Оливия Тишинская
У Истока. Хранители. Том 3. Пробуждение
Глава 9. Отражение
– Вот тебе и прилёт, – резюмировал хранитель. – А ты ведь предупреждала.
– Жалеешь, что со мной связался?
Он только критично приподнял бровь и продолжил разбираться в кипе бумаг, которые привёз в офис. Она неспешно подошла к пыльному окну.
– Может, тебе окна помыть, чтобы лучше видеть перспективу? – чуть иронично заметила она.
– Это шутка? – немного удивился он.
– Нет, – она отвернулась от окна. – Мне кажется, ты слишком сосредоточен на себе и на том, чтобы не упустить никакой возможности, никакого шанса, никакой мелочи не дать проскользнуть мимо тебя.
Он откинулся в кресле, оттолкнул папки с бумагами, пристально и с интересом смотрел на неё.
– Пока не знаю, как после таких нападок вообще начинать что-то делать. Мне хотелось их всех отпиздить большим молотом. Желательно ещё и горячим, чтобы максимально больно было.
– Я тебя очень хорошо понимаю. У меня тоже был такой трешак, первый год, как решила своё агентство открывать. Приходилось самой всё делать, даже стены красить и шторки вешать, лишь бы избавиться от кривых рук и наездов заказчиков. Там немного другое было. Но ты прав. А сейчас больше способов уничтожить любой нормальный бизнес в России, чем тогда. Теперь вообще любое проявление искусства, чистоты, красоты и пользы для людей пресекается на корню. Чем светлее и чище образ, чем больше польза и чем лучше твоё дело делает для других, тем больше на тебя ополчается система. Ты светишь, а тьме это ни к чему. И вот что, поменяй систему безопасности и сигнализацию. Мой тебе совет. Я не пойму что, но чувствую изъян. Я не очень хорошо разбираюсь в этих энергиях, я души читаю. Но чувствую, что-то не так.
– Шеф, – без стука влетел в кабинет Артём, – там что-то искрит в кладовой, за стеллажами, нужна ещё пара-тройка рук, сдвинуть не можем стойки.
– А четыре не подойдёт? – быстро направилась к нему ведьма.
Артём только руками развёл.
Хранитель чуть опередил её и бросился вперёд по коридору.
– Сигнализация, – уверенно сказала ведьма.
– Да, – подтвердил её опасения Артём. – Щиток там стоит. Как догадалась?
– Я ведьма, – подмигнула она и быстро побежала вниз по гулкой металлической лестнице на первый этаж.
Глава 10. Нас видно
– Привет. Поедешь с нами на кладбище в субботу Илью проведать? – спросила Ведьма.
– Кого? – недоуменно переспросил хранитель.
– Ты чего!? – возмутилась ведьма. – Илью! Ты вообще у него был хоть раз?
– Нет… – уже другим тоном ответил хранитель.
– То-то же…. Боишься, что кто-то заподозрит у тебя наличие души? – не без сарказма спросила ведьма.
Хранитель молчал.
– И? – нетерпеливо воскликнула она.
– Поеду.
– Я тебе перед выездом позвоню. За час. У тебя будет ровно час, чтобы добраться до Матрёнина базара. Понял? Я куплю там цветов и поедем.
– Понял.
Ведьма и малышка весело о чём-то переговаривались, держались за руки и ничуть похожи не были на скорбящих по усопшим. Когда они подошли ближе, хранитель услышал, как ведьма рассказывала дочери какую-то историю о бабушке. Малышка смеялась.
«Правильно, – подумал хранитель, – очень правильно помнить радостные события. Во всяком случае, слёзы и скорбь можно и до кладбища приберечь. Без показухи. Как всегда, что у неё на душе и в мыслях, знает только она сама. Хотя, пожалуй, это и усложняет наши странные отношения. Как теперь-то угадать? И как самому себя вести с ней сегодня? Здесь и там. А если, правда, накроет эмоциями? Нет, она, конечно, не осудит. Конечно, нет. Она любила Илью. А он её ещё больше. И я люблю. Ещё больше, чем Илья».
Ведьма послала хранителю воздушный поцелуй и подмигнула.
– Здравствуйте, девочки.
– Иет! – первой ответила малышка.
– Привет, – ласково сказала ведьма и позволила поцеловать себя в щеку.
Она кивнула в сторону цветочных рядов. Все вместе несколько раз неторопливо прошлись туда-сюда.
– Я выбрала, – сказала ведьма и решительно направилась к одному из ларьков.
– Я тоже, – серьёзно поддакнула мелкая.
Хранитель едва смог скрыть улыбку. Яблочко от яблоньки. Ведьмы большая и маленькая. Интересно, она тоже воин? Или обычная? Как все? Хотя тут будешь, как все. Хранитель пока не понимал, есть ли вообще в этой войне света и тьмы какой-то нейтральный серый цвет. Есть ли не участвующие в войне люди? Или это в принципе невозможно, учитывая, что всё есть порождение Истока и суть Он сам?
Ведьма стояла у огромного вазона с белыми розами. Выбирала глазами, затем чётким движением руки выдёргивала понравившийся цветок, несколько секунд любовалась, нюхала и следовала очередь другого цветка. С первой розой продавец хотела возразить, прервать такое самоуправство, но ведьма на неё лишь мельком искоса взглянула, тётка скукожилась и замолчала.
«Ведьма! – тем самым суеверным шёпотом, но с огромной долей иронии и даже гордости откликнулось второе «я» хранителя. – Одним взглядом!»
– Я тоже выбрала, – напомнила о себе мелкая.
– Ты помнишь, какие цветы любила бабушка? – ласково спросила ведьма.
– Конечно, мамочка, – ответила мелкая и отошла в сторону.
Ведьма подняла голову и посмотрела на хранителя: «Присмотри за ней», – прозвучало у него в голове. Голос этот был, бесспорно, её, но, о боги! – он был как будто из стали! Ни намёка на нежность, никакого просящего тона. Жёсткий безапелляционный приказ. Хранитель кивнул и пошёл вслед за малой.
Она отошла недалеко. Выбрала для бабушки гору разноцветных хризантем и метёлочки каких-то очень мелких цветочков. Продавец их вставила в букет и они покрыли его белой дрожащей вуалью. Вышло интересно и со вкусом.
«Молодец девчонка», – подумал хранитель, а вслух добавил:
– Сколько с нас?
– За меня пватить не надо, – предупреждающе вскинула руку малая. – Я сама!
Она достала из сумочки с ёжиком кошелёк в виде котёнка и протянула продавщице две аккуратно сложенные крупные купюры.
– А это разве не твой папа? – вдруг заволновалась продавец. – А то я милицию вызову!
– Это бодигалд, – гордо ответила мелкая.
– Хра… – было начал Хранитель, и тут же поправился: – охранник. Я её охранник.
– Ну, надо же, – удивилась тётка.
Она потеребила купюры и одну вернула девочке:
– Я вам хорошую скидку сделала, – сказала она, глядя хранителю прямо в глаза.
Хранитель оценил, что это их с малой тандем вызвал такое странное поведение торговки. Вот только его теперь всё время волновал вопрос: этот страх у людей, потому что они на другой стороне или потому что цена слишком завышена?
Раньше он думал, что его побаиваются, потому что он здоровенный дядька с хмурым лицом, а теперь думает, что если человек с гнильцой или хочет обмануть и получается, ему теперь тоже надо научиться это чувствовать. Потому, что в его присутствие – воина света – она испытывает реальный страх, или просто потому, что попробуй тётка обмануть малую, то ей пришлось бы иметь дело с ним: 190 см роста, 100 кг веса, кулак размером с голову и стальные тёмно-серые глаза.
– Поедем же, – нетерпеливо напомнила о себе ведьма.
– Хаоший? – малышка протянула ей букет.
– Лучший! Ты молодец у меня, – ведьма присела и обняла дочку.
Ему тоже хотелось их обнять, но не при всех. Хотелось тишины и нежности вдали от лишних глаз.
Глава 11. Благословляю
До кладбища было совсем недалеко. В машине висела какая-то странная тишина. Ни музыки, ни разговоров, даже малая притихла и смотрела в окно.
На въезде девушка подала мужику в кепочке через открытое окно руку, он пожал её и открыл ворота.
– А в руке у неё была денежка, – сказала ведьма, медленно въезжая на территорию кладбища, – сюда на машине можно только через денежку и тайное рукопожатие. А пешком идти нам очень-очень далеко. Я хочу ещё бабушку навестить. Предлагаю начать с неё. С бабулей я могу спокойно поговорить, а вот после Ильи…
Хранитель смотрел на её бледный профиль, чуть склонившуюся к рулю фигуру. Она волновалась. Очень. Поэтому молчала.
Могилка бабушки была чистая, ухоженная, пестрела мелкими цветочками. С фотографии на хранителя смотрела хорошо знакомая ему женщина лет 50 с высоко взбитыми волосами, строгим пристальным взглядом, слегка улыбающаяся. Малышка поставила букет в гранитную вазу и погладила фото по лицу:
– Бабуся, твои любиные цеточки. Как ты тут, моя хаошая?
Ведьма закрыла рот рукой, по щекам быстро потекли слёзы.
Хранитель обнял её и нежно прижал к себе:
– Вся в тебя, – шепнул на ухо.
Ведьма согласно кивнула.
Несколько минут все молчали. Затем ведьма убрала старые цветы, опавшие листья, полила из бутылки живые кустики. Мелкая сидела на лавочке и болтала ногами. Хранитель устроился рядом. Ведьма достала из сумочки на поясе несколько тонких свечей, спички, листок бумаги. Воткнула свечи прямо в землю и по одной зажгла.
Мелкая дёрнула хранителя за рукав:
– Сатри, мама разговаривает с бабусей. Учись, Вауля.
Хранитель многозначительно кивнул. Он ровным счётом ничего не понимал, но видел, как колышется воздух над свечами и как она шепчет что-то, зажигая свечи, прикрывая ладошкой неверное пламя спички.
«Он пришёл, ба», – одними губами говорила ведьма. Произнести это вслух она не решалась. Едва хватало сил вообще шевелиться. Хотелось броситься ему на шею и выплакать все эти страхи, ужас и боль, что накопились за столько лет, хотелось кричать, говорить много и долго. Хотелось, чтобы он знал про всё и всех. Но так было нельзя. Это причинило бы больше боли и ей, и ему. От слёз бывает легко. Кто спорит. Но когда один на один: ты и подушка. А когда другой человек принимает твою боль через твои слёзы и истерики. Вот тут большой вопрос. Надо ли? Если речь не о нём, то сочувствие и соучастие на пользу. А когда будь он рядом, то всего этого не было бы – тогда боль, вина, а порой и желание уйти снова. Мужики так бояться слёз и не умеют сочувствовать. Ну, что проще: подойти, обнять и сказать «я так тебя понимаю», даже если не понимаешь ни хрена.
Но нет, от этого мужиковость пострадать может. Вот ему на это понадобилось слишком много лет и слишком долго слушать всех вокруг, но только не её. А ведь поначалу всё было лучше некуда. Кто бы знал.
Всякий раз, когда этот внутренний диалог доходил до тех странных событий у неё внутри всё холодело и она чувствовала, как злость и раздражение буквально наполняют изнутри. Она сколько времени отдала поискам равновесия и умению хладнокровно расправляться с врагами, не испытывая к ним ничего и ничего не транслируя в мир, чтобы не подпустить к своим, не оставить следов, чтобы научиться защищать себя и их. Как говорил дед: Любовью можно поселить Свет и в тёмной душе. Но когда тебя пытаются убить – стоять истуканом преступление. Погибнешь и ты, и все, кто за тобой. Защищай и неси Свет. Защищай того, кто несёт Свет. Воин и хранитель. Каждый из нас.
Ведьма без отрыва смотрела на свечи. Они горели ровными длинными языками.
Огня она не видела, вся была где-то внутри своих мыслей, воспоминаний и не обращала внимания на пламя. Оно согревало ладони и помогало погрузиться глубже. Она как будто держала его в руках, и со стороны это выглядело странновато и жутковато.
Мелкая смотрела по сторонам, а хранитель не мог отвести глаз от девушки. Его любимая почти не двигалась, сидя на коленях на траве перед могилой, и между её ладонями тянулись вверх тонкие иглы огня, ровные как струны. И огонь этот был какой-то странный, как будто плотный. Так горят газовые горелки, он-то знал точно, так вырывается пламя из сопла ракеты, ну уж никак не из свечей. Пламя свечей должно гореть слабо, колеблемое даже едва заметным движением воздуха, медленно и плавно двигаясь. Этот благоговейный трепет он видел в храме. Тонкое и зыбкое колебание свечей напоминало ему о ней, о романтичных длинных вечерах в её доме, которые так далеко теперь. Они как будто были символом чего-то, что только должно случиться. Они предвестники неуловимого, прекрасного, что тревожит душу и согревает сердце, что может изменить твою жизнь в одночасье. Это касалось и любви к богу, и любви к женщине. Стоит только впустить их в сердце, как дороги назад уже не будет. Он точно знал. Он исколесил этих дорог слишком много. И слишком многие без раздумий променял бы даже на один день такой, как он мечтал когда-то для них двоих.
Столько времени впустую. Вот и бабушки нет. А она его любила. Это было заметно. Всегда смотрела на него с нежностью и грустью. Его смущало это. Очень. Помнится, думал, что она жалеет его почему-то. Как будто хороший он парень, но не ровня её внучке. Тогда он так думал. Теперь боится спросить. Но если она одна из них, то… Возможно, видела будущее и видела вот это всё. Знала, что он уйдёт. Тогда почему не остановила?
Зябкий ветерок пробежал по спине. Он повёл плечами и посмотрел на малышку: не холодно ли? И буквально обомлел. Она смотрела куда-то за памятник и светилась золотистым искрящимся ореолом. А за памятником стояла бабушка. Почти как живая. Лишь слабо было заметно, что её образ проницаем для солнечных лучей, но лицо, глаза, даже цветочки на сером строгом платье он различал отчётливо. Он ещё раз перевёл взгляд на мелкую. Та широко улыбалась.
Видит её. И он видит.
И без того короткие волосы, казалось, встали дыбом. Он было хотел встать, даже сам не понял почему. Как школьник перед педагогом. Вообще этикет обязывал встать, когда женщина входит, чтобы поздороваться. А если с того света входит?!
И она… Она не видит.
Надо ей сказать. Ведьма сидела над свечами, а они полыхали упорными длинными языками. Он и сам не понимал, что в каком порядке делать. Страх, непонимание, суета, всё закипело внутри одновременно.
Бабушка подняла руку и одним жестом велела сесть и не суетиться.
«Успокойся, хороший мой», – услышал он её голос и думал, поседеет от ужаса.
Он никогда особо в такое не верил и ещё не привык к чертовщине, которая теперь творилась наяву и во сне. Как будто его возвращение к ведьме открыло ворота в какую-то страшную сказку и повалили оттуда вурдалаки. И мертвяки.
И тут же осёкся в своих резких мыслях. Понимал, что она слышит каждую из них. Бабушка его любила. «Хороший мой» – она только так его и называла. Здорового парня, больше её раза в три, как котёнка малого. Ему при ней всегда как-то хотелось сжаться, но не от страха, а чтобы быть поближе к её теплу. И его ведьма была такая же. Сначала нежность. Чтобы она ни делала, сначала нежность, потом всё остальное.
Бабушка так и стояла. Малышка улыбалась ей и болтала ножками. А он истерил внутри себя от того, что видит и чувствует. И ещё ему запретили вставать, иначе бы он метался из угла в угол, как загнанный зверь. Как он шагами мерял свой офис ещё несколько недель назад, кажется, протоптал целую тропу в камне. Не мог понять, стоит ли идти, не пошлёт ли она его за тридевять земель, где ему самое место после того, что он сделал. Или не сделал. Поверит ли его снам и всему тому, что после них? А она только: «я ждала». И улыбка. Родная такая. И всё как будто оборвалось внутри. И с души камень, и с плеч гора, и хочешь на колени падай и прощения проси, хочешь на руки бери и неси, куда хочешь. Хоть разорвись. И уже понимаешь, что действительно ждала. Не как шеф на планёрку. А всю жизнь ждала. Всё простила, любит.
Как вот это всё вместить в себе? Как принять? Какая же буря в это время внутри… А ты мужик и тебе вроде как нельзя… Ну, точнее не положено вот это всё. Эмоции эти. Ты же не гламурный дизайнер Сашка. Ты кузнец… Всего чего угодно, но только не своего счастья.
«Всё так, хороший мой. Впусти любовь в своё сердце. Сейчас».
Холодок опять пробежал по спине.
«Всем страшно. Но разве тебе с ней страшно?»
Он затряс головой. Нет, конечно, с ней наоборот.
Да! Точно! С ней как раз не страшно вообще. Он сам удивился тому, что впервые в жизни обнаружил такую простую, но очевидную для самого себя вещь. А ведь ему с ней никогда не было страшно. За неё да. А с ней… Они прыгали с парашютом, ночевали в лесу, бродили до зари по всему городу, залезали на самые высокие крыши. Как многие в юности пробовали мир на прочность. Как будто не дышалось и не жилось без адреналина. Тем более, без неё. А без неё была какая-то тягучая тоска и какая-то пустота. Вроде и занят всё время, буквально сутки напролёт. А что-то не то. Ничем себя не наполнить.
«Вы – одно, хороший мой. Одна душа».
– Одна душа, одна душа, – повторил он вслух, как будто иначе никак было не дойти до понимания.
Она вздрогнула и повернулась. Пламя свечей мгновенно утихло, превратилось в слабые огоньки.
– Что ты сказал?
– Одна душа…
Она села на траву возле могилки и прислонилась к камню.
Образ бабушки медленно таял в воздухе.
Они смотрели в глаза друг другу. Не отводя взгляда, не моргая, удивлённо и выжидающе. Она так ждала этого объяснения, а теперь и не знала, как реагировать. Всё так. Такая простая фраза и так много надо объяснить.
И он думал примерно о том же: они – одно. У них одна душа на двоих, ведь это имела в виду бабушка, когда он говорил о своей пустоте внутри. Когда они вместе – нет пустоты. Потому что душа сливается. Логично. Как кувшин без дна. Сколько ни лей, будет пусто. А вместе они кувшинчик с дном. И они не только наполнены, но и отдавать могут. Вот ей хотя бы, он отвёл глаза и посмотрел на мелкую. Она продолжала болтать ногами и с интересом его разглядывала. Видимо, они с бабушкой тоже о нём разговаривали.
«Вот когда появляются дети. Когда есть из чего отдавать. Вот когда всё идёт в рост. Когда ты переполнен и есть что отдавать. Хорошее. Добро».
Он снова повернулся к ведьме.
На этот раз она едва заметно улыбалась. И она его тоже слышит. Он опустил глаза и покачал головой.
«Как всё просто».
Глава 12. Твои глаза
– Пойдём к Илье.
Он подал ей руку, помогая встать.
– А ты знаешь Илью? – спросила малая.
– Да, он был моим лучшим другом.
– А я? Я думала, я была твоим лучшим другом? – ведьма подмигнула ему.
– Всегда, – он притянул её к себе и поцеловал в макушку.
– Везёт тебе, Вауля, – сказала девочка. – А я с ним ещё не знакома, наверное.
– Интересная формулировка, – удивился хранитель.
– Ну, она уже видит. Но не всех же знает и не всё понимает.
– Фотографии же есть Ильи…
– А ты реально думаешь, что он там выглядит так же, как здесь?
– А разве нет?
– Да с чего бы? Душа вечна. А Илья – один из великих учителей.
– О, Господи, это ещё что?
– Ну, он круче тебя, если что.
– Ах, так… Ну посмотрим. Я так понимаю, что вопрос нашей встречи, это вопрос времени, раз уж я бабушку только что видел.
Ведьма отстранилась:
– Когда?!
– Да только что. Пока ты там волшебные пасы со свечками делала, мы с малой видели бабушку, да, кнопка?
– Ага.
– Ого. Везёт некоторым. Я уже так давно её не видела. И как это было? – она с надеждой смотрела в его глаза.
– Да странновато. И страшновато тоже. Я как-то покойников не видел раньше. И они со мной не разговаривали.
– Она с тобой разговаривала? Ты слышал?
– Внутри головы. Но точно её голос был и мелкая её видела. Ты что, не веришь?
– Верю-верю. Просто я не думала, что это будет так.
– А как должно быть?
– Да я вообще не знаю. Я просто ей рассказывала о своих мыслях по поводу всего за последнее время. Ну как бы я обычно с ней разговариваю. Да, я понимаю, что…
– Это нормально. Мы все иногда разговариваем с теми, кого нет.
Она понимающе кивнула.
Конечно, ей не забыть: его родители погибли, когда ему было лет 10 и его воспитывали дедушка и бабушка. Но сейчас не решилась спросить, как они, хотя чувствовала, живы. Тут она точно не ошибалась.
– Так что там с Ильёй, – ушёл он от темы покойных родственников. – Когда я его увижу?
– Не знаю, но уверена, что скоро. Он так рад тебе будет! Я уверена, что и сейчас рад… – она слегка покраснела.
– Думаешь, он сейчас нас видит? – чуть прищурившись, спросил он и мягко потянул её к себе.
Она лукаво улыбнулась.
А он нежно её поцеловал.
– Ой, ну всё! – раздался голос мелкой.
Они оторвались друг от друга и рассмеялись. Он на мгновение поймал себя на мысли, что это вроде кладбище. Но, кажется, бабушка их благословила или как-то так. От этого было радостно и тепло.
Она крепко сжала его ладонь и потянула за собой.
– Илья всё-таки тоже ждёт.
– Спасибо, ба!
– Пока, бабусечка.
– До свидания. И спасибо…
У могилы Ильи весь заряд позитива как будто ветром сдуло. Ведьму заметно трясло. Руки дрожали, когда она забирала с заднего сиденья авто две крупные белые розы.
Она тяжело опустилась на каменную скамью у забранной в высокий гранитный короб могилы друга. Родители Ильи решили всё закрыть, чтобы с годами, когда их не станет, последнее пристанище единственного и рано ушедшего сына не превратилось в колючие заросли. Поэтому всюду был серо-чёрный гранит и такой же мрамор.
Сияющая на солнце тьма на могиле самого светлого человека из всех, что она знала. Это был цвет скорби и бесконечного горя, которые теперь с родителями навсегда.
Ей было проще. Она точно знала, что это лишь этап. Они снова увидятся, они снова будут вместе. Родители тоже в это верили. Но по-своему и их веры никто бы не рискнул оспаривать.
Ведьма точно знала, что он придёт встретить своих родителей таким, каким они его знали. А уж потом или покажется, как есть, или проводит к месту отдыха, расставшись навсегда. Наверняка, они заслужили новую хорошую судьбу тем служением, которое несли на этой земле, но уныние и многолетняя скорбь убивают душу. Ведьма их очень жалела, и как воин и как женщина. Теперь, когда рядом была маленькая дочь, она иногда ощущала себя безбашенно агрессивной львицей, готовой порвать всё и всех за дочь. И расстаться с ней она не была готова ни за что. Она даже близко не хотела пускать в себя такие мысли. Уж очень хорошо она знала, как они умеют воплощаться. Дай волю страху и он материализуется.
Она слишком хорошо помнила, какой дикий коллапс она переживала, когда читала впервые сама об истории Марии и Иисуса, и как она пропустила это всё через себя и чуть не умерла от горя и сочувствия. От страха, от понимания, что она так не смогла бы. Ни за что, ни ради какого Бога. И сейчас понимала, что нет, не сможет. «Да минует меня чаша сия».
Никак не могла понять, как Мария нашла столько сил для служения сыну и отдала его этим варварам, потому что так ей велел её Бог. В себе она столько сил не нашла бы. Поэтому больше не хотела впускать в себя эту боль.
Ей итак много лет не давало покоя чувство вины перед Ильёй. Ей казалось, что она не додала ему своей любви, внимания и заботы. Казалось, что должна была его спасти от смерти. Святая наивность… Дед долго разъяснял ей, что у каждого свой путь и столько раз спрашивал, а против ли был Илья такой жизни? Она не помнила, чтобы он такое даже вторым планом где-то имел в виду. Он всегда знал, что путь его недолог и старался отдать как можно больше любви. А они? Смогли ли они хоть немного любви дать ему? Не казались ли они ему непроходимо злыми и тупыми. Да, конечно, нет! Он видел скорее детей, которые только познают любовь, чем зло и жестокость. Просто он великий учитель. А они всего лишь воины, бойцы на передовой, они знают, что их задача идти вперёд с верой в душе и отринув страх. Всего замысла им не дано понять. Они лишь пытаются понять и принять любовь, как единственную ценность во Вселенной. Они только пытаются понять миллион её граней и миллиард оттенков. А он видит дальше и глубже, настолько неизмеримо больше, что даже его уровня достичь – почти сказка. Он у начала всего сущего, у самого Истока.
Она присела на колени у могилы, поцеловала бутон пышной розы и дрожащими руками положила цветы на холодный камень. А потом опустилась рядом. Он заметил, как она будто сгорбилась, волосы упали с плеч и заслонили лицо. Он понял, что она плачет и присел рядом, отвёл рукой волосы. Её глаза были закрыты, а из-под ресниц буквально струились слёзы. Она не вытирала, а скорее смахивала у подбородка, вся погружённая в свою боль и скорбь. Он сжал её руку и отвёл глаза. С камня на него смотрел Илюха. Глаза в глаза. Как живой. Широко улыбался, волосы топорщились в разные стороны. Он готов был поклясться, что его лицо было взято с той самой фотографии из похода. Там они все трое молодые, счастливые, с обгоревшими носами. Вот только рубашку дорисовали, потому что на фото парни были в одних плавках, а она в тонкой хиппи-тунике с красивыми разноцветными вышитыми узорами и смешными кисточками из пряжи. Илюха сидел посередине, а они как будто обнимали его и все трое пытались не упасть в камыши с толстого и серого от воды и времени бревна.
Эту боль, как будто выталкивающую крик и слёзы откуда-то изнутри ни с чем не перепутать. Крик он подавил, а слёзы прорвались. Он тысячу лет не плакал. А может миллион лет. Она даже вскрикнула, так больно он сжал её руку, пытаясь побороть в себе эту дикую боль, которую причиняют слёзы по утраченному.
«Боже, как женщины умудряются так много плакать?! Это же так больно!» Он выпустил её руку и вытер лицо. Она протянула ему тонкий батистовый платочек. Он осторожно взял его. Совсем как тогда. Только на этот раз ему хватило ума повернуться и обнять её, зарёванную, несчастную, с такой же разорванной и болящей сейчас душой. Её, такую же потерявшую столько же, если не больше. Женщины умеют любить слишком сильно. А она вцепилась в него, как в последний оплот, снова заплакала.
Идиот! Это же надо, какой он был идиот тогда. Он так сильно сжимал её в объятьях, как будто хотел запихнуть куда-то прямо в сердце, прилепить к себе насовсем, навсегда.
Она гладила его по шее, по щекам своими ледяными тонкими ладошками, а ему хотелось завернуть её во что-нибудь тёплое и пушистое и унести подальше от боли и страданий, назад лет на 10-15, где ничего этого ещё не случилось.
Вдруг стало жарко. Он открыл глаза и увидел, как всё вокруг заливает солнечный свет. Серый осенний день, унылый и безрадостный, вдруг стремительно превращался в лето. Сентябрь может удивлять. Она тоже отстранилась, посмотрела наверх, где от солнца в разные стороны вопреки основам мироздания убегали мутные рваные облака и разливалась лазурь.
– Илья пришёв, – со знанием дела сказала малышка, снова болтая ногами на лавке.
Ведьма засмеялась.
– Спасибо, Илья! – крикнула она, задрав голову к небу.
Он с удивлением смотрел на неё: щеки в потёках слёз, мокрые ресницы, слегка покрасневшие глаза, растрёпанные волосы, а всё равно самая красивая и желанная. И очередная волна щемящего счастья. Ну что за баба, только острые эмоции с ней рядом, только хардкор! Такого ни один мужик не выдержит. А без неё уже никак. И никогда теперь. Бабушка благословила, как он понял, и Илья тоже.
Вот сейчас он его увидит. Несмотря на нещадно палящее солнце, вдруг стало холодно. Он искал друга. Пытался увидеть среди длинных кос молодой берёзки, посаженной ими через год после похорон, среди монументов чужих могил, но нигде его не было. А они – его девочки – чувствовали присутствие Ильи и улыбались. Она утирала редкие слёзы и смотрела на хранителя такая счастливая теперь. А он опять ничего не понимал.
– Я его не вижу.
– Он – Свет, – как-то кротко и тихо ответила она, чуть склонив голову.
– Он солнышко принёс, – пояснила туповатому хранителю малая.
А именно таким он себя сейчас и чувствовал.
– Ясно, – коротко ответил он и попытался улыбнуться.
– Ты его чувствовал сейчас, а скоро увидишь, верь мне, – она протянула ему обе руки ладонями вверх.
Его бесконечно трогал всегда этот жест. Обычно женщины подают обе руки ладоням вниз, как будто приказывая мужчине подставить свои руки и принять её. А эта наоборот. Как будто в этих ладонях была вся любовь и нежность к человеку и она её отдавала. Вот и вся разница. Вот вам работающий тест на любовь: вот тебе моя любовь и нежность или другое – подставь руки, я заберусь тебе на шею. И говорить ничего не надо, наблюдай, смотри, запоминай. А он слушал. Ушами. Других. Долго. Кузнец не своего счастья.
«Зачем ковать розы из металла, когда у тебя в руках такая роза, как она?! Живая, настоящая… Нет, с мужиками определённо что-то не так. Хотим мы изысканных блюд дорогого ресторана, а покупаем пельмешки. И так во всём».
