Алекс Орлов
Тютюнин против ЦРУ
18
Всю дорогу до работы Сергей опаздывал, однако прибежал во «Втормехпошив» вовремя.
У входа в приёмку он приметил длинный чёрный автомобиль, однако не придал этому значения, поскольку в этом же здании, но в соседнем подъезде располагалось «пип-шоу» и туда часто подъезжали шикарные авто.
Что такое «пип-шоу», Серёга не знал, однако пойти и посмотреть не мог из-за слишком высоких цен.
Оказавшись в родной приёмке, Тютюнин переоделся, нацепил клетчатые нарукавники и прислушался. Странное дело. Обычно приходившие с утра женщины бурно обсуждали в коридоре все новости минувших выходных, а тут – полная тишина, прерывавшаяся какими-то размеренными звуками.
До открытия приёмки оставалось ещё минут пятнадцать. Сергей вышел в коридор, чтобы найти источник звука.
В коридоре звуки были отчётливее, однако и теперь Сергей не разобрался в их природе. Двигаясь вдоль стены, он достиг дверей директорского кабинета. Вне всякого сомнения, звуки исходили оттуда. Сергей тихо вошёл в приёмную.
Место секретарши пустовало – избалованная начальником Елена Васильевна появлялась не раньше одиннадцати.
Осторожно приоткрыв следующую дверь, Сергей стал свидетелем удивительной картины. Борис Львович Штерн висел словно на дыбе, прихваченный за руки огромным стриженым детиной, в то время как другой, такой же здоровенный, парень короткими размеренными тычками бил директора в живот.
Чуть в стороне, прислонившись к стене, стоял щёголь со злым лицом – именно он руководил всей этой экзекуцией.
– Пойми, Шпак, ты не должен обманывать Казимира Куклинского. Этим ты сделал мне больно, и теперь я тебе тоже сделаю больно.
– Я.., не… Шпак… Я Штерн, – мужественно хрипел директор и тут же получал под ребра новые тычки.
– Ты, Шпак, думал, что продашь мне фуфло за четыре тыщонцы дуляров и я не замечу капроновой подкладки? Думаешь, Куклинский тупой и не знает, что при царе Иване не было капрона? Думаешь, я про то не вем, Шпак?
– Извините, – подал голос Серёга, поняв, что директора нужно выручать.
– Цо то есть? – брезгливо указав на Серёгу, спросил Куклинский. – Цо пану долега?
– Извините ещё раз, – Тютюнин вошёл в кабинет и глупо улыбнулся, – там кто-то ОМОН вызвал, я пришёл спросить – это не вы?
– ОМОН?! – Руководитель избиения одёрнул дорогой пиджак и кивнул своим гориллам, чтобы те выходили. Несчастного Штерна отпустили, и он повалился на пол. Уже уходя, Куклинский остановился на пороге и, позволив себе злую ухмылку, сказал:
– До видзеня, Панове.
– Борис Львович! – Серёга подбежал к директору и помог ему подняться. Штерн скривился от боли и закашлялся. – Что это за люди, Борис Львович?
– Король.., король туалетной бумаги Казимир Куклинский… Мы ему доху продали…
– Вы садитесь, Борис Львович.
Тютюнин помог директору сесть и налил в стакан воды. Штерн сделал несколько глотков и, наконец вздохнув, стал ощупывать ребра.
– Вроде ничего не сломали… Теперь нужно Турбинова найти. Он мне за все ответит.
Однако Турбинова искать не пришлось. Он появился в кабинете тотчас, довольный, дышащий вчерашним перегаром и с огромной свежей шишкой на лбу.
– Привет всем! – бодро произнёс он и, дотронувшись до лба, сообщил:
– Только что с клиентом во дворе столкнулся… Поговорили немного… Недовольны они, Борис Львович.
– Я уже знаю, – мрачно заметил Штерн.
– Спрашивают, почему трехсотлетняя доха имеет капроновую подкладку…
– А ты чего сказал?
– Я гений, Борис Львович! Я сказал, что настоящая подкладка из китайского шелка в настоящее время реставрируется в Эрмитаже.
– И они поверили?
– Поверили! – радостно закивал Турбинов. – Говорят меж собой, чего, дескать, зря какому-то Шпаку печёнки поотбивали! Вы представляете, как весело, Борис Львович? Кому-то из-за нас перепало!
Больше не в силах сдерживаться, рычащий Штерн схватил мраморную пепельницу и метнул её в голову Турбинова.
Послышал удар и грохот разлетавшихся кусков мрамора. А после этого удивлённый голос Турбинова:
– Че… Че-то я не понял…
19
В одиннадцать часов на работу явилась секретарша Елена Васильевна. Она очень удивилась, застав в кабинете директора кроме самого Штерна ещё двух сотрудников – Тютюнина и Турбинова. У последнего была забинтована голова и подбиты оба глаза, однако это не мешало ему с энтузиазмом прихлёбывать с блюдечка растворимый кофе.
– Ой, здравствуйте! У вас совещание, Борис Львович?
– Да нет, просто небольшой перерыв.
– А я посмотрите что принесла! – похвасталась секретарша и стала разворачивать большой плакат. – В школе у сына к сентябрю галерею портретов меняют – мастеров русской литературы, так вот ему выпало Чехова принести. Антон Палыча… Вот… – Елена Васильевна развернула портрет. – Красиво?
– Красиво, – кивнул Штерн. – Но вообще-то это Троцкий.
– Как Троцкий?! – поразилась секретарша.
– Очень просто. Лев Давыдович, – подтвердил Турбинов.
– Да вы не тушуйтесь, Елена Васильевна. Несите как есть, сейчас в школе таким пустякам значения не придают.
– А и ладно, – махнула рукой секретарша и убрала портрет. – Попью-ка я лучше чайку. Кстати, Борис Львович, вы слышали новость? Фригидин на работу вышел, собирался к вам зайти.
– Пусть заходит. Чем он, кстати, болел, надеюсь, ничего серьёзного?
– Говорит, что-то вроде отравления. В этот момент в дверь постучали, и появился сам Фригидин.
– Долго жить будет, – прокомментировал его появление Турбинов.
– Можно, Борис Львович?
– Заходите-заходите. Как вы себя чувствуете?
– Благодарю вас, чувствую себя хорошо. Здравствуйте, Турбинов, и вы, Сергей, тоже здравствуйте. Пользуясь случаем, что здесь собрались лучшие люди нашего предприятия, я хотел бы покаяться.
– В чем покаяться? – спросил Турбинов, поправляя сползавший на глаза бинт.
– Я вёл себя некорректно и недостойно высокого звания бухгалтерского работника, однако теперь все в прошлом. Я другой. Поверьте, Борис Львович, и вы, Сергей, поверьте тоже. Я – другой.
После этих слов Фригидин приложил руку к груди и поклонился.
– Не смею больше мешать и удаляюсь, – добавил он и вышел в приёмную, плотно притворив дверь.
– Что-то я не понял, в чем он каялся. Вы, Сергей, поняли?
– Я? – Тюгюнин не знал, что ответить. С одной стороны, следовало рассказать о проделках Фригидина, с другой – это ведь он, Тютюнин довёл человека до больничной койки. Однако его сомнения развеяла Елена Васильевна, которая снова заглянула в кабинет директора.
– Извините, у меня тут на столе сахар лежал – десять кусочков. Вы не брали?
– Нет, – за всех ответил Турбинов.
– Надо же, на секунду отлучилась, и сахар спёрли. Секретарша ушла, и Тютюнин тоже поднялся.
– Пора мне уже сырьё принимать. Люди небось волнуются.
– Да, Сергей, идите. И знаете что, вы сегодня здорово мне помогли, поэтому примите сырьё и отправляйтесь домой. Пусть у вас будет укороченный день.
– А можно у меня тоже будет укороченный день? – тут же напросился Турбинов.
– Нет, нельзя, – отрезал Штерн. – Вам, Федор Иванович, ещё до обеда в Санкт-Петербург смотаться нужно – привезти из Эрмитажа отреставрированную подкладку…
20
Сергей Тютюнин ушёл с работы пораньше и, возвращаясь домой, думал одну мысль, которая его занимала.
Впервые за довольно долгое время они с Окуркиным решили не пропивать все деньги, добытые удачной охотой на банки, а вложить их в собственное дело. Разговор на эту тему у них состоялся ещё до событий в деревне Гуняшкино, и теперь, полностью избавившись от пережитых страхов, Сергей Тютюнин снова думал о серьёзных вещах.
Инициатором этой блестящей идеи был Леха. Как человек, близкий к тяжёлой индустрии, он хорошо представлял себе металлургическое предприятие, и потому именно он разработал первый бизнес-план.
– Пора нам менять масштаб нашего дела, – сказал он, когда они на автобусе возвращались из пункта сдачи цветных металлов.
– Это как? – спросил Сергей.
– Нужно самим банки принимать.
– И что мы с ними будем делать?
– Переплавлять в тарные чушки.
– О, – только и сумел выговорить Тютюнин. – А чего делать с чушками?
– А тут уже что хочешь, то и делай. Можно на международный рынок выйти.
– Слушай, а где мы все это будем плавить? Нужны же какие-то домны или там конверторы?
– Пока обойдёмся печкой у меня в гараже, а со временем будут у нас и домны. Главное – подмять под себя весь рынок алюминиевых банок, в масштабах города.
– В масштабах города – это, конечно, много, – согласился Тютюнин и, глядя в окно автобуса, стал невольно представлять себе на месте гаражей корпуса нового завода по переплавке пивных банок. – Слушай, а может, нам сразу готовый завод подыскать, а то, если мы здесь все застроим, где ты «запорожец» будешь ставить? Да и соседи сожрут – скажут, дымит ваш завод.
– Ну, – Леха поднял вверх указательный палец, – я гляжу, и ты кой-чего кумекать начинаешь. Думаю, прихватим мы алюминиевый завод в Братске. А потом и Норильский никелевый.
– А на что нам никелевый?
– Да чтобы в Сибирь по сто раз не мотаться. Не ближний конец – не набегаешься туда.
– Это конечно. Тут я с тобой согласен. Вот только у этих заводов хозяева есть. Они ведь денег больших попросят.
– С хозяевами разговор короткий… – сказал Леха. – Хозяев валить будем.
– А не валить нельзя?
– Можно не валить, но тогда мочить придётся. Но, ты не бойся, это мы не сами будем делать.
– А кто?
– Найдутся люди. Найдутся.
Вспоминая этот разговор, Тютюнин пытался припомнить, есть ли у него знакомства, через которые можно наладить продажу за границу тарных чушек. Выходило, что нет таких.
Можно было, конечно, обратиться к Олимпиаде Петровне. У той всегда водились всякие жулики, однако тёщу Сергей решил оставить на крайний случай – если уж они с Лехой сами не выйдут на международный рынок.
Так, за размышлениями, он свернул с тротуара и пошёл напрямик – через небольшой, стихийно образовавшийся скверик. Когда-то здесь собирались строить канализационно-насосную станцию, однако что-то не сложилось, и на месте котлована выросли деревья.
– Сергей Тютюнин… Тютюнин Сергей…
Голос был знакомым и незнакомым одновременно. Что-то шевельнулось в памяти Сергея, он насторожённо повернулся.
Очень милая девушка в коротком платьице поднялась с вросшей в землю бетонной плиты и направилась прямо к Тютюнину. Она улыбалась и поигрывала изящным дамским кастетом, заставив Сергея усомниться в её добрых намерениях.
Остановившись в двух шагах, девушка судорожно сглотнула и жалобно проблеяла:
– Моя колбаски хочет. Твоя обещал колбаски…
Весь мир Серёги Тютюнина в одно мгновение перевернулся с ног на голову. Тот ужасный деревенский кошмар, который он уже благополучно списал в сновидения, снова оказался рядом.
– Когда ты приехал? – хрипло спросил Тютюнин.
– Скора, – ответила девушка, и в её глазах промелькнула хитрость толстого китайца.
Все это видела пенсионерка Живолупова, она же Гадючиха, которая на всякий случай сидела в кроне высокого дерева с большим флотским биноклем в руках.
«Я знала! Я знала!» – внутренне возликовала Живолупова и стала быстро спускаться вниз. Ей предстояло совершить бросок до своей квартиры, чтобы скорее позвонить на работу жене Тютюнина, Гадючиха давно ждала подходящего случая, и вот наконец это произошло. Вне всякого сомнения, Тютюнин-муж собирался привести любовницу домой, а потому Живолуповой представлялась возможность насладиться последующим спектаклем.
– Мы на-а-аш, мы новый мир постро-о-оим… – тихо напевала Гадючиха, проворно перебирая руками. В какой-то момент она от удовольствия потеряла равновесие и полетела вниз.
Приземление было жёстким, но Живолупова сдержала стон и стала шарить по траве, нащупывая бинокль. Однако он был ещё в полёте и вскоре догнал свою владелицу, больно ударив её по голове.
«Как в старые добрые времена», – подумала Гадючиха, выползая на тротуар. Нога болела, голову саднило, однако мужественная старуха заковыляла к дому, чтобы довести задуманное до конца.
С трудом добравшись до телефона, она достала пожелтевшие бланки для допросов, где по привычке хранила все сведения о соседях, и нашла номер отдела кадров завода, где трудилась гражданка Тютюнина.
– Але, отдел кадров? Тютюнину Любу к телефону – срочно! Кто звонит? Сами догадайтесь! Вот так-то. Жду…
Примерно через полминуты в трубке послышался взволнованный голос Тютюниной:
– Ой, кто это?!
– Это бабушка Живолупова, Любочка, – елейным голосом заговорила Гадючиха. – Я ить чего звоню, доченька, благоверный-то твой где сейчас?
– На работе… – ответила Люба, и в её голосе слышалось нарастающее беспокойство. – А что с ним? Он жив?
– Да жив, доченька, жив, чего с ним, с кобелём, случится. Я ведь чего звоню, Любочка, спутался твой Серёжа с какой-то малолеткой.
– С какой малолеткой?!
– Ну лет примерно.., семнадцати, – начала обрисовывать Гадючиха, на её лице появилась счастливая улыбка. – Красивая, конечно, девчоночка. Ноги длинные, носик пуговкой, платьице коро-о-отенькое, губки…
– Где они?! – словно раненая медведица проревела в трубку Люба.
– Дык, я так полагаю, скоро на квартиру придут. Не будут же они на улице это самое делать, когда квартира свободная…
Было слышно, как на рычаг телефона брякнулась трубка, а значит, все шло по плану.
Довольная Гадючиха заглянула в холодильник, выудила оттуда банан и, хромая, направилась к выходу, напевая и дирижируя себе бананом:
– Мы мир-ны-е лю-ди, но наш бро-не-поезд стоит на запас-ном пути, трам-тадам… Стоит! Ещё как стоит!
Спустившись на лифте, Живолупова вышла из подъезда и, осмотревшись, укрылась за стендом с наглядной агитацией.
Долго ждать ей не пришлось – скоро, скрипнув тормозами, возле дома остановилось такси, и оттуда выскочила Люба. У неё горело лицо, и она жаждала мести.
– Ну?! – спросила Люба у Гадючихи, когда та выглянула из-за стенда.
– Ещё не проходили, но скоро явятся. Ты пока иди, голубушка, домой в засаду. Приготовься, чтобы все было как положено…
– Ага, – кивнула Люба. – В засаду.
21
Тютюнин напряжённо соображал, что же ему теперь делать. Блондинка стояла в опасной к нему близости, и, стоило кому-то доложить об этом Любе, могла случиться катастрофа.
– Ты это… – Сергей откашлялся. – Ты не мог бы превратиться в какого нибудь мужика, что ли?.. А то с колбаской проблемы будут.
Едва Тютюнин упомянул про колбаску, девушка, на мгновение мелькнув хитрым лицом китайца, превратилась в нечёсаного старика с бешеными горящими глазами. В его руках оказалась лопата, Тютюнин невольно отшатнулся.
– Я Палыч, – произнёс старик.
– Очень хорошо. Тогда пройдёмте, что ли, ко мне домой, а потом я позвоню Лехе, чтоб вместе с ним вам колбаски достать.
– Моя хотеть колбаски.
– Да я понимаю. Но у меня сейчас нет – её нужно ещё собрать. Вам сколько нужно?
– Сито сорок семь килограмма…
– М-да… – Серёга стал прикидывать стоимость колбасы. У него получились бешеные деньги. – Ну что ж, идёмте.
И они пошли. Тютюнин понуро брёл впереди, в голове его от волнения ничего не придумывалось, а Палыч плёлся следом, постукивая об асфальт остро отточенной лопатой.
Когда они подходили к подъезду, Сергей обернулся.
– Ты, Палыч, не мог бы другое обличье принять – поприличнее. Только чтобы не женщина и без лопаты.
– Моя может, – согласился Палыч. Он пригляделся к фотографии на стенде и полностью скопировал увиденное.
Теперь он был небритым мужчиной со шрамом на правой щеке. Лопаты при нем не было, и это Серёгу успокоило.
– Хорошо. Теперь пойдём…
Едва они скрылись в подъезде, как из-за стенда, доедая банан, выбралась пенсионерка Живолупова.
«Девчонка исчезла, но появился бомж с лопатой, – рассуждала Гадючиха. – Значит, закопали болезную. Выходит, Тютюнин ещё и душегубец. Я буду не я, если под статью его не подведу. Я буду не я…»
Взгляд Живолуповой упал на стенд, где под заголовком «Внимание розыск!» она узнала неоднократно судимого гражданина Сивухина по кличке «Морж», который только что вошёл в подъезд вместе с Тютюниным.
От такого крутого поворота пенсионерку прошиб пот. Выйти на след банды убийц – высокая заслуга. Тут дело пахло государственной наградой.
Позабыв про больную ногу, Живолупова помчалась к ближайшему отделению милиции.
22
Не успели Сергей и его новый друг переступить порог тютюнинской квартиры, как из-за посудного шкафа, словно тигрица, выпрыгнула Люба. Воздух колыхнулся от пущенной дубовой скалки – Сергей понял, что нужно спасаться.
«Убьёт дура!» – успел подумать он и резко пригнулся, а вся мощь страшного удара пришлась на физиономию Палыча.
От такого сотрясения тот сразу потерял контроль над превращениями и обратился в старика с лопатой. Люба вскрикнула от неожиданности и добавила ему ещё.
Палыч крякнул и стал ботаником с сачком для ловли бабочек. Серегина жена совершенно ошалела и нанесла ему изощрённый, показанный мамой, удар. Ботаник ойкнул и исчез, а ему на смену пришла блондинка в коротком платьице.
– Ах вот она! – торжественно произнесла Люба. – Ах вот какую сучку ты привёл!
Отшвырнув скалку, она бросилась на противницу, желая немедленно вцепиться ей в волосы, однако обхватила руками стриженую голову рецидивиста Сивухина.
– Ой, извините, – сказала Люба и громко икнула. – Серёжа… – она повернувшись к мужу. – Я схожу с ума, Серёжа… Я схожу с ума…
Тютюнин подхватил падающую супругу и проводил её в другую комнату, где уложил на кровать, а потом принёс холодного молока.
– Полежи пока, Любаш, скоро все пройдёт, – пообещал он и вышел к гостю, который понуро сидел в облике Сивухина и, посмотрев на Сергея, спросил:
– Что это была? Моя шибко боялся…
– Это как бы небольшое приветствие, – соврал Тютюнин. – Просто у нас так здороваются. Как увидят друг друга, так сразу – хрясь скалкой. Здороваются… – Серёга вздохнул. – Меня она тоже неоднократно прикладывала… – признался он. – Но ты не обижайся, такие у нас обычаи. Обычаи такие…
– Моя понял, – кивнул Палыч. В этот момент кто-то толкнул входную дверь и, поскольку она оказалась незапертой, вошёл в прихожую.
– Кто там? – крикнул Серёга.
– Я, кто же ещё! – ответила ему Олимпиада Петровна, появляясь в комнате.
Посмотрев на Сергея и переведя взгляд на незнакомца, она криво усмехнулась и наставительным тоном произнесла:
– Хоть бы поздоровались с дамой. Или этого уже и не нужно делать?
Сергей не успел сказать и слова, как Палыч метнулся к обронённой скалке, а затем, с нею, бросился к Олимпиаде Петровне.
– Нет, Палыч! Нет!
Однако было поздно. Последовал страшный удар, вследствие чего ноги Олимпиады Петровны оторвались от пола и она, пролетев по воздуху до самого посудного шкафа, врезалась в него головой.
При этом обрушилась полка с карельским сервизом, и его осколки посыпались через распахнувшуюся дверцу.
– О-о-ой! – заголосила Олимпиада Петровна. – Убива-а-ают! Карау-у-ул!
– Он не хотел! – попытался прояснить ситуацию Тютюнин, нагибаясь нда поверженной тёщей. – Он поздороваться намеревался!
– О-о-ой! – дотронувшись до уха, снова застонала Олимпиада. – Меня муж никогда не бил и собаки всегда боялись! А вы меня скалкой. Бандиты! Душегубцы!
Из другой комнаты прибежала на шум со стаканом молока Люба. Она ещё не вполне оправилась от собственного потрясения, а потому, взглянув на проломленный шкаф, спросила:
– Что случилось, мама?
– Что случилось, что случилось… Я этого такие оставлю… – Олимпиада Петровна, размазывая слезы, поднялась на ноги и, пошатываясь, вышла в прихожую, откуда вернулась со своей собственной скалкой. – За все ответишь, лось, – сказала она Палычу. – Я мастер скалкинга, и тебе не уйти…
Понимая, что сейчас его гостя начнут натурально убивать и неизвестно, чем все это закончится, Тютюнин попытался заступиться за Палыча:
– Олимпиада Петровна, он не хотел вас обидеть, поверьте. Просто его Люба сильно побила, и он подумал, что у нас так здороваются. Он не местный!
– Поздно. Моё ухо опухло и требует отмщения. – Отодвинув Серёгу в сторону, Олимпиада Петровна двинулась на Палыча и, резко выдохнув, перебросила скалку из правой руки в левую. – Твоя смерть будет ужасной, чужеземец…
– Моя боится! – воскликнул Палыч, начавший от страха терять чёткие очертания. – Моя насчёт колбаски!
– Олимпиада Петровна, не трогайте его, а то я милицию вызову! – пригрозил Тютюнин.
В этот момент снова хлопнула незапертая дверь, и из прихожей вывалился огромный милиционер.
– Опа-на! Всем-стоять-по-местам-не-кашлять! – закричал он, наводя большой чёрный пистолет на всех по очереди. – Моя милиция меня бережёт! Финки, стволы, заточки и опилки на землю! Отставить «на землю»! На пол!
– Накаркал… – бросила тёща Тютюнину и нехотя выпустила из рук скалку.
– Ага! Граната! – сказал милиционер. – Отставить «граната». Деревянная заточка.
Не обнаружив в руках присутствующих больше никакого оружия, милиционер опустил свой пистолет и, выйдя не середину комнаты, объявил:
– Всем внимание! Я старший шериф округа… Стоп, отставить «шериф округа». Я верховный участковый микрорайона, майор Шароемов. – Майор подошёл вплотную к Палычу и, склонившись к нему, добавил:
– Попрошу внимательно произносить моё фамилие, понял? Шуток с заменой «мы» на «бы» я не понимаю…
Оставив Палыча, Шароемов сделал полуоборот и оказался возле Тютюнина.
– Все шутники уже на нарах – что?
– Что? – не понял Серёга.
– На нарах – что? – парятся. Теперь вопрос второй – кто содержатель притона?
– Хозяин квартиры – я, – неуверенно произнёс Тютюнин, поднимая руку точно на уроке.
– Почему укрывали рецидивиста Сивухина?
– Я.., не укрывал. Мы только зашли.
– Не удивляюсь, – усмехнулся майор Шароемов и, оставив Сергея, подошёл к Олимпиаде Петровне.
– Что с ушком, мамаша? Как будто заплыло ушко? Молчите? Тогда позволю себе – что? – небольшое предположение. Имели место бандитские разборки. А ещё меня интересует… – Шароемов обвёл всех проницательным взглядом. – Где вы спрятали труп малолетней любовницы гражданина Тютюнина?
– Любовницы? – поразилась Люба.
– Труп? – подхватила Олимпиада Петровна. – Я всегда знала, что этим все и кончится. Я всегда знала!
– Да не было никакого трупа! – вмешался Сергей.
– Не было? – Шароемов хитро улыбнулся и погрозил Тютюнину пальцем. – Я даже знаю, кто его закапывал, этот самый труп.
– И кто же?
– Безумный дедушка с лопатой в руках! Вы не успели избавиться от свидетелей, гражданин Тютюнин, а поэтому – что? – понесёте заслуженное наказание.
Сказав все это, довольный собой Шароемов повернулся к рецидивисту Сивухину, однако вместо него обнаружил предполагаемую жертву – блондинку в коротеньком платье.
– Опа-на! – произнёс майор. – Что мы наблюдаем? Картину Репина – приплыли.
– Это она, сучка! – обрадованно закричала Люба и бросилась вперёд, горя желанием вцепиться разлучнице в космы, однако Шароемов её придержал и вернул на место.
– Отставить передвижения, иначе будут – что? – жертвы. Гражданин Тютюнин, убийство с вас снимается, но остаётся организация устойчивой бандгруппы, совращение малолетних и сводничество. Недурной наборчик, а?
– Я знала, что этим все кончится! – снова торжественно произнесла Олимпиада Петровна. – Люба, я все знала!
– Все знали и не докладывали, – тут же подвёл статью Шароемов. – Укрывательство. Однозначно – укрывательство.
Услышав позади себя подозрительный шорох, Шароемов обернулся, готовый ко всему, однако вместо подозрительных действий задержанных обнаружил ещё одного Шароемова, такого же высокого и красивого, как он сам.
– Опа-на! Приветствую, коллега! – Первый Шароемов пожал второму Шароемову руку. – А я не знал, что здесь уже кто-то работает.
– Моя хотеть колбаски, – жалобно попросил майор-двойник.
– Да. Все – работа. Я тоже пообедать не успел. Ну ладно, коллега, не буду вторгаться со своим, как говорится камнем, в чужой – что? – огород.
С этими словами настоящий Шароемов улыбнулся всем временно задержанным и покинул квартиру Тютюниных.
