Ольга Карпович
Вдребезги
Беркант с детства привык, что во всех материнских неурядицах оказывался виноват именно он. А потому, мысленно выматерив себя за то, что не промолчал, а для чего-то полез со своим сарказмом, стоически выслушал все упреки матери, а потом еще несколько часов утешал, увещевал и успокаивал расстроенную диву.
Когда он наконец уехал от нее, над городом уже раскинула крылья ночь. Темная, по-весеннему прохладная, пахнущая пряностями и морем. Выпить после утомительного дня хотелось нещадно. А еще лучше – уединиться где-нибудь с самокруткой, набитой хорошей порцией крепкого гашиша. Уходить в отрыв перед стартом съемок, конечно, не стоило… С другой стороны, впереди было еще пять дней…
В конце концов, рассудив, что немного расслабиться ему не помешает, Беркант поймал такси и продиктовал водителю адрес любимого бара «Corridor», этакого небольшого, не особенно шумного заведения, куда обычно не добирались громкоголосые туристы.
Свет в баре был красноватый, теплыми бликами ложился на декоративно-грубые бурые кирпичные стены. На развешанных тут и там плоских экранах беззвучно крутились новейшие музыкальные клипы. Из колонок же лилась тихая ненавязчивая музыка. Деревянные столики, расположенные в уютных нишах, так и манили угнездиться за ними в теплой компании. Но к ним Беркант не пошел, обосновался у стойки.
Он как раз цедил из бокала вино, смакуя глубокий терпкий вкус на кончике языка, когда дверь за спиной хлопнула и у входа послышались звонкие голоса. Беркант поморщился. День и так выдался раздражающе людным, и соседства веселых компаний сегодня вечером ему не хотелось совершенно. К счастью, новые посетители к стойке не пошли, оккупировали один из дальних столиков. Скосив глаза, Беркант разглядел троих парней в черной коже. На локте одного из них болтался мотоциклетный шлем. Четвертой в компании была женщина. Эта показалась Берканту самой тихой. Но вела она себя так не оттого, что робела в мужской компании. Нет, сразу было видно, что если перед кем в этой группе терялись и, возможно, заискивали, так это как раз перед ней. Просто, видимо, у этой бабы не было необходимости повышать голос, чтобы быть услышанной, каждому ее слову внимали и так.
Беркант продолжал все так же исподтишка смотреть на рассаживающуюся у столика компанию. Видел, как один из парней отпустил какую-то шутку, два других загоготали было, но тут же взглянули на женщину, видимо, ожидая ее реакции и одобрения. Женщина же дернула уголком рта и сказала что-то короткое и хлесткое, после чего шутник тут же стушевался и уставился в винную карту. А его спутница подняла голову и, не утруждая себя лишними движениями, окриками, умудрилась как-то одним ясным пристальным взглядом подозвать официанта.
У Берканта что-то дернулось и предвкушающее заныло в груди. Еще не осознавая собственных намерений, он весь подтянулся, расправил плечи и словно бы мгновенно переключился в боевой режим. Черт его знает почему, но такие сильные, властные, уверенные в себе женщины всегда притягивали его словно магнитом. Ужасно хотелось подобраться поближе, рассмотреть такую, как сложную головоломку, определить, в чем же ее секрет, как работает этот хитрый механизм, что прячет внутри. Если же удавалось заставить подобную женщину сбросить маску, стать в его руках нежной, послушной и уязвимой, это можно было считать полной победой. Изысканным, ни с чем более не сравнимым удовольствием.
Его психоаналитик… Беркант, как любая модная знаменитость, разумеется, посещал какое-то время психоаналитика и любил в интервью козырнуть жалобами на расшатанные нервы и так и не побежденную депрессию. Правда, через пару месяцев сеансов таскаться в уютный кабинет и беседовать с унылой очкастой дылдой о своем детстве ему надоело. Так вот, его психоаналитика эта тема почему-то сильно интересовала. Она что-то такое твердила про властную мать, внимание которой в детстве ему еще нужно было заслужить, про первый любовный опыт, про незакрытый гештальт, заставляющий Берканта снова и снова возвращаться к одному сценарию в отношениях… Он, если честно, не особенно вслушивался в ее слова, втайне полагая, что все с ним, конечно же, в порядке. А то, что его тянет к стервозным сукам, – ну так что же, у каждого свой вкус. Жизнь ему это маленькое пристрастие, в общем, не осложняет.
Беркант понаблюдал еще немного за женщиной, затем обернулся к бармену, деловито протиравшему полотенцем пивные кружки.
– Знаешь ее?
– Кого? – уточнил тот. Проследил за его взглядом и усмехнулся в этакой свойственной всем ушлым барменам всезнающей манере. – А, это София…
– Часто тут бывает? – продолжил выяснять информацию Беркант.
– Не то чтобы. Но так, заходит иногда с друзьями. Они вроде экстремальщики… Уличные гонки или что-то в этом роде.
– Экстремальщики… – присвистнул Беркант.
Что ж, это вполне вписывалось в сложившийся у него в голове образ. Дерзкая отвязная пацанка верхом на мотоцикле или за рулем ревущего болида. Мм-м… Интересно!
– Она ведь не местная? – на всякий случай уточнил он.
– Не турчанка точно, – подтвердил бармен. – Может, американка или немка… Точно не знаю, она не особенно общительная. А что, – он подмигнул Берканту, – ты уже, я вижу, нацелился?
– Занимайся своим делом! – отбрил Беркант и соскочил с барного стула.
Всю необходимую информацию он уже получил, а откровенничать с барменом не собирался. Не того полета птица.
Беркант несколько раз прошелся мимо стола, за которым обосновалась компания. Один раз даже невзначай задел сидевшего напротив женщины парня локтем и извинился. Обычно такая политика срабатывала безотказно. На него обращали внимание, узнавали, начинали зазывать за стол, просить автограф, ну или, по крайней мере, за дальнейшими его действиями наблюдали уже с интересом. Сейчас же привлекшая его внимание экстремалка даже не повернула головы в его сторону, занятая разговором.
Нужно было переходить к более решительным действиям. Однако обращаться к женщине при ее спутниках Берканту не хотелось. Он еще некоторое время послонялся по бару, выждал момент, когда незнакомка поднялась из-за стола и выскользнула в коридорчик, где находилась уборная, метнулся вслед за ней и занял выгодную позицию у арки, ведущей из коридорчика обратно в зал. Через несколько минут дверь уборной хлопнула, Беркант услышал за своей спиной уверенные шаги и, дождавшись, пока женщина поравняется с ним, негромко окликнул:
– София!
Он ждал, что она удивится, начнет выспрашивать, откуда он знает ее имя. Может быть, возмутится или рассмеется. Но вышло не так. Женщина обернулась на голос, встретилась с ним глазами и вдруг, он готов был поклясться в этом, резко переменилась в лице и побледнела. Это вовсе не было похоже на изумление: «О боже, передо мной известный актер!», или на озадаченность: «Где-то я видела это лицо, но не могу вспомнить где», или на растерянность: «Кто этот мужчина и откуда он знает мое имя?». Женщина смотрела на него так, словно знала его, знала давно, но много лет не видела и уже отчаялась когда-нибудь повстречаться вновь. Между бровями ее пролегла тонкая морщинка, губы чуть приоткрылись, остановившийся взгляд, казалось, прожигал Берканта насквозь.
От всего этого его как-то… пробрало. Что-то больно заныло в груди, захлестнула мутная тоска – по чему-то несбывшемуся, упущенному, по жизни, что так много обещала и не сбылась. И Беркант поразился охватившим его чувствам. Ничего подобного, подкатывая к незнакомой женщине в баре, он никогда не испытывал. Ему стало неуютно и как-то… страшно, что ли. Нужно было по-быстрому разобраться с этим, непонятным, вывести ситуацию на привычные рельсы.
Английский у него был достаточно неплохой – беглый, разговорный. Матушка в свое время не поскупилась на образование – по большей части ради того, чтобы потом кичиться своим приобретшим европейский лоск сыном. Правда, избавиться от певучего турецкого акцента так и не удалось, но в жизни ему это особо не мешало. Теперь же, вспомнив слова бармена о том, что экстремалка точно не местная, он обратился к ней по-английски:
– Я весь вечер смотрю на вас… и думаю…
Но женщина, не дослушав, перебила его, шагнула ближе и требовательно, почти грубо спросила:
– Как вас зовут?
Ясно. Он и не предполагал, что подобную оторопь могла вызвать случайная встреча со знакомым актером, и, конечно, оказался прав. Эта самая София его не узнала. А может, вообще не знала. Судя по ее волевому, сильному, жесткому лицу, она не была из тех женщин, что увлекаются сериалами. Но ведь оставались еще те прогремевшие фильмы, в которых он снимался в юности… В тех она могла бы его видеть – глаза у экстремалки были умные, цепкие, можно было предположить, что подкована она неплохо и в современном искусстве должна разбираться. Если, конечно, оно в принципе интересует ее – современное искусство. Может, она вообще со своего мотоцикла никогда не слезает.
– Беркант, – представился он и, торопясь взять ситуацию под контроль, быстро добавил: – Вижу, у вас тоже появилось это ощущение, правда? Такое чувство, будто мы когда-то встречались…
Женщина не ответила, все продолжала смотреть на него пристально и неотрывно. Только в лице ее что-то дрогнуло и захлопнулось. Будто бы она, на секунду выбитая из колеи, уже взяла себя в руки, усилием воли заставила успокоиться. Берканта, однако, это мгновенно мелькнувшее в ее глазах выражение некой затаенной боли, смятения раздразнило не на шутку. Он уже чувствовал, что пойдет на что угодно, лишь бы увидеть его снова.
– Не хочу показаться бестактным, – снова заговорил он, – но здесь, по-моему, не лучшее место для продолжения знакомства. Если вы в этом продолжении заинтересованы, как и я, я предложил бы вам переместиться куда-нибудь. Вы ведь откуда-то приехали, верно? Из Соединенных Штатов?
– Нет, – коротко ответила София.
Но Берканта это не остановило:
– Я неплохо знаю ночную жизнь Стамбула и мог бы…
– Хорошо, я поеду с вами, – снова перебила София.
Беркант, не рассчитывавший на такую легкую победу, поначалу опешил, заморгал, но быстро нашелся.
– Вот так вот просто? – тонко улыбнулся он и поиграл бровями. – Даже не спросите, куда я вас приглашаю?
– Все равно, – повела плечом София.
Окинула его цепким взглядом, и Беркант невольно поежился под ним. Создавалось стойкое ощущение, что она видит его насквозь, каким-то адским чутьем считывает все его мысли. И словно для того, чтобы усилить его оторопь, женщина мягко улыбнулась и произнесла вкрадчиво:
– Не нужно так нервничать. Я поеду с вами. Куда угодно.
3
…Двадцать пять лет я искала тебя повсюду – в отражении в зеркалах, в мимолетных взглядах, в лицах случайных попутчиков в салоне бизнес-класса. Мой маленький братик, мой Боренька… Я была уверена, что найду тебя, ведь ты – это часть меня, самая лучшая часть. Ты – это то, чем я не смогла стать и не стану уже никогда.
Знаешь, это было волнующе и страшно – вдруг увидеть перед собой твое лицо, то, каким я представляла его все это время. Услышать голос, имя… так похожее на твое и все-таки чужое. Конечно, жестокая насмешница жизнь не могла вернуть мне тебя в первозданном виде, ей нужно было загадать мне очередную загадку, заставить проходить запутанный квест. Но главного ей спрятать не удалось. Я взглянула ему в глаза и узнала их. Узнала твой взгляд – чуть замкнутый, чуть заносчивый, но всегда исполненный затаенной боли. Я узнала его – и это определило все.
Столько лет я ждала тебя, Борис, столько лет втайне надеялась на возможную встречу. И вот она состоялась – и я поняла, что большего мне не нужно, теперь я приму и выдержу все…
– Дай руку, – попросил Беркант.
– Зачем?
– Я немного умею гадать по ладони. Одна… старая знакомая научила. Вот сейчас я взгляну на линии у тебя на руке и пойму про тебя все.
И София, ни секунды не сомневаясь, протянула ему руку, вздрогнула, ощутив прикосновение к ладони его горячих пальцев.
Ночь уже меркла, бледнела, готовилась сдаться на милость утру. Долгая-долгая ночь, которую они провели вместе…
С самой встречи в баре София находилась в каком-то странном состоянии. Оно было похоже на эйфорию, охватывающую ее перед очередным опасным трюком, – все органы чувств как будто работали вдвое, а то и втрое мощнее, чем обычно, каждое ощущение становилось острее, почти на грани выносимого – прикосновение дующего с Босфора ветра к разгоряченной коже, звучащий в ушах бархатный голос Берканта, волнение, теснившее грудь. Только перед трюком такое длилось несколько секунд, может, минуту, а сейчас растянулось на часы и часы.
Она не запомнила все заведения, в которых они побывали, все улицы и переулки, по которым прошли. Потому что это было не важно. Декорации могли сменяться как угодно, статисты могли появляться и исчезать, оставаясь незамеченными. Главным было то, что Беркант был рядом – шел с ней, плечом к плечу, сидел напротив в баре. Он много говорил – сыпал какими-то байками из творческой тусовки, запутанными умозаключениями, броскими фразами. Рисовался, интересничал – сразу определила София. В любом другом человеке подобное позерство оттолкнуло бы ее, насмешило, но не в нем. Наоборот, эти откровенные попытки понравиться тронули ее, пробудили в душе смутную нежность.
Она теперь уже знала, что дедушка и бабушка Берканта были родом из Боснии. Что благодаря отцу Берканта, человеку, обладающему хорошей деловой хваткой, семья перебралась в Стамбул. Правда, тот вскоре умер, оставив вдове и сыну небольшое состояние. Однако мать Берканта, женщина властная и самолюбивая, дала ему прекрасное образование. Что сейчас Беркант – известный актер, и бары и улицы ему приходится выбирать осторожно, дабы не натолкнуться на восторженных поклонниц.
Слушая его, София не раз уже мысленно пожалела о том, что никогда не интересовалась кино, не находила на него времени, да и смысла особенного не видела в том, чтобы тратить драгоценные часы жизни на перипетии судеб людей, которых никогда не существовало. Если бы она относилась к этому виду искусства по-другому, возможно, она увидела бы Берканта уже давно. И, конечно, нашла бы способ все о нем выяснить, найти, организовать встречу… Но, может быть, это зачем-то нужно было, чтобы они встретились вот так? София не любила полагаться на судьбу, всегда считала, что чей-то там чужой, пускай даже и высший, замысел, некое таинственное предопределение вовсе не обязывает ее терпеливо ждать нужного часа или покорно следовать навязанной воле. Она сама была властелином своей судьбы и сама решала, что и когда должно в ней случиться. Однако в этот раз все было иначе. В этот раз, возможно, она сама должна была пройти долгий путь, чтобы заслужить эту встречу.
Беркант много рассказывал о своей работе, называл фильмы, в которых снимался, фамилии знаменитостей, с которыми ему довелось пересекаться на съемочной площадке или театральных подмостках. Но от Софии, виртуозно умевшей отсекать лишнее в речи собеседника и проникать в самую суть вещей, не укрылось, что о ранних своих ролях он упоминал куда охотнее, чем о последних. А увлеченнее всего говорил о творческих планах и мечтах.
– Я всегда мечтал сыграть Ричарда Третьего, – горячо говорил Беркант, когда они, уставшие от бесконечных баров и клубов, медленно брели по набережной Бешекташа в сторону Истикляль.
Город спал. В темноте подрагивали и расплывались неоновые вывески уже закрытых ресторанов. Впереди едва виднелись очертания дворца последнего турецкого султана. Ночное море было неспокойно, злилось, волновалось, сердито шипело, покусывая прибрежные камни. На крыше одного из домов тревожно вскрикивала и плакала зачем-то пробудившаяся в такую темень чайка.
– Это моя роль, понимаешь, моя! Как будто специально под меня написанная. Я бы сначала показал всю его гнусность, всю мерзость. Вывернул бы наизнанку всю его душу.
Беркант говорил воодушевленно, восторженно, как ребенок, живописующий какой-то особенный мячик, который хотел бы получить на день рождения. И София невольно улыбалась в ответ. Хотелось протянуть руку, погладить его по уже тронутой щетиной щеке, сказать:
– Ну откуда в тебе гнусность? Откуда мерзость, бедный ты мой заблудившийся мальчик.
Конечно, ничего подобного она не сделала, просто продолжала слушать его монолог.
– А затем я бы перевернул все с ног на голову. Показал бы зрителю, что Ричард – не какой-то законченный злодей и садист, получающий удовольствие от убийств и казней. Он всего лишь несчастный запутавшийся человек, оказавшийся в обстоятельствах, где у него не было другого выхода. Либо погибнуть самому, либо пойти по головам. И он сделал свой выбор – но с каждым новым убийством гибнет и часть его самого.
– Выходит, он сделал неверный выбор? Нужно было погибнуть? – с сомнением спросила София. – По-твоему, кто-то вообще способен был в этой ситуации выбрать собственную смерть?
– Я не знаю – Беркант на секунду остановился и прикрыл рукой глаза.
Поза, разумеется, была театральная, тщательно выверенная. Но от Софии не укрылось, как мелко подрагивают его пальцы, как неестественно вывернута, словно изломана рука. Создавалось ощущение, что маска лицедея и притворщика настолько приросла к нему, что он сам уже не знает, когда говорит искренне, а когда актерствует. Хуже того, он даже в искренних порывах не обходится без актерства, просто потому что не умеет иначе выражать чувства. И снова ей, осознавшей это, захотелось обнять его, прижать к себе, дать понять, что с ней ему не нужно ничего из себя изображать…
– Легко выбирать, когда речь идет о жизни кого-то близкого, любимого. Тут и через себя не придется переступать, ты с радостью отдашь свою жизнь за него. Но что, если на карту поставлено существование какого-то чужого, случайного человека? Он тебе никто, да и человечишко-то из него не ахти какой. Переступишь через него – и заживешь себе лучше прежнего. Если сможешь, конечно. Если тебя не сведет в могилу чувство вины, бесконечные сожаления о содеянном, бесконечные мысли о том, как все могло бы сложиться, если бы ты не совершил свой преступный выбор…
София передернула плечами – то ли от холода, то ли от неизвестно откуда взявшейся странной тревоги. Что-то такое почудилось ей в этом разговоре – важное, пророческое. Словно эта невесть откуда возникшая тема могла стать определяющей для всего их знакомства…
В груди слева надсадно заныло, заболело так, что София, никогда в жизни всерьез не болевшая, презиравшая любые физические недомогания, вынуждена была сбавить шаг, остановиться, тяжело опереться локтями о каменный парапет.
– Что? – спросил Беркант, нависая над ней.
Она же мотнула головой, а затем протянула руку и все же нерешительно дотронулась кончиками пальцев до его лица, до твердой скулы, на которой подрагивал бледный отблеск фонаря.
– Ничего, просто… – через силу выговорила она. – Странно, что мы заговорили об этом. Согласись, это не самая распространенная тема для первого вечера знакомства.
– А ты не самая обыкновенная женщина, – тут же возразил Беркант. – К тому же мне кажется, я… чувствую тебя. Что, скажешь, эта тема никогда не приходила тебе в голову?
Он смотрел на нее, улыбаясь с этаким вызовом. Наверное, хотел показать, что раскусил ее, придумал, чем заинтересовать лихую экстремальщицу, которую уж точно нельзя было зацепить романтическими разговорами о звездах.
Софии не хотелось отвечать. Достаточно было просто любоваться склонившимся к ней мужчиной, которого природа наделила потрясающей красотой. Миндалевидными бархатными глазами теплого зеленого оттенка, высоким чистым лбом, аккуратными, словно кисточкой прорисованными бровями, точеными скулами, изысканно вылепленным подбородком, нервным подвижным ртом… Конечно, она видела и правки, которые в этот неземной образ внесла жизнь своим безжалостным стеком, подобно тому как искусный скульптор доводит до идеала гладкое изваяние, внося в него свойственные реальности несовершенства. Мелкие тревожные морщинки – у глаз и вокруг рта, глубокие тени под глазами, взгляд – вроде бы с виду дерзкий, решительный, взгляд заправского соблазнителя, но ей, умеющей «считывать» людей, проникать им глубоко в душу, в нем упорно виделось что-то болезненное, неуверенное, жаждущее любви и принятия.
София никак не могла отвести от Берканта глаз. Вглядывалась в черты – такие знакомые и все же чужие. Пыталась понять, действительно ли перед ней был сейчас образ, который она столько лет видела в фантазиях, образ, который сама себе нарисовала, пытаясь представить, как мог бы выглядеть сейчас давно потерянный человек. Или она, повинуясь какому-то непонятному импульсу, потянулась всей душой к незнакомому мужчине, попутно подсознательно снабдив его дорогими чертами, поставив мысленно знак равенства между ним и тем силуэтом, что представлялся ей годами.
Так и не ответив на вопрос Берканта, София скользнула пальцами вниз по его скуле, и он, повернув голову, коснулся ее руки губами, словно обжег. Шепнул:
– Поедем ко мне?
София коротко усмехнулась и покачала головой. Поехать к нему? Нет, это было бы уже слишком. Она и так последние несколько часов чувствовала себя человеком с содранной кожей. Пожалуй, такого адреналинового шока даже ее натренированное дикими выходками сердце могло не перенести.
– Лучше пойдем дальше, холодно, – отозвалась она, оттолкнулась от гранитного парапета и зашагала вниз по набережной.
После, устав бродить по улицам, они добрели до площади Султана Ахмета и уселись на скамью. Вот тогда Беркант и взял ее за руку, начал сосредоточенно разглядывать ладонь, водя пальцем по линиям. София отстраненно понимала, что он всего лишь еще одним способом пытается ее заинтересовать, увлечь, заморочить голову и убедить поехать к нему. Но было в этих его ухватках бывалого донжуана и какое-то второе дно – как и во всем, что происходило между ними той ночью. Как и в его глазах, под поверхностной бравадой в которых так ощутимо сквозило одиночество и страх. Чего, чего он боялся, этот растерянный, рано постаревший мальчик, каким-то чудом умудрившийся принять вымечтанный ею образ Бориса, ее Бориса?..
Беркант склонился ниже к ее руке, посветил себе телефоном и, наконец, уверенно произнес:
– Видишь, у тебя линия ума достигает ребра ладони. Это говорит об упорстве и бесстрашии.
– Есть тот грех, – хмыкнула София.
– А линия сердца – четкая, прямая, ярко-красная. Это означает, что любовь у тебя будет только одна, зато очень сильная. И встретишь ты ее очень скоро, возможно, уже встретила…
На этих словах Беркант попытался заглянуть ей в глаза, наверное, как-нибудь там с намеком поиграть бровями. Но София отвернулась и резко оборвала его:
– Ты гадаешь, прямо как заправская цыганка. Вижу, красавица, тебе мужа-военного да дом богатый. Ай, позолоти ручку. Давай что-нибудь более оригинальное.
– Хорошо, – не растерялся Беркант, перехватил ее руку повыше, закатал рукав куртки, наткнулся на часы, рассмотрел их с интересом, но затем тоже сдвинул выше и провел пальцем по линии, обхватывающей запястье Софии. – Вот здесь у тебя четыре «браслета» – видишь, четыре линии опоясывают запястье? Это означает, что ты долгожитель, доживешь лет до ста.
– Это вряд ли, – рассмеялась София. – Не с моими увлечениями.
– А еще, – продолжал Беркант, – я вижу, что детство у тебя было очень счастливое. Что родители любили тебя и баловали…
– Это все ты у меня на ладони разглядел? – суховато спросила София, отнимая у него руку.
– Нет, я сужу по тому, каким человеком ты стала – сильным, уверенным в себе…
– Психолог из тебя не лучше, чем гадалка, – хмыкнула София. – Знай же, что моя мать умерла, когда мне было двенадцать. И воспитывал меня отец…
– Прости… – искренне повинился Беркант. И, желая загладить оплошность, тут же добавил: – Но он-то наверняка тебя баловал, особенно после смерти жены. Заботился…
– Ну как сказать, – усмехнулась София. – У него были своеобразные понятия о заботе. Например, я в детстве боялась высоты. Однажды он потащил меня в горы, в поход, привел к провалу, перебраться через который можно было только по поваленному бревну, и бросил там, у края. Сам перемахнул на другую сторону. Я умоляла его помочь мне, дать руку. А он стоял на той стороне и смеялся надо мной, обзывал трусихой и плаксой.
– И что ты? – нахмурившись, спросил Беркант.
– Перешла, – дернула плечами София. – Очень уж хотелось расцарапать его глумливую рожу.
Беркант покровительственно обхватил ее рукой за плечи, и в глазах его Софии почудилось промелькнувшее торжество. Должно быть, решил, что нащупал наконец ее слабость, развел на откровенный разговор. Что теперь-то она уже не оттолкнет его, раз вот так доверилась…
– Бедная девочка, – шепнул он и уткнулся лицом ей в волосы.
Но София вывернулась и коротко рассмеялась:
– Эй, я не жалуюсь, я хвастаюсь. Я обожала отца, эту дикую, безжалостную и несгибаемую сволочь. С его девизом «все, что нас не убивает, делает нас сильнее».
– Обожала? – спросил Беркант.
– Да, он тоже уже умер. Погиб два года назад, разбился на своем любимом мотоцикле. Видишь, я прямо-таки классическая героиня душещипательной драмы «Все, кого ты любишь, почему-то гибнут»… Может, это я приношу своим близким несчастья, как думаешь? – поддразнила София.
Она видела, что Берканта пробрало, что на секунду в глазах его промелькнул испуг. Конечно, он тут же взял себя в руки и, пытаясь не выйти из роли опытного ловеласа, прошептал, подпустив в голос бархатистой хрипотцы:
– Не верю.
А София с металлическим смешком отозвалась:
– Зря!
Бог его знает, что за странные чувства он у нее вызывал. Его хотелось то дразнить, то жалеть и успокаивать. Обещать, что все непременно будет хорошо, и тут же пугать вовремя брошенной многозначительной фразой. Во всем этом определенно нужно было разобраться.
Беркант хмыкнул, вытащил из кармана куртки бутылку вина, которую они прихватили по дороге и, запрокинув голову, сделал несколько глотков. Он начинал злиться, София чувствовала это тем самым животным внутренним чутьем, что всегда позволяло ей улавливать настроение и эмоциональный фон людей. Заговорив с ней, он, должно быть, рассчитывал на короткое яркое приключение, одну сумасшедшую ночь, которая вскоре уйдет, оставив после себя приятное послевкусие. Выходило же что-то совсем другое. Эти беспорядочные шатания по пустынным улицам, взгляды, от которых становится тревожно, разговоры, болезненно цепляющие что-то внутри, тягостная маета, бесплодная, ни к чему не приводящая, разорвать которую, однако, почему-то не хватает решимости.
Она искоса взглянула на Берканта. Тот сейчас напоминал обиженного мальчишку. Сидел, нахохлившись, прикусив полную нижнюю губу, и смотрел в сторону, машинально барабаня кончиками пальцев по круглому боку бутылки. И София задумалась вдруг: что заставляло его ходить за ней всю ночь? Ведь он был здесь известным актером, мог, убедившись, что с ней просто не будет, тут же развернуться и снять любую из жаждущих его внимания фанаток. Однако же он упорно следовал за ней, словно растерянный ребенок, цепляющийся за руку старшей сестры. Которая, возможно, напугана ничуть не меньше его самого, но никогда не позволит себе выдать это, показать свою слабость и подвести младшего. Лучше уж терпеть ее подколки и насмешки, зато точно знать, что с ней ты будешь в безопасности.
Бедный, бедный запутавшийся мальчик. Так привыкший к поклонению и сбитый с толку тем, что привычные схемы не работают. Должно быть, ему очень страшно сейчас, он ведь так держится за эту свою неотразимость, так дорожит ею – как важнейшим признаком того, что он контролирует свою жизнь, не сдается на милость хаосу. А она внезапно дала сбой, не подействовала на эту странную русскую. Впрочем, он ведь так и не спросил, откуда София родом…
Повинуясь порыву, она протянула руку и потрепала Берканта по волосам. Тот обиженно дернул плечом, но руку ее не сбросил, наоборот, потерся о подставленную ладонь виском, как кот.
– Скоро рассвет, – произнесла София и вытянула гудевшие от долгой ходьбы ноги. – Нужно разъезжаться по домам.
Беркант же вдруг ухватил ее за рукав и заговорил:
– Нет, нет, не уходи пока. В такой час нельзя расставаться.
– В какой час? – не поняла София.
– В этот. Я ненавижу последний час перед рассветом, – вдруг признался он.
Голос его звучал глухо, слова и звуки расползались в разные стороны. Должно быть, от усталости он опьянел сильнее, чем рассчитывал. А может быть, тут сказывались годы употребления. София ведь прекрасно знала, что означают такие вот тяжелые, набрякшие под глазами морщинки.
Так или иначе, очередное его актерство, загадочная речь, задачей которой было произвести на Софию впечатление, внезапно вышла пугающе искренней, пробирающей до костей. Вцепившись в ее рукав, округлив глаза, как ребенок, рассказывающий сверстнице в темной комнате дворовую страшилку, Беркант бормотал:
– Это самый страшный час, сумеречный… Безвременье, которое никому не принадлежит, ни дню, ни ночи. Час, когда бал правят бесплотные призраки, когда исчезают все краски, уступая место пеплу и праху. В такой час может случиться что угодно, он как бы не существует, выпадает из истории, не укладывается в канву… Призрачный морок тянет к тебе свои пальцы, мечтает добраться и утащить за собой в небытие… Но если ты не поддашься, если переживешь этот час и увидишь первые лучи солнца, то все, можешь считать, что победил, ничего страшного с тобой уже не случится… До следующего предрассветного часа…
София не была уверена, что Беркант понимает, кому говорит все это. Но это было не важно. Она вдруг очень остро осознала, что оставить этого человека, незнакомца, глянувшего на нее знакомыми глазами, смутившего нафантазированным обликом давно потерянного брата, уже не сможет. Кем бы он ни был, каким бы он ни был…
– Я не уйду, не уйду… – мягким успокаивающим тоном произнесла она.
Нашарила в темноте руку Берканта, взяла ее в свои ладони и добавила:
– Давай теперь я тебе погадаю. – Она нежно погладила пальцами линии на ладони, прикоснулась к выступающим буграм, сложила их с Беркантом руки вместе, переплела пальцы и уверенно произнесла: – У тебя, Беркант, в жизни все сложится очень хорошо. Сумрак до тебя не доберется, ты увидишь солнце, и оно будет светить тебе всегда. Ты получишь роль Ричарда Третьего и сыграешь ее блестяще. Ты всегда будешь успешен, богат и доволен жизнью. Я обещаю это тебе, как самая честная в мире гадалка.
Беркант молча выслушал ее, а затем вдруг порывисто подался вперед и прижался губами к ее губам.
Поцелуй вышел странным, каким-то тревожным, отчаянным, болезненным, как и вся эта ночь. В груди будто лопнула туго натянутая струна, захотелось обнять этого чужого и в то же время удивительно родного мужчину, слиться с ним в единое целое. До сих пор София не испытывала ничего подобного. Разумеется, в жизни ее случались романы, и она подходила к ним так же рассудительно, отстраненно и трезво, как и к работе. Пожалуй, в работе было даже больше азарта, отношения же с мужчинами являлись всего лишь еще одним аспектом бытия, не слишком захватывающим, но привычным. София начинала их легко, стоило лишь новому знакомому вызвать ее интерес, и так же легко разрывала, не жалея, не мучаясь разбитыми мечтами – собственно, никаких мечтаний не было и вовсе, нечему было разбиваться. Никогда и ни с кем она не заводила длительных глубоких связей – не то чтобы принципиально, просто искренне не могла взять в толк, зачем бы ей это могло понадобиться. Своих временных партнеров она мгновенно забывала, как только проходил накал страсти, никогда даже не оставалась ни у кого на ночь, не представляя себе, зачем это нужно – просыпаться рядом с чужим человеком. Мужчины приходят и уходят, сменяются, как декорации, по сути же она – одиночка и судьбу свою строит, рассчитывая только на себя, ни с кем не планируя совместное будущее.
