Ольга Серова
Надежды маленький оркестрик…
Не буду описывать все, что пришлось нам испытать в тот период (1941-43 годы), сколько страхов пережить (бандитизм, разбой, грабежи, стрельба по ночам). По совету мужа соседки, который был старьевщиком Вторсырья и разъезжал по кишлакам, мама решила перебраться в дальний кожсовхоз. Но там стало еще хуже: в городе мы хоть карточки имели – 400 грамм хлеба на иждивенца и 600 грамм – рабочим, в совхозе же давали в месяц 4 кг жмыха хлопкового (прозеленевшего, с плесенью) и 3 кг необработанного ячменя. Смолов это в муку, мама испекла лепешек, но нас от них так рвало, что мы больше их не ели.
Я вместо мамы работала в подсобной бригаде на прополке овощей. Приходилось по щиколотку в воде или грязи (часто шли дожди) целыми днями прореживать и полоть свеклу, капусту. Украдкой часть росточков приносила домой, мама варила «суп». Мама выменивала остатки одежды, какие-то занавески, полотенца, наволочки. Но давали очень мало, и мы постоянно чувствовали голод.
В 1943 году, летом, к нам заехал муж тетки Раи, Садык. Он сопровождал мобилизованных в рабочий батальон куда-то в Сибирь, и предупредил, чтобы мы подготовились к отъезду в Ургенч: ему повестка на фронт, нужно было передать должность экспедитора жене, а мама будет вести хозяйство и смотреть за детьми.
Опускаю подробности: до Ургенча добирались где пешком, где на каких-то редких тогда машинах, 15 дней голодного сидения в Чарджоу – чтобы получить билет на какую-то баржу, и еще 15 дней – чтобы это корыто дотащило нас до пристани Чалыш. Первое, что увидел Шурик: продавали дучу – зеленые плоды урюка, мама купила ему пригоршню, он жадно набросился на еду, после чего у него случилась дизентерия.
Тетка стала работать экспедитором Хазараспского райпо, дом с большим айваном стал перевалочной базой. Постоянно прибывали товары, которые нужно было сгружать, перетаскивать в сарай (ящики, тюки, бочки), и мама превратилась в грузчика. У тетки было две коровы, маленькие дети – все это тоже на маме, в том числе и приготовление пищи.
У тетки был сварливый характер, каждый раз во время еды она затевала скандал. К тому же, выбрав у мамы все деньги, какие были («чтобы уплатить за машину» и т.д.), она стала упрекать, что мы трое сидим у нее на шее.
Не выдержав, мама нашла квартиру рядом, и мы от нее ушли. Я устроилась секретарем в Облсуд на 360 рублей, мама – охранником в бюро пропусков Обкома партии. Чтобы не терять много времени, я записалась сразу в 10 класс вечерней школы, хотя у меня 8й класс был «пунктирный», а в 9м – только первая четверть, и то неполная. Но учеба мне давалась легко, и я везде была первой. Правда, школу я закончила лишь с третьего «захода». Зимы в те годы были небывало холодные, одежды никакой – у нас с мамой на двоих одно демисезонное пальто без подкладки (расползлась от ветхости), на ногах резиновые галоши третий номер. Они были на каблуках, поэтому, во-первых, очень жали, а во-вторых, нужно было ходить «на цыпочках», чтобы каблук не лопнул на 40-градусном морозе. Это было настоящей пыткой, и к январю я не выдерживала и бросала учебу.
В школе нам «для моральной поддержки» выдавали крохотные булочки грамм по 20. Что это для нас значило, поймет только тот, кто длительно голодал. Я половинку по крохотной щепотке смаковала на уроках, а вторую половинку несла Шурику.
Ужасно тяжело вспоминать те годы: постоянное чувство голода, лютый холод на улице, на работе, дома, ночные «дежурства» в очередях за хлебом, тревожные сообщения Совинформбюро о положении на фронтах…
Отца в ноябре 1941 года призвали в армию, он писал нам, что как нестроевой, определен в обоз – подвозить к передовой снаряды в боях под Ржевом. Там события развивались крайне драматически, город неоднократно переходил из рук в руки, потери были огромные. Последнее письмо получили в феврале 1942 года. На наши неоднократные запросы о его судьбе получали ответ: «В списках убитых и пропавших без вести не значится…»