Ольга Михайловна Левонович
Тропинка на ковре
Глава 1. Бабушка Христина
– Спи, я пошепчу пока, – сказала бабушка и выключила свет.
Восьмилетняя внучка, Галя, высунула руки из-под одеяла, замерла. Глаза влажно поблескивали в темноте, тёмные пряди распластались по подушке. Спать не хотелось.
Бабушка стояла у окна. Маленькая, сутулая, сейчас казалась высокой. Она прерывисто вздыхала, тянула руку ко лбу, слышался свистящий шепоток:
– Да святится Имя Твое, да приидет Царствие Твое…
Днём Галя попыталась узнать у матери, что означают услышанные слова, но та отрезала:
– Не знаю!
Саму бабушку спрашивать внучка побоялась: вдруг рассердится, что подслушивала.
Гале трудно было подобрать слова, чтобы выразить, с какими чувствами выговаривала бабушка непонятное, но всё это – бабушкины вздохи, прерывающийся голос, короткие взмахи руки ко лбу, особая тишина и напряжение – запали в душу, крепко отпечатались в памяти.
Бабушка Христина приехала после того, как папа погиб. Случилось это два года назад. Папа уехал в гости к сестре в Казахстан, там у него случился сердечный приступ. Его и похоронили в далёкой Алма-Ате.
Маме, с её ночными дежурствами, приходилось много работать, она написала бабушке Христине, чтобы та приехала помочь. Бабушка рассказывала, что ехала долго, через всю страну.
Галя хорошо запомнила день её приезда. Принесли кровать из кладовки, отмыли от пыли и тенёт. Настелили поверх провисшей сетки свежеструганные доски, и в кухне тонко запахло сосной. Аромат этот быстро заглушили запахи бабушкиных лекарств. Разных таблеток, пузырьков, коробочек у неё была целая сумка. И хорошо, что на сумке был замочек, иначе бы Мишка, младший брат, добрался бы.
– Кафетки! – закричал он, едва увидел.
Нашёл «конфетки». Мишке в ту пору было три, и он тянул в рот всё, что ни попадя.
Таблетки тщательно прятались, но бутылочка с валерьянкой стояла на комоде, и однажды ночью всех разбудил глухой стук падения какого-то предмета. В нос бил резкий дух валерьянки. Включили свет: возле комода безмятежно спал пьяный толстый кот Марсик, на столешнице валялась пустая бутылочка.
Бабушка часто болела, тогда лежала, пожелтевшая, часами, но не жаловалась, улыбалась виновато:
– Ничего, скоро отпустит.
Когда становилось легче, поднималась, начинала ширкать тапочками по комнатам, по двору. Обеды варила, кур кормила, посуду мыла, стирала в тазу их с Мишкой и свои вещички худенькими, коричневыми от старости ручками. Просила внучку:
– Выжми, Галенька, а то у меня в руках силы не осталось.
Быстро уставала, и шла к своей кровати – отдохнуть. Кровать эта, стоило Мишке пробежать мимо, звенела пружинами. Прямо музыкальный инструмент, наподобие папиной гитары, что висела в спальне. Там крикнешь «у!» – струны отзываются.
Папа любил играть на гитаре. Галя рассказывала об этом бабушке, а Мишка важно поддакивал. Будто помнил что-то. Хотя можно что-нибудь запомнить и в этом возрасте. Гале, к примеру, вспоминалось, как она, маленькая, ходила с папой на рыбалку, на большой мост. Это сейчас мост кажется невысоким и нестрашным, а тогда она стояла, вцепившись в папину штанину, а он удил рыбу. Обратно нёс Галю на руках.
Бабушка привезла с собой фотографии, где папа – совсем маленький. Мишка был похож на него, как две капельки. А Галя совместила в себе черты и мамы, с её худобой и тёмными волосами, и зелёные папины глаза, но больше всего была похожа на молодую Христину, только вместо косы – хвост.
Галя попробовала заплетать волосы так же, а ещё много-много лет её любимой игрой было наряжаться так, как была одета молоденькая бабушка: пышное темное платье, кружевные воротник и передник с лентами. Бабушка в юности училась в гимназии. А вот её свекровь Агния, папина бабушка – в Институте благородных девиц!
– Я по-немецки хорошо разговаривала, – рассказывала бабушка, раскладывая жёлтые фотокарточки на своей музыкальной кровати, – читала Гёте в подлиннике.
Мишка с Галей тогда сразу забирались к ней. Мишка с умным видом спрашивал одно и то же:
– Ба, а это кто?
Галя давно уже выучила: где, кто, о каждой фотографии у бабушки был свой обстоятельный рассказ.
Иногда, отдыхая, она просила внучку расчесать её. И, пока Галя костяной расческой, каких никогда ни до, ни после не встречала в магазинах, водила по серым волосам, заплетала косички, Христина в бесчисленный раз вспоминала:
– Нас, детей, было семеро. Четыре сестры и три брата. Два брата были офицерами, третий в попы пошёл.
– Христина Ивановна, – раздавался в такие минуты голос мамы из кухни, – Не нужно детям лишнее рассказывать!
И тогда ещё в сознании Гали была проведена невидимая черта – не обо всём, что услышишь, можно рассказывать подругам, учительнице. Можно было рассказать, что у прабабушки с прадедушкой до революции был свой дом, заводы свечной и мыловаренный, табун лошадей. Но то, что в роду был священник, говорить было запрещено.
– Нас с дедом Павлом батюшка дома венчал. Церковь не разломали, но уже нельзя было служить, – бабушка Христина поглаживала исхудавшей ручкой фото. Дед на ней был – с удивительно мягкими серыми глазами, с аккуратными усами и бородкой, в шляпе и костюме.
Позднее, когда Галя вглядывалась в лицо деда, она, как наяву, слышала их с бабушкой разговор:
– Я Павлу сказала, что без венчания замуж не пойду, он сразу согласился. Его мать, Агния, строгая молитвенница была, все посты держала.
– Какие посты, ба? – Галя слышала свой голос – На посту стояла?
– Нет, перед праздниками положено было несколько недель мясо не есть, молоко не пить, только постную пищу кушать – каши с постным маслом. Тогда все постились, даже маленькие дети.
– Ба, а давай тоже…
– Посты держать? – бабушка улыбнулась грустно, и личико покрылось сетью морщинок, – Нет уж, ешьте с Мишкой всё, что дают. Другое дело – крестить бы вас. Да мама ваша не даст. Ехать нужно в город, остался там, говорят, один православный храм. Мне не добраться. Придётся, грешнице, помирать без Святого Причастия… – и голос её прервался.
– Павел умер на Севере, – рассказывала в другой раз бабушка, – у него слабые лёгкие были, нельзя было ему на Север, его даже на фронт не взяли.
– А зачем он на этот Север поехал? – допытывалась внучка.
– Да, – бабушка помолчала, – Не поймёшь ты сейчас. Мы едва спаслись. Пришли ночью, сказали, что заберут Павла. Нашлись добрые люди, предупредили. Куда заберут? Да в тюрьму … Собрались мы ночью, вещи, какие смогли, в узлы завязали, и – к утреннему пароходу. Успели. Поплыли по Оби, куда глаза глядят. Твой отец совсем младенчик был, я его на руках держала… Почему, почему… Время такое было…– она прерывисто вздохнула, но глаза её были сухими.
Она, замерев, смотрела в одну точку, словно была снова там, где туманный причал, запах сырости и тины, холод и страх, что не успеют взойти по мосткам, как окликнут, вернут, и случится непоправимое…
Уже будучи взрослой, Галя узнала, что накануне их побега забрали дедушкиного отца, через год – расстреляли. А еще через десятки лет реабилитировали – оправдали, посмертно. Многое бабушка не договаривала, ещё больше Галя не понимала по малости лет.
Когда Галя перешла в пятый класс, бабушка почти не поднималась с постели. Умерла неслышно, ночью. В гробу лежала светлая, помолодевшая, прямая, будто и не горбилась никогда. Галя смотрела на неё, и думала, какой красивой, должно быть, была она в молодости, в своём нарядном, шоколадного цвета бархатном платье! Никогда не слышала внучка, как смеётся бабушка, но теперь так ясно представлялось ей: кружится юная Христина, заливается смехом, счастливая и беззаботная…
Невыразимо отрадно и больно было на душе, слёзы бежали по Галиному лицу, а она не замечала этого.
Глава 2. Дядя Гена
За пыльным автобусным окошком бежали сизые сопки, перелески, в которых держался последний снег. Тальники в низинах ожили, порыжели, а сосны стояли жёлтые, не отошли ещё от зимних холодов. За поворотом показалось родное село, и Галя поднялась, стала пробираться к выходу.
Она шла от остановки, и всему радовалась. Около месяца не была дома.
Улица была пустынной, ветер нёс пыль, но Галя любовно окидывала взглядом каждый дом по пути. Скамейки у ворот пустовали, и только на лавочке возле покосившейся хаты трудовика и бывшего классного руководителя Сергеича сидела знакомая нахохлившаяся фигура.
– Здравствуйте, Семён Сергеевич! – издали крикнула Галя, и старый учитель встрепенулся, по-совиному завертел головой.
– Ой, Галинка! Не узнал. Совсем взрослая стала! Присядь, поговорим. Мать сказала – в городе на швею учишься.
Галя с опаской уселась на едва живую лавочку – Сергеич, хотя и учил детей обращаться с молотком и рубанком, свои заборы-лавочки запустил до безобразия. После смерти жены пил беспробудно, и сейчас улыбка красовалась на физиономии, опухшей от длительного запоя.
– Учусь, Семён Сергеич, нравится. Живу в общаге. Одногруппницы хорошие. В основном – сельские девчонки. Не знаю, где устроиться после окончания. В городе работу найти легко, но вот с жильём…
– Главное, чтобы работа нравилась, – старый учитель откровенно любовался ею. В старом демисезонном пальтишке, поношенных сапогах, она, тем не менее, была хороша. Тёмные кудри выбивались из-под синего вязаного берета, обрамляли чистенькое румяное личико, яркие зелёные глаза ласково светились…
– Такое оборудование, – рассказывала Галя, – Наш технолог говорит, что у меня есть вкус, советует дальше учиться. Ну, я пойду…
Он проводил девушку долгим задумчивым взглядом, и на его лицо снова опустилось привычное сумрачное облачко. Ссутулился, полез в карман за сигаретами.
Галя со скрытым волнением переступила порог родного дома. Мама – на работе, Мишка – в школе, сестрёнки – в детском саду. А отчим дядя Гена где-то тут должен быть. Раз дверь на замке, значит ушел к колодцу, поить коров.
Через год после смерти бабушки Христины мама снова вышла замуж. Так в доме появился дядя Гена: высокий, рыжий, со светло-голубыми глазами навыкате и писклявым голосом. Характера был неистребимо-оптимистического. Разговаривал оживлённо, шумно, пытался всем понравиться, но Галя с Мишкой невзлюбили его сразу и навсегда.
Вот и сейчас, едва войдя в дом, Галя ревниво-зорко заоглядывалась: что изменилось, что появилось нового, разрушающего образ того дома, в котором они жили с папой, а потом и с бабушкой Христиной.
Так, тюль купили на окна, серый, похожий на паутину. Сколько света в комнате забирает. Папе бы он точно не понравился. Папа говорил: «В доме окна – для света», и терпеть не мог зашторенных окон. Дядя Гена же, напротив, света солнечного не выносит, и запросто может жить в затемнённой комнате. А чтобы прочесть газету, включает свет! Среди бела дня!
Застучал в сенях… Фу… У Гали неприятно сжалось сердце.
– Хо, Галюнька приехала! – пропищал отчим. Круглое лицо его с двойным подбородком покраснело от ветра, излучало бодрость и здоровье, – Давай, слазай в подпол за картошкой! Я мясо приставил, суп доваришь. Мамуля придёт – ись будем.
«Какая она тебе мамуля», – хотела было сказать девушка, но поспешно отвернулась, чтобы не увидел, как исказилось её лицо.
Она набирала картофель в ведро в глубоком, выкопанном руками отца подполье, и думала о том, что мама дяде Гене и вправду как нянька, угодить пытается. Ой, Геночка больной, у Геночки сердце… Инвалид нашёлся. Только коров и поит, а вся работа по дому на Мишке лежит. Уедет в город учиться – вот они взвоют!
Так и давила на грудь маята, пока самый лучший друг на свете, родной брат, из школы не пришёл. Уж как обрадовался сестре! Но, сдержанный, не подал вида, только глаза, карие, мамины, засияли.
Мама привела из детского сада двойняшек-сестрёнок, рыжих, румяных и крикливых. Они сразу поссорились из-за игрушек, что Галя привезла.
Мама, показалось Гале, похудела и осунулась, в темных волосах заметнее обозначились прядки седины.
– Что ж ты, доча, столько времени дома не была? – обидчиво начала мама, – Конечно, взрослая стала, можно сказать – отрезанный ломоть. Приехала бы, помогла чем! Мы тут бьёмся, с ног падаем. Когда уезжаешь?
– Послезавтра.
– Так это что ж… Я думала, мы с тобой дом выбелим, а она на денёк – и все? Лучше бы не приезжала вовсе!
Галя, подхватив ведро с очистками, выскочила в сени, её душили слёзы.
С братом поговорили уже поздно вечером, сидя на брёвнышке, на конце огорода. Огород был пуст, ботву дядя Гена развесил по изгороди. В который раз заметила Галя, что папа никогда так не делал. Собирал ботву в кучки, вывозил на стареньком грузовом мотороллере в овраг. А дядя Гена коровам бросает, у него хозяйство безотходное.
Думалось об этом без особой горечи, обидные слова мамы об «отрезанном ломте», и, особенно, «лучше бы не приезжала» перекрыли неприязнь к дяде Гене. Было очень горько на душе. Галя вполуха слушала Мишкины «новости».
– А еще дядь Ген велик обещал купить, в сельпо привезли. Руль классный! На колёсах катафотики красные, на педалях оранжевые! Ручные тормоза…
Галя подумала: «Пытается дядька тебя подкупить…». Но вслух ничего не сказала. Пусть радуется. Ему тут тоже достаётся.
Засыпая дома на диване, Галя снова вспомнила о «ломте», и долго точила слёзы в подушку, пока не уснула.
На другой день она с раннего утра взялась за огромную стирку, не разгибала спины до обеда, и мама подобрела. Вечером Галя, укладывая сумку, уже мыслями была в городе. Представлялась уютная общежитская комнатка, соседка Татьяна и её зачастивший в гости односельчанин Андрей, которого Татьяна за глаза называла «Красна девица». И впервые за день Галины губы тронула улыбка.
Глава 3. Красна Девица
На Галю в любой компании обращали внимание. Внешне не особенно броская, она излучала энергию, нервную и сдержанную, словно в ней жил огонь. Взгляд ее пристальных зелёных глаз, короткий, но внимательно-цепкий, не располагал к флирту и пустой болтовне. Словно заранее отсекал все попытки заигрывания и ухаживания. Но беззащитность чувствовалась в её хрупкой и гибкой фигурке. Это забавляло. Так интересно бывает взять на руки фышкающего взъерошенного котёнка, попробовать его погладить…
Полгода назад была встреча их «женского монастыря», как в шутку девчонки называли своё училище, с воинами-пограничниками. На Галю сразу обратили внимание двое – высоченный, смуглый татарин Салек и румяный, круглый, как пупсик, Валера-офицер.
Салек поразил галантностью и жаром. Без устали приглашал Галю на все танцы подряд. В его объятиях-крабищах она чувствовала себя маленькой школьницей. Исподтишка рассматривала Салека. Красив, очень. Скульптурные черты лица, огненный взгляд… Неотразим… И, наверное, страшен во гневе.
После третьего танца посчитал, видимо, что дело решенное: рассказывая о своей Уфе, добавлял: «Ну, ты увидишь» … Но тут подкатил Валера-офицер, масляно улыбаясь, и – увёл девушку. Галя оглянулась на Салека, что остался подпирать стену, ужаснулась: тихо-яростным, полным ненависти взглядом проводил тот своего командира. Глаза его покраснели, жилы на руках взбухли.
Галя до конца вечера пряталась на другом конце зала и терпеливо переносила внимание Валеры. Тот всё шептал, лез, пытался тискать. Галя сопротивлялась, так он и не смог её поцеловать.
После вечера Валера долго ещё писал удивительно однообразные, скучные письма. Татьяна хохотала:
– Он их под копирку пишет!
На дне рождения Татьяны Галя и познакомилась с Андреем. В тот день Таня с утра носилась из комнаты в комнату. Собирала по всей общаге посуду и стулья. На голове соорудила тюрбан: полотенце поверх термобигуди. К приходу гостей привела себя в надлежащий вид: синее платье, белые бусы, каштановые кудри по плечам… Новая причёска сделала её кругленькое лицо ещё круглее, а немаленький нос ещё объёмнее, но Татьяну занимало не это. Наведя на лице «боевую раскраску» в виде ярко-синих теней над глазами и коралловых губ (теперь Таню было вовсе не узнать), она занялась доводить до совершенства то, чем больше всего гордилась – свои руки. У неё был набор кремов для кожи рук, и коллекция пилочек и лаков. Ручки были, действительно, неподражаемы – белые, пухленькие, с тщательно отполированными, ярко раскрашенными эмалью ноготками.
Галя с подругами закончила накрывать на стол, осталось принести кастрюлю из общей кухни. Но о том сразу забыли: появились гости.
В первую же минуту Галя выделила из толпы среднего роста светловолосого парня, голубоглазого, с рыжеватыми трогательными ресничками, прямым носом, узкими губами и румянцем на щеках. Что-то нежно-девичье было в его лице, поэтому не удивилась, когда Татьяна назвала его за глаза «Красной Девицей».
Гале хотелось поближе присмотреться к нему, но вспомнила о картошке, что выкипала на плите. Выходя из комнаты, заметила, что именно вокруг светловолосого и вьётся более всего Татьяна, величая Андрюшенькой, называя односельчанином и одноклассником.
Пока перекладывала картошку в большую чашку, пока освобождалась от фартука с туго завязанными тесёмками, приводила себя в порядок в закутке за шифоньером, поглядывая в пятнистое зеркало, все давно расселись за столом, перезнакомились.
Галя вошла тихо, неся, прихватив полотенцем, горячую чашку с картошкой, и все сразу повернулись к ней. У Андрея сразу ярче стали щёки, а Татьяна заёрзала, почувствовав, что не она оказалась в центре внимания. Возвысила голос, а потом и вовсе поднялась, и все взоры переместились к ней, чему Галя была рада. Она уселась на стул у самого входа, и время от времени ловила на себе быстрые, заинтересованные взгляды Андрея, ощущая необъяснимое, сладкое удовлетворение.
Татьяна всё пыталась вовлечь односельчанина-одноклассника в общий разговор, а он отмалчивался, улыбался только, и Галя отметила, какие у него ровные, красивые зубы.
Едва она собралась идти в кухню, поставить чайник, как Андрей увязался следом.
На кухне был полумрак, падал свет из коридора и от уличного фонаря за окном. Пощёлкивала, разогреваясь, плита, а они стояли у окна, смотрели на ночной город. Он горел тысячами огней, светились окна многоэтажки напротив, и за каждым была своя жизнь. Галя часто стояла так вот у этого окна, вглядываясь в неясные фигурки людей за прозрачными шторами, и казалось ей, что живут они все, без исключения, счастливо, а она – сирота при живой маме, никому не нужна.
Но сейчас, рядом с Андреем, ей было необыкновенно спокойно и уютно. Конечно, так могло подействовать вино, которым потчевала Татьяна, но, бывало, что, выпив, Галя становилась особо собранной, контролировала себя. Сейчас ни капли напряжения не было, напротив, чувство легкости и безмятежности. Не нужно было «держать оборону», как с Салеком или Валерой.
Андрей, коротко взглядывая на неё, но не задерживая взгляда, говорил, что после армии, где был связистом, учится в техникуме, живёт у сестры. Названия факультета Галя не запомнила, что-то связанное с электричеством. Выяснилось, что Андрей старше её на шесть лет, ему нынче будет двадцать пять.
Он закурил, приоткрыв окошко, и Галя, глядя на его точёный профиль, думала, что, конечно, у него была девушка. И где она?
– Чего это вы спрятались? – в кухню заскочила Татьяна. Она щурила глаза, оглядывая подругу и односельчанина с подозрением. Слышались звуки вечеринки: уханье музыки, топот ног, взвизгивания и хохот.
– Чайник караулим, – отозвался Андрей.
– Андрюш, пойдём, помоги стол вынести, танцевать мешает.
– Щас, – ответил Андрюша, но не сдвинулся с места.
Она прибегала ещё два раза. Чайник давно вскипел, пришлось вернуться в комнату.
Татьяна сидела на кровати, облокотившись о подушку, а незнакомый тип с длинными космами и бородкой хрипуче пел «Уходят в море корабли», терзая струны расстроенной гитары. Пел, впрочем, попадая в ноты, отметила про себя Галя. Ему бы ту гитару, папину…
…Андрей пришёл через два дня. И до его прихода Татьяна была ужасно раздражительной. Всё её злило, Галя старалась с нею без нужды не разговаривать. Галю же, напротив, не покидало чувство лёгкости и тихой радости. Словно шёл корабль по бурному морю, и, наконец, завернул в тихую гавань, где можно отдохнуть и отдышаться.
Она, вроде бы, не слишком и ждала Андрея. Так, поглядывала в окно, прислушивалась к шагам в коридоре, особенно по вечерам…
Андрей пришёл, и Татьянину хандру – как рукой сняло. Оживилась, начала похохатывать, дошла до сплетен и неприличных шуток, и с удовольствием наблюдала за Андрюшиным смущением. Галя же, видя это, начала потихоньку сердиться. Даже была мысль уйти из комнаты.
– Говорю – Красна Девица! Краснеет, как девчонка, – кривилась Татьяна после Андрюшиного ухода.
Посмеивалась вроде бы добродушно, а потом вдруг холодно и спокойно сказала:
– Он ведь к тебе приходил. Я ж не слепая.
И в следующий раз, едва он появился в комнате, сослалась на какие-то дела, и оставила их одних.
