Ольга Небелицкая
Обителей много

Полная версия

Есть добро и есть зло. Жизнь заключается в выборе стороны.

Иммануил Кант

Тогда иди, ведь есть и другие миры, кроме этого.

Стивен Кинг

Дизайнер обложки Антонина Высланко

Корректор Александра Супрунова

Автор фотографии Виктор Застольский

Автор фотографии Ольга Небелицкая

© Ольга Небелицкая, 2023

© Антонина Высланко, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0056-5819-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Вейск, 11 мая 2012 года

Всё началось с того, что не приехала Дина.

Нет, конечно, всё началось с этих чертовых снов, думал Колька, сдирая корочку с зажившей ссадины на колене, и как было бы здорово сейчас отмотать назад, отказаться от снов и сказать, заберите, не хочу, не буду. Да кому сказать-то?

Колька сидел, прислонившись к побеленному стволу тополя у остановки. Он прибежал сюда заранее, знал расписание, конечно, и знал, что пузатый автобус часто опаздывает, но больше не мог высидеть дома. Дурное предчувствие накатывало волнами с раннего утра. Как бывает, когда съешь какую-то гадость: голова кругом, в животе тянет, ноги становятся ватными, сердце вдруг норовит заколотиться о ребра. Раз – вроде отпускает, и самому не верится, что только что было плохо. Но копится где-то под горлом очередная порция дурноты, чтобы навалиться в самый неподходящий момент.

Еще с утра Колька предчувствовал, что день пойдет не по намеченному плану, но гнал от себя плохие мысли и до последнего пытался объяснить дурноту чем-то съеденным накануне.

Когда пару лет назад от Одессы в сторону курортных поселков на побережье пустили новые резвые «газели», к Вейску по-прежнему сворачивал дважды в день только один старый желто-белый автобус. Кольке он напоминал шмеля. Шмеля было слышно издалека: заранее, еще до того, как автобус выглядывал из-за поворота, раздавалось его мерное гудение. Затем маленький и усталый автобус подползал к остановке и, напоследок фыркнув, глушил мотор.

Дина обычно выскакивала первой. Она мчалась к тополю, под которым сидел Колька, с такой скоростью, что мальчик едва успевал подняться на ноги. Дина хватала его в объятия – маленькая, но сильная! – отрывала от земли и сжимала до реберного хруста. Водитель тем временем уже доставал Динин лакированный чемоданчик – ну и странно он смотрелся рядом с клетчатыми сумками и базарными тележками вернувшихся с добычей бабок – и отходил в сторонку покурить перед отправлением обратно. Последней из автобуса неизменно вылезала бабТома, отдыхая почти на каждой ступеньке и тяжело дыша.

Колька любил эти редкие вечера, когда запах Дининых духов – мята и еще какая-то горькая трава, полынь, что ли, – смешивался с запахом нагретой пыли и автобусных выхлопов. Это значило – Дина приехала, Дина с ним рядом, и они сейчас неспешно побредут от автостанции домой. Колька, конечно, отберет лакированный чемодан – он же мужчина! – а Дина будет смеяться и хмуриться, когда чемодан запнется нелепыми своими колесиками о придорожные камни. Они пойдут дальней дорогой – в обход площади, чтобы подняться на тропинку над морем, чтобы Дина могла раскинуть руки, сбросить узкие туфли, пробежать босиком по траве, чуть не скатиться с обрыва – Колька отбросит чемоданчик и вовремя схватит Дину за руку. Потом они все-таки скатятся – вместе. И Динина белоснежная блузка будет вся в желто-глинистых пятнах, и в волосах тоже будет желтая глина, и сережку она наверняка там потеряет – в высокой траве или в песке, и за чемоданчиком придется ползти обратно, хохоча и цепляясь за клочки травы. А потом они придут – со стороны моря – домой, и там их будут ждать родители, и свет на веранде уже будет гореть – ночь здесь падает быстро, как одеялко на клетку с канарейкой, – пока они будут идти к дому, уже стемнеет. Так будет.

Так было раньше.

Дина не приехала, и Колька понял это, еще заслышав шмелиное гудение автобуса за поворотом. И дело не в том, что он так и не получил от Дины смс, и даже не в том, что, когда он стиснул зубы и все-таки позвонил, механический голос ответил ему, что «абонент находится вне зоны доступа к сети». Просто он знал, с самого утра знал, что так будет.

И все-таки он подождал, пока из автобуса выгрузятся бабки и разберут свои тележки и сумки. Он дождался бабТому и подбежал предложить помощь, зная, что она откажется, как всегда. Но бабТома его удивила: с тихим свистящим выдохом она оперлась на Колькину руку и сделала последний шаг со ступенек. Потом подняла на мальчика глаза и почему-то виновато сказала:

– Дины-то нема сегодня, да? Не було дивчинки нашей. На работе затрималася?

Колька пожал плечами. Ему не хотелось делиться своей тревогой с бабТомой, и уж точно он не хотел, чтобы она немедленно побежала обсуждать с кумушками пропажу «дивчинки». Поэтому он постарался, чтобы его голос не дрогнул:

– Да, бабТом, она, может, завтра попробует вырваться.

Потом он брел домой дальней дорогой. Сжимал мобильник влажной ладонью и еще несколько раз без особой надежды набрал Динин номер. Кольке хотелось разреветься во всё горло и побежать к маме с папой. Нельзя терять ни минуты, нужно звонить в милицию; ну хорошо, для начала – Дине на работу, бабушке, потом уже в милицию, но в любом случае нужно что-то делать, а не брести под темнеющим небом по берегу моря, слушая механический голос из телефонной трубки.

– Это я виноват, – вдруг сказал Колька и сам вздрогнул от своих слов. Тут же втянул голову и торопливо огляделся – нет ли кого рядом. Огромная чайка зыркнула на него – не покушается ли он на ее пестрых неуклюжих птенцов – и сердито заорала. Колька пошел дальше, убыстряя шаг. Да, он виноват, скорее всего, и только он может попробовать разобраться, слишком много странного происходило в последнее время, чтобы можно было втянуть в это родителей. Да и поверят ли они?

Колька почти побежал в сторону дома.

На поселок спустились плотные сумерки.

Из дневника Кольки

18 января 2011 года

Меня зовут Коля Левандовский, мне девять лет. Дина сказала вести дневник. Она считает, что это мне поможет запомнить странные сны. Я тоже считаю, что лучше записывать, потому что их много и они интересные. Может быть я смогу написать книгу, когда вырасту. Папа читал мне много интересных книг. И я люблю читать истории про то, как люди попадают в сказки. Мне кажется, что я тоже попадаю в сказки и по ним путешествую.

Я запишу первый сон из тех, которые я помню. Это было давно. Мне было семь лет.

Мне приснилось, что я в лесу с огромными деревьями. Я видел разные деревья. У нас есть акации и тополя, а еще вишни, абрикосы, яблони, а еще недалеко есть роща с дубами и с соснами. Я люблю сосны, у них прямые стволы, и вокруг них вкусно пахнет.

Но в том сне деревья были твердыми и ничем не пахли. Я видел только стволы и корни. Стволы были такими толстыми, что мне не получалось обнять дерево, я только раскидывал руки, но наверное надо было два или три таких мальчика, чтобы мы могли охватить его целиком. А корни уходили в землю, они были толстые, как удавы, и много. Земля была пустая, без травинок или цветов. Корни красиво переплетались. И я не мог видеть верхушки этих деревьев. Стволы уходили очень высоко вверх, и там терялись, и они были совсем гладкими. Я не смог залезть ни на один ствол, мне было скользко. Они были такими твердыми, как камень. Я трогал деревья руками, даже лизнул, но не почувствовал ничего. Потом я ударил по дереву кулаком, и мне было больно, как будто я ударил булыжник. Я ходил между стволами, там было тихо и ужасно красиво. Когда я сказал про это Дине, она удивилась, почему может быть красиво среди одинаковых гладких стволов. Но они не были одинаковыми! Я не знаю, как ей объяснить. Как будто каждый ствол был живым существом, и они все отличались, я не знаю чем. А тишина там тоже была живая, не такая, чтобы было страшно. А такая, как бывает, когда мы с Диной сидим вечером дома, и она читает, и я тоже читаю. Когда не надо разговаривать, когда ты с лучшим другом. Или когда мы с Йосей утром едем с дядей Федором рыбачить и еще холодно и темно, только плещет вода, а Йося сидит и улыбается. И я знаю, что сейчас будет хороший день и мы поймаем много рыбы. Вот такая была в том лесу тишина. Как будто я пришел в гости к друзьям, и они мне рады.

Я не нашел выхода из того леса, но мне не хотелось, чтобы он заканчивался. Когда я проснулся, я долго лежал и радовался, что у меня случился такой хороший сон. И потом я весь день был счастливым.

Вейск, октябрь 2001 года

Колька появился на свет осенним вечером.

Когда Алиса позже вспоминала роды, у нее перед глазами вставали толстые струи воды, стекающие косо по оконному стеклу. Она тогда еще подумала, что могла бы вышить этот узор, вышить осенний дождь, который рисует на стеклах не хуже мороза, просто его узоры слишком мимолетны. Хлестало в тот вечер знатно. Казалось, что дом превратился в маленький лайнер посреди бушующего океана, в ковчег, возможно в тот самый Ковчег, который один-одинешенек в целом мире.

Алиса не сразу заметила, как мягкие схватки перешли в самые настоящие потуги. Вот она еще сидит в кресле у окна и смотрит на мокрое стекло, вот она с тревогой прислушивается к дыханию дома: не вырубит ли снова от грозы электричество, а вот она уже стоит на коленях перед креслом и с шипением выпускает из себя воздух. В ритме с домом, с дождем, с океаном, со всем миром. Алиса помнит, как от хлесткого удара ветра чуть не распахнулось окно. Окно выдержало, но в комнате почему-то все равно на миг запахло озоном и водой. А потом электричество все-таки вырубило.

Пока Игорь бегал включать генератор и договариваться с соседями насчет машины, Алиса почувствовала, как внутренности ее охватило огненное кольцо. И Игорь ворвался в комнату как раз вовремя: чтобы подхватить на руки возмущенного младенца.

Позвали соседку Тому, опытную мать пятерых и бабушку бесчисленного количества отпрысков. Та с несокрушимым спокойствием помогла оглушенному Игорю перерезать пуповину проспиртованными ножницами, закутала младенца в папину футболку и приложила к Алисиной груди. Когда Алиса родила плаценту и привела себя в порядок, когда младенец сменил возмущение на милость и спокойно задремал у груди, Тома хотела удалиться, решив, что ее миссия завершена. Но Игорь настоял на том, чтобы она все-таки помогла им собраться и поехать в роддом.

– Ви що, диты, хочете народити його ще раз, – звучно хохотнула Тома, – щоб уже цього разу правильно?

Алиса мягко улыбалась, Игорю казалось, что в комнате два источника света: настольная лампа и лицо жены, которая смотрит на их новорожденного сына.

– Документы надо, – сказал Игорь. – Так полагается… наверное.

Тома, которая сама родила пятерых дома и в баньке, немного посмеялась блажи «городских», но собраться помогла. «Слава Богу, вернулись назавтра, и хлопчик вроде славный вийшов, и мамка начебто в порядку», – говорила потом Тома кумушкам.

Так Левандовских стало трое.

Глава 2

Вейск, 11 мая 2012 года

Колька свернул с тропинки над обрывом в сторону дома и припустил бегом. Чуть не упал, когда нога неловко скользнула по какой-то каменюге, почувствовал, что ремешок сандалии лопнул, не выдержал рывка. Это остановило мальчика: он присел у обочины, снял сандалию и стал рассматривать ремешок.

Воздух вокруг сгустился, стал плотным. И вдруг у мальчика прямо над ухом раздался звук, заставивший его вздрогнуть и выронить сандалию. Так могла бы скрежетать циркулярная пила. Если бы Колька уже дошел до поселка, звуки пилы не удивили бы его, но он находился в самом начале тропы, которая только позже обернется неширокой улочкой.

Кто может пилить в сумерках в зарослях над морем? И что тут пилить?

Колька с облегчением расхохотался, и на короткий миг даже отступила тревога, связанная с Диной.

Цикады. Ему же дядя Федор, Йосин папа, прошлым летом рассказал, что обычно самцы цикад стрекочут в самую жару. Тепло – источник энергии, которую они тратят на пение. Колька вспомнил вейский полуденный зной: высокую траву, в которую можно рухнуть с высоты роста, раскинув руки, и лежать, слушая бешеное стрекотание вокруг.

Но дядя Федор говорил, что когда-то при строительстве пробкового завода в Одессу с корой пробкового дуба завезли новый вид цикад – певчих. Эти почему-то пели именно в сумерках. Они, видать, привыкли к местному климату и распределились по области, хотя как именно их занесло за сотню километров от Одессы, Колька понятия не имел. Его завораживал мощный звук, исходящий от небольшого насекомого. Дядя Федор рассказывал, что у цикад есть специальные полости внутри тела, резонируя в которых металлический звук нарастает и достигает большой громкости.

От цикад и Йосиного папы мысли перескочили на Йосю, и Колька почувствовал, словно внутри его собственного тела образовалась гулкая полость. Как будто он цикада. Только хотелось не петь, а выть. Снова накатила дурнота.

Уже несколько дней он не вспоминал о Йосе.

Приближались каникулы, а с приходом лета он навсегда попрощается с этой школой. И больше никогда не увидит бывшего друга. Но иногда одного звука, одного крошечного воспоминания достаточно, чтобы лавина покатилась по склону памяти, превращая крошечный камешек в валун. Как же больно, черт. Колька поморщился.

И как не вовремя эти мысли – о прошлом лете, о Йосином папе, о Йосе.

Он кое-как приладил ремешок сандалии на место и встал. Как бы хотелось остаться здесь, лежать в траве, слушая цикад, вдыхая волны запахов – соли и моллюсков со стороны моря, и цветущих садов – со стороны поселка. Но надо идти.

Из дневника Кольки

2 февраля 2011 года

Мне кажется, есть обычные сны, а есть не просто сны.

После тех, которые другие, я просыпаюсь и ищу у себя на теле царапины, если там что-то трогал или меня что-то царапало. Иногда мне кажется, что у меня на обуви и одежде обязаны остаться следы, потому что, когда я просыпаюсь, у меня внутри как бы остается запах того места. Как объяснить. Я выдыхаю воздух после пробуждения, и мне кажется, что я всё еще узнаю запах. При этом я его не знаю, в моей настоящей жизни ничто так не пахнет. Но царапин на руках нет, и на обуви тоже ничего нет, хотя последний раз во сне я упал с большой высоты.

Это тоже был лес, но совсем не такой, как каменный. Этот лес больше напоминал джунгли, и я сначала подумал, что мне снятся джунгли, про которые недавно рассказал папа. Он читал историю про девочку, которую родители потеряли в американских джунглях, и она росла с обезьянами. Это почти как история про Маугли, но она настоящая, она была в самом деле. А эта девочка давно выбралась из джунглей, выросла и теперь живет с людьми! Но до сих пор любит лазать по деревьям – вот дела¹!

Но я хотел рассказать про джунгли. Мне сначала показалось, что они обычные и что я сейчас увижу обезьян. Но потом я увидел под деревом, как голубой ком шевелится. Я подошел ближе и увидел, что ком развернулся в животное, и это была не обезьяна, а такое животное, которое я никогда не видел. У него по всему телу были лапки с перепонками, как у белки-летяги, только лапок много. А морда вытянутая, с хоботком. И оно увидело меня и стало издавать звук как птица, очень красиво. Это даже было похоже на музыку. И мне сразу захотелось подойти ближе и взять его на руки, потому что у меня как бы в голове зазвучало «помоги мне, помоги мне, помоги мне», как будто оно поет, а у меня в голове перевод его песни. И я думал, чем ему помочь, а потом посмотрел вверх и увидел, что там на дереве мохнатое гнездо, большое. Я подумал, что оно, наверное, выпало оттуда и хочет вернуться. Мне было нестрашно взять его на руки, я взял его, а оно продолжило петь. Ствол дерева был шершавый, и от него отходили выступы, на которые можно было ставить ноги. Поэтому я снял куртку (во сне я был в куртке), я положил туда существо и привязал его к себе, как делала мама, когда носила меня, маленького. Оно было теплое и продолжало петь. Мне было очень хорошо, но волнительно. Я полез вверх, цепляясь за выступы, это было несложно. Когда долез до мехового гнезда, там был вход. Я осторожно отвязал существо, и оно вкатилось внутрь. А там были другие! И они все повернули ко мне хоботки и запели, а у меня в голове появилось «спасибо, спасибо, спасибо», и я улыбался им, и мне казалось, что они тоже улыбаются, хотя по мордам было не видно.

А потом я оступился и упал с высоты вниз и проснулся. Мне было больно, но совсем недолго, потому что я сразу проснулся. И как я испугался, что сломал себе спину или что-то еще! Но нет, я себя ощупал, у меня всё целое. И я пошел смотреть на свою куртку, мне по-серьезному казалось, что на ней может остаться шерстинка от того животного. Но ничего не было. И все равно эти сны очень настоящие, потому что я до сих пор помню, как те существа пели, я помню мелодию. И руки очень хорошо помнят, как я трогал дерево и как лез.

А еще в таких снах яркие цвета. Я пробовал нарисовать это существо, с лапками. У него мех такого цвета, которому я не могу найти название. Не голубой, не синий, а совсем другой. Мама, наверное, могла бы найти подходящий цвет. У нее так много ниток для вышивки. Если соединить нитки разных оттенков синего и голубого, может получиться что надо.

Иногда мне кажется, что мама может вышить всё, что угодно. Даже такое, что не существует в настоящем мире. Интересно, если я расскажу маме про голубое существо, она поможет мне найти цвет?

Ладно, мне пора, сегодня мы договаривались с Йосей идти на карьер.

Одесса, лето 1984 года

– Ханночка, а шо я посмотрю, Алиса ваша глазки свои портит дома, лето же на дворе, отпустили бы доню на село к бабушке, как нормальные родители, или пусть на пляж бы пошла с ребятишками?

– Да вы, Таня Павловна, свои глазоньки бы поберегли, таки неровен час выкатятся… – Полная женщина в переднике перегибается через перила балкона и говорит что-то еще, но последние слова тонут в звучном мяве сцепившихся внизу котов. – А ну брысь, шалава хвостатая, кому говорю, куды поперла! – И женщина, переходя от угроз к делу, неожиданно проворно сбегает по ступенькам со второго этажа. – Ша, я сказала! – Она ловко хватает за шкирку облезлую худую кошку. Та пытается извернуться и вцепиться в руку когтями, но женщина отшвыривает кошку прочь. Второй участник драки, небольшой рыжий котенок, уже с достоинством вылизывается, словно это не он только что получил изрядную трепку.

Белая кошка убегает, поджав хвост.

Женщина вытирает лоб и поворачивается к собеседнице. Глаза у той и впрямь навыкате, как у пекинеса. В глазах сверкает жадное любопытство.

– Таня Павловна, идите-таки живите свою жизнь, а за чужие глазки не изводите себя, – уже мягче говорит женщина, вытирая рукой лоб и начиная обратный подъем по лестнице. Подъем дается труднее. Жарко.

Летом 1982 года Алисе Стояновой исполнилось 10 лет, и о том, что она талантлива, знали соседи со всего квартала.

Первое платье Алиса сшила в пять лет.

Она выпросила у мамы два лоскутка ткани и лихо обернула их вокруг куклы Ривки. Потом при помощи иголки с ниткой из маминой шкатулки соединила изящными – и откуда только научилась! – стежками ровно в тех местах, чтобы две тряпочки превратились в лихой и авангардный наряд. Алиса не знала, что такое авангард, но соседка Нахамкис-жена зацокала языком и позвала Алисину маму, чтобы та посмотрела на дочкино творчество.

У Алисиной мамы было два нарядных платья: золотое, которое она надевала на Новый год, когда наряжали елку и ждали полуночи, чтобы запускать во дворе петарды, и голубое, с вышитыми по подолу колокольчиками, которое скрадывало природную полноту Ханны и превращало ее в почти юную барышню.

Алиса обожала мамино голубое платье. Она садилась рядом с мамой, брала подол и аккуратно водила пальцем по вышитым колокольчикам. Алису завораживало то, что вышивка – это рисунок, но без красок или карандашей. И без бумаги.

Когда в школе Алиса увидела объявление о наборе в кружок по вышивке, она заканчивала второй класс. В кружок приглашали девочек от десяти лет, но Алиса после уроков пошла и сама поговорила с учительницей. С собой она прихватила пару кукол в самодельных нарядах и очень убедительно говорила о том, что не может оставить их в таких «простых» платьях без вышитых цветочков. Обязательно должны быть цветочки, как у мамы на нарядном платье.

Аргумент сработал, и Алису взяли в кружок.

Теперь, в десять лет, она дважды в неделю бежала в швейную мастерскую, где с девочками занималась пожилая ЛарисАндревна, а потом возвращалась в школу, где Ванда Валерьевна обучала их вышивке крестиком, гладью, швом вперед-назад, и многим другим способам создавать картины без бумаги и красок.

Летом, когда почти всех одесских детей отправили по селам к бабушкам, Алиса сама захотела задержаться в городе, потому что и ЛарисАндревна, и Ванда Валерьевна были готовы позаниматься с маленькой рукодельницей сверхурочно.

И теперь она сидела за столом у распахнутого окна и что-то сосредоточенно вышивала.

На поверхности стола подрагивала тень от старого каштана, и Алиса время от времени замирала, глядя на очертания листьев. Ни соседка Таня, ни даже мама не догадывались, что девочка во время работы с тканью и нитками погружалась в транс. Она впитывала солнечный свет, замечала мельчайшие зазубринки на тени каштанового листа, слышала звуки и чувствовала запахи. Стоило задать ей вопрос, Алиса смотрела на собеседника пустыми глазами только что проснувшегося человека.

За окном продолжали яростно орать коты: на безответного Рыжего, кажется, напал кто-то еще. Мама вернулась с улицы и, судя по звукам, принялась за приготовление обеда. Сегодня суббота, значит, папа принес с Привоза свежую камбалу. Алиса уловила запах нагретого растительного масла и сразу вслед за этим услышала сочный плюх, с которым панированная в муке рыбка соприкасается с поверхностью сковороды.

В родительской комнате включили радио, и сквозь приоткрытую дверь до Алисы долетело дребезжащее:

Хотя б чуть-чуть со мной побудь,

Ведь я иду в кругосветное странствие.

В твой дальний край идет трамвай,

Весь твой рейс до шестнадцатой станции².

Со двора донесся хохот и вслед за ним – смачная брань: Нахамкисы начали выяснять отношения. Алиса знала наперед, что хохот будет становиться всё звучнее, брань – всё тише и беззлобней. А затем и то, и то прекратится и сменится на такие же, как в их кухне, звуки жарящейся рыбы и стук ножа по разделочной доске: Нахамкисы славились икрой из синеньких и готовили ее по субботам.

Алиса смотрела на ткань. Спроси ее в тот миг, где заканчиваются солнечный свет, ветер, тень от старого каштана, запах жареной рыбы, хохот, кошачьи вопли и голос певца, который уже допел про Одесский порт и начал серьезно выводить про «сееееердце тебе не хочется покоя» – говорили, что пару лет назад он умер в преклонном возрасте, наверное, сердцу наконец захотелось покоя, – Алиса не смогла бы ответить наверняка. Она стала и музыкой, и светом, и звуком, и запахами, и всем миром сразу. Она была – и ее не было. Если бы в этот миг сторонний наблюдатель посмотрел на иглу в Алисиной руке, он бы заметил, что она странно вспыхнула, хотя солнечный свет уже сместился в сторону.

Алиса вышивала.

Алиса вышивала свет, запах, музыку.