Я к губам подношу эту зелень — Эту клейкую клятву листов, Эту клятвопреступную землю: Мать подснежников, кленов, дубков.
Погляди, как я крепну и слепну, Подчиняясь смиренным корням, И не слишком ли великолепно От гремучего парка глазам?
А квакуши, как шарики ртути, Голосами сцепляются в шар, И становятся ветками прутья И молочною выдумкой пар.
«Клейкой клятвой липнут почки…»
Клейкой клятвой липнут почки, Вот звезда скатилась — Это мать сказала дочке, Чтоб не торопилась.
– Подожди, – шепнула внятно Неба половина, И ответил шелест скатный: – Мне бы только сына…
Стану я совсем другою Жизнью величаться. Будет зыбка под ногою Легкою качаться.
Будет муж, прямой и дикий, Кротким и послушным, Без него, как в черной книге, Страшно в мире душном…
Подмигнув, на полуслове Запнулась зарница. Старший брат нахмурил брови. Жалится сестрица.
Ветер бархатный, крыластый Дует в дудку тоже, — Чтобы мальчик был лобастый, На двоих похожий.
Спросит гром своих знакомых: – Вы, грома́, видали, Чтобы липу до черемух Замуж выдавали?
Да из свежих одиночеств Леса – крики пташьи: Свахи-птицы свищут почесть Льстивую Наташе.
И к губам такие липнут Клятвы, что, по чести, В конском топоте погибнуть Мчатся очи вместе.
Все ее торопят часто: – Ясная Наташа, Выходи, за наше счастье, За здоровье наше!
«На меня нацелилась груша да черемуха…»
На меня нацелилась груша да черемуха — Силою рассыпчатой бьет в меня без промаха.
Кисти вместе с звездами, звезды вместе с кистями, — Что за двоевластье там? В чьем соцветьи истина?
С цвету ли, с размаха ли – бьет воздушно-целыми В воздух, убиваемый кистенями белыми.
И двойного запаха сладость неуживчива: Борется и тянется – смешана, обрывчива.
«К пустой земле невольно припадая…»
I
К пустой земле невольно припадая, Неравномерной сладкою походкой Она идет – чуть-чуть опережая Подругу быструю и юношу-погодка. Ее влечет стесненная свобода Одушевляющего недостатка, И, может статься, ясная догадка В ее походке хочет задержаться — О том, что эта вешняя погода Для нас – праматерь гробового свода, И это будет вечно начинаться.
II
Есть женщины, сырой земле родные, И каждый шаг их – гулкое рыданье, Сопровождать воскресших и впервые Приветствовать умерших – их призванье. И ласки требовать у них преступно, И расставаться с ними непосильно. Сегодня – ангел, завтра – червь могильный, А послезавтра – только очертанье… Что было – поступь – станет недоступно… Цветы бессмертны. Небо целокупно. И всё, что будет, – только обещанье.
