Осинцев Петр
Дымят редакционные трубы
Предисловие
Уважаемые читатели!
Книга, которую вы держите в руках – дань памяти двум прекрасным людям, моим родителям – Почетному гражданину г. Шадринска, Заслуженному работнику культуры РФ, бывшему директору Шадринского краеведческого музея и Государственного архива в г. Шадринске Осинцеву Леониду Петровичу и бывшему редактору многотиражной газеты «Автоагреат» АО «ШААЗ», первому пресс-секретарю администрации г. Шадринска Русаковой Фаине Дмитриевне. Вместе мама и папа прожили чуть более трех десятков лет.
Это издание – сборник очерков и воспоминаний о них. Я сердечно благодарю тех людей, которые согласились рассказать и написать о родителях. Это их друзья и коллеги, журналисты, преподаватели, архивные и музейные работники, и многие, многие другие, которые шли бок о бок с моими папой и мамой на протяжении долгих лет, делили радости и горести вместе с ними.
Отзывы
Незадолго до выхода книги в свет автор предложил ознакомиться с ней своим друзьям и коллегам. Получились, по сути, мини-рецензии, которые наверняка вызовут интерес у тех, кто только перелистнул первые страницы издания.
«Книгу прочла на одном дыхании. Родители получились живыми, очень интересными людьми, какими они и были на самом деле. Когда читала, нахлынули воспоминания. Нам с Фаей и Леней было хорошо, интересно и легко вместе. Помню, когда бы мы ни пришли к ним в гости, Леня практически всегда сидел за машинкой. Стремительная, гостеприимная Фая, ее салат-новинка с морской капустой и шутки, смех, разговоры… Хорошие люди, хорошее время. Помню, как Леня не любил ходить работать в саду, приходили они оттуда обессиленные, так как отдавались работе без остатка. Не его это было, но тогда все пахали, выращивая овощи, и они почему-то решили, что и им надо. Книга получилась!
А. Б.»
«С большим удовольствием прочитал (тут уместна старая добрая метафора: проглотил) книгу «Дымят редакционные трубы», посвященную Леониду Петровичу Осинцеву и Фаине Дмитриевне Русаковой.
Сам я не был знаком с этими замечательными людьми (разве что немного знал Леонида Петровича в юности, да и то шапочно). Однако, будучи журналистом, премного был наслышан об этой известной в городе чете от других тружеников пера, музейщиков, архивистов, просто образованных и культурных людей.
Особенно часто любила вспоминать Фаину Дмитриевну редактор газеты «Автоагрегат» Людмила Викторовна Борисова, к сожалению, рано ушедшая из жизни, однако успевшая написать свои воспоминания, вошедшие в эту книгу. Она всегда говорила о Фаине Дмитриевне с большим восхищением и грустной ностальгией одновременно. Именно от нее я услышал ту замечательную историю про маленького Петю и его «редакционные трубы», которые, конечно, дымят и которыми, конечно, надо гордиться, как и мамой.
И как же приятно было прочесть не менее теплые воспоминания известных в городе людей, которым посчастливилось знать, любить и ценить Л.П. Осинцева и Ф.Д. Русакову. Каждый из них не поленился сесть за письменный стол, чтобы еще раз отдать дань уважения героям этой книги.
Устные воспоминания прекрасны и ценны. Но, будучи помещенными на бумагу, становятся поистине бесценными и даже бессмертными. Ибо, как известно, слово – не воробей, улетит – не поймаешь. Но записанное слово в противовес ему – не вырубишь топором.
В. З.»
«Книга читается на одном дыхании и трогает до глубины души. Необязательно знать людей, о которых идет речь, но сразу становится понятно, насколько замечательными они были. В каждом слове автора – светлая грусть о самых важных и близких – о родителях. Взрослый сын делится своими воспоминаниями из детства и юности. Читаешь и понимаешь, насколько сокровенны эти фрагменты из памяти, и с каким трепетом они хранятся в его душе. И читателю, как доброму другу, он хочет рассказать о жизни своих любимых папы и мамы, которых уже нет рядом. Но зато жива память о них в сердцах коллег, друзей, родных и просто знакомых.
Внесли огромный вклад в историю. Как бы пафосно не звучали эти слова, но они как нельзя лучше подходят к Леониду Петровичу Осинцеву и Фаине Дмитриевне. Они многое сделали для родного края и, конечно, оставили неизгладимый след в памяти тех людей, с которыми их сталкивала судьба. Кто-то вспоминает совместную трудовую деятельность, кто-то – уютные домашние посиделки. Но вырисовываются четкие образы из этих повествований: Фаина Дмитриевна как умелая хозяйка, справедливый руководитель, человек, готовый помочь в любую минуту в любой ситуации, а Леонид Петрович – талантливый краевед, скромный, интеллигентный, но, в то же время, по-мальчишески озорной и веселый. И практически все говорят о том, что они были просто созданы друг для друга.
Порой в будничной суете мы забываем ценить мимолетные моменты радости рядом с любимыми нам людьми. И лишь спустя время понимаем, как счастливы мы были тогда. Но главное, чтобы в сердце была жива память, и тогда дорогие люди нас никогда не покинут…
А. И.»
Светлой памяти родителей посвящается…
Когда я появился на свет, папе было 45 лет, а маме – 36. Поздний ребенок, руководящие должности (папа возглавлял краеведческий музей, мама трудилась редактором заводской многотиражки «Автоагрегат» (ныне – газета АО «ШААЗ»), куча нянек в виде многочисленных родственников и знакомых. И абсолютно скромный, без излишеств, быт. Общий доход родителей в то время не превышал 250 рублей.
«Боевой» редактор. Именно так называли маму ее коллеги по заводской многотиражке «Автоагрегат», которую она возглавляла больше 20 лет, с 1975 по 1996 гг. И не случайно, ведь большинство вопросов, касающихся тех или иных проблем предприятия, ей приходилось в буквальном смысле слова решать с боем. Неважно, шла ли речь о заботах одного работника или сразу целого заводского подразделения. Она все принимала близко к сердцу и интересы людей, которые приходили в редакцию, всегда ставила выше собственных. Наверно, по-другому она просто не умела.
1980-е
Самые ранние воспоминания из детства… На память одними из первых приходят маленькие путешествия, которые я совершал с папой (или с мамой) каждый будний день в детский сад. Вернее, не день, а утро. Зимнее, морозное, раннее утро, когда на улице еще темным-темно, и только тусклые лампы в уличных фонарях позволяют хоть как-то ориентироваться во мраке.
Иногда я проделывал этот путь, сидя на плечах у отца, но чаще всего он вел меня за руку. Я старался не отставать от него, пытаясь приноровиться к папиным широким шагам, но это у меня получалось плохо, вследствие чего приходилось едва ли не бежать за родителем вприпрыжку. Отец торопился на работу, поэтому, доставив меня в детсад и сдав с рук на руки воспитателям, сразу же уходил. Снимать верхнюю одежду и обувь мне приходилось самостоятельно, чем я заслуживал молчаливое одобрение, а иногда и похвалу от воспитателей. Некоторых детей вплоть до выпуска из старшей группы раздевали и одевали родители или воспитатели. Мои же папа с мамой старались воспитывать во мне самостоятельность с самых ранних лет. Шишек в детстве и юности набил немало, но за такое воспитание родителям я только благодарен…
Папа мой человеком был горячим. В том смысле, что температура тела (или какие-то внутренние процессы) позволяла ему круглый год (простите за такие подробности) спать без одеяла. Ну вот не мерз он, и все тут. В то же время, мама предпочитала укутываться в несколько одеял, что зимой, что в любое другое время года, а отца ласково-шутливо называла (в переносном смысле слова, конечно) «моя печка».
Кроме особенностей внутреннего теплообмена, папа был жаворонком, как сейчас принято говорить, а мама – типичнейшей совой. В выходные он просыпался очень рано и успевал переделать несколько дел, пока домочадцы досматривали последние сны.
На работу, в музей, а позже в архив, отец обычно ходил через горсад (когда мы еще жили на ул. Красноармейской), иногда брал с собой и меня. Проходя мимо ныне сгоревшего домика И. Д. Шадра (русский советский художник, скульптор-монументалист, уроженец г. Шадринска), папа обычно говорил мне: «Вот домик, в котором жил дядя Ваня». А в 1995 году вышла в свет 122-страничная книга «Неизвестный Шадр», посвященная некоторым малоизученным фактам биографии Ивана Дмитриевича. Автором этого издания был Л.П. Осинцев. Эту и другие его книги я бережно храню дома.
Водичка-то холодная!
Летом папа ходил купаться на р. Исеть ранним утром и иногда брал меня с собой. Жили мы не очень близко от городского пляжа по нашим, шадринским меркам – минутах в 20-ти ходьбы.
На улице еще прохладно. Я, зябко поеживаясь, бегу то впереди, то позади отца, и вот мы, наконец, приходим на пляж. Быстро скидываем с себя одежду и заходим в воду. Водичка далеко не теплая, а в гораздо большей степени холодная, поэтому в нее проще забежать и плюхнуться с размаху, моментально покрывшись мурашками и чувствуя многочисленные покалывания по всему телу, чем заходить аккуратно.
Нырнешь неглубоко, тут же вынырнешь, бежишь обратно и кричишь: «Папа, ну, давай, учи меня плавать!» Отец улыбается в ответ, вытягивает под водой правую руку, я ложусь на нее, а он, придерживая меня сверху левой, потихоньку заходит на глубину. И я, совершенно забывая о том, что вода холодная, быстро перебираю руками и ногами – как же, ведь плыву практически самостоятельно! Стоит только ему убрать руку из-под моего живота, истошно ору, но потом понимаю: я ведь не тону, а спокойно плыву и, что немаловажно, сам.
Дать сдачи или договориться?
Я не умел давать сдачи до определенного этапа. Рассказывал родителям, что меня обижают, и от папы всегда неизменно слышал: «Бей в морду!», а от мамы: «Кулаками делу не поможешь. Учись договариваться». Вот и приходилось разрываться между родителями, стараясь угодить обоим одновременно.
Вместе со мной в группу детского сада ходил Денис. Задиристый мальчуган, который как будто ненароком старался зацепить меня. Мне казалось, что делает он это случайно, но в какой-то момент понял – специально. Чтобы задеть меня. Как можно больнее.
Терпел я, терпел унижения от этого задиры, но чаша терпения любого человека, даже маленького, не безгранична. Собравшись с духом, зарядил я этому Денису со всей своей детской дури. Заорал мой обидчик благим матом на весь детский сад. На рев сбежался чуть ли не весь коллектив детского сада, Дениску начали успокаивать, а меня вроде бы даже поставили в угол. Полагаю, что потом моя мама имела разговор с воспитательницей и заведующей детсада, но вопрос удалось решить. Без последствий для меня. Мама умела договариваться с нужными людьми. Позже этому искусству в какой-то мере научился и я…
После этого в детском саду меня старались обходить стороной. Знали, что я могу ответить. Кулаком.
Пошлый анекдот
Большую часть забавных историй, которые произошли со мной в детстве, я слышал от родителей во время праздничных застолий. Слава Богу, во время общесемейных и дружеских праздников меня не заставляли рассказывать стихи или петь песни, стоя на табурете или стуле перед гостями. Наоборот, я сидел за столом вместе со всеми или, если мне надоедали разговоры взрослых, уходил в свою комнату, где играл (позже – читал) один или с детьми, которых приводили с собой гости. Итак, далее – парочка смешных историй из моего детства.
Чаще всего вспоминается случай, связанный с бородатым анекдотом про монашек.
Настоятельница монастыря собирает монашек:
– Сестры, к нам в монастырь завезли морковку!
– Ура-а-а! – хлопают в ладоши монашки.
– Что вы радуетесь, дуры, она же тертая!
Услышал я этот анекдот на одном из застолий, когда мне было лет шесть или семь, накрепко запомнил и старался рассказать его при каждом удобном случае. Каждым удобным случаем, как вы понимаете, были очередные посиделки. Благодарные слушатели (в лице многочисленных родственников и друзей) с удовольствием выслушивали меня, а потом заразительно смеялись. Чем был вызван здоровый даже не смех, а ржач, я тогда не понимал. Осознание того, какой пошлый анекдот я на самом деле рассказывал, пришло ко мне спустя лет семь-восемь, когда с экранов телевизоров, а также со страниц специализированной прессы (а-ля «Спид-инфо») на молодежь хлынул поток откровений. В том числе и о том, каким образом девушкам можно использовать морковь и огурцы.
Второй случай связан с особенностями моего слуха. Несмотря на то, что слух у меня достаточно острый, и я прекрасно слышу все, что, например, происходит у соседей наверху или за стеной, кое-что иногда недослышиваю. Подобным «расстройством» страдал деда Митя (Русаков Дмитрий Александрович, мамин папа), который в последние годы жизни жил с нами в одной квартире. Бывало, задашь ему какой-нибудь неудобный для него вопрос, так он делал вид, что не слышит. Зато потом, когда обсуждаешь вещи, для постороннего слуха явно не предназначенные, дед тут как тут: все прекрасно слышит и запоминает. И позже, во время общения с дедом, всплывают некоторые подробности, которые, как мне казалось, он просто не мог слышать. Оказывается, еще как мог. Ну, да ладно, я на деда не в обиде, тем более, что мужик он был мировой.
Так вот, к чему я все это рассказываю? Мои родители выращивали овощи и фрукты на участке, который был выделен в садовом обществе, расположенном за железнодорожными путями. Дорога туда казалась мне, маленькому, очень неблизкой, поэтому добираться до места назначения я предпочитал на велосипеде. Детский трехколесный велик довольно требователен к качеству дорожного покрытия, особенно если им управляет такой мелкий шкет, как я. Выбирать в связи с этим я старался ровную, гладенькую дорожку. Вернее, ехать по ровной (соответственно качеству дорожного покрытия), гладенькой дорожке мне предлагали родители. А я почему-то слышал это слово как «сладенькая» – видимо, оно мне было ближе и понятнее. И так всем и рассказывал: «я сегодня с папой и мамой ездил в сад по «сладенькой дорожке». Те, кто это слышали, посмеивались, а я не мог понять, что они тут смешного нашли…
Прирожденный дипломат
В третьем (или четвертом, точно не помню) классе по собственной глупости и невнимательности я получил травму, итогом которой стало резкое падение зрения – с эталонной единицы до минус трех на оба глаза. Врач выписал мне рецепт, по которому были заказаны очки, но надевать их в школу я не хотел, предполагая, что одноклассники начнут дразнить «очкариком», «четырехглазым» или еще как похлеще.
Выяснив, в чем причина, мама по договоренности с классной руководительницей, пришла на первый урок в один из дней и в доступной форме, на понятном для ребятишек той поры языке объяснила, по какой причине их одноклассник (то есть я) наденет очки. И, что самое важное, почему не стоит давать ему по этой причине обидные прозвища. Помню, когда мама закончила свое небольшое обращение, один из самых отъявленных хулиганов класса, сидевший на соседней парте, тихонько подтолкнул меня и прошептал: «Ну, надевай уже, чего ты». Кличек, связанных с конструкцией, «украшавшей» мой нос, я впоследствии ни разу не слышал.
Шашлыки на сдачу
Вспомнилась тут мне еще одна история из детства, которая произошла примерно в 1989-1990-м году.
Мамин папа, дедушка Дмитрий Александрович и младшая мамина сестра, Лида, жили в Челябинске. На первом этаже их дома работал огромный комиссионный магазин, рядом с которым в теплое время года велась активная уличная торговля. В числе прочего там можно было купить шашлыки, которые жарил какой-то сын гор. С высоты прожитых лет скажу, что их вкусовые качества были далеки от идеала – обычный уксусный (а-ля советский общепит) маринад не давал раскрыться истинному мясному вкусу. Однако в то время куски этого жареного мяса казались мне верхом кулинарного искусства. Стоили шашлыки каких-то неприличных денег – 2,5 рубля за порцию, если я ничего не путаю. Такой суммы 10-летнему пацану взять было просто неоткуда, поэтому мне оставалось только ходить рядом с дымящимся мангалом и облизываться.
И вот, как-то раз я выпросил у мамы целый рубль, чтобы купить пластмассового солдатика, продававшегося в киоске справа от входа в комиссионку. Стоила игрушка 95 копеек.
Спустившись из квартиры во двор и, добежав до киоска, выпалил в окошко:
– Дайте вон того зеленого солдатика! – проговорил я, одновременно сунув в окошко руку с зажатой в ней рублем.
Продавщица взяла у меня деньги, и через мгновение я стал счастливым обладателем какого-то серо-зеленого мутанта-уродца с автоматом и щитом. На тот момент он мне казался самой высокотехнологичной и современной игрушкой, которая вообще может быть на белом свете. Протянув руку за сдачей, я приготовился ощутить в ладошке пятикопеечную монету, но вместо этого продавщица выдала мне на сдачу 9 рублей 5 копеек, то есть так, как будто я до этого подал ей не 1 рубль, а 10.
Не веря своему счастью, я отошел от киоска и направился в сторону шашлычника. Я подумал, что не стоит говорить родственникам о такой приятной неожиданности, а нужно прогулять неожиданный подарок судьбы. Помните, как в «Обыкновенном чуде» говорил Король в исполнении Евгения Леонова: «Сегодня я буду кутить. Весело, добродушно, со всякими безобидными выходками. Приготовьте посуду, тарелки: я буду все это бить. Уберите хлеб из овина: я подожгу овин».
Вот примерно так же собирался кутить и я. Сено, правда, не в овине, я тоже поджег, но об этом расскажу как-нибудь в другой раз.
Буквально через пару минут я подошел к шашлычнику и заказал две порции, решив, что на остальные деньги куплю мороженого. Минут через десять я, получив в руки две картонные тарелки с мясом, маринованным луком, и алюминиевую вилку, я присел за столик. Прохожие и сидящие за столиками начали оглядываться на меня: не каждый день увидишь скромно одетого пацана, который заказывает сразу две порции шашлыка.
А я тем временем приступил к трапезе. Выше я уже указал, что шашлык был далеко не идеальным, но мне он казался вкуснейшим на свете блюдом.
Осилив одну порцию из пяти среднего размера кусочков мяса, я принялся за вторую. Но, когда я съел один кусочек из пяти, понял, что оставшееся доесть просто не смогу. Тут я начал думать, что же делать с этим мясом? Как вариант, можно было угостить местную кошку, постоянно ошивавшуюся неподалеку от шашлычника, однако мне такой подход показался расточительством, и я не нашел ничего лучше, как сложить остатки еды в карман, смяв тарелку. Что я, собственно говоря, и сделал.
Домой к родне, где меня ждали мама и дед, я шел медленно, неспешно разжевывая куски мяса, которые я доставал из кармана, и давясь, глотал. Не то чтобы я не хотел делиться шашлыком с родней, нет. Мне просто было неудобно от осознания того, что наелся мясом досыта, а они такой возможности лишены… А на оставшиеся деньги на следующий день я купил мороженое и угостил им и маму, и деда, и тетку.
Наглость – второе счастье
У отца был друг, однокурсник по ШГПИ (ныне ШГПУ) Виктор Баев, который жил не то в Орске, не то в Оренбурге. В конце 1980-х-начале 1990-х он частенько наведывался в наш город, где родители помогали ему с выпуском стихотворных сборников. В очередной приезд, который традиционно отмечался за скромным столом, дядя Витя отчего-то расщедрился и спросил меня, чего бы мне хотелось. А приехал он в тот раз к нам с моднейшим гаджетом – говорящими часами, которые только-только появились в России. Я, недолго думая, говорю, показывая на часы:
– Часы хочу, дядя Витя.
Дядя Витя, недолго думая, снимает их с руки и надевает на мою. Родители впадают в легкий шок, посмеиваясь, корят меня за наглость, но девайс, тем не менее, остается в моем полном распоряжении навсегда.
Папин друг Виктор Баев
Я быстро собираюсь и еду в гости к другу, чтобы похвастаться новой «игрушкой». Сидя на остановке в ожидании автобуса, едва ли не сиюминутно нажимаю на кнопку, чтобы услышать приятный женский голос, оповещающий о текущем времени. Мужчина кавказской национальности, сидящий рядом, гортанными восклицаниями удивляется происходящему, а потом спрашивает:
– Слющай, а там женщин сидит, да?
– Да, – отвечаю я, преисполнившись гордости.
– А она вылазит оттуда хотя бы иногда?
– Не знаю, не пробовал, – почему-то резко погрустнев, отвечаю я сыну гор.
– Если бы у меня такой часы был, она бы у меня обязательно выскакивал, – подмигивая мне, сообщает мужчина.
К сожалению, часы эти долго у меня не прожили. Из-за активного использования «говорящей» функции села батарейка, а найти ей замену в нашем провинциальном городе в то время я не смог. А потом часы как-то незаметно и бесследно потерялись.
Где же прятали мороженое?
Вспоминается мне одна зима. Я тогда учился в школе, в классе третьем или четвертом, со второй смены, и приходил домой затемно. На кухне, на сушилке для посуды, на блюдечке с голубой каемочкой меня дожидался небольшой кусочек торта-мороженого (сливочное мороженое в шоколадной глазури). Во времена тотального дефицита это было воистину царским подарком. В темпе вальса слопав суп, или жареную картошку с котлетой, или еще что-нибудь, я хватал ложку и за считанные минуты расправлялся с этим подарком судьбы.
Одна только мысль терзала меня. Никак я не мог понять, откуда родители брали эти приятные сюрпризы и где они их хранили до моего прихода. В магазинах в то время достать обычное мороженое, а тем более торт-мороженое было абсолютно невозможно, а в квартире у нас стоял только один холодильник «Бирюса» со сравнительно небольшой морозильной камерой. Спрятать коробку с тортом в ней было невозможно – я это знал достоверно, так как каждый раз после того, как съедал мороженое, проводил тщательную экспертизу содержимого морозилки. И не находил там ничего похожего на торт-мороженое.
Лишь спустя несколько лет я дотумкал, где родители прятали от меня коробку с мороженым. На балконе, под покрывалом, где хранились некоторые продукты в замороженном виде, типа кусков мяса или сала. Но было уже, понятное дело, поздно.
Как мы чуть не утонули
Папа вырос в старинном уральском селе Курьи, где находится одноименный курорт, основанный аж в конце XIX века. В огородный сезон (с апреля по октябрь) здесь, в родительском доме, проживала сестра отца вместе с мужем, проще говоря, мои тетя Нина и дядя Алик (Альберт). С тех пор, как мне стукнуло 10 лет, периодически меня туда оправляли в «ссылку» – что-то типа летнего лагеря. Иногда туда привозили и моих племянниц, разница в возрасте с которыми составляла от двух до четырех лет в ту и другую стороны. Я приезду девчонок несказанно радовался, так как коротать время с двумя пожилыми людьми, погруженными в садово-огородные заботы, было, на самом деле, не так уж и весело. А вот вместе с племяшками мы гуляли по сельским улицам, ходили в сельпо за продуктами, совершали вылазки в лес за дарами природы (вместе с взрослыми, естественно), занимались всякой ерундой, сидя на печке в доме или на чердаке бани и тому подобное.
Как-то раз, в погожий летний день мы с девчонками решили сходить искупаться, так как на улице стояла невыносимая жара. Дорогу до речки мы знали, – идти до нее нужно было примерно минут 15-20, поэтому прикинули, что за часик-полтора обернемся, и спрашивать разрешения у взрослых не стали, посчитав, что нас даже и не хватятся. Как же глубоко мы ошибались…
На речку и правда пришли быстро, скинули одежку и залезли в воду. За бултыханиями и нырянием мы совершенно забыли про тот факт, что нас могут хватиться. За себя и свое здоровье мы совершенно не опасались, так как место для купания выбрали мелкое – там едва ли было мне по пояс.
Опасность явила свой грозный лик на берегу в виде дядьки, грозно вращающего глазами за толстыми стеклами очков и изрыгающего проклятия в мой адрес. Он во всеуслышание, не стесняясь в выражениях, приказал нам выметаться из воды и немедленно следовать домой. Что мы, собственно, и сделали.
Остаток того дня я провел на кровати в дальней комнате кверху задницей, которая у меня нещадно болела после дядькиных нравоучений, сопровождавшихся рукоприкладством. Про ювенальную юстицию в конце 80-х – начале 90-х никто и слыхом не слыхивал, а пожаловаться родителям, не имея под рукой никаких средств связи, было практически невозможно. Да я, в принципе, прекрасно понимал, что виноват, так как сам подбил девчонок на то, чтобы сгонять на речку. Представляю себя сегодняшнего на месте дяди и тети, которые вдруг обнаруживают, что вверенные им подопечные утонули, например.
С тех пор я всегда спрашивал разрешения у родителей, когда куда-то собирался прогуляться. Самое интересное, что мне практически ничего не запрещали (видимо, доверяли), и я с легкой душой убегал по своим ребячьим делам, в то время как мои более невезучие товарищи вынуждены были отсиживаться дома. Потому что «мама или папа не отпустили…»
Игра слов
Об еще одном забавном случае, связанном с дядей Аликом, мне как-то рассказала моя старшая племянница Марина. Далее с ее слов.
«Мы деда (дядьку твоего) частенько из себя выводили, или он сам по себе выводился. Он за нами вокруг печки с ремнем бегал; и смешно, и страшно одновременно было. У меня из таких погонь ярко помнится, как все мелкие (Ани и Таня) с дедушкой в слова поиграли.
– Деда, давай мы тебе будем говорить названия рек, а ты их будешь повторять наоборот, – как-то раз говорят девчонки, отдыхавшие летом в Курьях.
Дед нехотя согласился, оторвался от газеты и сел на кровати.
– Москва – Лена, – сказала старшая Аня.
– Лена – Москва, – повторил дед.
– Енисей – Кама, – сказала младшая Аня.
– Кама – Енисей, – повторил дед.
– Дон – Ягон – сказала Таня (самая мелкая из нас).
– Ягон – Дон, – повторил дед и тут же разразился ругательствами, вскочил, а девчонки с визгами понеслись врассыпную, и все закрутились вокруг печки… Я отлеживалась на полатях, изо всех сил шепотом хохоча в подушку, и даже не услышала, как дед меня нашел… Досталось мне, поскольку только от старшей таких пакостей эти «мелочи» могли наслушаться».
Малолетние «воришки»
Однажды мы с моим соседом по подъезду Ромкой попали в очень неприятную историю. А дело было так.
В нашей пятиэтажке, где мы жили с родителями в те годы, имелся обширный подвал, поделенный на небольшие индивидуальные отсеки. В них жители дома хранили всякую фигню, которой по большей части не пользовались, но выбросить ее было жалко. Некоторые наиболее рукастые товарищи обустраивали в своих «сарайках», как мы их тогда почему-то называли, овощные ямы, где хранили овощи и всякие соленья-варенья. Обычным делом было встать утром выходного дня, взять ключи, спуститься в подвал, забраться в яму и достать оттуда банку маринованных огурчиков, пакет картошки. Там же зимой «жил» мой велосипед, на котором я катался только в теплое время года.
Здесь же, в подвале, мы с Ромкой проворачивали некоторые дела, очевидцами которых, по нашему мнению, не должны были становиться родители и вообще любые другие взрослые. Одним из таких дел стала сушка газетной бумаги, пропитанной раствором селитры. Из высохшей [бумаги] впоследствии получались отличные дымовые шашки, которые мы называли бомбочками.
Селитру, кстати, мы брали на складах элеватора (или зернохранилища), расположенного в 15-ти минутах ходьбы от нашего дома, где этого удобрения было просто навалом, и пропажу одного-двух килограммов вряд ли бы кто-то заметил. Вот и в тот раз мы набрали селитры, в каком-то старом тазике развели ее водой, наложили в раствор порванной бумаги и, дождавшись, пока она хорошенько пропитается, развесили ее по батареям, чтобы она высохла.
На следующий день, прямо с самого утра, мы пошли снимать заготовки для дымовушек с труб отопления. И надо же было такому случиться, что в то же время в подвал спустился недавно переехавший в наш дом сосед. Он толком не знал ни нас, ни наших родителей, но почему-то сразу решил, что мы никто иные, как малолетние воришки, которые воруют у своих соседей и в этот раз пришли обнести его сарайку. Что уж у него там такого ценного было, одному Богу известно.
Подкрался этот подозревающий всех и вся в нехорошестях дядя к нам и попытался одновременно ухватить нас с Ромкой за уши. Мой товарищ, как более верткий и прыткий, умудрился вырваться из цепкого захвата, а меня дядечка держал крепко. Я, по дурости своей, зачем-то сразу решил оправдываться и что есть мочи заорал: «Да не брал я ваше варенье!» Дело в том, что буквально накануне какие-то тати вскрыли несколько сараек и вынесли оттуда самое ценное – всякий хлам из цветных металлов (меди и алюминия), да несколько банок заготовок на зиму, в том числе и чье-то варенье. Это, само собой, убедило мужчину в том, что я на 100 процентов малолетний воришка, и он, потянув меня к выходу из подвала, начал допрос с пристрастием, расспрашивая, как меня зовут, где я живу и что я забыл в «ЕГО» подвале. Я честно отвечал на все вопросы, понимая, что из рук взрослого мне не вырваться.
Через пару-тройку минут мужик довел меня до двери моей квартиры, позвонил в нее и с порога начал укорять моих родителей, что они за мной не следят и вообще плохо воспитывают, потому что я шарахаюсь по подвалу и точу зуб на очень ценные вещи этого злобного дядьки. И вообще, по таким малолетним воришкам, как я, тюрьма давно плачет.
Мама, открывшая дверь, а затем папа, вышедший из комнаты, сначала немного очумели от такого напора и ничем не подкрепленных обвинений, а потом начали задавать встречные вопросы мужику и одновременно расспрашивать меня. Они справедливо полагали, что этому дядьке конкретно мне предъявить нечего, кроме своих подозрений, потому что были твердо уверены в том, что я никогда бы не взял ничего чужого. Да так оно и было, собственно говоря.
Когда выяснилось, что именно мы с Ромкой делали в подвале и мужик узнал, что у нас тоже имеется сарайка в подвале, его агрессивный напор как-то поутих, он весь сник и, извинившись, начал спускаться вниз по лестнице. А я, раздевшись и вымыв руки, прошел на кухню, где на столе меня дожидались горячие беляши, только-только пожаренные мамой на завтрак. Родители меня слегка пожурили, и вскоре эта история как-то забылась.
1990-е
Промозглая и препротивнейшая осень. Зачем мне приспичило проверять работоспособность замка во входной двери, практически собравшись в школу, да еще и выходить на лестничную площадку в верхней одежде и в носках (с мыслью о том, что вот сейчас проверю, вернусь в квартиру, надену сапоги и пойду на уроки)? Непонятно. И вот печальный итог – мне пришлось бежать на работу к отцу без обуви, семь кварталов по холодным осенним лужам. Это сейчас, по прошествии более чем почти трех десятков лет, пережитое вспоминается как забавный случай из детства, а тогда я испытал дичайший стресс. Представьте себе юнца, который бежит по осеннему городу, периодически всхлипывая от осознания того, что ему не удалось открыть какой-то там дверной замок. И сосед по площадке не смог, хотя взрослый вроде мужик.