Ольга Погодина-Кузмина
Сердце Нижинского. Хроники апокалипсиса
19 марта, суббота
Горят щеки – значит, кто-то вспоминает. Я вспоминаю умерших людей. Что, если нас тоже вспоминают мертвые? Что мы чувствуем, когда кто-то молится за нас?
Что теперь будет с нами? Что означает эта череда потрясений? Может, Бог стучится в наши сердца? Может, Бог оставил нас? Опустил вечный сумрак, чтобы бесследно истребить нас, стереть с лица Земли? Или он снова хочет испытать нас?
Сегодня был странный сон. Мы шли по Набережной Неисцелимых – Дягилев и я. Он – значительный, высокомерный. Шиншилла – называли из-за рано поседевшей пряди, вот здесь, надо лбом. «Шиншилла знает всё об искусстве! – шептались девочки в кордебалете. – Он играет на фортепьяно лучше нашего аккомпаниатора»…
Дорогой Сережа. Шёл рядом и ругал меня. «Ты бездарность, ты ничего не добилась в жизни, и ничего не добьешься. Тебя взяли в труппу из жалости, ты ни к чему не пригодна»… Я пыталась возражать, вспоминала свои успехи, но он не слушал. С удивлением думала – как же? Ведь раньше он хвалил меня, а теперь так холоден и строг…
Я должна заниматься экзерсисом танцевальным. Я должна развивать мои мышцы. Я чувствую смерть моим танцам, но буду танцевать ещё лучше. Сергей Павлович станет доволен… Он снова полюбит меня…
Если думать о том, что происходит, можно сойти с ума. Повернуть время вспять, оживить тени прошлого, чтобы не помнить о настоящем. Радость! Танец – это радость… Танец – это любовь.
Села читать письма и поняла, что сегодня день его рождения. Который по счету? Боже, боже! Прошло столько лет! Он умер в августе тысяча девятьсот двадцать девятого года, в Венеции. Может, этот сон послан мне из неведомого мира?
Попросила Ольгу купить толстую тетрадь. Теперь я буду записывать свои сны.
Сальвадор Дали обещал какому-то американскому музею сфотографировать Бога за 150 тысяч долларов. Жаль, что у меня нет этой фотографии. Я бы поставила её на тумбочку рядом с кроватью.
22 марта, вторник
Весь день идет снег. Вчера Ольга принесла откуда-то два сломанных деревянных стула. Дерево живое, оно горит веселее, чем уголь. Долго смотрели в огонь. Разве это не чудо, что в нашей комнате сохранился действующий камин? Это знак свыше – значит, нам позволяется жить, заботиться о телесном.
Долго не спали этой ночью. Сидели, прислонившись спиной к теплу, вспоминали. Ольга сомневается, что в этом году наступит весна. Она считает, что Земля остыла, и снежный покров будет становиться всё толще.
Я вспомнила его слова: «Земля задыхается. Она производит землетрясения. Я знаю, что люди не понимают землетрясений, поэтому ругают Бога».
Мы с Ольгой помним слишком много. Мы помним время, когда снег ещё убирали с улиц. Теперь, когда у нас украли лопату, мы можем оказаться в сложном положении. Если дверь завалит снегом, Ольге придется выходить из дома через окно. Хорошо, если сугробы будут плотные, она сможет легко залезть обратно. Она сказала – тогда и другие смогут залезть. Я не знала, что на это ответить.
Разрушение так же старо и скучно, как строительство. Как верно он заметил. Милый, несчастный Александр Блок… Потому что и разрушают, и строят рабы. Мы все – рабы своих потребностей: мы не можем не спать, мы не можем не есть. Мы всё время будем строить и разрушать, оставаясь рабами, пока не придумаем что-то третье… Раньше мне казалось, что третий путь – творчество. Мой танец в облаке души…
Творчество соединяет в себе созидание и разрушение, как глина соединяет в себе землю и воду. Но это всё те же земля и вода… Чтобы глина стала амфорой, нужен огонь. И воздух.
Я, сотворенная из земли и воды, жива, пока во мне теплится огонь. Но всё, о чём я думаю сейчас – как заново открыть этот способ подняться в воздух?
27 марта, воскресенье
Два часа занималась у станка и упала в обморок от голода. Ольга пошла на толкучий рынок продавать вещи. Ольга очень любит меня.
Все эти дни вспоминаю Дягилева.
В театре Сергей Павлович часто принимал особую и необычайно отталкивающую осанку, надевал монокль и едва здоровался с простыми танцовщиками. При этом с самой приятнейшей улыбкой кланялся высокопоставленным знакомым… Теперь смешны эти обиды. На Дягилева нельзя сердиться, особенно во сне.
Что испытывает человек, вынужденный признать себя бездарным?
Пишет о себе: «Я шарлатан, притом исполненный блеска; великий чародей; нахал; человек, обладающий большой долей логики и малой – щепетильности; человек, удрученный, кажется, полным отсутствием таланта. Кстати, видно, я нашел свое истинное призвание: меценат. Для этого у меня всего есть в достатке, кроме денег, но это придет со временем!». Ему двадцать три года, он влюблен в искусство, в себя в искусстве, в себя в зеркале, в своё блестящее будущее…
Сегодня видела во сне хорошее, но когда проснулась, всё забыла. Ольга любит меня, но она совсем не умеет торговаться. Выменяла чернобурку на несколько вареных картофелин. Я любила свои меха…
Теперь мою чернобурку наденет чужая женщина, чтобы пойти на улицу развратничать с солдатами. Нет, солдаты – не верное слово. Не знаю, как их назвать. Варвары? Басурманы? Голодные лица, зубастые рты. Клёкот вместо речи. Они не поймут балет, даже если им объяснить. Впрочем, им ничего не объяснишь.
Если бы я могла, я бы им сказала: балет – это радость! Мы танцуем радость! Нет, я не верю, что больше этого не будет!.. Как люди смогут жить?..
Я сейчас плачу, но я удерживаю слезы – скоро придет Ольга. Она не должна видеть, что я плакала. Я должна о ней заботиться, беречь её здоровье. Я не боюсь смерти, но я боюсь её смерти. Она живет одними воспоминаниями.
