Оскар Уайльд
Кентервильское привидение
Тема любви следует бок о бок с темой дружбы. «Любовь, конечно, вещь хорошая, но дружба куда возвышеннее», – уверяет нас Водяная Крыса в «Преданном друге».
Несмотря на то что сам Оскар уделял огромное внимание своему внешнему виду, через одежду и аксессуары выражал свой образ мыслей, свое отношение к миру, все же в его произведениях сквозит мысль о том, что внешность обманчива, нельзя судить по ней ни о человеке, ни о животном. Соловей – бездушный, не умеет любить, думал Студент. Но именно Соловей пожертвовал своей собственной жизнью ради любви Студента, о которой птица узнала совершенно случайно. Образ соловья нередко возникает в разных произведениях Оскара Уайльда, для него это образ чистоты, счастья, свободы. Но не только соловей оказывается не тем, кем кажется. Привидение – страшное и ужасное, наводящее ужас, приведшее к гибели многих людей на протяжении многих столетий, – на самом деле несчастный старик, который несколько веков не может отправиться в долину Смерти, так как нет ни одного близкого человека, готового искренне оплакать его прижизненные грехи. Привидение очень чувствительно и остро переносит все оскорбления приезжих американцев. Золотой, сияющий, счастливый принц ежедневно роняет слезы в печали об обездоленных и невинных людях. «Мальчик-звезда» тоже ярко демонстрирует читателям, что красота человека не в его внешности, а в поступках, которые он совершает. Внутренний мир многих персонажей не соответствует их внешним характеристикам, демонстрируя тем самым жизненные противоречия, романтические идеи о двоемирии – когда мир где-то там лучше, чем мир здесь.
Романтические черты в произведениях Оскара Уайльда проявляются и в описании природы. Природа – главный резонер произведений. Природные явления напрямую отражают происходящее в душе у героев. А также являются предвестниками дальнейших событий. Семейство Отис было преисполнено радости от покупки и предстоящего заселения в новый дом. И природа ярко демонстрирует их чувства. «Был прекрасный июльский вечер, и воздух был напоен теплым ароматом соснового леса. Изредка до них доносилось воркование лесной горлицы, упивавшейся своим голосом…» Однако резкое изменение погоды недвусмысленно намекает нам о дальнейших непростых происшествиях и событиях. «…небо вдруг заволокло тучами, и странная тишина сковала воздух. Молча пролетела у них над головой огромная стая галок, и ‹…› большими редкими каплями начал накрапывать дождь». Природа в эстетике Уайльда – наиболее совершенная материя. И именно порождения природы – соловей, скворец – способны на безвозмездное самопожертвование.
Кроме несоответствия внешнего и внутреннего, особое внимание уделено тому, как легко может поменяться чье-то мнение. Например, основываясь лишь на внешности. Пока Счастливый Принц был в золоте и сиял, молодые мамы говорили своим детям: «Вот с кого надо брать пример». Когда же Принц осчастливил многих людей в городе ценой своего внешнего вида, он стал никому не интересен и не нужен. «Раз он более не прекрасен, то он более и не нужен», – сказал Профессор Искусств в Университете.
Мы рассматриваем произведения Уайльда, относящиеся к жанру сказки. Однако литературная сказка настолько далека от своей прародительницы – фольклорной сказки, что в таком, казалось бы, безобидном жанре мы встречаем очень много философии и психологии. Уайльд неспроста упомянул в «Кентервильском привидении» одного из главных представителей жанра философской повести периода французского просвещения – Вольтера. Хотя от некоторых привычных признаков сказки мистер Уайльд не стал отходить. Скажем, он оставил излюбленный сказочный троекратный повтор. Старик-призрак, прогнозируя свой очередной ночной визит Отисам, планировал трижды пронзить себе горло кинжалом; прогуливался по коридорам он «следующие три субботы». Соловей трижды подлетает к разным розовым кустам – с белыми, желтыми и красными розами. Часто встречаются характерные конструкции вроде «далеко-далёко».
В книгу, которая перед вами, вошли выборочные сказки из двух сборников Оскара Уайльда – сборника 1888 года «Счастливый Принц и другие сказки», а также «Гранатового домика», изданного в 1891 году. Все сказки Оскара – это фантазия, смешанная с реальностью. Они воспевают красоту добрых поступков, человечность, вызывают сочувствие к обиженным и обездоленным. В своей ироничной и сатирической манере писатель обличает алчность и корысть аристократии и буржуазии, противопоставляя им искренние чувства и привязанности простых людей. Он воспевает подлинную красоту искренних отношений (причем любых представителей живого мира – людей, животных, птиц). Затрагиваемые темы настолько серьезны, что сам автор называл свои сказки этюдами в прозе и адресовал их не только детям, но вообще всем читателям.
«…У меня был высокий дар; я сделал искусство философией, а философию – искусством, что бы я ни говорил, что бы ни делал – все повергало людей в изумление, все, к чему бы я ни прикасался, – будь то драма, роман, стихи или стихотворение в прозе, остроумный или фантастический диалог, – все озарялось неведомой дотоле красотой. Я пробудил воображение моего века так, что он и меня окружил мифами и легендами». (О. Уайльд)
Юлия Волкова
Кентервильское привидение
Материально-идеалистический роман
1
Когда американский посланник господин Хирам Б. Отис приобрел поместье Кентервиль, все как один твердили ему, что совершил он ужасную глупость, ибо ни малейших сомнений нет в том, что Кентервиль населяют призраки. Даже сам лорд Кентервиль, человек наипедантичнейший в вопросах чести, полагал своим долгом помянуть сей факт господину Отису, когда речь зашла об условиях покупки.
– Мы сами не склонны к проживанию в Кентервиле, – сказал лорд Кентервиль, – ибо двоюродная бабушка моя, вдовствующая герцогиня Болтон, доведена была до припадка, от коего так вполне и не оправилась, двумя руками скелета, каковые были возложены бабушке на плечи, когда та одевалась к ужину, и я полагаю себя обязанным сообщить вам, господин Отис, что кентервильское привидение видели несколько здравствующих членов моего семейства, а также приходской священник, преподобный Огастес Дампьер, член Королевского колледжа Кембриджского университета. После несчастия с герцогиней ни один из наших слуг, принадлежащих к поколению моложе, не согласился остаться с нами, а леди Кентервиль ночами нередко почти не смыкала глаз вследствие таинственных шумов, проистекавших из коридора и библиотеки.
– Милорд, – отвечал посланник, – я куплю по указанной цене и обстановку, и привидение. Я приехал из современной страны, где мы располагаем всем, что покупается за деньги; и поскольку парни у нас шустры и вовсю тормошат Старый Свет, обольщая ваших лучших актрис и примадонн, я себе мыслю, что, заведись в Европе привидение, оно очутилось бы у нас в музее или бродячем паноптикуме, не успели бы мы глазом моргнуть.
– Боюсь, однако, что привидение существует, – с улыбкою молвил лорд Кентервиль, – хоть и обнаруживает стойкость пред авансами ваших предприимчивых импресарио. Оно было прекрасно известно на протяжении трех столетий – с 1584, если точнее, года – и неизменно является перед кончиной любого члена нашего семейства.
– Ну, лорд Кентервиль, сходным образом поступает и семейный врач. Но, милостивый государь, никаких привидений не бывает, и, я так себе мыслю, ради британской аристократии вряд ли будут приостановлены законы природы.
– Определенно вы, американцы, от природы недалеки, – отвечал лорд Кентервиль, не вполне постигший последнее наблюдение господина Отиса, – и, если наличие призрака в доме вас не тревожит, ничего страшного. Не забывайте только, что я вас предупредил.
Спустя несколько недель покупка была завершена, и по окончании сезона посланник с семейством отправился в Кентервиль. Госпожа Отис, бывшая, подобно госпоже Лукреции Р. Тэппен с Западной 53-й улицы, видной нью-йоркскою красоткой, ныне стала весьма привлекательной дамой средних лет с красивыми глазами и великолепным профилем. Многие американские леди, оставляя родину, обретали наружность хронически недужных, пребывая под впечатлением, будто таков образ европейского изящества, однако госпожа Отис подобной ошибки не совершила. Она обладала роскошной конституцией и располагала поистине удивительными запасами жизнелюбия. Во многих отношениях она была совершеннейшей англичанкой и блестящим подтверждением того факта, что ныне у нас с Америкой общее – почти все, за исключением, разумеется, наречия. Старший сын госпожи Отис, коего родители в мимолетном припадке патриотизма окрестили Вашингтоном[1], о чем он не уставал сожалеть, был светловолосым, довольно приятным молодым человеком, каковой определил себя в американскую дипломатию, три сезона подряд ведя первую пару в кадрили в Ньюпортском казино и даже в Лондоне стяжав славу замечательного танцора. Гардении и пэрство – таковы были единственные его слабости. В остальном же Вашингтон Отис выказывал редкое благоразумие. Юная госпожа Вирджиния Э. Отис была девочкой пятнадцати лет, гибкою и прекрасной, точно олененок, и в больших голубых глазах ее светилось замечательное свободолюбие. Она была удивительной наездницею и однажды, оседлав пони, промчалась наперегонки с лордом Билтоном два круга по парку и прямо против статуи Ахилла обогнала соперника на полтора корпуса – к великому восторгу юного герцога Чешира, каковой, не сходя с места, предложил Вирджинии руку и сердце и в тот же вечер в море слез был отослан опекунами обратно в Итон. За Вирджинией следовали близнецы, коих обычно называли «Звезды и Полосы», ибо они зачастую нарывались на порку. Мальчишки были восхитительны и, за исключением достойного посланника, являли собою единственных в семействе подлинных республиканцев.
Поместье Кентервиль располагается в семи милях от ближайшей железнодорожной станции в Эскоте; потому господин Отис телеграфировал, дабы прислали линейку, и семейство с воодушевлением тронулось в путь. Стоял очаровательный июльский вечер, воздух тончал от аромата сосен. То и дело слышали Отисы, как вяхирь размышляет вслух о своем сладкоголосье, или подмечали блестящую грудку фазана в шелестящих зарослях папоротников. Белочки поглядывали с буковых ветвей на проезжающих путников, а кролики улепетывали подлеском и мшистыми кочками, задрав белые хвостики. Когда же семейство въехало на аллею Кентервиля, небо внезапно затянуло облаками, повсюду воцарилась удивительная неподвижность, над головами безмолвно пролетела большая стая грачей, и, не успели путешественники войти в дом, упали первые крупные капли дождя.
На ступенях встречала их старуха, опрятно облаченная в черный шелк, белый чепец и передник. То была госпожа Амни, экономка, за коей госпожа Отис, выполняя настоятельнейшую просьбу леди Кентервиль, согласилась оставить прежнюю должность. Госпожа Амни присела до земли в реверансе пред каждым по очереди членом семейства, выходившим из линейки, и в чудной старомодной манере молвила:
– Милости прошу в Поместье Кентервиль.
Вслед за нею Отисы миновали роскошный тюдоровский вестибюль и ступили в библиотеку – комнату длинную и низкую, коя отделана была черным дубом и в глубине являла взору большое витражное окно. Здесь они обнаружили накрытый к чаю стол и, сняв плащи, сели и приступили к чаепитию, а госпожа Амни им прислуживала.
Вдруг госпожа Отис заметила тусклое красное пятно на полу у самого камина и, совершенно не сознавая, что именно сие пятно означает, заметила госпоже Амни:
– Боюсь, тут что-то пролили.
– Да, мадам, – негромко отвечала старая экономка, – на этом месте пролита была кровь.
– Какой кошмар! – вскричала госпожа Отис. – Я не желаю видеть лужу крови в гостиной. Ее следует тотчас же удалить.
Старуха улыбнулась и отвечала столь же негромко и таинственно:
– Сие кровь леди Элеоноры де Кентервиль, убиенной на этом самом месте ее собственным мужем, сэром Саймоном де Кентервилем, в 1575 году. Сэр Саймон пережил супругу на девять лет, а затем неожиданно исчез при весьма загадочных обстоятельствах. Тела его так и не нашли, но повинный дух его по сей день обитает в Поместье. Лужей крови восторгаются толпы туристов и прочих посетителей; ее никак нельзя удалять.
