ему… неинтересно».
Он не чувствовал ничего подобного с тех пор, как отец высек его за то, что он в шуточной драке на деревянных мечах ранил соседского мальчишку. Мальчишка был толстозадым размазнёй, драка была честной, а порка – публичной. Отцу хотелось, чтобы Марвин на всю жизнь запомнил этот урок. И он добился своего. Марвину было восемь лет, и он поклялся себе, что никогда больше не допустит, чтобы его поучали. А уж на людях – тем более. Не важно, кто и почему. Он просто не мог этого вынести.
Лукас из Джейдри тронул бока своего коня пятками. Марвин из Фостейна медленно встал, не заметив, как торжествующий гул на трибунах сменился тишиной. В правой руке, перчатка на которой насквозь взмокла от пота, он сжимал обломок своего копья с безжизненно поникшей голубой ленточкой – знаком расположения его дамы, месстрес Бьянки из Кудиона. Сегодня это копьё принесло обладательнице ленты немало славы…
«И, – вдруг с ужасом понял Марвин, – если я сейчас сделаю то, что сделаю, оно навеки покроет её позором, как и меня. И для неё это действительно будет позор – тогда как у меня просто нет выбора… Нет выбора, понимаешь?»
– Я никогда не проигрываю, мессер, вы слышите? Никогда, – сказал Марвин побелевшими губами и, больше не раздумывая ни о чём, сорвал со своего копья ленту Бьянки и отшвырнул её прочь.
Сдавленный женский крик проник в его затуманенный разум, но не смог поколебать. Марвин отвёл руку назад и метнул обломок копья в незащищённую спину Лукаса из Джейдри. Железный наконечник сверкнул в блеклом луче осеннего солнца.
Вероятно, Лукаса спас единый вопль потрясённой толпы, а может, невиданная доселе Марвином скорость реакции. Он рванулся в сторону, и копьё, которое должно было вонзиться ему между лопаток, только скользнуло по боку, разодрав в клочья жилет и кожу. Кровь фонтаном брызнула на лошадиный круп. Лукас покачнулся в седле, крепче ухватился за повод. К ним уже бежали герольды и оруженосцы. И, отстранённо отметил Марвин, королевские гвардейцы.
Марвин поднял затуманенный взгляд на королевскую ложу. На лице короля было написано возмущение, Ольвен сидела, окаменев и не глядя в его сторону, герцогиня презрительно усмехалась. Трибуны орали, в Марвина полетело первое гнилое яблоко. Бьянка из Кудиона лежала в обмороке на руках своего отца.
– Казнить предателя! – орал кто-то над самой головой Марвина.
– Трус!
– Убийца!
– Смерть ему, смерть!
Марвин почувствовал, как его схватили, но не шевельнулся. Кровь из разодранного бока Лукаса била ключом, но он и не думал падать с коня. Вместо этого спешился, молча отвёл от себя руки потянувшихся было к нему оруженосцев. Марвин с изумлением понял, что он стоит на ногах абсолютно твердо. Его лицо не исказилось, даже не дрогнуло. Вот только глаза… какие же странные были у него глаза. И не было в них ни презрения, ни ненависти, ни желания убить. Ничего из того, что Марвин ожидал увидеть.
Лукас остановился в шаге от него, какое-то время изучал его лицо – внимательно, пристально, не давая отвести взгляд. Потом посмотрел поверх головы Марвина – туда, где сидела королевская семья.
– Мой король! – крикнул он. – Подарите мне жизнь этого человека!
Марвин не мог видеть короля, но знал, что тот недоволен. А уж королева…
– И речи быть не может! – звеняще ответила Ольвен. – Он совершил чудовищное преступление против всех законов чести и будет немедленно казнён!
– Вы правы, моя королева. Но я прошу вас об этом. В качестве особой милости, как победителю этого турнира.
Один из герольдов поморщился – напоминать о своей победе считалось дурным тоном.
– Он имеет право на такую просьбу, – после короткой паузы сказал король, и Марвину показалось, что он услышал, как фыркнула герцогиня. И через миг понял, что не ошибся – потому что в напряжённой тишине ристалища оглушительно громко прозвучал её низкий голос:
– Каков король, таковы и слуги!
Последовавший грохот шагов сообщил Марвину, что после этого поразительного в своей дерзости заявления её светлость покинула ложу. Молчание понемногу становилось зловещим. Марвин тяжело дышал, чувствуя, как струится по спине пот.
– Бес с вами, забирайте! – раздражённо сказал король наконец и, судя по поднявшемуся в королевской ложе шуму, также удалился. Турнир окончился.
Марвина отпустили.
Тогда Лукас из Джейдри шагнул вперёд и на глазах трёх тысяч зрителей отвесил ему две тяжёлые звонкие пощёчины.
Голова Марвина мотнулась из стороны в сторону. Щёки пылали – от ударов, от стыда, но больше всего – от ярости, захлестнувшей горло петлёй. И эта петля всё сжималась и сжималась, когда Лукас наклонился к Марвину – так близко, что тот ощущал его ровное, спокойное дыхание на своём лице – и сказал, тихо, внятно и вкрадчиво:
– А надо уметь проигрывать, малыш. Надо учиться.
Потом он развернулся и пошёл прочь. Его тут же обступила стайка оруженосцев, и в их окружении он твёрдым шагом достиг палатки, возле которой уже нетерпеливо приплясывал лекарь. Кровь всё так же текла из бока Лукаса по бедру, капая на землю и оставляя бисерный след на цветном песке.
Зрители стали расходиться – тихо, словно подавленные произошедшим. Марвина больше не оскорбляли, и то брошенное гнилое яблоко так и осталось единственным.
Словно все прекрасно понимали, что унизить его сильнее уже попросту невозможно.
Вскоре Марвин остался один, не считая суетившихся слуг, которые понемногу начинали прибирать ристалище. Какое-то время он стоял всё так же неподвижно, глядя на палатку, в которой скрылся раненый победитель. Потом его взгляд упал на копьё, принесшее ему столько славы и столько позора. И вслед за ним – на валяющуюся в пыли синюю ленту Бьянки.
– Это мой позор, – сказал он непослушными губами. – Это… только мой…
А надо уметь проигрывать, малыш.
Рука в промокшей перчатке сгребла песок, выуживая из него обломок копья с окровавленным наконечником, блестевшим на солнце.
– Сэйр Лукас из Джейдри, – проговорил Марвин Фостейн, навсегда отпечатывая в памяти это имя. – Не льстите себе, мессер. Я ещё не проиграл.
Шелест матерчатых створок палатки слился с окружающей суматохой, но Лукас всё равно расслышал его среди прочих звуков. И знал, кто явился справиться о нём, – хотя и лежал с закрытыми глазами.
