Ольга Погодина-Кузмина
Председатели земного шара
Акт первый
Действующие лица:
Маяковский
Хлебников
Мария
Лилит
Корректор
Диспут первый. О новом искусстве
Входит Мария.
Мария. Уважаемый консилиум! Дамы и господа! Несмотря на многократные предупреждения, автор пьесы отказался исключить любовные сцены, тему самоубийства, критику руководящих лиц и прочие сомнительные места. В пьесе нет сюжета, персонажи не вызывают сочувствия, любое сходство с реальностью является случайным. Администрация не несет ответственности за идейное содержание спектакля.
Входит Корректор, в руках у него страницы доклада. За ним торопливо идет Мария с блокнотом.
Корректор. Мария, все готово? Начнем. (Диктует) Изучение пациентов с так называемым творческим типом мышления обнаруживает характерную закономерность. Систематические занятия искусством провоцируют нездоровую свободу мыслительных процессов, социопатию и мизантропию, а также другие деструктивные процессы…
Выходит Маяковский, выхватывает у Корректора листки, рвет их.
Маяковский. Позвольте, я прочту вам свой доклад! Для вас искусство – глупая заграничная кухарка, раздобревшая от кухонного жара, обожающая парикмахера из соседнего переулка. Так знайте, она расстреляна! Ее дебелое тело погибло. Она могла лишь жеманиться, готовя блюда гурманам. Мы, строители жизни, несем вам новую красоту – из стали и железобетона!
Маяковский.
Мы,
Каторжане города – лепрозория,
Где золото и грязь изъязвили проказу,
Мы чище венецианского лазорья,
Морями и солнцами омытого сразу.
Плевать, что нет у Гомеров и Овидиев
Людей, как мы —
От копоти в оспе.
Я знаю,
Солнце б померкло, увидев
Наших душ золотые россыпи.
Жилы и мускулы просьб верней.
Нам ли вымаливать милостей времени?
Мы каждый держим в своей пятерне
Миров приводные ремни.
Корректор пожимает плечами.
Корректор. Я давно заметил, что борьба за всемирную справедливость начинается с личных обид.
Маяковский. Хватит рассуждений! Говорите по делу. Про стихи.
Корректор. Любопытные опыты, не слишком удачные эксперименты в области словесного творчества – да, может быть. Но ведь вы претендуете на высокое звание творцов, трибунов. Желаете встать рядом с Пушкиным.
Маяковский. Пушкин сам бы хотел, чтоб рядом с ним стояли поэты, а не фармацевты. Да ему пора бы и подвинуться на своем пьедестале! Пусть дает место живым!
Корректор. А что на это скажет почтенная публика?
Маяковский. Ваша ученая публика – не знаю! А школьники, студенты, рабочая молодежь – все они наши. Им осточертела нудная, проеденная молью классика! Скучно изучать давно ушедший быт, когда вокруг происходит так много интересного!
Корректор (в зал). Вы тоже так думаете? А вы? Да? Нет? (Марии.) А вы что скажете, Мария?
Мария выходит вперед. В руках ее белые цветы.
Мария. Никого больше не помню… Маяковский вышел на эстраду – в желтой кофте. С нагловатым, как мне показалось, лицом – и стал читать. Никого больше не помню, хотя, наверно, был и Бурлюк, и Крученых. Мне уж никто не был нужен, никто не интересен. Мы пили какое-то вино, он читал стихи. О чем мы говорили – не помню. Вышла на темную, пустую площадь. Куда идти? Мост разведен. Темно, пустынно. Никого больше не помню…
Вбегает Маяковский.
Маяковский. Я вас провожу! Едем к Хлебникову – хотите?
Мария. Но ведь он спит!
Маяковский. Это ничего.
Мария и Маяковский идут по ночному Петербургу.
Мария. Вы там читали о войне… Расстрелянной поэзии. Неужели вам правда это нравится – ужас, смерть, разрушение?
Маяковский. Поймите, ведь это мы, десяток мечтателей, какой-то дьявольской интуицией провидели катастрофу. Я в моей трагедии дал бунт вещей. Хлебников черным по белому пропечатал, что в 1915 году люди пойдут войною и будут свидетелями краха государств. Мы одни кричали, что прежний мир – это бессмысленный завтрак на подожженном пороховом погребе! А нам отовсюду советуют: "О розах надо писать, о соловьях, о звездах». Мол, Брюсова б почитали…
Мария. Брюсов очень хороший.
Маяковский. Да поймите, сейчас нужна другая речь! Ударная, сжатая. Ведь нельзя же, да и времени нет, подвозить к окопам сегодняшнюю, всю состоящую из взрывов, жизнь – в долгих, унылых строфах.
Мария. Мне нравятся ваши стихи… Но все равно, я не понимаю. Футуристы – что это, зачем?
Маяковский. Красный плащ тореадора нужен для быков. Наша главная идея, весь смысл нашей манифестации в одном: "Всякое творчество свободно". Вы приходите к нам на диспут!
Мария. Приду.
Маяковский смотрит на Марию.
Маяковский. Почему вы так меняетесь? Утром были уродом, а сейчас – такая красивая… Про вас никак нельзя подумать, что вы – актриса. Вы – не ломака.
Мария. Не любите актрис?
Маяковский. Нет. Помню, был в Художественном театре, смотрел «У жизни в лапах». Больше всего понравился диван с подушками. Я мечтал, что у меня будет квартира с таким диваном.
Мария (с улыбкой). Но это же мещанство.
Маяковский. Я?! Мещанин?! Эх, товарищ девушка!.. Да за эдакие слова можно и!..
Мария отшатывается, хочет уйти, Маяковский удерживает.
Маяковский. Простите… Никогда не могу найти с женщинами верный тон. Говорю в полный голос – меня пугаются. Мурлыкать не умею… Петь романсы, вроде Есенина, и подавно. Возьмите меня в плен. Или как пираты – на абордаж. Хотите, я прямо сейчас придумаю стихи и посвящу их вам! О чем?.. Заказывайте!
Мария (смеется). Про диван с подушками?
Маяковский. Бросьте издеваться!
Мария. А вам самому про что хочется?
Маяковский. Мне?.. Честно? Мне вас хочется поцеловать.
Маяковский обнимает Марию. Она отступает, спотыкается о стулья. Спящий на стульях Хлебников просыпается.
Хлебников. Что? Кто там?..
Маяковский. Это мы!
Хлебников вскакивает спросонья. Видит Марию, приглаживает волосы, застегивает рубаху.
Хлебников. А, это ты, Володя?.. Я, кажется, уснул. Видишь ли, я все время думаю о действии будущего на прошлое. Звезды разбудили во мне халдеянина.
Маяковский поднимает разбросанные по полу листки.
Маяковский. Стихи?
Хлебников. Это я записывал свои мгновенные мысли. Послушай. Средний удар мужского сердца в 60 толчков в минуту. В часе 60 минут. Значит, примерно 360 ударов в час. В году 365 дней. Есть гамма в музыке, и есть гамма времени. Эта гамма строит в один звукоряд войны, года, сутки, шаги…
Маяковский (обрывает его). Это Мария. Дашь нам чаю?
Хлебников. Там стаканы. Простите. Сахару нет. Чаю тоже, кажется, нет.
Хлебников ставит перед Марией стул, она садится.
Мария. Значит, вы тоже – поэт?
Маяковский. Он не просто поэт, он – пророк! Колумб новых поэтических материков! Он взял себе новое имя, чтобы научить людей земного шара своим открытиям. Велимир.
Мария. Но вы ведь тоже – Влади-мир.
Маяковский. Точно! Он приказывает, я – владею. Мы – Председатели земного шара.
Мария (смеется). Земной шар слушается ваших приказов?
Маяковский. Непременно послушается!
Хлебников. Володя, я думаю нужно создать общий язык. Понятный для всех народов населенной человечеством звезды…
Маяковский обнимает Хлебникова.
Маяковский. Хлебников, брат! Мы создадим такой язык! С нами – будущее. Рог времени трубит нами в словесном искусстве! Мы несем миру свободу творить слова из слов. (Протягивает руку Марии.) Вы с нами, Мария?
Мария. Я… Да!
Маяковский. Хлебников, пиши!
Хлебников. Слушайте.
Мы, Председатели Земного Шара,
от имени всего человечества
Обращаемся с переговорами
К государствам прошлого:
Если вы, о государства, прекрасны,
Как вы любите сами о себе рассказывать
То зачем эта пища богов?
Зачем мы, люди, трещим у вас на челюстях
Между клыками и коренными зубами…
Мария развешивает по стенам футуристические плакаты. Приносит желтые кофты, раздает Маяковскому и Хлебникову, надевает сама.
Маяковский. Художники, поэты, артисты!
Хлебников. Друзья! Будетляне!.. К вам обращается новое Правительство земного шара!
Маяковский. У искусства есть задачи выше, чем выбор ликеров по прейскурантам Северянина!
Хлебников. Законы быта да сменятся уравнениями рока!
Маяковский. Конечно, каждому приятно в розовенькой квартирке пудрой Бальмонта надушить дочку. Заучить пару стихов Брюсова для разговора после обеда. Иметь жену с подведенными глазами, светящимися грустью Ахматовой. Но кто поймет и полюбит меня, неуклюжего, как дредноут? Орущего, как ободранный шрапнелью!?… Вы? Вы?
Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста
Где-то недокушанных, недоеденных щей;
вот вы, женщина, на вас белила густо,
вы смотрите устрицей из раковин вещей…
Все вы на бабочку поэтиного сердца
взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.
Толпа озвереет, будет тереться,
ощетинит ножки стоглавая вошь.
Через час отсюда в чистый переулок
вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,
а я вам открыл столько стихов шкатулок,
я – бесценных слов мот и транжир.
Корректор делает шаг вперед.
Корректор. А теперь позвольте мне, докладчику, авторитету в экспертных кругах… выразить мое скромное мнение. (Пауза.) Сюжетца нет у вас, господа! А где нет сюжета, там нет ни смысла, ни пользы. Надо писать с натуры, изображать правду жизни… А у вас – учебник геометрии, а не стихи.
Мария. Поймите, они же гении! Маяковский – гений!.. Хлебников – гений! И Есенин тоже! Наверное…
Маяковский. Новое искусство идет на смену академикам! Наши гимны честней и громче ваших похоронных маршей! Больше издевательства над мещанской, буржуазной сволочью!..
Внезапно Маяковский выхватывает браунинг. Он прицеливается в Корректора, стреляет, но попадает в Марию. Мария вскрикивает, падает. Хлебников подхватывает Марию, опускает на пол, гладит ее лицо.
Корректор. Это Поэзия? Что с ней?
Хлебников. Мне кажется, она умирает…
Корректор. Маяковский убил Поэзию. Вызывайте полицию!
Хлебников. Постойте, она жива! Я понял… Поэзия бессмертна!
Маяковский поднимает Марию. Смотрит в зал как в зеркало.
Маяковский (в зал). Красивый я, правда?
Мария. Красивый…
Маяковский. Правда, голос хороший?
Мария. Хороший….
Маяковский. Красивые мы. У нас будет не похоже на других.
Маяковский целует Марию.
