Ольга Озерцова
Древнерусская тоска и радость трубадуров. Русь и Франция
Но, в отличие от этих уникальных случаев, большинство описаний эмоций представляют собой краткие вкрапления в текст типа психологических ремарок.
Шире всего в памятниках распространены и ярче, и разнообразнее стилистически выражены внутренние горестные эмоции человека, связанные с трагическими событиями, назовём их условно трагическими состояниями человека.
Обратимся к анализу некоторых из них.
Здесь мы также встречаемся с описанием как внешних проявлений чувств, так и передачи внутреннего переживания.
Внешние проявления чувств – чаще всего бесконечные вариации плача и физического проявления горя – очень распространены и традиционны, например: «и плакашеся люди вси плачем великим» (ПВЛ. 26).2
В целом, мы не встречаем здесь стилистического варьирования, и эти стилистические формулы очень лаконичны.
Иную картину представляют собой выражения внутренних эмоциональных состояний (переживаний) человека.
Прежде всего отметим интересную особенность. Описания радости и веселия в отличие от горя беднее и стилистически однообразнее. Как правило, это только следующие традиционные сочетания: «Быть в радости великой» («возрадоваться радостью великой») и «веселии великом» («многом»). Описание положительных эмоций представляет собой типичную, очень устойчивую и традиционную формулу. У неё почти нет вариантов. Мы встречаем только следующие случаи незначительных отличий: «Вздрадоваша ся радостию великою» – («Житие Феодосия» (Усп.)3 Единично встречаются сочетания слова радость с эпитетами «неиздреченьная (Усп.), «бесконечная» и в переводной литературе «светлая» (например, в Успенском сборнике). Устойчивым становится сочетание «веселие и радость», а также «веселие и любовь». Как видим, описания «веселья» и «радости» в древнерусских памятниках художественно бедно выражены.
В это же время во Франции ХII века у трубадуров появляются яркие изображения радости.
«Мир цвел и благоухал в песнях трубадуров. Особенно охотно вспоминали они о весне, когда луга начинали пестреть цветами, нежной листвой одевались сады и пернатый хор немолчно славил пробуждающуюся любовь. С подобным «весенним запевом», восходящим к традициям народной, а также поздней античной поэзии, нередко встречаемся мы в песнях Бернарта де Вентадорна (около 1140—1195), Гираута де Борнейля (расцвет творчества – 1175—1220 гг.), Джауфре Рюделя (около 1140—1170) и других трубадуров. Весна – прекрасный символ любви в поэзии провансальцев. Она радует глаза и сердце, возвышает душу. Песни соловьев и жаворонков звучат в ее честь. Повсюду разлита светлая радость.» И поэта побуждает она слагать звонкие, вдохновенные песни.
Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов
Вступительная статья Б.Пуришева,
Гираут де Борнейль
Когда порою зуб болит,
Я издаю за стоном стон.
Когда вокруг весна царит,
Во мне родится песни звон,
Я радость обретаю.
Цветами роща убрана
И щебетом оглашена,—
Тоску я забываю.
В полях, в лугах – везде весна
И с ней душа моя дружна.
Весенняя песня
Из-за леса, из-за гор
свет весенний хлынул,
словно кто-то створки штор
на небе раздвинул.
Затрещал на речке лед,
зазвенело поле:
по земле весна идет
в светлом ореоле.
Выходи, же, стар и млад,
песню пой на новый лад,
пляши до упаду!
Там же
Совсем другую картину представляют собой древнерусские отображения трагических переживаний: памятники пестрят изображением и внешнего состояния – «плача великого» и «слёз», и внутреннего – упоминаниями «печали» («многой», «великой», «злой»), скорби («великой», «многой», «лютой», «неутешимой»), «туги» («великой», «лютой»), «уныния», «горя», «нужи», «беды», «вопля», «напастей», глаголами тех же корней. Особенно широко распространены разные сочетания со словом «сердце». В прямой же речи летописи горестные эмоции выражаются, как правило, словом «лихо». Все же эти сложные и богато стилистически разработанные способы поэтического (художественного) изображения скорби тематически распадаются на две большие группы: первая – описание внутренних трагических состояний людей, связанных либо с преступлениями в междоусобицах, либо с социальными бедствиями, которое чаще встречается в Лаврентьевской летописи с её акцентом на пожарах, восстаниях, случаях социальной несправедливости (например, злодеяния епископа Феодора). Второе – отображение трагических последствий войн, набегов – несчастий, случившихся с целыми областями, городами (из летописей в большей степени – в Ипатьевской). Возможно, такая разность в летописании связана с пограничным положением южнорусских княжеств, и с большим интересом к своим внутренним делам в севернорусских.
