Ольга Толстова
Нет следа
—
декабрь, два года назад
– Где ты учил язык? В академии? – спросил Павел, вкручивая штопор в пробку шампанского.
– Где же ещё, – ответил Йоргос. Он смотрел во тьму за большим окном, там наверняка бродили волки, медведи, лоси и кто-то ещё, похуже и пострашнее. Духи холода и голода, вечной мерзлоты.
Только сумасшедший приедет сюда зимой добровольно. Сейчас в доме Скульзева таких сумасшедших было шестеро – сноубордисты, прибывшие за два дня до Нового года.
Сам Йоргос с удовольствием пережил бы это время в каком-нибудь городском поселении, но научный руководитель посоветовал оставаться рядом с изучаемыми субъектами, сколько Йоргос ни убеждал его, что «говорящие» празднуют точно так же, как и все остальные люди.
– И как я говорю? – спросил Йоргос, думая о том, что делают сейчас те из его коллег-аспирантов, которым повезло больше.
– Нормально. Перепрошили небось?
– Что? – Йоргос так удивился, что оторвался от созерцания тьмы за окном кухни.
– Ну, говорят, в Городе Университете непрофильные знания прошивают прямо в биоимплант, – заявил Павел. – Или колют, чик – и готово!
– Сказки, – Йоргос усмехнулся. – Про инъекции – абсолютно точно сказки. Я учил сам пять основных языков. А насчёт биоимплантов… Я «естественник».
– В Университете? – теперь изумился Павел.
– Да, в нашей Конгломерации таких очень мало, – согласился Йоргос. – И… думаю, не тайна, что большинство из «естественников» Университета – те ещё засранцы.
Павел булькнул от смеха:
– Да, ругательства в биоимплант не прошьют, небось?
Йоргос пожал плечами:
– Не знаю, что туда прошивают. По-моему, технология настолько ещё нестабильна, что… всё может произойти. Но это не значит, что нужно закидывать гнилыми овощами лаборатории или избивать инженеров. Я с такими дело не имею.
– Молодец.
Павел открыл холодильник, посмотрел на ещё две бутылки шампанского и закрыл дверцу.
– Потом, – пробормотал он. – Каждый год обещаю себе, что уговорю какого-нибудь бедного дурака поработать на первое января. И каждый год этот дурак – я. Мишка готовит вкусно пожрать и сматывается, горничные исчезают, и только я…
Он махнул рукой, но на его лице цвела довольная улыбка. Йоргос вообще не помнил, чтобы Павел когда-нибудь бывал всерьёз огорчён или озадачен.
– Так тебе здесь, наверное, хорошо? – Павел вернулся к теме. – Тут от технологий только столб у меня во дворе да подъёмники. Ну и дорога.
Йоргос помедлил и кивнул: «хорошо» – может быть, и не то слово, но ему тут… не неприятно.
– Посмотри на этих людей, они живут просто, используют простые вещи. Пусть я думаю, что это… перебор – вот так запереться на краю света, но я понимаю их стремление к естественным вещам. Я уважаю это.
– Ага, как ты заговорил! – Павел с улыбкой цокнул языком. Он смотрел на кухонный стол, заставленный едой, прикидывая, что нужно перетащить в столовую в первую очередь.
Йоргос пожал плечами:
– Это правда, теперь я не считаю их дикарями. Я уважаю так же и то, что они никого не заставляют разделять их убеждения и образ жизни. В отличие от… некоторых моих знакомых.
– Это да, – задумчиво согласился Скульзев. – Ты знаешь или нет, что у Хадиуля есть дочь?
Йоргос удивлённо мотнул головой:
– Он ни разу о ней не упоминал.
– Ну, наверное, ему нелегко… она – как ты, но помладше. В смысле, тоже учится, студентка на последнем курсе в местном вузе. Мелком, куда ему до Города Университета. Когда она захотела уехать, Хадиуль даже не отговаривал. Свобода и добровольность. Ты поэтому сюда приехал?
– Из-за… дочери Вождя? – не понял Йоргос.
– Из-за простоты их жизни. Из-за того, что ты «естественник».
– Н-нет… – Йоргос заколебался, но всё же… почему не признаться?
– Я вытянул бумажку из чайника.
Павел оторвался от созерцания еды:
– Жребий? Что, правда?
– Да. Профессор Рекем написал названия малых групп… сект, которые его интересовали, на бумажках, и мы, трое аспирантов, «выбрали» тему своей работы. Вот так вот это сейчас делается…
– Ну, не грусти, – Павел сочувственно похлопал его по плечу. – Новый год же, выпьем, повеселимся. И вообще, считай, это судьба. Ладно, пора кормить сноубордистов. А то полночь близится… а их всё нет.
—
апрель, два года назад
Отодвинув планшет на край стола, Йоргос рисовал на большом листе серой бумаги круги – обводил карандашом несколько строк:
«Попытка «миссионерства». Х. расск-ет об баз. принципах:
1. невмешательство
2. ест. цикл
3. эколог. вз/связи
4. животные говорят на всеобщ. языке (мистицизм??)»
Ниже был план работы:
«1. Поля и огороды. Система орошения (зачем? здесь достаточно осадков).
2. Не охотятся.
3. Неск-ко коз, куры.
4.…
…Просто сделай уже это!»
Последнее было посланием самому себе. Описать «экономику» общины действительно нужно было давно, этот раздел оставался пустым уже полгода, но вовсе не из-за нехватки материала. Из своего быта община тайны не делала, всё было на виду. Они арендовали плоский и обширный кусок земли восточнее базы и возделывали его. Ели яйца и пили молоко, но не трогали мясо. Йоргосу было любопытно, что случается с пожилыми курицами, но пока ни одной при нём не скрутили голову.
Но писать об этом было скучно и лень. Слишком просто. Неинтересно.
А из интересного имелись только расшифровки бесед с Вождём, где тот ненавязчиво пытался донести до Йоргоса основы учения «говорящих». И с виду это было пёстрым лоскутным одеялом из различных философских концепций. Никакой особой глубины. Но если так, что же заставляло людей селиться в общине?
В «люксе» Йоргоса умещались два шкафа, стол, кровать и дисплей на стене. Зато она была светлой из-за больших окон. Йоргос с началом весны придвинул стол к одному из них и теперь частенько застывал, уставившись вместо планшета на лес, подступающий к дому.
Сейчас деревья светились под апрельским солнцем, казалось, что за окном тепло-тепло, самое время выйти и вдохнуть весну полной грудью. Но это было иллюзией: там гулял холоднющий ветер, а по-настоящему тепло должно было стать не раньше середины мая.
И всё же Йоргос решил плюнуть на работу и прогуляться хоть немного.
Маленький участок дороги, ведущий от дома к обзорной площадке и вниз, до шлагбаума, Павел содержал за свой счёт. И раз в неделю зимой он чистил дорогу, подавая энергию от столба на обогревательные полосы по обочинам и «стаивая» снег. Потом тот выпадал снова. Сейчас дорога виднелась средь неровных, подтаивающих сугробов как единственная примета цивилизации.
На площадке Йоргос остановился полюбоваться озером: по-прежнему оно было сковано льдом, снег на берегах даже не думал сходить – там, внизу, слишком мало солнца, слишком холодно, туда весна придёт в конце мая. Вытянутое, узкое, похожее на растёкшуюся по столу лужу воды, озеро огибало одну сопку и упиралось в бок другой.
Йоргос задумчиво скользил взглядом по линии берега, когда что-то привлекло его внимание: всполох света. Маленький костерок меж камней, у самой кромки льда. И рядом – тоненькая фигурка с развевающимися на ветру очень длинными светлыми волосами. Женщина или девушка.
Он невольно улыбнулся: почему-то от неё было тяжело отвести взгляд. Отсюда она казалась такой хрупкой и маленькой и ещё одинокой, но в то же время – именно там и было её место. Как будто она не пришла туда, на камни, к озеру, а родилась среди них, поднялась, как дерево из маленького ростка.
Йоргос нашёл глазами нижний край подъёмника: как-то далеко. И внизу придётся пробираться по камням, да и наверху до него ещё идти. Может быть, фигурка исчезнет, пока Йоргос будет спускаться к озеру. Но всё равно, ему очень хотелось посмотреть, кто же эта женщина. Узнать, что она там делает.
Прошёл почти час, пока Йоргосу удалось добраться до костерка, но женщина… молоденькая девушка была ещё там. Она с интересом смотрела, как он перелезает через камни, а он всё время забывал глядеть под ноги, ему хотелось побыстрее увидеть её вблизи.
Вряд ли ей было больше двадцати. Пока он спускался, длинные волосы она уже заплела в косу, наверное, они мешали на ветру. Хрупкая, невысокая, со светло-серыми, прозрачными глазами, одетая в слишком большую куртку и длинную шерстяную юбку, она казалась подходящей этому месту всяко больше, чем он сам. Йоргос вдруг представил, как смотрится рядом с ней – выше её на полторы головы, широкий, смуглый, носатый – семейная черта, и ему стало смешно. Отелло и Дездемона.
– Здравствуй, – сказала девушка, когда между ними осталось не больше трёх шагов, и протянула ему узкую ладонь. – Ты Йоргос, правильно?
Он кивнул и пожал её тёплую руку.
– Я Хенна. Хадиуль – мой отец.
Значит, она старше, чем кажется, решил Йоргос. Но зато понятно, откуда эта её «уместность»: она живёт тут много лет.
– Здравствуй, – произнёс Йоргос. Хенна вытянула свою ладонь из его, и он смутился: почему-то забыл, что всё ещё держит её за руку. Зато теперь как будто чего-то не хватало.
Хенна повернулась к озеру и сказала в пространство:
– Я знаю про тебя всё, что знает отец. Он всё мне рассказывает об общине.
– Знаешь что? – с интересом спросил Йоргос.
– Ты антрополог. Исследователь. Описываешь наш быт, верно? – она всё ещё смотрела на озеро, но Йоргос подозревал, что она следит за ним краем глаза. Он кивнул.
– И ещё ритуалы, так?
Он усмехнулся:
– Да уж.
– Отец показал тебе тот… спектакль, – признала Хенна. – Да, он ненастоящий. Но это не значит, что настоящих нет. Если хочешь…
Она повернула голову и наконец-то посмотрела ему в глаза – взгляд её был почти материальным, в светлых зрачках отражалось небо, и Йоргос невольно сглотнул, чувствуя, как побежали мурашки по телу.
– Можешь стать свидетелем моего.
– Ритуала? – хрипло переспросил Йоргос.
– Конечно, – она кивнула. – За этим я и вернулась. С десяти лет в этот день я спускаюсь к озеру, одна, развожу костёр, вдыхаю запах талой воды от него и становлюсь самой собой.
– Метафора?
– Вовсе нет, – она с улыбкой качнула головой. – Ты увидишь. Сегодня особенный день, во-первых, мне исполнилось семнадцать, во-вторых, этим вечером я решу, остаться ли мне в общине или вернуться в Сомолам. Когда я почувствовала твоё приближение, подумала: возможно, то, что ты оказался здесь, – это знак… Ну или нет.
Она коротко засмеялась. Сунула правую руку в карман куртки, достала и бросила в огонь пучок сухих трав.
– Остаёшься на ритуал? – спросила Хенна.
Йоргос медленно кивнул. Он пытался сообразить, почему дочь Вождя так молода, он представлял её старше – студентку, почти выпускницу. И почему она вдруг ни с того, ни с его предложила ему наблюдать за ней? Но ещё его беспокоил другой вопрос:
– Я могу сделать видеозапись?
– Нет, – Хенна поморщилась. – Давай без техники. Только непосредственное восприятие. Положись на свою память, свидетель. И не говори ни слова, пожалуйста, пока я не уйду.
Она дёрнула собачку молнии и стряхнула куртку на землю – юбка оказалась платьем с коротким рукавом. Хенна поёжилась на ветру, стянула кроссовки, потом выпрямилась, наклонила голову и перевела взгляд на огонь костерка.
Йоргос отступил на шаг, не зная зачем. В Хенне что-то изменилось – в том, как в её глазах плясали отблески огня, как плавно согнулась её шея, приподнялись плечи, как едва заметно шевелились пальцы свободно повисших рук. Она прикрыла глаза, приоткрыла рот и издала тихий звук.
Йоргос уже слышал подобное – это напоминало клёкот на фальшивом ритуале, только звучало намного тише, мягче… и теперь было исполнено смысла. Воздух над костром сгустился, поплыл волнами, как поверхность кривого зеркала, и Йоргос моргнул удивлённо. Не стоило этого делать: до того он видел Хенну, а когда снова поднял веки, вместо неё было что-то другое.
Изогнув неестественно удлинившуюся шею, раскинув непропорционально большие руки со сросшимися пальцами, балансируя на тонких когтях, в которые обратились пальцы ног, существо дрожало на поднявшемся ветру. На голове его средь светлых волос росли длинные мягкие перья, губы вытянулись, платье облепило меняющееся, плавящееся тело, но глаза оставались прежними – светлыми, внимательными, притягивающими. Глядя в них, Йоргос понял, что бояться нечего. Ничего плохого не случится ни с ним, ни с кем-либо ещё, ни со всем миром. Он никогда не был так спокоен, его дыхание стало глубоким, а сердце билось в том же ритме, что слышался в клёкоте существа.
Оно взмахнуло руками, уже такими широкими, что вполне сошли бы за крылья, и приподнялось над землёй… на полметра, метр… а потом просто исчезло.
Йоргос очнулся, когда костерок уже прогорел. Он огляделся растерянно: не было ни следа Хенны, исчезла не только она, но и брошенные на траву куртка и кроссовки.
Он провёл рукой по лицу, уставился на едва тлеющие угли и рассмеялся: травы! Хенна что-то бросила в костёр. Может быть, ритуал её и настоящий, почему бы девушке не завести привычку приходить в день рождения на озеро поразмышлять в одиночестве? Но вот превращение ему померещилось под действием… чего-то. И стоит узнать, чего именно, это интересно.
Затоптав угли, всё ещё улыбаясь, Йоргос побрёл обратно к подъёмнику.
—
апрель, год назад
Он стоял на обзорной площадке, смотрел на озеро. Как и в прошлом году, в тот же день. И всё было так же: лёд на воде, пронзающий ветер, слабое холодное солнце, что иногда прорывалось сквозь хмурые тучи. Но Йоргос торчал здесь в одиночестве уже пару часов, шагая туда-сюда, подпрыгивая, похлопывая себя по телу, и всё вглядывался в берег далеко внизу. В надежде увидеть маленькую фигурку, всполох пламени костерка.
Хенна говорила, что приходит сюда каждый год. Со временем это стало казаться ему обещанием свидания.
Конечно, за истёкший год Йоргос видел Хенну ни раз: на базе, среди общинников, в доме Павла, иногда встречал на дороге бредущей от площадки или к ней. Они здоровались, перебрасывались несколькими фразами, Хенна небрежно скользила по нему гипнотическим взглядом, и Йоргос застывал или вздрагивал, чувствуя сладкое напряжение. Трудно не понять, что это такое: она притягивала и возбуждала его. И не обращала на него внимания.
Они даже ни разу не обсудили случившееся на озере. Что это было? Что-то сродни шаманскому трансу? Наркотическое опьянение? Какая-то техногенная иллюзия?
Он в тот же вечер записал увиденное подробно, но не включил в отчёт. Каждый месяц он отсылал научному руководителю выжимку из собранного материала, отмечал сделанное в графике работы и получал в ответ неизменное «одобр.» без каких-либо комментариев. Ему давно казалось, что профессор и Университет забыли про него. Запросы о том, может ли он приехать в Город, оставались без ответа вообще. Его будто засунули в тёмный угол чулана, чтобы не мешался, и вспоминали о нём, только когда он подавал оттуда голос. Работа тем не менее уже подходила к концу, а значит скоро они услышат из чулана не просто голос, а требовательный крик…
Всего трижды Йоргос заставал Хенну в доме её отца, когда приходил к Хадиулю по каким-то вопросам. Вождь настоял на том, чтобы лично проверить итоговые записи Йоргоса об учении «говорящих с животными». Кажется, это было ему на самом деле важно. Йоргос не знал, всерьёз ли надеется Хаидуль, что кто-то там, в далёком и большом Городе, прочтёт слова его мудрости и уверует.
Всякий раз Хенна тут же оставляла их одних, лишь легко кивнув Йоргосу, и он позже не мог найти её на базе. Он знал, что она живёт отдельно от отца, и быстро выяснил где. Дважды он решался постучать в её дверь, но не получал ответа. Иногда он думал, что она пряталась у кого-то в доме… нет, не пряталась, просто была в гостях. При мысли, что этим кем-то мог быть мужчина, Йоргос на секунду сходил с ума.
У него не было ни прав на неё, ни оснований думать, что однажды между ними что-то случится. Но для его глупого тела это не имело никакого значения.
– Ты не замёрз?
Он резко обернулся: Хенна смотрела на него, слегка наклонив голову вправо, так часто делал и Хадиуль. На её губах была лёгкая улыбка, в глазах отражалось серое небо.
– Нет… да, – он внезапно запутался. И во рту почему-то пересохло. – Ты… не спустишься туда сегодня?
– Нет.
– Ты говорила, что делаешь это каждый год… – немного растерянно возразил он.
– Прошлый был последним, – спокойно ответила она, переводя взгляд на озеро. Йоргос сразу почувствовал себя увереннее. Он терялся, когда она смотрела на него, хотя и жаждал этого взгляда.
– В прошлом году я поняла, что больше не хочу.
– Неужели… это я всё испортил? Моё присутствие? – его сердце упало.
Хенна не ответила, лишь едва заметно дёрнула левым плечом. А потом улыбнулась, глянула на Йоргоса иначе, чем раньше:
– Я загадала, что если ты придёшь сюда сегодня, я кое-что скажу тебе. Ты уже бывал в лесу превращений на летнее солнцестояние?
– Где?!
Она засмеялась, видя его растерянность. «Ей просто нравится мучить меня», – подумал Йоргос. Он тут же уверил себя, что она прекрасно знает о его чувствах и желаниях. Не может не знать. И ему хотелось разозлиться на Хенну, но это было просто невозможно.
– Приходи в этом году. Я скажу отцу, и мы не будем прятаться, – сказала она и пошла обратно к поселению.
– Что было в пучке тех трав? – выпалил Йоргос ей в спину. «Чем ты приворожила меня, маленькая ведьма?»
– Всего лишь ромашка и мята! – не оборачиваясь, крикнула она в ответ.
—
май, год назад
Ткнув «Отправить», Йоргос закрыл глаза. Собранная «рыба» диссертации ушла научному руководителю, последний шаг на долгом пути возвращения к цивилизации. Предпоследний – если будут нужны изменения, требующие его присутствия здесь, дополнительных исследований. Но каких исследований?
Он выжал из общины «говорящих с животными» всё что можно. В итоге…
Йоргос не мог сказать, что эти полтора года были для него потеряны. Любой опыт – ценен, а жизнь здесь – скучноватая, но хорошая, ему временами даже нравилась. Но Университет… Город ему снился, и в последнее время всё чаще. Он родился там, он вырос в пространстве, заполненном не природой, а людьми и домами до неба. И ему этого не хватало. Он не привык к горам, скорее, привык их терпеть.
Он надеялся, что ему позволят закончить работу в самом Университете, и так и написал в отчёте: полевые исследования закончены. «Полевые исследования», надо же…
Как только избавится от этой темы, получит степень, а с ней и свободу выбора, то займётся чем-то действительно интересным, таков план. Андеграундными городскими субкультурами, например. Сообществами предельно аугментированных.
Визуальной мифологией трансгуманизма.
Он с удовольствием оставит и эти места, и мысли о странной девушке, иногда не дающие заснуть. Он отдавал себе отчёт, что нет толку давать волю поселившимся в нём желаниям… даже будь хоть малейший шанс на их воплощение. Его будущее не здесь. Но держаться было нелегко. Ещё одна причина, чтобы уехать отсюда как можно скорее.
Пока же Йоргосу хотелось отпраздновать завершение работы над черновиком. Он уже давно решил, как именно это сделает: потратит часть сэкономленных средств – стипендию ему всё-таки платили, а транжирить её тут было не на что, – вызовет дорогущее автотакси, отправится в один из городков в округе, возможно в Сомолам, в самый их презентабельный ночной клуб.
Он дважды решался выбраться из глуши; один раз был в мелком поселении, жители которого гордо, но незаслуженно называли его городком. Они не видели настоящих городков и тем более Городов – агломераций, растянувшихся на сотню-другую, а где-то и на тысячи километров (сплошные предместья), имеющих самоуправление и породивших собственные народы и диалекты. Второй раз Йоргос рискнул серьёзнее потратиться на дорогу и оказался в Сомоламе, уже действительно походившем на городок, пусть и захолустном. Тамошние люди, и улицы, и трафик, и огни, засвечивающие звёзды, всё-таки напомнили ему об Университете.
Настоящие Города были слишком далеко. Так что Сомолам оставался неплохим компромиссом.
Спускаясь на ужин, Йоргос улыбался своим мечтам. У входа в столовую его окликнули:
– Эй, чужак!
Он затормозил, вертя головой, и только тогда заметил в холле одного из общинников – Дюлунчу, мрачного, тёмного, замкнутого человека среднего возраста. Одного из тех, что мирились с присутствием Йоргоса только по воле Вождя.
– Здравствуй, – сказал Йоргоса, подходя к Дюлунче. Сам общинник с места не сдвинулся. Что он тут вообще делал?
Если большинство «говорящих с животными» казались Йоргосу вполне адекватными, даже Хадиуль, изредка, конечно, съезжавший на пафос или религиозные откровения, то Дюлунча давно заигрался. То ли он настолько поверил в «учение» Хадиуля, то ли всегда был немного не в себе, Йоргоса не интересовало, в чём именно дело. В рамках исследований ему пришлось пообщаться со всеми, и от Дюлунчи он с тех пор держался подальше. И специально для этого постарался получше его запомнить.
Хмурясь, общинник сразу взял быка за рога:
– Откажись!
– Э-э… Не понял…
– Отвергни предложение Хенны. Не оскверняй своим присутствием священную ночь солнцестояния!
Йоргос растерялся. Дюлунча принял это за сомнения и решил надавить:
– Ты чужак, тебе не место здесь. Не место в лесу превращений, ты должен уйти. Я говорил с Вождём, но ты очаровал его обещаниями славы, он забыл, как это опасно…
В глазах общинника мелькнула горечь. Йоргос же пришёл в себя:
– Ты здесь без одобрения своего Вождя, так? – сообразил он. – А его дочь знает, что ты собрался угрожать мне?
– Это не угроза! – Дюлунча отступил. – Прости, если тебе так показалось. Это просьба. Просьба отчаявшегося человека. Вождь во всём потакает дочери, а Хенна не понимает, что творит. Она так молода…
Что-то в интонациях Дюлунчи насторожило Йоргоса. За пару секунд от недоумения и раздражения в нём не осталось и следа, вместо них появилась бешеная, чёрная ревность, как будто он имел на это право; она поднималась чуть ли не из желудка, горечью и горячей волной, и Йоргос, едва сдерживаясь, задал тихий вопрос:
– Что ты сказал?
Ему и самому это показалось до жути нелепым, но Дюлунча думал о своём, бормотал, отведя глаза:
– Я говорил с ней, говорил с ним… Я был одним из тех, кто пришёл первым… Я был всегда, я был с ним, я видел, как она росла…
– И теперь, – сквозь зубы произнёс Йоргос, делая к нему шаг, – ты думаешь, что она принадлежит тебе?
– Что? – удивлённо переспросил Дюлунча, но глянул в глаза Йоргосу, всё понял и мгновенно переменился. Рыча, он прыгнул вперёд… и упал, наткнувшись на внезапно выросшего перед ним Павла.
Только что Консула не было в холле, но вот он уже отодвигал ногой скулящего и свернувшегося в комок Дюлунчу и предостерегающее протягивал ладонь к Йоргосу.
– Знай своё место, – презрительно сказал Павел общиннику. – Забыл, чему тебя учили? Никаких драк тут.
Тот дёрнулся и проныл:
– Он виноват…
– Пошёл прочь! – прикрикнул Скульзев. И Дюлунча немедленно встал на четвереньки, прополз несколько метров и только тогда сообразил подняться.
Глядя ему вслед и тяжело дыша, Йоргос спросил:
– Что это было?
– Ты тоже успокойся, приятель, – посоветовал Павел. – Дюлунча давно с катушек съехал, а тебе-то зачем?
– Ладно, – согласился Йоргос. Спорить со Скульзевым было бесполезно.
– Вот и ладушки, – Павел только теперь опустил руку. – Ужинать шёл?
– Нет, – соврал Йоргос. – Пойду-ка я обратно.
Павел пожал плечами.
Йоргос вернулся в комнату; сердце ещё стучало учащённо, а он не понимал, что вообще произошло. Ладно, дикарь Дюлунча спятил, но ведь и он сам едва не набросился на общинника с кулаками. Это всё горы, от здешней скуки он постепенно сходит с ума. И от Хенны… Выбраться хоть ненадолго бы.
Йоргос включил планшет и увидел, что от администрации Университета пришло письмо. Профессор точно не мог прочесть работу за эти полчаса, так что ж тогда?..
В сообщении Йоргосу предлагали через четыре дня прибыть на консультацию с научным руководителем. В приложении висели гостиничная бронь и тикет на трансфер от базы пребывания до Университета – автотакси, самолёт и даже Городское метро.
Йоргос присел на кровать, провёл руками по лицу – и засмеялся от облегчения и радости.
Вечером, накануне встречи с профессором, выйдя из гостиницы, Йоргос достал инфоком – маленькую таблетку, крепящуюся за ухом. В Университете такое носить старомодно (но для «естественника» без имплантов – единственный вариант), а в горах – не нужно. Там никто не передаёт и не принимает такого количества данных, нет ни рекламы, ни конференций, ни социальных надстроек, ни мгновенных новостей.
Сегодня Йоргос специально дотянул до вечера, предвкушая… мечтая сделать этот момент символом возвращения домой. Йоргос надел инфоком, и знакомая волна инстантного трафика поглотила его.
Он на мгновение ослеп и оглох, но навык «ныряния» так просто не пропьёшь. Если с детства растёшь, поглощая и отвергая такое количество информации, ориентирование в ней становится инстинктом. Разум быстро вспомнил, как со всем этим управляться, и Йоргос с наслаждением втянул в себя поток местных новостей.
Конечно, кое-что он читал в сети, сидя в своём горном «люксе» и тоскуя. Но всё это была мёртвая информация, лишённая непосредственности момента. В ней и смысла почти не было, она состояла из аналитики или жареных фактов, а ни чужие выводы, ни «шокирующие» подробности Йоргоса не интересовали. Всё это он давно привык считать мусором. Традиционные соцсети были почти пусты, всё творилось в инстанте. Ещё бывало, знакомые откликались, выходили на связь… редко. Так что и знакомые перестали быть знакомыми. Одиночество оскалилось в хищной ухмылке: теперь не спрячешься, не соврёшь самому себе. Тишина и глухота. А здесь… Город говорил. Тысячи голосов в одну и то же миллисекунду высказывались на сотни тем. Информационное море волновалось, накатывался и отступал прибой, менялись рисунок береговых линий и схема течений… Инфопространство жило.
Сначала он просто слушал всё подряд, бродя по улицам и перебирая каналы, потом подключился к «своим» – к конференции «естественников».
И не узнал её. Он ещё помнил, какими они могут быть агрессивными, но даже для них это всё было слишком. Добрый десяток «горящих» дискуссий на тему того, что деволюция должна состояться. «Деволюция» – их любимая тема, что-то вроде революции наоборот. Разумеется – технологической.
Уничтожить импланты, если понадобится – принудительно. Регрессировать биологические улучшения, а тех, кто не подвержен реинкрудации, – ограничить в правах. Запретить опыты по евгенике и ввести за них смертную казнь.
Последнее выходило за все рамки.
Инфоком визуализировал инстант смутными образами, а конференция была полна не только слов, и Йоргосу захотелось увидеть, в какой степени всё плохо.
Он активировал внешний визуальный канал инфокома и сел на ближайшую скамейку: как раз добрёл до сквера на десяток деревьев и с маленьким фонтаном – смехотворная попытка привнести в район тридцатиэтажных стекляшек эхо живой природы.
Картинки и видео понеслись на него со всех сторон: пернатый человек, умирающий на кресте; подвешенный за ноги учёный в белом халате и с пёсьей головой; стоящая на двух ногах корова с антеннами на голове выдаёт тираду о том, что лучше бы её съели, чем изуродовали разумом… Всё это – в невероятном количестве… Он вызвал статистику: конференцию просматривали прямо сейчас около миллиона человека, а посещаемость за сутки была… огромной. Просто огромной.
Йоргос стянул инфоком, издавший мерзкий звук – предупреждение о некорректном выходе.
Моргая, Йоргос ждал, пока зрению вернётся резкость. Настроение испортилось. Не нужно было сразу лезть туда, видать, он всё-таки отвык от своих товарищей. Неадекватные всегда кричат громче, но раньше были и разумные люди в конференции… или он просто забыл, как это было? Не знал, как оно выглядит со стороны? И… откуда их столько теперь? Не то чтобы он не был рад приросту числа единомышленников… но откуда?
Он вздохнул глубоко – и закашлялся. Вот от стального привкуса, от пыли и грязи он точно отвык. Чистота и свежесть воздуха – единственное, чего ему будет не хватать, когда он насовсем покинет горы.
Утром Йоргос вошёл в восточный лифт главного административного корпуса – здания, построенного полтора века назад, а потому казавшегося теперь куском давно потерянной эпохи. Всего десять этажей, лепнина на бело-жёлтом фасаде – панно, изображающее почему-то муз, танцующих вокруг Феба. И внутри оставался ещё исторический интерьер, тщательно сохраняемый – мраморные полы, стены в завитках, белёные потолки и плоские, но всё же выступающие из них лампы. Электронная начинка стен обошлась здесь дорого – пришлось работать аккуратно, но всё равно часть интерьеров была неизбежно повреждена, и на их восстановление ушли дополнительные средства.
Но администрация могла себе это позволить.
В корпусе давно не помещалось ничего, кроме небольшого музея истории главной академии Города Университета, переговорных и временных рабочих кабинетов. Сюда приходили те, кому по каким-либо причинам не находилось места в других корпусах. Йоргос был слегка удивлён, что в итоге его направили именно в главадминкорп, в конце концов, у профессора Рекема был свой кабинет. Но организационные накладки в Университете были обычным делом. Даже слишком обычным.
Переговорная на пятом этаже – одна из многочисленных комнаток три на два с рабочим терминалом на стене, маленьким пластиковым столом и неудобными стульями, пока оставалась пуста. Йоргос выбрал стул, привычно проверив, какой из двух меньше шатается: почему-то мебель в учебных корпусах страдала этим недостатком.
Только он сел и достал планшет, как в переговорную вошёл незнакомец – молодой, едва ли старше самого Йоргоса, высокий и светлый – легко предположить, что среди его предков числились скандинавы. Возможно, ещё один аспирант?
Но незнакомец протянул руку и представился на родном языке Йоргоса:
– Хадерат Фальк. Новый опекун твоей работы.
– Опекун? – опешил Йоргос. Он машинально пожал руку Фальку.
– Руководитель? – предположил тот. – Так привычнее? В Университете происходят некоторые организационные, скажем, встряски. Будущая смена «ярлычков» неизбежна.
– Будущая? – Йоргос опустился на стул, пытаясь сообразить, что происходит всё-таки. Где профессор, его руководитель? Что ещё за «опекун»? И как к нему обращаться – понять хотя бы, на «ты» или на «вы»? Уже то, что Фальк решил поговорить с Йоргосом на малораспространённом в Университете языке, было странно – как будто заранее пытался таким образом расположить к себе.
Хадерат вряд ли прочёл его мысли, но со следующей фразы перешёл на общий. Это хотя бы снимало вопрос о… местоимениях. Йоргос мысленно ругнулся: это, видимо, меньшая из его проблем, зачем о ней думать?
– Да, будущих. Но приказ уже подписан и вступит в силу с первого числа… Понимаю, тебя забыли предупредить о смене руководителя, как и многих. К сожалению, такие организационные просчёты – одна из причин, по которым Университету и понадобились реформы.
