Ольга Маркович
Идентичность Лауры

Гиг. Финансовые вопросы

– Ты думаешь, деньги даются мне просто так? – кипел я от возмущения.

Эта женщина расхаживала по комнате голая, сверкая загорелым задом, и делала вид, что ей до лампочки мои стенания. Она развешивала за окном трусики и прочее кружевное бельишко, которое всегда трепетно стирала вручную, дабы не повредить. Иногда мне казалось, что трусы – это единственное, к чему она бережно относилась.

– Ты взяла деньги без спроса, Джесс. Ты хоть это осознаёшь? – говорил я, стараясь держать себя в руках и не вестись на ее провокации в стиле ню.

Она не отвечала. Надув по-девчачьи губы, продолжала развешивание с таким лицом, будто я один во всем виноват.

– Я понимаю, что брать вещи Труди тебе кажется забавным. Понимаю, что перепрятывать документы правильного нашего Эла тоже сродни шутке. Главное, не забудь, куда их сунула, – поправился я. – Но взять бабло из семейного бюджета и снять гребаный ангар на полгода в гребаных джунглях – это неописуемая дичь! – Я выдохнул и с шумом опустился в плетеное кресло.

Закончив возиться с бельем, она прикрыла окно, из которого парило, как из бани. Взяла с тумбочки пульт от кондея, щелкнула кнопку и, положив его на место, все такая же абсолютно голая, ответила железным противненьким голосочком, отчеканивая каждое слово:

– Да. Гиг. Я думаю, деньги даются тебе просто так.

Я аж опешил. Сел поудобнее, сцепил руки на груди и уставился на нее внимательно – мол, поясни-ка.

– Да, я осознаю, что взяла их без спроса, – продолжала она, расхаживая туда-сюда по комнате. Потягиваясь, как пума в саванне. – Только я не думала, что мне нужно просить разрешения.

– Почему ты не думала? Расскажешь?

– А нужно?

Я кивнул, а сам глядел на ее ананасно-желтый живот, залитый солнцем. Мне хотелось облизать его. Но я все еще сильно злился. Злость и возбуждение были чувствами, что вызывала в других Джесс лучше всего. Она искрила от возмущения, а ее голосок звенел, как скрежет оголившихся проводов:

– Потому что эти деньги и мои тоже. Ты ничего не делаешь, а только снимаешь сливки. И да, моих средств, вложенных туда, такое количество, что даже когда ты дебильно косячишь и выходишь из позиции не вовремя, их все равно остается чертовски много. Ты создаешь вид бурной деятельности, сидишь, уставившись в графики, и рисуешь предполагаемые линии падения и роста. Но это только для собственного утешения. Чтобы убедить себя, что что-то делаешь. А по существу – катаешься на американских горках со страховкой в виде неиссякаемого капитала.

– Все в этом мире иссякаемо, Джесс.

– Разве ты поднял крипту на свои?

– А разве на твои?

Джесс нахмурилась.

– Разве эти деньги были твоими, в прямом смысле слова? – спросил я, раздражаясь все больше.

Она молчала.

– Или, может, это деньги Труди? А? Это Эл решил к ним не прикасаться и жить на свои. Но по существу-то…

Она отвернулась к окну и надулась, недовольная тем, что слышит. Конечно, лучше смотреть на любимые кружевные трусишки, которые никогда не подводили, чем на меня, говорящего правду.

Я продолжил:

– Если они твои, то и Труди. Но вот мне кажется, тут будет более верным утверждать, что это деньги Лауры. – Признаю, что смаковал каждое слово. Знаю, это было не лучшим решением, но она меня выбесила.

– Замолчи! – заорала Джесс так громко, и мне показалось, что шри-ланкийские летучие лисицы, коих тут дикое множество, того и гляди сорвутся с обширных ветвей фруктового дерева. Забьются перепончатыми крыльями в окна, приняв Джессику с ее ультразвуком за свою.

– Ладно-ладно. – Не стоило, конечно, доводить ее. Зря я это сделал.

Джесс схватилась за голову:

– Мы уехали так далеко, чтобы перестать вариться в этом, а в итоге говорим тут о ней чаще, чем в Штатах. – Голос ее звучал обреченно.

Я снизил градус:

– А ты не думала, что будет, если она появится? Что тогда?

Джессика задумалась. Снова стала похожей на разморенную солнцем пуму. Потянулась, закинув стройные руки высоко над головой, так, что грудь ее показалась торчащей, как у подростка.

– Что тогда? – проговорила она, подошла ко мне, лежащему в континентальном кресле, и поставила маленькую ножку на мои крепкие ляжки. Взгляд ее стал таким, какой я больше всего люблю. Он обещал удовольствие и боль. С Джесс по-другому никак. Одно с другим парочкой ходит.

Я продолжил:

– У нас должен быть какой-то план на такой случай. В конце концов, она может захотеть назад свои деньги или вернуть всех в Штаты. Или узнать, что стало с Коулом.

– Лаура не опасна. Она ведь совсем не в себе, Гиг, душка.

– А ты в себе?

– А я в себе. – Она двигала стопу все выше и нырнула ею под мою расстегнутую рубаху.

– Раз ты в себе, то я тоже хочу быть в тебе, – сказал я и, схватив Джесс за ногу, резко рванул ее на себя, перекинул через плечо, кричащую и хохочущую, и потащил в «пещеру».

Эл. Самостоятельный выход

Джесс прохаживалась по ангару с гордостью, от которой становилось неловко. Она расставила полотна вдоль стены, похожей одновременно и на тоннель своей протяженностью, и на ретродоску для стирки – волнистым рельефом. Украдкой поглядывала на мою реакцию. А я не знал, что говорить. Я ведь ничего не смыслю в искусстве. Поэтому просто кивал и улыбался. Рабочий метод. Часто выручает. Помещение, которое сняла Джесс, казалось чрезмерно большим и запущенным. Она так радовалась, что я не стал ее разубеждать. Мы редко остаемся наедине без Гига. Я не люблю этого. В такие моменты почти всегда неловко. Она смотрит. Смотрит по-взрослому. Будто ей нужно… как бы это правильно объяснить?.. Нужно знать, что она надо мной имеет власть. Она без этой власти над мужчинами не может. Она думает, что охотница, если ей удается завладеть чьим-то вниманием. А на самом деле – жертва. Потому что ей ведь не нужно столько добычи, сколько она силится поймать.

Я и теперь это видел. Видел, что Джесс делает. Она посматривала то на мои руки, торчащие из-под закатанной до локтей рубахи, то на шею с проступившими от жары венами. Подсознательно ли, нет ли, но она ищет опоры в каждом мужчине, которого встречает. Взгляд ее как бы спрашивает: «Ты защитишь меня? Защитишь или обидишь? Вот ты? Да, ты. Я к тебе обращаюсь, носитель X- и Y-хромосом». Именно так и с такой интонацией. Будь рядом с ней четырнадцатилетний пацан, водитель такси, наследник аристократического рода или фермер, как я. Ей важно получить немое соглашение о защите. И потому общение ее с мужчинами выглядит как постоянное тестирование, которое утомляет. Труди – та другое дело. Труди знает, что никто не защитит ее так, как ей нужно. Только она сама. Но и сама она не в силах. Потому она прячется от мира за агорафобией. Но я очень хорошо ее знаю. Она не боится открытых пространств. Она боится жизни.

Джесс повернулась ко мне и спросила, перебив мысли, которые я позволил себе, созерцая многообразие выставки.

– Ты пришел, потому что тут должна появиться Труди? Так ведь?

Я кивнул.

– Я не против. Покажи ей тут все. Я бы хотела, чтобы ей понравилось.

Джесс пнула ногой пустую банку, в которой, видимо, когда-то был растворитель, и та с шумом покатилась к открытому дверному проему навстречу джунглям, таща за собой заполняющее своды эхо.

– Думаю, мне пора – сказала она тихо. – Чувствую, Труди скоро будет тут.

– Как ты это чувствуешь?

– Мне становится нестерпимо грустно.

– Почему у вас так? Так всегда было?

– Нет, так стало после исчезновения Лауры.

Джесс оказалась права. Буквально через несколько минут пришла Труди. Я был рад, действительно рад, что она стала выходить в люди. Мы договорились, что я буду ждать ее в ангаре. И хотя он находился всего в ста метрах от виллы «Мальва», для нее было существенным прогрессом появиться где-то вне дома.

Я стоял, прислонившись к гофрированной стене, и смотрел на нее. Она бродила по бетонному полу, растерянная и тихая, так, словно Джесс получила олимпийское золото или Нобелевскую премию. Мне было немного смешно, потому что это был просто ангар. Арендовать его и заполнить холстами не значило ровным счетом ничего. Но Труди воспринимала это болезненно. Может, оттого, что сама заперла себя в четырех стенах. Хотя она стала появляться в оживленных местах гораздо чаще в последнее время. Думаю, дело движется в правильном направлении. Мне захотелось подбодрить ее, и я сказал:

– Джесс была рада, когда узнала, что ты хочешь посмотреть ангар.

Она не ответила. Надулась, как ребенок. Я не понимал, зачем ей было приходить в мастерскую, если ничего, кроме раздражения, Джесс у нее не вызывает.

– Почему тебе так важно было увидеть ангар? – спросил я. – Я имею в виду, почему тебе вообще это важно? Ведь Джесс, например, совершенно не интересуется твоей жизнью.

Началась словесная перепалка. Я понял, что все испортил своим замечанием. И чем больше говорил, тем больше все летело в трубу. Надо было прекращать. Я подошел к ней и взял за плечи. Она посмотрела на меня пронзительно, точно мышонок, попавший в мышеловку.

– Я не понимаю, в чем я виновата. Не понимаю, почему она игнорирует меня и обижает. Не понимаю, почему не признает моей ценности и каждым своим поступком показывает, насколько я хуже нее.

Я удивился. Джесс можно было обвинить в чем угодно, но не в этом. Да, ей была безразлична Труди, но она точно не соревновалась с ней. Я возразил:

– Только она этого не делает. Не сравнивает вас и не соревнуется. Да, она игнорирует тебя, это правда. Но ничего другого из того, о чем ты говоришь.

Труди прикусила губу и опустила глаза. Допускаю, что она могла видеть больше, чем я.

– Не понимаю, как настолько родные души могут быть настолько чужими, – сказала она.

Ее слова разворотили мне нутро. До чего мучительно и невыносимо, должно быть, жить так, как живет она. Как живут они. Холодный пот пробежал по моему телу в условиях экваториальной жары. Я обнял ее и прижал к себе, как прижимал однажды чуть не умершего теленка на ферме отца. Неспособность сделать для нее хоть что-нибудь, чтобы решить эту проблему, изнуряла меня сильнее зноя.

Джессика. Пятно

Я осталась в ангаре работать. Засиделась до позднего вечера. Ну как – позднего. После шести на остров наваливается тьма. Если вы не на побережье, где закат раскрашивает место западения солнца за горизонт в цвета пурпура и берлинской лазури, то для вас это просто как выключатель: «щелк» – и наступает темнота.

Гиг просил не оставаться в ангаре до ночи, так как идти на виллу нужно через джунгли, хоть и недолго. Но мне без разницы на его просьбы. Если его не устраивает, что я поздно возвращаюсь, пусть встречает. Я не против. А так я и сама прекрасно дойду когда закончу. Не люблю контроля. А в отношениях любой контроль выглядит, как отпустившая отпрыска на вечеринку мамашка с биноклем в кустах.

Сижу, пишу. Воздух кругом остывает. Уходит жар. Я работала в просторном хлопковом комбезе на тонких лямках, под который надела короткий топ, и казалась самой себе героиней клипа 90-х. Не хватало только двух гулек на голове, серебряной помады и бот на платформе. Хотя, конечно, в таких тут сопреешь. Я сидела босая, закинув одну ногу на табурет и прилично вымазавшись в краске. Мне нравится моя свобода. Мой ангар. Пусть эти умники с виллы «Мальва» не верят в успех, а у меня уже парочка заказов на полотна. Мне не нужно ничего доказывать Гигу и Элу. Я просто делаю то, что умею и люблю. Прошлась по ресторанам вдоль берега, заехала в форт Галле. Заведениям, ориентированным на белых клиентов, важно создавать атмосферу. Может, и с ориентальным уклоном, но в рамках европейской культуры. Азиатский шик, богатые убранства, расписные атласные скатерти, керамические слоники и деревянные скульптуры – мимо. Да – умеренному бохо с его однотонным макраме, навязанным на выцветших белесых ветках, со свисающей хлопковой бахромой. Да – светлым стенам и хорошему плотному льну. Да – экологичности и универсальности. Да – абстрактной интерьерной живописи на крупноформатных холстах в простых тонких рамах. Вот как раз то, с чем я могу помочь – магазинам, кафе, владельцам вилл и гестов. Любому, кто ищет настоящего искусства.

Мне, признаюсь, тут по вечерам тоже бывает не по себе. Но я про это Гигу не рассказываю. А только раз! – и вижу боковым зрением движение тени. Раз! – и слышу звуки шагов. Думаю, это все из-за расшатанных нервов. И того, что с Санджаем произошло. Я теперь много об этом думаю. В большей степени потому, что не помню, как мы с ним расстались. Да, звучит не очень. Помню, он надо мной. Красивое лицо его с идеальной черной бородой совсем близко. Я чувствую его запах, такой мужской, приятный, незнакомый. И он улыбается, гладит меня по лицу с чувством, будто хочет запомнить. А меня это еще больше заводит. Потому что Гига в такие моменты лицо мое не интересует. Я на миг ощущаю к Санджаю любовь за одно это движение. А потом на меня накатывает неимоверная грусть. Оттого, что я не смогу этого продлить. Не смогу пережить снова. Не смогу вернуть. Никогда-никогда. Грусть оттого, что должна довольствоваться «движением запоминания» в своей памяти. Грусть оттого, что моментов подобных становится меньше. То ли я черствею, то ли тут, как в адреналиновом спорте, нужно постоянно повышать градус.

И на такой мысли, на таком ощущении грусти – провал. Я бы, может, и хотела обсудить с Труди этот момент. Потому что она в тот вечер неожиданно появилась на пляже, и никто не знает, что она могла увидеть. Но, зная ее, сомневаюсь, что ее появление связано с Санджаем хоть на йоту. А вот зная себя, провал этот сильно меня тревожит.

Я не хочу думать, что со мной что-то не так. Хотя в отношении меня это смешно звучит. Со мной все не так. Но я не убийца. Я это точно знаю. Точнее, не так. Убить может любой, если его спровоцировать. Причинить ему боль. Но Санджай меня не обижал. И боль, что он причинял, была приятной болью.

Увидев боковым зрением тень, я дернулась так, что перевернула банку с краской. Та устрашающей кляксой разлилась по бетонному полу. Я уставилась на пятно красного цвета. Иллюстрация мыслей. Встала, подошла к открытому дверному проему, который пялился светящимся циклопьим глазом в черные шумные джунгли. Да, это были не те джунгли, по которым крадутся хищники. В двадцати метрах от ангара проходила трасса, и от нее доносился скрежет колес и сирены крейзи-басов. Но тут, гораздо ближе, у самого моего уха стрекотали незнакомые насекомые. Улюлюкали птицы. Шумели крупные пальмовые листья, играющие друг с дружкой в пятнашки. Какофония ночных звуков. Я снова дернулась. Мне привиделась в листве чья-то тень. Я задержала дыхание, готовая в любой момент сорваться с места, побежать в сторону виллы. Тень метнулась из-за развесистого кустарника. Я бросилась вперед и чуть не врезалась лбом в, мать его, Рамзи.

Глава 4

Рамзи. Голубые глаза

– Что ты тут делаешь?! – заорала Джессика. Я поймал ее, когда она выбегала из ангара, и держал теперь за трясущиеся плечи.

– Ты давно там стоишь? – спросила она, испуганно озираясь на темнеющие джунгли.

– Где там?

– В кустах.

– Да не стоял я там, а шел.

– А уверен, что не стоял и не пялился на меня из темноты? – Джесс вглядывалась в меня с подозрительностью Шерлока.

– Уверен. Зачем мне из темноты на тебя пялиться, если я могу вот так, – сказал я, восторженный неожиданно близким контактом. Я мог поцеловать ее в два счета, если бы захотел. Не скажу, что я этого не хотел. Но тут важнее осознание самой возможности, которое сильно бодрило.

– А глаза у тебя голубые. Я еще в тот раз заметила, – переменилась она, пытливо всматриваясь то в один мой глаз, то в другой.

Я кивнул. А сам принялся рассматривать в ответ ее – ведь она впервые оказалась так близко. Лишь теперь я заметил маленькую родинку у самого уголка ее правого глаза, под ресницами.

– Как это, Рамзи? Как такое возможно? – спросила она улыбаясь.

– Да бывает, – пожал плечами я. – Голубые глаза – точно не одно из семи чудес света. Это от папы, только и всего.

– А я и не про глаза. – Джессика явно ощущала себя как рыба в воде в таких диалогах.

– А про что? – спросил я и восхитился своей предсказуемостью.

– Про то, какой ты хороший, Рамзи.

– Почему хороший? С чего взяла это?

– С того, что мог поцеловать меня, а не стал.

– Может, это называется «трусливый», а не «хороший»?

– Может. – Джесс пожала плечами.

Я находился на улице, в темноте, а она стояла на пороге своего ангара, освещенная электрическим светом. Мы, как белое и черное, как инь и ян, замерли, сцепившись в неожиданных объятиях.

– А для меня это чудо, это так красиво, когда смуглая кожа и черные волосы, а глаза такие вот светлые. – Она смотрела пристально, чем сводила меня с ума. Немногие могут выдержать прямой взгляд. А ее взгляд – еще сложнее. Потому что он у нее бесстрашный.

– Прекрати это! – велел я.

– Что – это? – Она понимала, о чем я, но поддразнивала меня.

– Ну то, что ты делаешь. Ты знаешь.

Джессика улыбнулась, сделала шаг назад и очутилась в мастерской под слепящим светом, но глазеть на меня не перестала. Одета она была так мило и неряшливо, что казалась подростком арт-колледжа. Просторный нежно-голубой комбез, перепачканный краской, и белый топ, надетый без нижнего белья, так что я различал все линии ее тела.

– Зачем ты пришел? – спросила она, вновь нахмурившись. Вспомнила, как перепугалась. Глянула напряженно и внимательно в темноту джунглей. Но те, кем только не населенные, не вмещали того, что ее пугало. Я не знал, что это было. Призраки прошлого?

– Был поблизости и решил тебя проведать. Узнать, как ты обустроилась. Это ничего? – ответил я.

– Ничего, – согласилась она. – Я уже на сегодня закончила. Но не вздумай приходить очень часто и отвлекать меня от работы! – И она снова, но теперь деланно, сдвинула брови и тут же опять просияла: – Посмотришь на мои картины?

Я кивнул, и мы прошли в ангар. Она шагала впереди, поглядывая на меня через плечо и улыбаясь, пока не встала как вкопанная у красной кляксы на полу.

– Что это? – спросил я. Выглядело пятно ужасно. Кровавая лужа на сером бетоне. К горлу у меня подступила тошнота. Я вспомнил Джая и его проломленную голову. И хотя я понимал, что это краска, менее мерзким пятно не становилось.

– Акрил, – отозвалась она. – Ты меня отвлек своим появлением, и он успел высохнуть. Теперь так и останется. – Джесс недовольно поежилась. Пятно гипнотизировало ее. Она еще долго стояла, уставившись на него, не мигая и думая о своем.

– Рамзи, милый… – начала она с любимой присказки после паузы и снова замолчала. Я понял, что она обдумывает, продолжать или нет. Машинально она стала переставлять полотна, то ли показывая их мне, то ли просто чтобы занять руки. Она все поглядывала на пол и хмурилась, теперь уже не играя, а так, будто испытывала сильную боль.

– Было ли тебе когда-нибудь страшно сойти с ума? – отчеканила она, выпрямившись и смотря мне прямо в глаза. Я, наверное, впервые видел ее такой. И она понравилась мне еще сильнее, чем прежде. Тонкие черты лица ее, запрограммированные излучать очарование, исказились в не свойственном ей выражении. Я словно стал свидетелем начала драматургии ее жизни. Я увидел Джесс маленькой девочкой, надломленной и уставшей.

– Что ты имеешь в виду? – поинтересовался я, а сам подумал, что не хочу услышать ответ. Когда слишком хорошо узнаешь другого человека, начинаешь его себе присваивать. А люди любят говорить о себе. Я как бармен знаю это наверняка. Джесс зарылась руками в волосы и опустила голову, а потом так резко вскинула ее и сказала:

– Я имею в виду полное безумие, Рамзи.

– Я не знаю. Никогда не думал об этом. Почему… – Нехорошее чувство сжало мое горло. Она всегда казалась мне жертвой, той, кого надо защищать, что я и делал. Но в освещенном ярким светом ангаре она, глядящая пристально, с болезненными серыми тенями под глазами, на мгновение и правда показалась мне безумной. – Почему ты спрашиваешь об этом? – спросил я, стараясь не выдавать своего недоумения.

– Да так. – Она улыбнулась, и я увидел привычную мне Джесс, со знакомым набором приемов и ужимок. С огоньками во взгляде и с бесконечной готовностью к флирту. Я выдохнул с облегчением. Мне понравилась ее естественность. Но она же меня и напугала. Джесс ворочала холсты, переставляя их с места на место, что-то тараторила, и я начал отвечать ей. Но тут она вернулась к теме, которая, по-видимому, волновала ее больше всего:

– Бывало у тебя так, что ты сам не знал, чего от себя ожидать?

– Чего от тебя ожидать, я точно никогда не знаю, – засмеялся я, чтобы разрядить обстановку, но Джесс не поддалась. Подошла ближе. Ее немного трясло.

– Ты даже представить не можешь, Рамзи, что мы за люди.

– Прекрати, Джесс, ты меня пугаешь, – сказал я, и мне и вправду стало не по себе. – Кто «мы», Джесс?

Она молчала.

– Кто «мы», Джесс? – повторил я настойчивее. – Ты и Гиг? Или вы с той второй парой? Или что? Что ты хочешь сказать?

Она улыбнулась:

– Мы – это мы, и все тут. Думай что хочешь.

– Ты нарочно это? Я, кажется, понял! Ты нарочно это делаешь. Любишь играть с чужими эмоциями. Меня этим не возьмешь! Я знаю, кто ты. Ты маленькая напуганная девочка, которая совершает ошибки, как и все люди. Каждый может наломать дров. Но я тебя любой принимаю, просто знай это.

Она расслабилась, и мы много шутили в конце вечера. Я проводил ее до виллы «Мальва», и пока мы шли по темным джунглям, крепко держались за руки, она прижималась ко мне всем телом. Тоже мне, «страшный человек», усмехнулся я своим мыслям. Попрощались мы у массивных ворот, она шмыгнула в сад, и я крикнул в темноту, чтобы Джесс включила фонарик на телефоне, а то ведь можно наступить на змею. Она не ответила. Но я увидел мягкий свет, озаривший двор, через забор, и побрел к байку, брошенному у трассы. Всю дорогу мне казалось, что кто-то смотрит на меня из-за кустов. Такое, знаете, неприятное чувство, будто ощущаешь на своей спине чей-то взгляд. Я пару раз оглянулся, но вокруг, конечно, никого не было.