Ольга Вельчинская
Квартира №2 и ее окрестности

Марыхна

Переселившаяся к нам с третьего этажа Мария Мартыновна Недзельская казалась в те далекие времена смешной, назойливой и нелепой старухой. А сейчас вспоминаю ее с щемящим чувством и удивляюсь, как она выживала, на что жила – одна-одинешенька, без работы, без пенсии. До чего была беззащитна, беспомощна!

Давным-давно, при неведомых обстоятельствах, Мария Мартыновна покинула Польшу. Каким образом и когда очутилась она в Москве? Во времена коммунального нашего общежития никто и ничего о себе не рассказывал. Казалось, у людей не было прошлого. Каждый из наших соседей, даже самый ничтожный, хранил никогда и никем не разгаданную тайну. Годами живя бок о бок с множеством разнообразнейших персонажей, мы ничего не знали о том, что было с ними прежде, откуда они взялись, почему покинули родные места. Никто не рассказывал о своем детстве, о родителях, о дедушках и бабушках. А ведь наши квартирные монстры-гегемоны явились в Москву не от хорошей жизни. Они бежали из деревень от голода, от колхозов, а прошлое решили забыть или хотя бы скрыть от окружающих. Так и канули все они в вечность неразгаданными, неоткрывшимися, навсегда испуганными, с кляпом во рту.

Смутно мерещился в прошлом Марии Мартыновны муж, учитель танцев – фигура небывалая, фантастическая, не из нашей жизни. Тень его возникала изредка в воспоминаниях об огромной зале, о навощенном паркете, о мазурке… Вспоминая мужа, мазурку и зеркальный паркет, Мария Мартыновна привставала на цыпочки, изящно изгибалась, грациозно взмахивала руками и становилась похожа на птицу.

К российской действительности Мария Мартыновна адаптировалась плохо. По-русски говорила неважно, зато квартира охотно повторяла польские ее выражения.

– Яки пенкны квяты! – неизменно восклицали жильцы при виде любых цветов.

– Бардзо добже! Пшистко добже! – восхищаясь чем ни попадя.

Более всего Мария Мартыновна напоминала классную даму того образца, по которому кроились фильмы о тоскливой жизни дореволюционных детей. Серая юбка до пола, серый валик волос надо лбом, прямая спина, пресное лицо с поджатыми губами, длинноватым острым носом и маленькими зоркими глазками.

Соседи запросто звали ее Марыхна, фамильярничали, обращались на «ты» и постоянно подшучивали с разной степенью безобидности. В хорошую минуту, по заказу соседей и под поощрительное их похохатывание, Мария Мартыновна исполняла слабеньким дребезжащим голоском невинно-сомнительный куплетик:

 
В магазине По
Продавали жо…
Не подумайте худого —
Желтые ботинки.
 

Мама жалела Марию Мартыновну, приглашала в гости, чем-нибудь угощала. И Мария Мартыновна старалась принести пользу нашей семье. Например, безуспешно пыталась научить меня хорошим манерам и красивой походке. Шаг должен был начинаться с носка. Сама она умела так ходить и серой летучей мышью скользила по коридору. Пробовала она приохотить меня и к специальным упражнениям, с помощью которых нос мой мог бы стать покороче и поизящнее. Но для этого нужно было особым образом ежеминутно теребить его, ни на минуту не забывая об упражнении, и потратить на это благое, но очень скучное дело годы и годы.

Мария Мартыновна владела одним-единственным ценным предметом – многоярусным, вроде бы даже серебряным сооружением – вместилищем для специй (к стыду своему, не знаю названия этого удивительного, не слишком актуального ныне предмета). Экзотическая вещь в преддверии католических праздников торжественно выносилась в кухню и разбиралась на множество составных частей. Хрустальные части отмывались и протирались до бриллиантового блеска, металлические чистились до молниевого сверкания, а Мария Мартыновна ими гордилась.

На наших глазах случилось в жизни Марии Мартыновны чудо. Летом 1957 года, в вихре Московского фестиваля молодежи и студентов, в нашей квартире материализовался высокий блондин Станислав – внучатый племянник Марии Мартыновны, натуральный иностранец, варшавянин, явившийся в Москву в составе польской делегации. Забрезжила призрачная надежда… Увы, ничего судьбоносного не произошло, мираж развеялся, но осталось воспоминание о пришествии белокурого пана в сером костюме.

С годами Мария Мартыновна становилась все более странной. Выходила из комнаты в длинной ночной рубашке и в слезах, сообщала, что получила из Польши письмо со страшным известием – утонул брат. Дрожащей рукой протягивала пожелтевший конверт, датированный июнем 1927 года. Наутро являлась радостная, с подробным описанием свадьбы племянницы. Свадьба действительно состоялась, но лет тридцать назад, и член фестивальной польской делегации Станислав как раз и являлся плодом этого брачного союза. Навещала Марию Мартыновну одна только Леокадия Яновна, курировавшая ее по католической линии. Католики не оставляли своих стариков без поддержки. Возможности их были мизерны, но все же…

Практичная и распорядительная Валентина Алексеевна Людаева учуяла в Марии Мартыновне опасность для безоблачного благополучия золотоволосой дочери своей Анжелики и определила старуху сначала в психиатрическую больницу, а потом в дом престарелых. Там и закончилась одинокая жизнь Марии Мартыновны. Навестив ее однажды, мама вернулась огорошенная, подавленная, убитая, обнаружив Марию Мартыновну в огромной палате, сидящей на железной койке среди множества других наголо обритых старушек. При всем своем мужестве на повторное посещение богадельни мама так и не решилась.

А однажды, поздней осенью, в квартиру вломилась бесцеремонная ватага под предводительством домоуправа Миронова. С двери Марии Мартыновны сорвали сургучную печать, растерзали скудное ее имущество в поисках драгоценностей, нашли мизерную заначку дореформенных, вышедших из употребления денег, похватали подушки, прибор для специй, больше ничего полезного не нашли, наследили калошами и сапогами и убежали. Так мы узнали о смерти Марии Мартыновны.

Комнату ее после многомесячных мытарств удалось получить нам. Доломали полуразвалившуюся печку, сгнившие доски пола заменили новыми, прорубили второе окно, переведя комнату из вечно вечернего состояния в стабильно сумеречное. Мне было пятнадцать, собственной комнаты не было ни у одной из моих подруг, и я зажила в ней с ощущением небывалого, сказочного счастья.

Одна из стен чудесной моей комнаты пребывала в вечной испарине. Весной и летом капли набухали, превращались в гроздья и стекали струйками и ручейками. Влажный комнатный климат пришелся мне по душе, и в мучительное лето 1972 года, посреди полыхавшего жаром, затянутого дымом подмосковных пожарищ города, нам с Женей дышалось легко. В ожидании рождения дочери Женя самоотверженно осушал стену, покрывал ее бесчисленными слоями олифы, но стена, как живая, продолжала набухать и сочиться.

Прошли годы, и случилось так, что после нашего отъезда из Мансуровского переулка в комнате № 5 поселились две пестрые курочки и такой же петушок. Да-да, комната стала самым настоящим курятником – с клетками, гнездами, яйцами и петушиным пением. Случается в Москве и такая экзотика. А может быть, это куриная аспирантка Валя, уральская жительница, засеяла нашу квартиру особыми куриными семенами. Но это уже совсем другая история. А от Марии Мартыновны Недзельской остался и прижился в семье маленький сундучок, обшарпанный, с оторванной крышкой, но странно трогательный.

Секс-символ квартиры – Маня Лошадкина

Не написать нескольких строк о первой моей, младенческих времен, няне Мане Лошадкиной было бы просто свинством, если уж я перечислила всех этих Хрюковых да Газенновых. Тем более что Маня была женщиной редкостной сексапильности, и, сложись ее судьба иначе, запросто составила бы конкуренцию Мэрилин Монро.

Жила Маня в каморке при кухне. Размер каморки под номером шесть, в соответствии с поэтажным планом, равнялся трем квадратным метрам восемнадцати сантиметрам. Некогда это убогое помещение задумывалось как комната для прислуги. Окошко кухонного закутка располагалось под потолком и выходило на лестницу нашего дома, в подъезд. Каморка была не просто душной, а удушливой.

Но что за чудо? На пространстве чуть более трех квадратных метров каждый вечер собиралось множество молодых мужчин вполне человеческого и даже приятного облика (в те времена мужской генетический материал был еще очень неплохого качества). А царила в этом тесном пространстве маленькая, бесшабашная, веселая и своя в доску Маня. Дым стоял коромыслом, страсти кипели. Маня владела магическими женскими секретами и волшебными рецептами, не скрывала этого и уверяла, что может не только покорить, но и удержать при себе любого мужчину на любой нужный ей срок. Маня знала себе цену – была спокойна, весела, уверена в себе.

По утрам к подъезду подкатывал грузовик, и на его гудок Маня выскакивала в переулок. Упершись кирзовым сапогом в ребристое колесо, ухватившись рукой за кромку дощатого борта, сверкнув рыжей в рубчик коленкой и голубой полоской байковых трико, вспархивала в кузов, уже набитый оживленными женщинами с лопатами. Женщины взвизгивали, выкрикивали смешные словечки, бранились с клубящимися за бортом мужиками в ватных штанах. Ватные мужики балагурили и пытались подсадить Маню. Маня огрызалась, брыкалась, совсем как та лошадка, от которой произошла озорная ее фамилия. Целыми днями в развеселой компании разъезжала Маня по окрестным дворам и переулкам, выскакивала из кузова, орудовала лопатой и лихо взлетала обратно. Таким образом, не только вечера, но и дни свои Маня проводила весело.

В те времена главным Маниным возлюбленным был обаятельный мужчина брутального облика, шофер Володя Ульянов. Генеральский сын, умеренно выпивавший и прилично зарабатывавший, Володя обожал Маню. Все складывалось неплохо… Но вдруг из Маниного прошлого возник другой Володя, тот, которого Маня любила прежде и на свою беду приворожила известными ей магическими способами.

Володя Второй (а на самом деле Первый) вернулся из заключения к любимой женщине и обнаружил измену. Неверности своей Маня не скрывала, она ею даже бравировала. Оскорбленный Володя разъярился и первым делом спокойно и методично, без спешки, разодрал на узкие полосы все Манино постельное и носильное белье, а также все юбки и кофты. Потом разбил чашки и тарелки, громоздившиеся в небольшом количестве на подоконнике узенького окошка под потолком Маниной комнатушки, сломал то немногое, что еще можно было сломать, и уж после этого погнался за Маней, собираясь как следует ее покалечить, а если получится, то и убить. Маня укрылась в нашей комнате, дверь мы заперли на крючок.

Лето, окно открыто. Мальвы в палисаднике в тугих зеленых бутонах. На фоне мальв прекрасное видение – русоволосый гигант в белой рубашке с воротником апаш. Наш подоконник ему по колено. Маня в полураспахнутом ситцевом халатике, закинув за голову обнаженные руки, возлежит на спине поперек моего диванчика в той свободной и соблазнительной позе, в которой обыкновенно коротает редкие свободные вечера у нас в гостях. И Володю при этом не только не боится, но глядит на него с задором.

В ужасе от происходящего только мы с мамой. Красавец блондин, как загипнотизированный кролик, замирает по ту сторону подоконника, перешагнуть который ему ничего не стоит («дерьма пирога», как говаривали в нашей квартире), и внезапно исчезает, испаряется, истаивает. Чем закончился этот романтический сюжет, один из многих в Маниной жизни, не знаю. Помню только, что и в тот день, и на следующий по квартире летал пух из Маниных подушек, а за окном – пух тополиный. Стало быть, дело было в июне.

Хрущев улучшил жилищные условия славной моей первой няни, и она тоже переехала в Черемушки. После Маниного отъезда кладовка вернулась во владение нашей семьи, я втащила в нее старинное семейное кресло, занавесилась тюлевой занавеской (при закрытой двери не задохнуться в кладовке можно было в течение десяти минут, не более) и обрела приют. Шумная и пахучая кухонная жизнь, кипевшая в шаге от кресла, уединения моего не нарушала.

Годы спустя, во время традиционного засора канализации, когда квартира наша в очередной раз превратилась то ли в клоаку, то ли в маленькую зловонную Венецию, а многодневные экскременты всего трехэтажного дома, наподобие гондол, рассекали водное ее пространство, в панике дозваниваясь до аварийной службы, я снова услышала голос Мани, теперь уже диспетчера, влиятельного человека. Мы очень обрадовались друг другу. Аварийную бригаду Маня прислала мгновенно, а мы почувствовали себя увереннее и защищеннее в борьбе с вечно бушующей фекальной стихией.

Как и следовало ожидать, Манина жизнь сложилась удачно. У Мани давно уже был послушный непьющий муж, дочь – студентка медицинского института, двухкомнатная квартира на Усачевке и престижная работа. Мы порадовались за Маню, подивились тому, как удалось ей в бурной жизни не растратить понапрасну волшебные знания и магические навыки. А мама вспомнила, как некогда, в кухонной каморке, ей пришлось принимать у Мани преждевременные роды.

Мама сделала все, что полагается в таких случаях, приехавшая скорая увезла Маню с младенцем (живой девочкой), но так как домашние роды были не случайны, а продуманны Маней до мелочей, то ребенок, как и полагалось по сценарию, через несколько дней умер. Собственно говоря, младенец должен был умереть еще во время родов, но мама, по призванию (не по судьбе) медик, удачно их приняла.

Маня не была злодейкой! Она была молодой женщиной, веселой и бесшабашной, жившей в нечеловеческих условиях. Куда бы она принесла ребенка, останься он в живых? Что стало бы с ним в этой бесприютности, неустроенности, духоте и тесноте? На этих трех квадратных метрах восемнадцати продолговатых сантиметрах нежилой площади? Я даже не знаю, была ли у Мани постоянная московская прописка? Зловещий вопрос, не потерявший актуальности и сегодня.

Истцы и ответчики

В затянувшемся повествовании представлены основные экспонаты нашего квартирного паноптикума. Вкратце, в соответствии с поэтажным планом, изложены биографии комнат № 3, № 4, № 5, каморок № 6 и № 7. А в комнатах № 1 и № 2 всегда жила наша семья. Много чего можно рассказать и о ней, но это отдельный сюжет.

Ясно одно – отношения между жильцами нашей квартиры складывались почти идиллически. По сравнению с атмосферой, царившей в других квартирах нашего дома. Оставляя для колорита авторскую орфографию, стилистику, а также пунктуацию, подкрепляю сравнение приложением – заявлениями, поступившими в товарищеский суд нашего Жилтоварищества в тот краткий период, когда возглавлял его мой дед (до Октябрьского переворота – присяжный поверенный, в советское время – юрисконсульт), а также решениями товарищеского суда. Ведь для чего-то сохранились и всплыли из глубин времени пожелтевшие бумажонки с забытыми и полузабытыми именами.

От жильцов квартиры № 4

Заявление

Все жильцы квартиры № 4 ниже подписавшиеся, просят товарищеский суд обратить серьезное внимание на наше заявление по отношению гр-ки Сергеевой. Она не возможно держит себя на кухне, часто совершенно беспричинно начинает оскорблять жильцов разными площадными словами, это повторяется почти каждый день, редко случается тот день, когда на кухне не слышно Сергеевой.

22/VI гр-ка Сергеева вышла на кухню, села на пол и начала перетряхать волос из матраца; не один из жильцов не сказал ей что-бы она ушла со своей работой из кухни, во избежании с ней скандала, хотя кухня и не для того существует, что-бы трясти пыль, где стоят кастрюли с пищей. Одна из жиличек прийдя на кухню посмотреть свое кушанье попросила очень вежливо Сергееву, что-бы она на одну минуту прекратила свою работу пока она перевернет свое мясо. Тогда Сергеева повысив голос начала говорить совершенно не посуществу вставляя бранные слова задевая и других.

Кроме того просим товарищеский суд еще раз воздействовать на Сергееву более реально чем предупреждение (это было ей уже сделано по заявлению Богословского) по отношению площадных выражений в кухне при детях, да и вообще взрослым не особенно приятно часто слышать из уст Сергеевой безобразные словечки.

Фыряев, Богословские, Давыдовы, Лейшке

24 IV 1935 г.

Заявление

27/VI с/г. гр-ка Сергеева, узнав, что на нее имеется заявление в товарищеский суд почему-то вообразила, что это заявление подал на нее я, она вбежала в соседнюю с нами ком. Газенновых начала кричать и всячески оскорблять: «это я знаю, он проклятый жид, вор, обворовал колхоз» и т. д. долго продолжая ругаться в комнате Газенновых в присутствии Газеннова. Спустя некоторое время продолжала ругаться на кухне в таком же духе – в это время я шел по коридору по направлению к выходу, встретилась гр-ка Бродская.

Сергеева увидев меня, опять начала уже в присутствие Бродской кричать и ругаться, повторяя вышеуказанные выражения. Указанные выходки Сергеевой повторяются неоднократно что становится не выносимо.

Фыряев 29/VI – 35

Заявление

Гр-ка М. Ф. Давыдова систематически полоскает свои ночные горшки в умывальнике, был случай у меня заболел глаз, на мой предупреждений не обращает внимания, это совестно взрослый человек организовал целую уборную в комнате и тем разрушая свою жилую площадь и разводят сырость не думая о ремонте.

Жена гр-на Богословского не однократно называла мою жену проституткой и сифилиткой и тем наносила как ей так и мне оскорбление этим. Когда я приходил с роботы мне нужно было умываться как только я возвращался у дверей кв-ры, она сейчас занимала ванную комнату на несколько часов, не давая этим возможности мне умыться. Письма, когда я навел справки у пачталиона, который опускал их в ящик Богословского почему то исчезали и после всего этого у тех людей потерявших чувство солидарности начали обвинять других, а себя этим выгораживать якобы они правы, я прошу обратить на них внимание по сорезней, что-бы впредь не создавали квартирной травли и не нарушали внутреннего распорядка кв-ры.

29/IV 35 г. В. К. Сергеев

Заявление от гражданки Е. М. Чистяковой,

проживающей в кв. № 5

Прошу товарищеский суд разобрать такое дело что граж. Бродская живущая тоже в кв. № 5 часто устраивает скандалы и вот поссорилась со мною 9-го сентября называла меня всяческими словами так сумашедшая баба старая дура хамка стерва сволочь мерзавка как только могла и этого ей мало она мне плюнула в лицо в присутствии Н. П. Иванова. А когда Н. Пав. ушел она бросилась ко мне с ножем в руках ударила меня по лицу и так ушла в комнату с ножем. Я искала искала нож, не нашла. Утром нашла нож на плите в согнутом виде и тут же я показала этот нож людям которые на суде могут подтвердить.

Е. Чистякова 10-го сентября

Решение

6-го апреля 1935 года Товарищеский Суд ЖАКТ́а № 907 в составе Председательствующего С. Б. Айзенмана и членов П. М. Третьякова и Р. С. Азарх рассмотрел дело по жалобе А. Л. Маят на Е. Бродскую. Гр-ки Маят и Бродская являются соседками по кв. № 5 д. № 5 по Мансуровскому пер., в которой обе живут. Гр-ка Маят жалуется на гр-ку Бродскую, утверждая, что последняя угрожала 2-IV с/г размозжить ей голову за то, что она делала замечания по поводу неправильного будто бы отношения гр. Бродской к своему ребенку.

Гр. Бродская не отрицает, что она сказала, что бросит в гр. Маят что у нее будет в руках, если еще раз услышит замечания гр. Маят.

Суд считает, что факт угрозы бросить в гр. Маят чем попало доказан и потому, принимая во внимание выяснившуюся на суде напряженность отношений между сторонами постановила объявить гр. Бродской предупреждение.

Председатель: С. Айзенман

Члены Суда: Азарх, Третьяков

Решение

6-го апреля 1935 года Товарищеский Суд ЖАКТ́а № 907 в составе Председательствующего С. Б. Айзенмана и членов П. М. Третьякова и Е. М. Чистяковой рассмотрели дело по жалобе Ю. М. Богословского на М. М. Сергееву. Гр-не Богословский и Сергеева являются соседями по квартире № 4 д. № 5 по Мансуровскому пер., в которой живут оба. Гр. Богословский жалуется на то, что гр. Сергеева часто бранит его и членов его семьи бранными, неприличными словами. В частности, 3-го сего апреля гр. Сергеева назвала трехлетнюю дочь гр. Богословского за то, что она пробежала по корридору: «зараза», самого гр. Богословского назвала «дурак-ненормальный», а няню гр. Богословского – «стерва старая». Гр. Сергеева отрицает слова «зараза» и «стерва», но признает, что назвала ребенка «чертенком», а гр. Богословского дураком за то, что ребенок шумел в коридоре.

Выслушав стороны, Суд считает обвинение в оскорблении словами доказанным и постановил объявить гр-ке Сергеевой предупреждение.

Председатель: С. Айзенман

Члены Суда: Третьяков, Е. Чистякова

Решение

Сентября 17 дня 1935-го года Товарищеский Суд ЖАКТа № 907, в составе Председательствующего С. Б. Айзенмана и членов А. В. Бруновой и В. Н. Михельсон разобрал дело по жалобе Е. М. Чистяковой на Е. А. Бродскую.

Гр-ка Чистякова жалуется на то, что 9 сент. с/г гр-ка Бродская обругала ее старой дурой и нахалкой, словом начинающимся с буквы «б» и другими бранными словами. Со своей стороны Бродская обвиняет Чистякову в том, что та ее обругала также дурой и нахалкой, а также проституткой* и жидовкой. Обе жалуются, что каждая из них плюнула в другую. Чистякова признает слова «дура» и «нахалка», сказанные по адресу Бродской. Остальные бранные слова отрицает. Бродская обвиняет Чистякову в том, что та схватила ее за волосы и ушибла ей затылок. Чистякова отрицает побои, в которых обвиняет ее Бродская.

В качестве свидетелей допрошены т.т. Иванов, Маят, Шепет и Салтыкова, из показаний которых суд не видит, чтобы оскорбления и побои, в которых взаимно обвиняют друг друга Чистякова и Бродская были доказаны, кроме того, доказано лишь, что каждая обозвала другую дурой и нахалкой и что обе ссорились. Суд принимает во внимание, что Чистякова Товарищеским Судом еще не была осуждена, а т. Бродская по суду получила предупреждение, а потому Суд решил:

Чистяковой объявить предупреждение, а Бродской общественное порицание.

*Слово «проституткой» нежелательно.

Председатель С. Айзенман

Члены Суда: Брунова, В.Маят

Решение

Октября 18-го дня 1935-го года Товарищеский Суд ЖАКТа № 907 в составе Председательствующего С. Б. Айзенмана и членов П. М. Третьякова и В. И. Ковалева разобрал дело по жалобе гр. Фыряевой на гр. Сергееву Марию Митрофановну.

Гр. Фыряева жалуется на то, что гр. Сергеева 15 октября, около 13 часов дня, возмущенная чадом от примуса, случайно погасшего в кухне, накинулась с бранью на нее и семью, назвала их «сволочами», бранила площадными словами, которых они не могут повторить. Тов. Сергеева не отрицает, что назвала Фыряеву сволочью, но утверждает, что и Фыряева ее ругала. Свидетель Богословский показал, что Сергеева обругала Фыряеву сволочью и другими бранными словами, но со стороны Фыряевой бранных слов он не слышал.

Считая, что обвинение в отношении Сергеевой доказано, а в отношении Фыряевой не доказано, Суд решил, принимая во внимание, что тов. Сергеева однажды уже осуждена за оскорбление соседей, объявить тов. Сергеевой порицание общественное.

Председатель С. Айзенман

Члены Суда: Ковалев, Третьяков