Орхан Памук
Джевдет-бей и сыновья

Глава 3. После обеда

Увидев подошедшую к нему с недовольным видом Ниган-ханым, Джевдет-бей сказал про себя – так, словно разговаривал с ней: «Дорогая, я подремлю немножко… Спать не буду, не бойся, только чуть прикорну… Закрою глаза и тихо посижу. Может, и забудусь, но совсем ненадолго…» Он сидел в своем любимом кресле и наслаждался лучшим, послеобеденным временем дня – вот только ощущал некоторую незавершенность удовольствия из-за того, что не мог позволить себе нормально, полноценно поспать. Чтобы немного утешиться, он сказал сам себе: «Немного погодя выкурю сигарету!» Курить ему разрешалось только три раза в день. Джевдет-бей представил себе запах табачного дыма и чирканье спички. Потом понял, что закрыл глаза, – вокруг остались только звуки, запахи и тепло. Знакомые, привычные звуки доносились от обеденного стола, с узкой маленькой лестницы, ведущей на кухню, из других комнат и с других лестниц, из сада и с улиц; звуки наполняли комнату, заставляли подрагивать оконные стекла и хрустальные подвески на люстре. Вот Нермин говорит что-то своим детям, вот Эмине-ханым идет в тапочках по паркетному полу… Нури на кухне открыл и закрыл кран, Айше наливает в стакан воду из графина – она любит пить после еды… Рефик ше лестит страницами газеты… Трамвай медленно приближает ся к повороту… Все эти знакомые успокаивающие звуки, казалось, приглашали его поспать. «Нет, спать мне нельзя. Фуат придет! Посидим, поговорим, вспомним прошлое. Прошлое… Мою жизнь под этой крышей… Я все даты помню. Дом купил в тысяча девятьсот пятом. Женился. Тогда как раз было покушение на султана. Потом младотурки пришли к власти, восстановили конституцию. Потом я приобрел соседний сад. Во время войны разбогател на поставках сахара, на эти деньги привел тут все в порядок. Моя компания стала процветать. Когда Осман захотел жениться, мы с Ниган перебрались на верхний этаж. Это было через четыре года после установления республики…^[44] Потом внуки пошли. Вот эту печку, в которую сейчас бросают уголь, мы купили шесть лет назад. Когда и что – все помню, потому что сам всем этим занимался. В каком бишь году пустили трамвай в Мачку? Хрустальная сахарница, с которой сейчас сняли крышку, была частью приданого Ниган. О чем это они разговаривают?»

– А ну-ка поднимайтесь наверх и ложитесь спать! – Это была Нермин.

– Но мы хотим конфет!.. – Голос одного из внуков.

– Сейчас я подам Джевдет-бею кофе. А вам? – Это служанка Эмине-ханым.

– Тсс, не шумите! – Шепот Ниган.

Мимо кто-то прошел на цыпочках.

– Ты сейчас пойдешь в свою комнату? – Это Перихан.

– Наверху не играйте, сразу ложитесь спать! – А это Осман.

Голос повара Нури:

– Пришли сторожа, ждут.

– Когда приедет дядя Фуат, вернетесь. А сейчас идите и поспите хорошенько.

– К тете Мебруре поедем послезавтра. А завтра – к тете Шюкран.

«Вот ради этого все и было, – думал Джевдет-бей. – Покой, тепло, гудящее в печке пламя, милые сердцу голоса, дом, в котором все работает как часы». Он чувствовал себя беспечным, словно во сне, и все кругом было прекрасно и замечательно. На какое-то время стало тихо. «Ну вот, решили меня не беспокоить», – подумал Джевдет-бей и понял, что не уснул бы, даже если бы мог себе это позволить. За обедом он переел, хотелось курить, да и кофе скоро подоспеет. Когда он закрыл глаза и перенесся в мир воспоминаний и образов, внешняя его оболочка осталась среди них, родных людей. «Ходят, позевывают, разговаривают, едят конфеты, посматривают на меня, сидящего в кресле… Потом лягут спать и утром поедут наносить праздничные визиты. Эх! Не хочу я ехать завтра с Ниган в старый особняк! И братьев ее, сыновей паши, не хочу видеть… Ладно, не буду сейчас об этом думать. Лучше послушаю звуки и голоса».

– Кофе!

– Джевдет-бей, кофе подан!

Надо же, а он и не услышал, как несут кофе.

Джевдет-бей открыл глаза, заморгал от яркого света, но сразу привык. Рядом стояла Эмине-ханым, ставила чашку с кофе на трехногий столик у кресла. «Теперь можно и покурить!» Джевдет-бей взял со столика пачку сигарет, которую положил туда еще утром, и спички. Эта сигарета была самым большим удовольствием дня.

Семейный доктор Изак запретил ему выкуривать более трех сигарет в день. Полгода назад он перенес сердечный приступ – по словам доктора, очень серьезный, а по мнению самого Джевдет-бея – пустячный. Сначала доктор Изак хотел вообще запретить Джевдет-бею курить, но упрямства пациента преодолеть не смог и в конце концов разрешил ему три сигареты в день. Теперь Джевдет-бей курил после завтрака, после обеда и после ужина. Ниган-ханым пересчитывала сигареты, остающиеся в пачке. Джевдет-бей поначалу пытался несколько раз сплутовать, но был пойман; Ниган-ханым устраивала скандалы и плакала. Эта сигарета была второй за день. «Вот я стал меньше курить – и что толку? По-прежнему как поднимусь по лестнице, так становится плохо, по-прежнему иногда начинаю задыхаться. Страшно!» Снова он пожалел, что нельзя лечь поспать.

Докуривая сигарету. Джевдет-бей услышал, как на втором этаже большие часы с маятником пробили два. Ниган-ханым заметила, что Фуат-бей задерживается.

– Сейчас приедут… Скоро… – сказал Джевдет-бей.

Наступило долгое молчание. Было слышно, как по улице прошел трамвай, свернул за угол. Рефик сложил газету и ушел вместе с женой наверх. Пришла Эмине-ханым, убрала пустые чашки. Ниган-ханым стала смотреть в окно. Потом Джевдет-бей почувствовал, что глаза его снова закрылись. И тут наконец послышался звон колокольчика, привязанного к садовой калитке.

– Приехали! – сказала Ниган-ханым, поднимаясь с места.

Джевдет-бей тоже встал и медленными, осторожными шагами пошел вслед за женой в прихожую. Пока Ниган-ханым открывала входную дверь, он изучал свое отражение в большом зеркале, обрамленном широкой рамой: галстук сбился, брюки обвисли, волосы растрепаны, пиджак помят и лицо тоже помято. Джевдет-бей пригладил волосы рукой. Ему шел шестьдесят девятый год, но глаза до сих пор были ясными. «Немного сгорбился, да шея стала как будто короче – но и только!» На улице встречные смотрели на него с одобрительной улыбкой. Это было самое важное: уродливый и неприятный старик из него не вышел. Придя в хорошее расположение духа, Джевдет-бей направился к двери, а когда увидел жену и сына Фуат-бея, быстрыми шагами поднимающихся по лестнице, ощутил прилив бодрости.

– Рад вас видеть, очень рад! – сказал он и сделал несколько шагов навстречу гостям. Обнял Фуат-бея, поцеловал руку Лейле-ханым, потрепал по голове Ремзи, склонившегося поцеловать его руку. Проведя пальцами по густым волосам Ремзи, немного расстроился, вспомнив, как сам он постарел.

Церемония приветствий не затянулась. Дамы быстро обнялись и поцеловали друг друга в щечку. Джевдет-бей подумал, что этот обычай до сих пор кажется ему странным. Не привыкли к нему, похоже, и женщины: обменявшись поцелуями, они взглянули друг на друга, словно говоря: «Ну вот, это нужно было сделать, и мы сделали. Как, интересно, мы при этом выглядели?»

Потом прошли в гостиную. Настроение у всех было замечательное. Джевдет-бей с нежностью смотрел на Фуат-бея и приговаривал:

– Ну вот, праздник… Снова праздник!

Ниган-ханым и Лейла-ханым завели разговор о погоде. Лейла-ханым рассказала, что сюда они пришли пешком из дома ее отца в Шишли. От всех ее движений веяло здоровьем; глядя на нее, Джевдет-бей снова вспомнил, что ему не удалось поспать после обеда. Ниган-ханым рассказала, как она замерзла утром, когда резали барашка и козочек, а Джевдет-бей поведал, как холодно было в мечети. Он все еще ходил по праздникам в мечеть. Лейла-ханым сказала, что ее отцу нездоровится. Джевдет-бей спросил, в чем дело, и Фуат-бей рассказал, что у тестя неладно с почками. Ниган-ханым вспомнила, что муж тети Мебруре тоже жаловался на почки и ездил в Белградский лес^[45] к источнику Чир-чир, а потом сразу перевела разговор на Ремзи: как быстро он вырос, каким высоким стал. Лейла-ханым сказала, что да, он очень быстро растет, а еще зубы у него плохие. Тут Ниган-ханым окликнула Эмине-ханым и велела ей сходить наверх и позвать сыновей, невесток, дочь и внуков.

«Они, видать, заснули, – подумал Джевдет-бей. – А что гости пришли, им и дела нет. Эх, постарели мы!» Когда молодое поколение, весело переговариваясь, спустилось в гостиную, рассыпалось по ней, точно каленый горох из пакета, и принялось здороваться с гостями, Джевдет-бей снова загрустил. «Спать хочется… А они все такие бодрые, здоровые…» Отметив, что кофе не разогнал сон, он решил повнимательнее следить за разговорами вокруг.

Лейла-ханым говорила о Ремзи: поглядывая то на сына, то на хозяев дома, жаловалась, что он в последнее время совсем от рук отбился. При этом она улыбалась, а ее пухлощекий сын тихонько болтал ногами с видом давно привыкшего к подобным разговорам ребенка; поэтому все слушали Лейлу-ханым с улыбкой. Ниган-ханым, с пониманием вы слушав гостью, начала говорить о том, что в этом возрасте все дети становятся немного непослушными и своевольными – взять хотя бы ее сыновей. И она рассказала несколько историй о юношеских шалостях Османа и Рефика. Все слушали ее с веселым интересом. Потом Ниган-ханым велела горничной позвать Айше. Лейла-ханым сказала, что давным-давно не видела девочку. Теперь пришла очередь хозяйке дома жаловаться, а гостье – терпеливо ее выслушивать. Выслушав же, Лейла-ханым стала хвалить Айше и говорить, как она ее любит. Потом речь зашла о трамвайной аварии, случившейся пару дней назад на улице Шишхане, известной своим крутым спуском. В аварии погибло четыре человека, о ней писали все газеты. Ниган-ханым послала узнать, готов ли чай. Все с удивлением посмотрели на часы и заговорили о том, как быстро пробежало время. Джевдет-бей решил, что настал удобный момент повспоминать с Фуат-беем старые времена, но, взглянув на друга, увидел, что тот занят разговором с Османом. Разговор у них шел о серьезных вещах, обсуждать которые во время праздничного визита было вроде бы не к месту.

«Они не хотят со мной говорить!» – подумал Джевдет-бей. Он знал, о чем шла речь: о будущем экспортно-импортной компании, которую они учредили совместно с Фуат-беем после младотурецкой революции, когда тот перебрался из Салоник в Стамбул. С установлением республики компания немного захирела, но в последнее время ее дела как будто пошли на лад. Руководил ею один пронырливый тип, получивший экономическое образование в Европе. Осман хотел этого типа из компании выставить, а саму компанию напрямую подчинить компании Джевдет-бея. Джевдет-бей не соглашался с сыном, говоря, что эта компания не имеет большого значения. Что до Фуат-бея, то он, как всегда, благосклонно отнесся к предложению, сулившему ему выгоду. «Они не хотят, чтобы я вмешивался в это дело. Я уже старый… Фуату, правда, столько же. Но он позже обзавелся семь ей. Дождался революции и удачно женился». Джевдет-бей краем глаза взглянул на Лейлу-ханым. «К тому же он не работал так напряженно, как я. Здоров как бык!» Чтобы не расстраиваться, Джевдет-бей решил подумать о чем-нибудь другом – словно выпил горькое лекарство и хотел чем-нибудь заесть его вкус.

Потом он поднял голову и стал смотреть на гипсовую лепнину, которая когда-то, когда он приходил осматривать дом перед покупкой, привлекла его внимание. Между лавровыми ветвями и разнокалиберными розами парили упитанные ангелочки. «Хотел я создать семью на европейский манер, а в результате все равно получилось на турецкий». Джевдет-бей улыбнулся, вспомнив, как пошутил когда-то покойный брат: «Рано или поздно все, кто хочет сделаться европейцем, возвращаются к тому, с чего начинали. И это очень по-турецки!» Опустив взгляд, он посмотрел на беседующих. Фуат-бей что-то говорил, Осман кивал в ответ. Джевдет-бей стал сурово на них смотреть, желая показать, что ему все это не нравится. «Надо бы им понять, что семейные дела и коммерцию смешивать не следует». Потом он снова поднял взгляд к потолку. Один из ангелочков как будто смотрел прямо на него и улыбался. А внизу, в реальном мире, по-прежнему разговаривали. «Все утро руку мне целовали, а теперь и замечать не хотят!» Из комнаты, где стояли инкрустированная перламутром мебель и фортепиано, послышалась музыка. Только что туда зашла Айше. Звуки музыки, резкие, нестройные и холодные, не трогали душу. «Ниган тоже когда-то играла. Когда я ее впервые услышал, пришел в восторг, всем об этом с гордостью рассказывал – но полюбить это бренчание так и не смог». Эмине-ханым начала разносить чай.

За чаем Ниган-ханым рассказала, что фарфоровые чашки с голубыми розами достались ей от покойной матери. Об этих чашках и связанных с ними воспоминаниях она уже рассказывала раньше во время праздников, а иногда и просто так, но все равно все внимательно ее слушали. Потом Лейла-ханым рассказала о доставшейся ей от матери серебряной сахарнице. Вставила словечко и Перихан, – оказывается, у ее матери тоже была точно такая же сахарница. Ниган-ханым сказала Айше, чтобы та взяла еще пирожок, и начала рассказывать, как повар Нури их готовит. Тут пришел сам Нури и протянул Джевдет-бею два почтовых конверта, сказав, что дал почтальону на чай.

Джевдет-бей сразу узнал почерк на первом конверте. Он принадлежал бухгалтеру Садыку, у которого было заведено на каждый праздник посылать Джевдет-бею поздравительную открытку из тех, что выпускало Турецкое авиационное общество. Джевдет-бей вскрыл конверт и посмотрел на изображение летящего меж облаков самолета. «Все время одно и то же», – вздохнул он, но не расстроился. «А чего расстраиваться? Только вот постарел я, это другое дело». Второй конверт он вскрывал медленно, не ожидая ничего плохого. В коротком письме выражалось почтение самому Джевдет-бею и всей его семье. «Чья же это подпись?» Джевдет-бей боялся узнать ее, но сомнений не было. «Зийя Ышыкчи. Конечно он!» Два года назад, когда был принят закон, предписывающий всем гражданам Турецкой Республики выбрать фамилию, Зийя взял себе ту же фамилию, что и его дядя^[46]. Джевдет-бей то приближал письмо к глазам, то отдалял его, словно не мог разобрать букв. «Я его отдал в военное училище, и он стал офицером». Воспоминания о Зийе у Джевдет-бея были не самые приятные. Вложив письмо в конверт, он подумал: «С чего это он столько лет спустя вдруг решил о нас вспомнить?» – и покачал головой, как это с ним бывало, когда он о чем-нибудь напряженно раздумывал. Потом решил забыть об этом письме и убрать его с глаз долой.

– От кого поздравления? – спросил Фуат-бей.

– От старых друзей! – ответил Джевдет-бей, насупившись.

– Что, неужели из Вефа?

– Да нет же! Ты ведь знаешь, у меня там не осталось никаких связей!

Глупый вопрос разозлил Джевдет-бея, и он нахмурился. Требовалось сменить тему.

– А наш дом на Хейбелиаде^[47] уже почти достроен! – сказал он, смягчив выражение лица. Тема эта была, конечно, не нова, но что поделаешь. – В конце месяца должны покрыть крышу. Хорошо бы поехать туда весной! И вы, конечно, приезжайте. Туда теперь ходит новый пароход, от моста до острова всего два часа.

– Очень за вас рад! – улыбнулся Фуат-бей.

– Да, вопрос с летним домом теперь наконец решен! – сказал Джевдет-бей и бросил взгляд на Ниган-ханым. Потом смутился и стал смотреть в окно, на площадь Нишанташи.

Когда уже начало темнеть, колокольчик на садовой калитке снова зазвенел. Потом из прихожей донеслись шум, радостные возгласы. Засмеялся кто-то из внуков.

Немного погодя в гостиную вошел рослый, широкоплечий, красивый молодой человек. Вслед за ним из-за двери выглянул Нури и сказал:

– Это я первый заметил Омер-бея и узнал его!

«Так вот это, стало быть, кто такой! – подумал Джевдет-бей, глядя на подвижного, как ртуть, Омера. – Как же я его сразу не узнал?» Протягивая руку для поцелуя, он удивился, до чего же ясные у молодого человека глаза.

Джевдет-бей дал гостю время со всеми поздороваться и всех поздравить, а потом, желая поговорить с пышущим юностью и здоровьем молодым человеком, пригласил его присесть на стоящий рядом стул.

– Садись-ка сюда и рассказывай, что поделывал в Европе? Что там нового, чем сейчас думаешь заниматься?

– Собираюсь работать на строительстве железной дороги из Сиваса в Эрзурум^[48].

– Так далеко? – Джевдет-бей удивленно покачал головой. – Молодец, молодец! Ну а в Европе чем занимался? Что там сейчас делается, расскажи-ка, развлеки старика!

Омер начал рассказывать о том, чему он учился, в каких городах побывал, и о своей жизни в Англии, но Джевдет-бей вскоре понял, что не прислушивается к его рассказу, – ему было интересно не то, о чем говорил Омер, а сама его молодость и бодрость, наполнявшая, казалось, всю гостиную. Да и все собравшиеся внимали ему так, будто не рассказ о Европе слушали, а впитывали разлитую в воздухе молодость. Они словно чувствовали, что Омера переполняет что-то такое, чего нет в них самих, и пытались понять – что же именно. Вот поймут и сами станут такими же, как он. «Молодость… Молодость молодостью, но не в этом дело», – пробормотал себе под нос Джевдет-бей. «Вот сейчас поцеловал он мне руку. Но не как другие – не глядел на меня при этом, как на старого чудака, который обидится, если ему не выказать уважения. Где он этому научился? Там, что ли?» И Джевдет-бей глубоко вздохнул.

«Там» он однажды и сам побывал. На второй год после свадьбы они с Ниган отправились в путешествие по Европе. Доехали до Берлина, но с тех пор больше за границу не выезжали. Несмотря на то что Джевдет-бей всю свою жизнь вел торговые дела с европейскими странами, поездки туда он считал пустой тратой денег. Если уж тратить деньги, полагал он, так на нужды компании или на что-нибудь существенное, вроде дома на Хейбелиаде. Сейчас его уверенность впервые пошатнулась – мысль об этом мелькнула у него в голове, но задерживаться на ней он не стал, потому что подобные мысли не вызывали у него теперь ничего, кроме пустой и ненужной усталости. «Спать мне хотелось, вот что!»

Он снова начал прислушиваться к разговору, но Омер уже не рассказывал ничего интересного: повернувшись к Ниган-ханым, говорил о своей тете и ее муже, потом упомянул, что встретил в поезде Саит-бея. Ниган-ханым тут же сказала, что их с Джевдет-беем свадьба была как раз в том доме, где живет Саит-бей. Так и не сумев понять, каким же неведомым качеством обладает Омер, женщины как будто решили развеять чары и начали задавать ему самые обычные вопросы, чтобы он стал похожим на них самих.

Когда чай разливали по второму разу, Омер и Рефик поднялись и сказали, что пойдут наверх, в кабинет. Джевдет-бей расстроился: вместе с ними комнату покидала и та атмосфера бодрой, живой молодости, которая появилась после прихода Омера. Глядя ему вслед, Джевдет-бей подумал: «Интересно, каким я ему показался?» Часы с маятником пробили шесть, и он почувствовал, что устал. Утром встал рано, по старой, приобретенной еще в Акхисаре привычке сходил к праздничному намазу, в мечети замерз. Вернувшись, выпил ликера, за обедом переел. Поспать не удалось. В разговорах, можно сказать, не участвовал – больше слушал других и размышлял. Близилось время вечернего намаза. Ни в чем не было ни малейшего недостатка – тяжелое же чувство недовольства, опустившееся на него, как роса опускается на траву, было следствием избытка. «Ничего я сейчас не хочу, только спать!» – сказал сам себе Джевдет-бей и с удовольствием зевнул, не размыкая, однако, губ. На глазах у него выступили слезы.

Глава 4. Старые друзья

Вслед за Рефиком Омер поднялся наверх. Войдя в кабинет, он стал внимательно его оглядывать, словно думал найти забытую здесь четыре года назад вещь.

– Ну что, как тебе у нас? – спросил Рефик.

– Когда я заходил в контору, твоего отца там не было. Как он, оказывается, постарел!

– Да, за последние годы он очень изменился.

– Четыре года назад был бодрым, энергичным – и вот каким стал. – Омер сгорбился и опустил руки. – И говорит теперь медленно.

– Плохо это, конечно.

– Да, жаль.

Омер подошел к книжному шкафу с раздвижными створками, склонил голову набок и стал читать названия на корешках.

– Книги, книги… Ты все их прочел?

– Нет, – рассмеялся Рефик. – Покупаю, а читать – не читаю. Все думаю, что надо бы, да не получается. Курить будешь?

– Это потому, что ты женился, – сказал Омер, но Рефик не захотел развивать эту тему.

– Если хочешь открыть, толкай в другую сторону, – сказал он, подошел к другу и открыл одну из створок.

Взяв наугад книгу, Омер подошел к столу:

– Мухиттин, вот кто наверняка читает. Как, кстати, его поэтическая карьера?

– Да он сейчас сам сюда придет. Ты ведь останешься на ужин?

– Нет, я должен ехать в Айазпашу^[49]. Пообещал одному родственнику. Ты его, может быть, знаешь – депутат от Манисы^[50] Мухтар Лачин.

– Кто он тебе?

– Сам толком не знаю. Моя мать приходилась его покойной жене не то сводной сестрой, не то еще кем – не могу вспомнить.

– Да ты вечно все забываешь, – сказал Рефик как будто немного обиженно.

– Нет, дружище, только эти родственные связи никак не уложатся у меня в голове. А больше я ничего не забыл.

– Ладно. Так как тебе у нас?

Омер обвел кабинет взглядом:

– Здесь, например, все осталось как было. Ничего не изменилось. А в доме, как всегда по праздникам, оживление, шум. Сейчас даже оживленнее, чем раньше: вас ведь стало больше. – И Омер улыбнулся.

Рефик тоже улыбнулся, будто вспомнил что-то приятное, а потом покраснел:

– Вот, как видишь, женился я.

– И правильно сделал.

Рефик, не обращая внимания на его слова, продолжал, словно жалуясь:

– Женился… Жена у меня, сам видишь, красавица, мы друг друга очень любим. Работаю в отцовской конторе – вместо инженерного дела занимаюсь вместе с ним коммерцией. Покупаю книги, а читать не получается. Женился – вот и все, что я сделал за эти четыре года. Но я не жалуюсь, не думай.

– Да и с чего тебе жаловаться? – спросил Омер. Краем глаза взглянул на лежащую перед ним книгу, потом поставил ее на место. – У меня на чтение тоже времени нет. Раньше я мог позволить себе иногда почитать. А теперь думаю: и как у других получается? У меня внутри все кипит. Хочется жить – вволю, досыта. Мне нужно многое сделать. – Омер начал ходить по кабинету из угла в угол. – Вот увидишь, как много я сделаю!

– Ты окончательно решил, что будешь работать на строительстве железной дороги?

– Да. А может… Я ведь внизу так сказал? Но я еще не окончательно решил, нет. Впрочем, не так уж важно, какое решение я приму. Важно то, что я с каждым днем все сильнее испытываю жажду деятельности. Ты меня понимаешь? Я многое хочу сделать. Все покорить, всем овладеть… Дайка сигарету. Ты меня понимаешь?

– Очень хорошо понимаю, – сказал Рефик, которому тоже передалось волнение друга.

Омер остановился у окна:

– Вот этот сад… Он совершенно не меняется. Каштаны и липы точно такие же, какими были четыре года назад. А я хочу, чтобы все менялось, летело сломя голову, чтобы каждый день было что-то новое! Даже не так. Я хочу сам все менять. Оставить свой след, перевернуть все вверх дном! – Он снова начал ходить по кабинету.

Рефик взволнованно слушал друга, чувствуя, как в душе у него происходит какое-то странное, внушающее тревогу движение, и время от времени поддакивал.

Дверь вдруг открылась, и в кабинет вошла Эмине-ханым, неся на подносе чай:

– Вот, молодые люди, принесла вам чай. Омер-бей, я вас сразу узнала, как увидела. Вы ничуть не изменились. Я положила вам в чай лимон, как вы любите, – я все помню!

– И правда люблю. Спасибо!

– И улыбаетесь вы совсем как раньше. Ничуть не изменились! Да и у нас все по-старому… – Выходя из кабинета, она обернулась к Рефику. – Не принести ли вам тех маленьких пирожков, бей-эфенди?

– Не надо, – сказал Рефик. Потом, смутившись, бросил взгляд на Омера и, когда дверь закрылась, сказал ему: – По поводу женитьбы я тебе вот что скажу… Перихан мне очень… очень нравится. Я хотел и тебе посоветовать жениться, но передумал. Не знаю даже, что тебе посоветовать…

– Почему?

– Не знаю, не знаю! Сказал вот, а сам не знаю… – быстро заговорил Рефик. Ему явно не хотелось, чтобы друг подумал, будто он жалуется. – Да… Об этом надо бы хорошенько поговорить… Но сегодня не получится, так ведь? В такой суматохе разве можно поговорить о чем-нибудь серьезном? Праздник, ничего не поделаешь! – И он нервно сцепил пальцы.

– Я тебя понимаю, – сказал Омер с улыбкой. – А вот ты меня понимаешь?

– Конечно, конечно… Мы об этом потом поговорим. Поставим внизу самовар, как раньше бывало, Мухиттин придет… До утра будем говорить!

– Да где он, кстати?

Дверь неожиданно открылась, и в кабинет вошел улыбающийся Осман.

– Привет, молодежь, привет! – сказал он. Сам Осман был старше их всего на несколько лет, но ему очень нравилось изображать из себя доброго дядюшку. – Как встретились, так сразу забились в уголок. В покер, что ли, будете играть? – Он сделал движение рукой, будто раздавал карты.

– Четыре года прошло, как мы последний раз играли, – сказал Рефик.

Осман рассмеялся, словно услышал веселую шутку:

– Так почему бы сейчас не повторить то, что было четыре года назад?

– Ну да, конечно, – сказал Омер. – Может, и сыграем снова. – Ему вспомнилась старая шутка. – Мы четыре года играли тут в покер, а ваша мать сидела внизу. Мы стали инженерами, а она никем не стала.

Это была шутка Ниган-ханым, которую она в свое время очень любила повторять, но Осман усмехнулся, как будто услышал ее впервые, и похлопал Омера по спине – неожиданно, но не сильно.

– Да, четыре года игры в покер… Кстати, вы ведь втроем играли. Где же третий?

– Мухиттин обещал прийти, – сказал Омер. – Я его, меж ду прочим, уже один раз видел.

– На ужин вы, конечно же, останетесь? Нет? Как же так? Это никуда не годится. Ну хорошо, тогда расскажи еще немного, что делал в Лондоне. Сильно они нас обогнали?

– Сильно!

– Да… Но у нас теперь тоже кое-что делается. Как тебе на родине? Виден прогресс, а?

Дверь открылась, и вошел Мухиттин – как всегда, резкими, быстрыми шагами. Внимательно поглядел на Османа, точно не был с ним знаком.

– Ну, вот и третий пришел! – оживился Осман. – А мы как раз о тебе говорили.

Мухиттин никогда не был особенно дружен с Османом, поэтому его, должно быть, удивило это горячее приветствие. Насмешливо улыбнувшись, он переспросил:

– О чем говорили?

– О тебе! – сказал Рефик. – Вспоминали, как мы в старые времена играли в покер.

Мухиттин пожал руку Осману. Потом осведомился у Рефика и Омера, как они поживают, уселся в кресло, стоящее в углу, взял со стола газету и принялся ее листать.

– Пожалуй, оставлю я молодежь наедине, – сказал Осман. Уже подойдя к двери, он остановился и спросил Мухиттина: – Как поживает твой сборник стихов?

– Спасибо, неплохо, – пробормотал тот.

– Да, оставлю-ка я вас наедине. Вы теперь инженеры, а мама так никем и не стала. – Он еще раз усмехнулся и осторожно прикрыл за собой дверь.

– Что случилось? – спросил Омер. – Почему ты нынче такой смурной?

– Ты же знаешь, я его недолюбливаю, – кивнул Мухиттин в сторону двери. – Или забыл? Ты, Рефик, не обижаешься на меня за то, что я так говорю?

– Нет, что ты!

– Кстати, а что вы обо мне говорили, пока меня не было?

– Да так, ничего особенного. Вспоминали старые шутки, – сказал Омер.

Замолчали. Никому не хотелось говорить. Слышны были голоса снизу и тиканье часов, стоящих у двери.

– Ох уж эти радости семейной жизни… – протянул Мухиттин. Встал с кресла, снял очки и начал протирать их платком.

– Ты их тоже недолюбливаешь? – спросил Омер.

– Даже и не знаю, что сказать. Не пойму: то ли любить, то ли ненавидеть.

Омер, улыбаясь, подошел к Мухиттину.

– Я тебя понимаю, – сказал он, положив руку другу на плечо. Поскольку он был намного выше Мухиттина, выглядело это так, как будто старший брат утешает младшего.

– Омер немного рассказал о себе, – сказал Рефик.

Мухиттин снова сел в кресло и надел очки:

– И что же ты рассказывал?

– Давай поговорим об этом как-нибудь потом.

– Хорошо. К тому же я сейчас надолго не задержусь. Мне нужно ехать в Бейоглу, я обещал. Зашел на минутку, чтобы тебя повидать.

– Все еще ездишь в Бейоглу, а? – спросил Омер. Он думал, что друг в ответ улыбнется, но тот не стал ни улыбаться, ни делать смущенный или лукавый вид – нахмурился и посмотрел строго.

Тут открылась дверь, и на пороге снова появилась горничная с подносом в руках. На подносе стояли три чашки с чаем.

– А я тебя видела, негодник ты этакий, – укоризненно сказала Эмине-ханым Мухиттину. – Сразу сюда убежал!

Увидев хмурое выражение на лице у Рефика, она больше не стала ничего говорить, взяла пустые чашки и ушла.

– Я не стал заходить на нижний этаж, – извиняющимся голосом сказал Мухиттин. – Увидел, что там гости…

– Когда будем уходить, зайдем туда вместе, – предложил Омер.

Снова замолчали, прислушиваясь к голосам внизу.

– А еще о чем говорили? – спросил Мухиттин.

– Ну я немного рассказал о своих планах и идеях. А Рефик говорил о супружеской жизни. Точнее…

– Да-да, об этом мы и говорили, – перебил Омера Рефик. Сейчас, однако, при словах о супружеской жизни на лице у него появилась счастливая, беспечная улыбка.

– Женитьба сделала его очень смирным и благоразумным, – кивнул Мухиттин в сторону Рефика.

– Да он всегда таким был, – рассмеялся Омер.

Усмехнулся и Мухиттин:

– Это правда, но сейчас он стал еще более благоразумным, чем был.

Рефик посмеялся вместе с друзьями, но ощутил при этом какое-то смутное чувство вины. Потом Мухиттин начал рассказывать, как встретил по дороге одного своего школьного приятеля – из тех людей, которые словно специально созданы, чтобы другие могли над ними посмеяться. Затем начали вспоминать студенческую жизнь и еще больше развеселились.

Омер взял газету, которую только что листал Мухиттин:

– Гляньте, что пишут: «Вчера на площади Таксим произошло столкновение между трамваем и каретой, принадлежащей адвокату Дженапу Сорару. Карете причинен незначительный ущерб. Жертв нет». Узнаю Турцию! Английская газета такую, с позволения сказать, новость…

– Ты, выходит, теперь тоже, как некоторые, стал считать Турцию захолустьем? – внезапно перебил его Мухиттин. – Эту заметку напечатали, потому что в последнее время было много аварий, связанных с трамваями!

– Нет, он Турцию считает не захолустьем, а бесхозной страной, ждущей завоевателя, – вставил Рефик.

– Да нет, друзья, ну что вы такое говорите, – пробормотал Омер. – Ладно, мне пора. Ты ведь тоже пойдешь, Мухиттин?

Спускаясь по лестнице, они встретили Перихан. Рефик заметил, что жена покраснела, а друзья тоже как будто смутились.

Фуат-бей с семьей уже уехали. Джевдет-бей, сидевший, по обыкновению, в кресле, обрадовался, увидев молодых людей, и стал так настойчиво уговаривать их посидеть с ним немного, что пришлось согласиться.