Оскар Уайльд
Как важно быть серьезным
Джек. Серьезные банберисты?! Боже, до чего ты договорился!
Алджернон. Надо же быть в чем-то серьезным, если хочешь получать удовольствие от жизни. Я, например, всерьез банберирую. А вот в чем ты проявляешь свою серьезность, я понятия не имею. Полагаю – во всем. У тебя ведь такая легкомысленная натура.
Джек. Единственное, что меня хоть как-то радует во всей этой неприятной истории – это то, что твой дружок Банбери полностью разоблачен. Теперь тебе не удастся так часто сбегать в деревню, дорогой мой Алджи. Оно и к лучшему.
Алджернон. Твой братец тоже здорово пострадал, дорогой Джек. Теперь тебе не удастся так часто мотаться в Лондон, как того требовала укоренившаяся в тебе нездоровая привычка. Это тоже пойдет тебе на пользу.
Джек. Что касается того, как ты вел себя с мисс Кардью, то должен тебе заявить, что обольщать такую милую, чистосердечную, неопытную девушку совершенно непозволительно. Я уже не говорю о том, что она под моей опекой.
Алджернон. А я не вижу никакого оправдания тому, что ты обманываешь такую блестящую, умную, опытную молодую леди, как мисс Ферфакс. Я уже не говорю о том, что она моя кузина.
Джек. Я хотел, чтобы мы с Гвендолен были помолвлены, вот и все. Я люблю ее.
Алджернон. Ну а мне хотелось, чтобы мы были помолвлены с Сесили. Я обожаю ее.
Джек. У тебя ни малейших шансов жениться на мисс Кардью.
Алджернон. Еще менее вероятно, что ты станешь мужем мисс Ферфакс.
Джек. Это не твое дело.
Алджернон. Будь это моим делом, я бы не стал говорить о нем. Говорить о собственных делах – верх вульгарности. Это делают только биржевые маклеры, да и то больше на званых обедах.
Джек. Как ты можешь сидеть и преспокойно уплетать булочки, когда оба мы попали в такую беду? Ты абсолютно бессердечный тип!
Алджернон. Но не могу же я есть булочки в неспокойной манере. Я бы обязательно запачкал жиром манжеты. Булочки нужно есть только совершенно спокойно. Другого способа не существует.
Джек. А я тебе говорю, что при таких обстоятельствах есть булочки бессердечно – как спокойно, так и неспокойно.
Алджернон. Когда я расстроен, единственное, что меня успокаивает, – это еда. Люди, которые меня хорошо знают, могут засвидетельствовать, что в случае крупных неприятностей я от всего отказываюсь, кроме еды и питья. Вот и сейчас я ем эти булочки только потому, что несчастлив. Кроме того, я ужасно люблю домашние булочки. (Встает.)
Джек (тоже встает). Но это еще не причина, почему ты решил проглотить их все без остатка. (Забирает у Алджернона блюдо с булочками.)
Алджернон (протягивает ему кекс с изюмом). Может быть, ты съешь вместо булочек этот кекс? Я лично не люблю кексов.
Джек. Черт возьми! Неужели человек не может себе позволить есть свои собственные булочки в своем собственном доме?
Алджернон. Но ты только что утверждал, что есть булочки бессердечно.
Джек. Я говорил, что это бессердечно с твоей стороны, а не с моей, особенно при данных обстоятельствах. А я – совсем другое дело.
Алджернон. Может быть. Но булочки-то ведь не другие, а те же самые. (Отбирает у Джека блюдо с булочками.)
Джек. Алджи, прошу тебя, уезжай ради бога!
Алджернон. Ты ведь не станешь меня выпроваживать без обеда. Это был бы чистый абсурд. Я никогда не уезжаю не пообедав. На такое способны одни лишь вегетарианцы и подобные им субъекты. А кроме того, я только что договорился с доктором Чезьюблом, что он окрестит меня, так что без четверти шесть я стану Эрнестом.
Джек. Дорогой мой, чем скорее ты выкинешь из головы эту блажь, тем лучше. Это я договорился сегодня утром с доктором Чезьюблом о том, что в половине шестого он окрестит меня, и я, разумеется, возьму себе имя Эрнест. Гвендолен одобрила бы это. Не можем же мы оба быть названы одним и тем же именем. Это было бы просто нелепо. Кроме того, я, в отличие от тебя, имею право креститься. Нет никаких доказательств, что я был крещен. Скорее всего, не был; доктор Чезьюбл придерживается того же мнения. Ну а с тобой дела обстоят иначе. Ты-то уж наверняка был крещен.
Алджернон. Да, но меня не крестили уже многие годы.
Джек. Пусть даже и так, но один раз ты ведь все-таки был крещен. А это самое главное в таких делах.
Алджернон. Это верно. В том смысле, что я уж наверняка знаю: мой организм это испытание выдержит. А вот ты сомневаешься, подвергался ли ты этой процедуре или нет, так что для тебя она может оказаться опасной. Может явиться причиной серьезной болезни. Не забывай, что всего неделю назад твой ближайший родственник чуть не скончался в Париже от острой простуды.
Джек. Да, но ты ведь сам сказал, что простуда – болезнь не наследственная.
Алджернон. Знаю. Так считали когда-то, но так ли это сейчас? Наука идет вперед семимильными шагами.
Джек. Могу я поинтересоваться, Алджи, что ты собираешься делать?
Алджернон. Ничего. Это то, что я пытаюсь делать последние десять минут, тогда как ты делаешь все от тебя зависящее, чтобы отвлечь меня от этого занятия.
Джек. Ну а я собираюсь выйти в сад и поговорить с Гвендолен. У меня такое ощущение, что она ждет меня.
Алджернон. Судя по той исключительно холодной манере, с которой ко мне обращалась Сесили, она меня тоже там ждет, поэтому я ни в коем случае выходить в сад не буду. Если мужчина делает то, чего от него ожидает женщина, она никогда не будет о нем высокого мнения. Нужно всегда делать то, чего женщина от тебя не ждет, и говорить ей то, чего она не понимает. И тогда между обеими сторонами будет полное взаимопонимание.
Джек. Какая чепуха. Ты, как всегда, говоришь чепуху.
Алджернон. Гораздо разумнее говорить чепуху, чем выслушивать ее, мой дорогой друг, причем первое встречается гораздо реже, чем второе, несмотря на все то, что принято думать на сей счет.
Джек. Я не слушаю тебя. Я не могу тебя слушать.
Алджернон. Это не что иное, как ложная скромность. Ты прекрасно знаешь, что если постараешься, то сможешь меня слушать. Ты вечно недооцениваешь себя, а это глупо, учитывая, сколько вокруг самонадеянных людей… Джек, ты снова ешь булочки! Мне это не нравится. Осталось всего лишь две. (Берет блюдо с тем, что осталось.) Я ведь тебе сказал, что обожаю сдобные булочки.
Джек. А я ненавижу кексы.
Алджернон. С какой тогда стати ты угощаешь ими гостей? Странное у тебя представление о гостеприимстве.
Джек (раздраженно). Ну при чем тут кексы?! Мы ведь говорим не о них. (Подходит к Алджернону ближе.) Алджи, ты меня просто бесишь. Почему ты никогда не можешь придерживаться сути разговора?
Алджернон (медленно выговаривая слова). Потому что мне это вредно.
Джек. Черт возьми, кого ты из себя строишь? Терпеть не могу, когда кого-то из себя строят.
Алджернон. Что я тебе могу ответить, друг мой? Если тебе не нравится, когда кого-то из себя строят, если, иными словами, тебе не нравится поза, тогда я вообще не понимаю, что тебе может нравиться. Кроме того, это не поза. Придерживаться сути разговора мне действительно противопоказано. От этого я испытываю настоящую боль, а я ненавижу любую физическую боль.
Джек (ходит взад и вперед по сцене, время от времени бросая на Алджернона яростные взгляды. В конце концов подходит к чайному столику). Алджи, сколько раз тебе повторять, чтобы ты уезжал? Твое присутствие здесь нежелательно. Почему ты не уезжаешь?
Алджернон. Я еще не допил свой чай. И у меня осталась еще одна булочка. (Берет последнюю булочку.)
Джек со стоном опускается в кресло и закрывает лицо руками.
Занавес
Действие четвертое
Гостиная в доме мистера Уординга. Джек и Алджернон – на тех же местах и в тех же позах, что в конце третьего действия. В глубине сцены, из сада, появляются Гвендолен и Сесили.
Гвендолен. То, что они не сразу пошли за нами в сад, как можно было бы ожидать от других молодых людей, доказывает, что они еще не совсем потеряли стыд.
Сесили. Они ели булочки. Это говорит о раскаянии.
Гвендолен (после небольшой паузы). Они, кажется, не заметили, что мы вошли. Может быть, вы покашляете?
Сесили. Но у меня нет кашля.
Гвендолен. А сейчас они смотрят на нас. Какое бесстыдство!
Сесили. Они приближаются к нам. Какая самонадеянность!
Гвендолен. Будем хранить гордое молчание.
Сесили. Да, ничего другого не остается.
Джек и Алджернон насвистывают популярную арию из какой-то английской оперы.
Гвендолен. Гордое молчание, как мне кажется, производит на них нежелательное впечатление.
Сесили. Да, я бы даже сказала, оно им не нравится.
Гвендолен. Но мы ни за что не заговорим первыми.
Сесили. Разумеется, нет.
Гвендолен. Мистер Уординг, я хочу у вас спросить нечто важное, и от вашего ответа зависит многое.
Сесили. Гвендолен, ваша находчивость меня восхищает. Мистер Монкрифф, будьте добры, ответьте мне вот на какой вопрос: для чего вы пытались выдать себя за брата моего опекуна?
Алджернон. Чтобы иметь предлог познакомиться с вами.
Сесили (обращаясь к Гвендолен). На мой взгляд, это вполне удовлетворительное объяснение. А вы как считаете?
Гвендолен. Да, моя дорогая, если, конечно, ему можно верить.
Сесили. Я лично не верю. Но это не умаляет поразительной красоты его ответа.
Гвендолен. Вы правы. В важных вопросах главное не искренность, а стиль. Мистер Уординг, чем вы объясните историю с вымышленным братом? Может быть, вы на это пошли, чтобы иметь предлог бывать в Лондоне и почаще видеть меня?
Джек. Неужели вы можете сомневаться в этом, мисс Ферфакс?
Гвендолен. У меня на этот счет большие сомнения. Но я решила пренебречь ими. Сейчас не время для скептицизма в духе немецких философов. (Подходит к Сесили.) Их объяснения кажутся мне удовлетворительными, особенно объяснение мистера Уординга. В нем есть какая-то завораживающая правдивость.
Сесили. Меня вполне устраивает то, что сказал мистер Монкрифф. Одного его голоса достаточно, чтобы вселить в меня абсолютное доверие.
Гвендолен. Так вы думаете – мы можем простить их?
Сесили. Да. То есть нет.
Гвендолен. Верно! Я совсем позабыла. На карту поставлены принципы, и нам нельзя уступать. Но кто из нас скажет им об этом? Обязанность не из приятных.
Сесили. А не можем ли мы сказать это одновременно вдвоем?
Гвендолен. Прекрасная мысль! Я всегда говорю одновременно со своими собеседниками. Только говорите со мною в такт, ладно?
Сесили. Хорошо.
Гвендолен отбивает поднятым пальцем такт.
Гвендолен и Сесили (говорят вместе). Непреодолимым препятствием по-прежнему являются ваши имена. Так и знайте!
Джек и Алджернон (тоже говорят вместе). Наши имена? И ничего больше? Но нас сегодня должны крестить.
Гвендолен (Джеку). И вы готовы выдержать это ужасное испытание ради меня?
Джек. Да, ради вас!
Сесили (Алджернону). А вы – вы согласны пойти на эту муку, чтобы угодить мне?
Алджернон. Да, чтобы угодить вам!
Гвендолен. Как все-таки глупо говорить о равенстве полов. Когда речь идет о самопожертвовании, нам очень далеко до мужчин.
Джек. Да, мы такие! (Обменивается с Алджерноном рукопожатием.)
Сесили. Они порой проявляют такое мужество, о котором мы, женщины, и понятия не имеем.
Гвендолен (обращаясь к Джеку). Любимый! (Бросаются друг другу в объятия.)
Алджернон (обращаясь к Сесили). Любимая! (Бросаются друг другу в объятия.)
Обе пары стоят обнявшись. Входит Мерримен. Чтобы привлечь к себе внимание, громко кашляет.
Мерримен. Кхе!.. Кхе!.. (Докладывает.) Леди Брэкнелл.
Джек. Боже милостивый!..
Входит леди Брэкнелл. Влюбленные поспешно отстраняются друг от друга. Мерримен уходит.
Леди Брэкнелл. Гвендолен! Что это значит?
Гвендолен. Всего лишь то, что я помолвлена с мистером Уордингом, мама.
Леди Брэкнелл. Иди-ка сюда и садись. Садись, тебе говорят. Нерешительность – это признак душевного разлада у молодых и физического угасания у старых. (Поворачивается к Джеку.) Сэр, узнав о внезапном исчезновении моей дочери от ее горничной, которой дочь полностью доверяет и язык которой я развязала с помощью небольшого денежного вознаграждения, я тотчас же последовала за ней в почтовом поезде. Ее бедный отец почему-то решил – и я рада, что ему пришла в голову эта странная мысль, – будто она сейчас присутствует на чересчур затянувшейся лекции (одной из тех, которые университет организует для широкой публики) о влиянии ренты на развитие мысли. Я не собираюсь выводить его из этого заблуждения. Я никогда не выводила его из всяческого рода заблуждений. Это было бы бессердечно. Но вы, конечно, сами прекрасно понимаете, что любые отношения между вами и моей дочерью должны быть с этого момента прекращены. В этом вопросе, как, впрочем, и в любых других, я не пойду ни на какие уступки.
Джек. Но я помолвлен с Гвендолен, леди Брэкнелл!
Леди Брэкнелл. Выбросьте это из головы, сэр. Ну а что касается Алджернона… Алджернон!
Алджернон. Да, тетя Огаста.
Леди Брэкнелл. Скажи мне, а не в этом ли доме проживает твой болезненный друг, мистер Банбери?
Алджернон (запинаясь). Нет, нет, Банбери здесь не живет… Банбери сейчас в другом месте… А по правде говоря, Банбери умер.
Леди Брэкнелл. Умер?.. Когда умер? Должно быть, его смерть была чрезвычайно скоропостижной.
Алджернон (с беспечным видом). В общем, я его сегодня убил… То есть я хочу сказать – бедняга Банбери умер сегодня после обеда.
Леди Брэкнелл. И от чего же он умер?
Алджернон. Банбери?.. Ну, он… он просто был ликвидирован…
Леди Брэкнелл. Ликвидирован? Ты хочешь сказать, он стал жертвой этих ужасных революционеров? Но ты мне не говорил, что мистер Банбери участвует в политической жизни. В таком случае он был наказан за свой нездоровый интерес к политике.
Алджернон. Дорогая тетя Огаста, я хотел лишь сказать, что его разоблачили. Врачи разоблачили его в том, что он водит их за нос, продолжая жить с такими неизлечимыми болезнями. Вот он и умер.
Леди Брэкнелл. Он, надо полагать, очень верил своим врачам и всецело полагался на их мнение. Во всяком случае, я рада слышать, что он наконец-то выбрал четкую линию поведения и действовал в соответствии с рекомендациями медиков. А теперь, когда мы окончательно избавились от этого мистера Банбери, позволено ли мне будет спросить, мистер Уординг, кто эта молодая особа, чью руку совершенно неподобающим, на мой взгляд, образом держит в настоящий момент мой племянник Алджернон?
Джек. Эта леди – мисс Сесили Кардью, чьим опекуном я являюсь.
Леди Брэкнелл холодно кивает Сесили.
Алджернон. Я помолвлен с Сесили, тетя Огаста.
Леди Брэкнелл. Что, что?
Сесили. Мы с мистером Монкриффом помолвлены, леди Брэкнелл.
Леди Брэкнелл (содрогнувшись, идет к дивану и садится). Не знаю – может быть, воздух в этой части Хартфордшира действует на людей каким-то возбуждающим образом, но только число помолвок, о которых здесь узнаешь, явно превышает средний статистический уровень. Я полагаю, с моей стороны будет уместно задать несколько предварительных вопросов. Скажите, мистер Уординг, происхождение мисс Кардью тоже имеет отношение к одному из лондонских вокзалов? Мне просто нужно знать факты. До вчерашнего дня я даже не подозревала, что могут существовать семьи или отдельные лица, которые ведут начало от конечных железнодорожных станций вроде вокзала Виктория.
Джек явно взбешен, но берет себя в руки.
Джек (говорит холодно, четко выговаривая слова). Мисс Кардью – внучка покойного мистера Томаса Кардью, проживавшего по адресу: дом 149 на Белгрейв-сквер, юго-западный Лондон; другие адреса: поместье Джервейс-парк, Доркинг, Суррей, и поместье Спорран, Файфшир, Шотландия.
Леди Брэкнелл. Звучит более или менее удовлетворительно. Сразу три адреса вызывают доверие, даже если речь идет о торговцах. Но где гарантия, что адреса не вымышленные?
Джек. У меня сохранились выпуски «Придворного альманаха» за те годы. Они в вашем распоряжении, леди Брэкнелл.
Леди Брэкнелл (мрачно). Мне попадались в высшей мере странные опечатки в этом издании.
Джек. Дела мисс Кардью ведет фирма поверенных «Маркби, Маркби и Маркби», Линкольнз-Инн-Филдз, 149-а, Лондон, Уэст-Энд, центр. Не сомневаюсь, они будут рады предоставить вам любую интересующую вас информацию. Прини – мают они с десяти до четырех.
Леди Брэкнелл. «Маркби, Маркби и Маркби»? Да, фирма с весьма высокой репутацией. Мне даже говорили, что какого-то из мистеров Маркби видели на двух-трех званых обедах. Ну что ж, пока что я удовлетворена вашими ответами.
Джек (крайне раздраженно). Как это любезно с вашей стороны, леди Брэкнелл! Могу также добавить – и надеюсь, вы будете рады это услышать, – что я располагаю всеми необходимыми документами, подтверждающими различные обстоятельства и факты из жизни мисс Кардью – рождение, крещение, коклюш, прививки, конфирмацию и корь, причем как в немецкой, так и в английской ее разновидностях.
Леди Брэкнелл. О, я вижу, в ее жизни была масса волнующих событий – может быть, даже слишком волнующих для такой юной особы. Я лично не одобряю преждевременной опытности у молоденьких девушек. (Встает, смотрит на часы.) Гвендолен, приближается время нашего отъезда. Нам нельзя терять ни минуты… Да, мистер Уординг, еще один вопрос, чисто для проформы: обладает ли мисс Кардью хоть каким-нибудь состоянием?
Джек. Ее состояние – около ста тридцати тысяч фунтов в государственных ценных бумагах… Ну что ж, леди Брэкнелл, прощайте. Был рад побеседовать с вами.
Леди Брэкнелл (снова усаживается). Минутку, мистер Уординг, минутку. Вы говорите, сто тридцать тысяч?! И в государственных ценных бумагах?!.. Вы знаете, вот я смотрю на мисс Кардью и все более прихожу к выводу, что она в высшей степени привлекательная молодая леди. Немногие девушки в наше время могут похвастаться такими необходимыми в жизни качествами, которыми она обладает, – качествами, которые с течением времени не утрачиваются, а лишь развиваются и совершенствуются. И это тем более вызывает восхищение, что мы живем, как это ни прискорбно, в век поверхностных достоинств и чувств. (Обращаясь к Сесили.) Подойдите ко мне, милочка. (Сесили подходит к ней ближе.) Бедное дитя, платье у вас совсем простенькое, а волосы, пожалуй, остались точно такими, какими их создала природа. Ничего, мы все это скоро поправим. Опытные французские камеристки добиваются просто поразительных результатов, причем за самое короткое время. Помню, я порекомендовала одну такую особу моей приятельнице, леди Лансинг, и через три месяца ее перестал узнавать собственный муж.
Джек. А через шесть месяцев ее вообще никто не узнавал.
Леди Брэкнелл (пронзает Джека уничтожающим взглядом, затем с отработанной за многие годы улыбкой обращается к Сесили). Пожалуйста, повернитесь, дорогое дитя. (Сесили поворачивается на триста шестьдесят градусов.) Нет, нет, я хочу видеть вас сбоку. (Сесили становится боком.) Что ж, мои лучшие ожидания оправдались. Ваш профиль меня обнадеживает. С таким профилем можно достигнуть большого успеха в обществе. У нашего века два достойных сожаления недостатка – отсутствие принципов и отсутствие подбородка. Кстати, держите подбородок чуть выше, дорогая. Стиль главным образом зависит от того, как держать подбородок. Теперь его держат очень высоко. Алджернон!
Алджернон. Да, тетя Огаста?
Леди Брэкнелл. С таким профилем мисс Кардью может рассчитывать на успех в обществе.
Алджернон. Сесили – самая милая, самая славная, самая прелестная девушка на свете. И мне дела нет до ее успехов в обществе.
Леди Брэкнелл. Никогда не говори неуважительно о высшем обществе, Алджернон. Так поступают только те, кому закрыт туда доступ. (Обращается к Сесили.) Дитя мое, вы, конечно, знаете, что у Алджернона нет ничего, кроме долгов? Но я не сторонница браков по расчету. Когда я выходила за лорда Брэкнелла, у меня ни пенни не было за душой. Однако я и мысли не допускала, что это может явиться для меня препятствием. Ну хорошо, я полагаю, что должна дать согласие на ваш брак.
Алджернон. Благодарю вас, тетя Огаста!
Леди Брэкнелл. Сесили, можете меня поцеловать.
Сесили (целует ее). Благодарю вас, леди Брэкнелл.
Леди Брэкнелл. Вы тоже можете называть меня тетей Огастой.
Сесили. Благодарю вас, тетя Огаста.
Леди Брэкнелл. Бракосочетание, я думаю, не стоит откладывать.
Алджернон. Благодарю вас, тетя Огаста.
Сесили. Благодарю вас, тетя Огаста.
Леди Брэкнелл. По правде говоря, я не одобряю продолжительных помолвок. Это дает будущим супругам возможность лучше узнать друг друга, что, по-моему, совершенно недопустимо.
Джек. Прошу прощения, что прерываю вас, леди Брэкнелл, но ни о какой помолвке не может быть и речи. Я опекун мисс Кардью, и до совершеннолетия она не может выйти замуж без моего согласия. А давать такое согласие я решительно отказываюсь.
Леди Брэкнелл. На каком основании, позвольте спросить? Алджернон, можно сказать, – на редкость завидный жених. У него за душой нет ни пенни, но с виду он миллионер. Чего же еще желать?
Джек. Мне не хотелось бы вас огорчать, леди Брэкнелл, но вынужден откровенно сказать, что меня не устраивает моральный облик вашего племянника. Я подозреваю, что он человек неискренний, я бы даже сказал лживый.
Алджернон и Сесили смотрят на него с изумлением и негодованием.
Леди Брэкнелл. Неискренний, лживый человек? Мой племянник Алджернон? Исключено! Он ведь выпускник Оксфорда!
Джек. Боюсь, что сомнений здесь быть не может. Сегодня, когда я был в Лондоне по очень важному личному делу, он, выдав себя за моего брата, проник ко мне в дом и, назвав себя вымышленным именем, выпил, как мне только что сообщил мой дворецкий, целую бутылку сухого шампанского «Перье-Жуэ» тысяча восемьсот восемьдесят девятого года – вина, которое я специально приберегал для себя. Продолжая бесстыдно выдавать себя за другого, он за каких-то пару часов умудрился завоевать сердце юной девушки, чьим опекуном я являюсь, посчитав это достаточным основанием, чтобы остаться пить чай и проглотить все до единой домашние булочки. Поведение его тем более непростительно, что он с самого начала прекрасно знал, что у меня нет и никогда не было братьев и что я не имею намерения в ближайшем будущем обзаводиться ими. Я совершенно определенно дал ему это понять еще вчера вечером.
Сесили. Но, дорогой дядя Джек, вы ведь весь этот год давали нам понять, что у вас есть младший брат. Вы только об этом и говорили. Алджи лишь подтвердил ваши слова, и я думаю, он поступил благородно.
Джек. Извини меня, Сесили, но ты слишком молода, чтобы разбираться в подобных вещах. Присочинить какую-нибудь историю, выдумать несуществующую личность – для всего этого в наш коммерческий век нужны и гений, и незаурядная смелость. Мало кто из современных романистов отваживается на такое. Ни для кого не секрет, что они попросту не умеют этого делать. Но, с другой стороны, потворствовать чужим выдумкам, быть соучастником обмана – это уже проявление малодушия. Газеты постоянно занимаются этим, перепевая несусветный вымысел, который первоначально печатает одна из них. Настоящий джентльмен так не поступает, он никогда не потворствует лжи.
Алджернон (разгневанно). Ну, знаешь, Джек, это уже слишком!
Леди Брэкнелл. Кхм!.. Мистер Уординг, по здравом размышлении я решила не придавать большого значения тому, как вел себя мой племянник по отношению к вам.
Джек. Чрезвычайно великодушно с вашей стороны, леди Брэкнелл. И все же мое решение бесповоротно. Я отказываюсь дать согласие.
Леди Брэкнелл(обращаясь к Сесили). Подойдите ко мне, милое дитя. (Сесили подходит.) Сколько вам лет, дорогая?
Сесили. По правде говоря, только восемнадцать, но на званых обедах и вечерах я всегда даю понять, что мне двадцать.
Леди Брэкнелл. Вы совершенно правы, внося эту маленькую поправку. Женщина никогда не должна быть слишком точной в отношении своего возраста. Это отдает педантизмом… (Размышляя вслух.) Восемнадцать, но на званых вечерах двадцать. Что ж, не так уж много осталось до совершеннолетия и освобождения от оков опекунства… Так что согласие или несогласие вашего опекуна не имеет такого уж большого значения.
Джек. Простите, что снова прерываю вас, леди Брэкнелл, но считаю своим долгом сообщить вам, что, согласно завещанию дедушки мисс Кардью, срок опекунства над нею установлен до достижения ею тридцатипятилетнего возраста.
Леди Брэкнелл. Ну, мне это тоже не кажется серьезной помехой. Тридцать пять лет – самый расцвет для женщины. В лондонском обществе сколько угодно женщин самого знатного происхождения, которые по собственной воле на протяжении многих лет остаются тридцатипятилетними. Леди Дамблтон, например. Наколько мне известно, ей тридцать пять с тех самых пор, как ей исполнилось сорок, а это было уже бог знает сколько лет назад. Я не вижу причин, почему бы нашей дорогой Сесили не стать в упомянутом вами возрасте еще более привлекательной, чем в настоящее время. К тому времени ее состояние будет значительно больше.
Сесили (обращаясь к Джеку). А вы уверены, что я действительно не могу без вашего согласия выйти замуж до тридцатипятилетнего возраста?
Джек. Предусмотрев этот пункт в своем завещании, твой дедушка, Сесили, поступил очень мудро. Он, несомненно, предвидел возникновение затруднительных ситуаций, подобных сегодняшней.
Сесили. В таком случае, у дедушки, должно быть, было потрясающее воображение. Алджи… готовы ли вы ждать, пока мне исполнится тридцать пять? Только не торопитесь с ответом. Это очень серьезный вопрос, и от того, как вы ответите на него, зависит судьба моего счастья – впрочем, и вашего тоже.
Алджернон. О, Сесили, конечно, готов! Об этом вы могли и не спрашивать. Я готов ждать вас целую вечность. Вы это и сами прекрасно знаете.
Сесили. В глубине души я об этом догадывалась, но все дело в том, что я сама не смогу столько ждать. Для меня и пять минут ожидания – настоящая пытка. Это меня всегда раздражает. Сама я не очень-то пунктуальна, это правда, но люблю пунктуальность в других, и ждать столько лет, пусть даже своей собственной свадьбы, – об этом и речи не может быть.
Алджернон. Тогда что же нам делать, Сесили?
Сесили. Не знаю, мистер Монкрифф.
Леди Брэкнелл. Дорогой мистер Уординг, поскольку мисс Кардью недвусмысленно дала понять, что до тридцати пяти лет она ждать не собирается, – а ее слова, должна вскользь заметить, свидетельствуют о некоторой нетерпеливости ее характера, – я просила бы вас пересмотреть ваше решение.
Джек. Но, дорогая леди Брэкнелл, вопрос этот всецело зависит от вас. В ту самую минуту, как вы согласитесь на мой брак с Гвендолен, я с превеликой радостью разрешу вашему племяннику сочетаться браком с моей подопечной.
Леди Брэкнелл (вставая и горделиво выпрямляясь). Вы сами должны понимать, что ваше условие абсолютно неприемлемо.
Джек. Тогда наш общий удел – исполненное любовного томления безбрачие.
Леди Брэкнелл. Что касается Гвендолен, ей это не угрожает – я уж позабочусь об этом. А вот Алджернон пусть решает сам. (Достает часы.) Пойдем, дорогая. (Гвендолен встает.) Мы и так уже пропустили пять, если не шесть поездов. Это может вызвать нежелательные разговоры на станции.
Входит доктор Чезьюбл.
Чезьюбл. Все готово для обряда крещения.
Леди Брэкнелл. Крещения, сэр? Не преждевременно ли?
Чезьюбл (с несколько озадаченным видом указывая на Джека и Алджернона). Оба эти джентльмена выразили желание немедленно подвергнуться крещению.
Леди Брэкнелл. В их-то возрасте? Это нелепая и святотатственная затея. Алджернон, я запрещаю тебе креститься. И слышать не хочу о таких твоих выходках. Лорд Брэкнелл был бы страшно расстроен, если бы узнал, на что ты тратишь время и деньги.
Чезьюбл. Следует ли это так понимать, что сегодня крещений не будет?
Джек. При сложившихся обстоятельствах, уважаемый доктор Чезьюбл, крещение для нас уже не имеет значения.
Чезьюбл. Мне прискорбно слышать, мистер Уординг, с каким пренебрежением вы говорите об этом священнодействии. Это отдает еретическими взглядами анабаптистов[22] – взглядами, которые я полностью опровергаю в четырех из моих неопубликованных проповедей. Об обряде крещения нельзя говорить как о чем-то несерьезном. В сущности (и этого мнения придерживались все без исключения отцы церкви), крещение – это своего рода второе рождение человека. Ну а что касается взрослых, то их принудительное крещение, за единственным исключением диких племен, считается церковью, увы, неканоническим, а посему я незамедлительно возвращаюсь в церковь. К тому же, как мне только что сообщили, в ризнице меня уже полтора часа дожидается мисс Призм.
Леди Брэкнелл (встрепенувшись). Мисс Призм? Вы, кажется, упомянули имя мисс Призм?
Чезьюбл. Да, леди Брэкнелл, мне сейчас предстоит встреча с мисс Призм.
Леди Брэкнелл. Позвольте задержать вас на минутку. Этот вопрос может иметь огромное значение для лорда Брэкнелла и для меня самой. Не является ли эта мисс Призм особой отталкивающей наружности и не имеет ли она отдаленного отношения к воспитанию детей?
Чезьюбл (с некоторым негодованием). Это одна из самых просвещенных женщин, которых мне приходилось встречать, и она само воплощение респектабельности.
Леди Брэкнелл. Значит, это она и есть. Могу ли я осведомиться, какое положение занимает она в вашем доме?
Чезьюбл (сухо). Я холост, мадам.
Джек (вмешиваясь). К вашему сведению, леди Брэкнелл, уважаемая мисс Призм вот уже три года является гувернанткой и компаньонкой мисс Кардью, и я не знаю, что бы мы без нее делали.
Леди Брэкнелл. Несмотря на все эти восторженные отзывы, я должна с ней немедленно поговорить. Пусть за ней пошлют!
Чезьюбл (оглядываясь). Она и сама сюда идет, она уже почти здесь.
Торопливо входит мисс Призм.
Мисс Призм. Мне сказали, что вы ожидаете меня в ризнице, дорогой каноник. Я прождала вас там ровно час и сорок пять минут. (Замечает леди Брэкнелл, которая не сводит с нее испепеляющего взгляда. Мисс Призм бледнеет, она явно испугана. Беспокойно озирается, словно ищет путей к бегству.)
Леди Брэкнелл (безжалостным прокурорским тоном). Призм! (Мисс Призм виновато опускает голову.) Ну-ка подойдите сюда, Призм! (Мисс Призм робко приближается к ней.) Призм! Где ребенок? (Всеобщее оцепенение. Каноник в ужасе отступает на шаг назад. Алджернон и Джек стоят с таким видом, словно готовы в любую секунду оградить Сесили и Гвендолен от созерцания леденящей сцены предстоящего разоблачения.) Двадцать восемь лет тому назад, Призм, вы вышли из дома лорда Брэкнелла, что на Гроувенор-стрит, 104, везя перед собой детскую коляску, в которой лежал младенец мужского пола, и больше не вернулись. Через несколько недель, в результате настойчивых поисков, столичной полиции удалось где-то около полуночи обнаружить детскую коляску в одном из уголков Бейзуотера.[23] В коляске лежала трехтомная рукопись тошнотворно сентиментального романа. (Испуг на лице мисс Призм на мгновение сменяется негодованием.) Но никакого ребенка там не было! (Все смотрят на мисс Призм.) Призм, где ребенок?
