Ольга Маркович
Идентичность Лауры

Эл. Подержанный миксер

Тип, с которым была Джесс за лежаками. Тот ланкийский серфер. Я его знаю. Но после того как парня нашли с проломленным черепом, я решил помалкивать о нашем мимолетном знакомстве. Тем более он меня одурачил вроде как. Или нет. Я и сам не понял. А теперь не разберешься. Случилось все за неделю до страшного события, о котором говорит теперь весь берег, пересказывая пикантные подробности. Я слышал разные варианты истории. Далекие от действительности и не очень. Будто бы помимо дыры в голове бедолага был придушен муслиновым шарфиком. Будто на лице его застыла улыбка счастья. И будто серьга из его уха была выдернута с мясом. Сам я не знал, чему верить, но бармен Рамзи сказал не обращать внимания на сплетни. Сказал, единственное, что наверняка правда, так это здоровенного размера пробоина в его черепе. Также говорят, что убийца – левша. Остальное, правда или нет, неизвестно, но мне от одной мысли об этом не по себе становится. И оттого еще, что наше с ним дело до конца не решилось, а тут такое. И я тоже ведь могу быть подозреваемым, если подумать.

В тот день, когда я узнал Санджая Арору лично, было раннее утро. Я пошел погулять и выпить кофе на пляже. С Труди мы в основном дома. Поэтому, когда я остаюсь один, мне нравится проводить время в многолюдных местах. Чтобы гомон голосов в ушах, чтобы, не различая слов, воспринимать речь как приятный шум, наполняющий пространство. Почему, например, карцер – самое тяжелое наказание для узника? Потому что мы, люди, вид стайный. Хотя я на ферме вырос. Там не так чтобы полно народу. Даже, можно сказать, все с точностью до наоборот. На десять миль кругом никого, поля да просторы. Но мы с отцом часто ездили на рынок. И там, в толпе и шуме, я ловил похожее ощущение счастья. Вроде причастности к племени.

Так вот, в тот день сел я в пляжной кафешке с ноутом и стал подбивать одну сметку. Была у меня грешная мысль, или даже лучше сказать, мечта – купить ферму. Ту, на которой я вырос, пришлось продать. Она больше убытки приносила. Я с ее размахом перестал справляться, когда отец умер. А потом встретил Труди. Нужны были деньги. Я не мог ей позволить нас содержать. Мы и сейчас живем на то, что я с продажи фермы выручил. Тексты Труди нас, конечно, не прокормят. Мне, может, хватило бы. Но не ей. Ей они не позволят вести ту жизнь, к которой она привыкла. Даже близко. Да и начал я все больше понимать, что по коровкам скучаю сильно. Скучаю по этой размеренной суете своего хозяйства. Мать со мной разговаривать перестала. Потому что дело отцовской жизни не сберег. Этого, я понимаю, новая ферма не исправит. Но мне мечталось, что мать взглянет на меня тогда по-другому.

Посмотрел я на местные молочные продукты. На обглоданных худощавых коров. На дешевизну труда физического и ренты. На бесконечное лето. На зелень, растущую бурьяном в солнцепек, и загорелся. Я не знал, сколько нам придется тут прожить, и это тормозило ход воображения. Не знал я, как на мою идею с фермой посмотрят Труди и остальные, но решил глянуть цифры, а потом уж думать дальше. Интернет в пляжной кафешке был неплохой. Я искал на ikman, местном сайте всякой всячины, необходимое подержанное и новое оборудование. Так вошел в кураж, что не заметил, как ко мне подсел этот самый серфер. Санджай. Все места в пляжной кафешке были заняты, и он, бесцеремонно плюхнувшись за мой столик, спросил «можно ли?» уже по факту. Я кивнул, но не хотел отвлекаться и продолжил подсчеты.

Молча сосед просидел недолго:

– Если не секрет, чем так увлечен? Я заметил, ты ищешь товары на ikman.

Мне не понравилось, что он лезет не в свое дело. Я глянул исподлобья так мрачно, как только мог, и ответил сухо:

– Да так.

Мой новый приятель улыбнулся нагловатой улыбкой и бросил многозначительно:

– Ну, если сэкономить вдвое, а то и втрое, не хочешь – дело твое.

Я опять смерил выскочку серьезным взглядом. Тот держался уверенно. Я все еще сомневался. Не люблю никого посвящать в свои дела до того, как их обдумаю. Но этот ланкийский жук, видно, почуял мои сомнения и добавил:

– Белым тут все и всегда дороже – это раз. Без местного партнера ты тут бизнес не откроешь – это два. Без человечка, который знает выходы на нужных людей, даже если откроешься, закроешься очень быстро – три. Вот и советую если не меня, так кого проверенного поискать среди наших. Только зачем далеко ходить? Я тут не последний человек. Многих нужных людей знаю.

Мне его напор не нравился. Не нравилось, что он мой азарт сбивает своими предостережениями.

– Неужто потому, что ты такой важный, ты торчишь в баре с утра до вечера? – намекнул я на то, что он бездельник и болтун. Но моего собеседника это ничуть не смутило. Он откинулся на спинку плетеного стула, и тот жалобно скрипнул под его весом.

– Да, в том числе потому, что я не последний человек на острове, я тут торчу с утра до вечера. Если что кому нужно, достаю. В этом второй мой по жизни талант.

– А первый в чем? – спросил я на автомате, конечно, доставив ему удовольствие тем, что повелся.

– Первый – в серфе, само собой, – ответил он и с любовью пригладил холеную бороду, в которой поблескивали капельки пота.

А потом резко встал и ушел. Вот чего я совсем не ожидал. Я думал, он будет меня всячески убеждать в своей незаменимости. Но нет.

Ходил «не последний человек на острове» по бару павлином. Со всеми общался и в мою сторону больше ни разу не взглянул. А я отметил, что к нему и правда постоянно подходили люди. То туристы. То местные подозрительного вида ланкийцы с быстрыми скользящими взглядами. В общем, я немного убедился, что он какой-то вес имеет. А тут у меня и вопрос назрел. Я на их ikman совершенно не нашел никаких миксеров для смешивания кормов. Ни подержанных, ни новых. Новые-то стоят как «Феррари», новые я и не рассматривал. Было бы здорово найти бывший в употреблении. Так как без этой штуки раздачу кормов будет проблематично наладить. Тракторы John Deere на сайте имелись, а миксеры нет. Вот я и решил этого местного всезнайку спросить на предмет моего интереса. Помахал ему рукой издали. Он долго делал вид, что занят. Народу к нему еще, как назло, набежало. Какая-то светловолосая дебелая девица так и льнула. В общем, когда он соизволил ко мне обратиться, я уже так заждался, что выпалил ему свою просьбу на одном дыхании. Он кивнул, совершил пару звоночков и сказал, что завтра же свозит меня в одно место и покажет хорошенький John Deere с прицепом-мешалкой. Даже фотку мне показал. Надо было только иметь с собой предоплату в размере тысячи баксов. На другой день я явился к бару с деньгами. Он сказал, что сегодня никак не может. Но деньги взял. Так как мешалку мою, по его словам, еще местные фермеры хотели выкупить. Он постоянно созванивался с хозяином, включал громкую связь. Тот на ломаном английском обещался придержать для меня мой миксер. Я сдался. Сунул новому знакомцу две купюры по пятьсот. И потом до самого дня его смерти все пытался узнать, когда же мы поедем смотреть необходимый мне агрегат.

Джессика. Правша

Терпеть не могу полицейских с их вопросами. Всегда общаются так, будто перед ними преступник-рецидивист. А как же презумпция невиновности? Как же права человека? Мы недалеко ушли от времен, когда людям отрубали руки на рыночных площадях за воровство. Правда, теперь рубить что бы то ни было нет необходимости. Теперь достаточно разместить фотографию в прессе. Только ленивый не попросит сфоткаться, если ты знаменитость, пусть даже со знаком минус. Странно, что некоторым индивидам нравятся преступники и всякие аморальные истории. Этим и объясняется интерес стриминговых платформ к маньякам со всякого рода отклонениями. Народ хочет хлеба и зрелищ. И в этом плане мы тоже недалеко ушли. Чуть поснисходительнее стали, чем во времена гладиаторских боев. Теперь нам достаточно пульта в руке и сорокаминутной серии с расчлененкой. Я про это хорошо знаю не понаслышке. После случая с Лаурой. Потому нам и пришлось переехать.

В то утро, когда нашли Санджая, мы пришли с Гигом позавтракать на побережье. Тогда я еще не знала, что случилось, но, подходя к пляжу, заметила несвойственное времени дня оживление. В баре за стойкой торчал Рамзи и глядел на меня с таким бледным лицом, что еще больше походил на европейца. Я улыбнулась, но среагировал он странно. Легонько мотнул головой. А потом еще и еще раз. Я не понимала, что он хочет сказать. А когда поняла, ко мне уже направлялось двое полицейских в коричневой новенькой форме. Та была украшена металлическими побрякушками и нашивками, словно принадлежала не служителям закона, а бойскаутам. Пожалуй, если переодеть полицейских в шорты карго и гольфики, от наших последователей системы внешкольного воспитания не отличишь. Выглядели стражи порядка растерянными, хотя и строгими. То есть вид у них был такой, будто я жестокий убийца, но при этом им неловко мне об этом сообщать. Ведь я туристка, да еще и белая. В Штатах привилегии по цвету кожи качнуло маятником в темную сторону. А тут все еще процветает колониальное преклонение перед светлым оттенком кожи. Поэтому было неясно, чего они от меня хотят больше: того, чтобы я во всем призналась, или чтобы оказалась невиновной. Непонятно, что в конечном счете доставит им больше хлопот. Вот я и решила, что буду просто отвечать на вопросы. Как есть. Ведь мне скрывать нечего.

Рамзи взялся переводить с сингальского, так как полицейские плохо знали английский. Мне было неловко, что муж сидит в стороне. Но его на допрос не пустили. Как оказалось, меня с Санджаем видела компания рыбаков за нашим занятием. Те возвращались с вечерней вылазки в бухту. Я пожала плечами, сказала полицейским, что не помню такого. Не помню рыбаков. А от истории с Санджаем не отнекивалась. А смысл? Тут неловко стало уже Рамзи. Я поняла, что он пытается переводить разговор об этом как-то помягче. Но я махнула рукой. Сказала, чтоб не стеснялся. Тут ведь вещи похуже случайного секса стряслись. Полицейские морщили брови, и их лоснящиеся лбы так и просили о бумажном платочке. Проступившие капельки пота полностью завладели моим вниманием, это было похоже на застрявшую у собеседника зелень в зубах. Когда уже не можешь различать смысл того, что он вещает, а только и думаешь об этой зелени. Думаешь, сказать или нет: «У вас зеленушка в зубах. Вот тут, ага».

– Вы левша или правша? – спросил один из полицейских. Тот, что был постарше. Наверное, главный. Спросил сам, не дожидаясь перевода Рамзи.

– Правша, – ответила я.

Они перемигнулись, попросили мои контакты, и на этом допрос закончился.

Испуганный Гиг кинулся ко мне. Я обняла его. Не было сил ничего объяснять. Он понял и обратился к Рамзи:

– Чего они хотели? Почему допрашивали Джесс?

– Сегодня утром на берегу нашли труп местного серфера, Санджая Ароры. Его видели с Джессикой, – пояснил Рамзи смущенно. Он не знал, что у нас с Гигом довольно легкое отношение к изменам.

– Понимаю, – кивнул Гиг, и Рамзи немного расслабился. Вроде и вырос этот парень в Европе, а традиционализм у него от местных.

Что меня удивило, так это то, что Гиг совершенно спокойно отреагировал на новость об убийстве.

– Как его убили? – спросил Гиг. – Что стало причиной смерти?

– Сильный удар по голове – череп его раскололся, как кокос.

– Да ты посмотри на Джесс! – взвился Гиг. – Посмотри на ее ручки-веревочки, что она ими расколоть может? Даже грецкий орех не поддастся.

Рамзи с недоверием глянул на меня. Я тогда только заметила, что глаза у него голубые. Большая редкость для ланкийцев, но такое встречается.

Глава 3

Рамзи. Ангар

Ангар мы нашли быстро. Коммерческих помещений на Ланке больше, чем нуждающихся в них людей. А вне туристической зоны цена у таких мест ничтожно мала.

Джесс пришла ко мне на подъеме. Уселась за стойку бара с выпученными глазами, похожая на цейлонского лори. Ветер завывал, разнося по берегу брошенные туристами пакеты. Те вращались в легких клубах песка, пока не оказывались в океане. Было тоскливо смотреть на это, и в то же время картина мерного кружения меня успокаивала. Мусор – отдельная ланкийская боль, но как будто неискоренимая. Я молчал и думал о своем, машинально выполняя заказ. Джесс елозила на стуле, рассчитывая на привычное внимание. Не дождавшись его, она заговорила:

– Рамзи, милый, мне нужна мастерская. – Сказала и смотрит широко раскрытыми глазами все того же испуганного зверька. Привычная бравада ее куда-то делась. Не знаю уж, специально она переключала режимы с рокового на наивный или это происходило непроизвольно. Я был занят, поэтому не среагировал. Кивнул и продолжил переделывать коктейль одной дотошной мамашке.

Но Джесс не унималась:

– Я же художница. Ты знаешь? Знаешь об этом?

– Откуда я могу знать? – ответил я без энтузиазма. Та дамочка с коктейлем сильно проехалась по моим нервам, и я еще не отошел. Не переключился на дружелюбие. Да и вообще, последнее время я был сам не свой, по понятным причинам.

– Не мог. И правда, не мог знать, – кивнула она без обиды. – Ну так вот, я тебе рассказываю. Мы уже немного тут обосновались, и мне теперь нужна собственная мастерская.

– Так вы тут хотите задержаться? – спросил я, осознав, что Джесс строит долговременные планы. До этого момента я воспринимал их компанию туристами на отдыхе. Это было понятно по способу тратить деньги. Тут на Ланке есть немало людей, приехавших на ПМЖ, так вот они ведут себя чуть-чуть иначе. Да, они все равно посещают супермаркеты чаще, чем местные лавочки, и закупают по пять-десять пакетов за раз, словно пополняя запас бомбоубежища. Но в остальном начинают интересоваться местными ценами, торговаться с тукерами и пытаться получать от Ланки ее блага на правах местных жителей. Для нас это выглядит смешно, потому как местными им никогда не стать. Хоть двадцать лет проживи. Слишком сильны различия. Мне как человеку, хорошо знающему европейскую культуру, это понятно. И вот Джесс просит найти ей долговременную аренду. Я тут же забыл про коктейль и недовольную мадам, как только понял, что Джесс хочет остаться. Что все не зря. Настроение поднялось на вершину горы Пидуруталагала.

– Конечно, конечно найдем! Тут такого полно. Ты только скажи, что там должно быть, в твоем помещении. Что для тебя обязательно?

– Мне нужно много места, потому что пишу я монументальные полотна. – Она развела руки в стороны, как ребенок, заказывающий подарок Санта-Клаусу. – Там должно быть светло, просторно, и помещение должно хорошо проветриваться. У растворителей для масла едкий и стойкий запах, а я не всегда работаю акрилом, – пояснила Джесс.

– А кондеи? Разве белые могут работать без кондеев? – спросил я, зная эту страсть к охлаждению, которой у меня, наполовину европейца, отродясь не было.

– Мне нужно постоянно проветривать, поэтому хватит вентиляторов.

– Это отлично, такое найти будет проще!

Я почувствовал почти детскую радость, сродни той, когда мы устраивали с приятелем штабики в зарослях дерева баньян. Дерево это спускает свои воздушные корни с ветвей, а те, достигая земли, цепляясь за почву, опутывают значительную площадь вокруг основного ствола, прорастая в землю. Какие уютные и волшебные закоулки, целые леса может создать одно дерево баньян! Представить невозможно, нужно один раз увидеть.

Джесс заметила мое оживление и тут же переключилась с образа цейлонского лори на змеиный немигающий взгляд. Я понял, что ей теперь без надобности жалобить меня, но меня это не смущало. Пусть манипулирует на здоровье. Какая разница. Главное, что я был ей нужен. Этого достаточно.

Ко мне подлетела разъяренная дама и начала колотить пухлой ладошкой по столешнице. Я опять забыл про ее коктейль. Сделал его, поставил с чувством выполненного долга, а он так и остался на стойке. Это все, конечно, Джесс меня сбила. Я это признавал в полной мере. Тетка схватила напиток, гневно глянула на меня и Джесс, смерив ее таким отвратительным, «всепонимающим» взглядом. Я подумал, что легко отделался. Просто не оставит чаевых. И ладно.

Через пару дней, в мой выходной, мы мотались с Джесс по округе и смотрели помещения. Она непременно хотела первый этаж, вид на джунгли, уединенность и близкое положение к вилле «Мальва». Было несколько вариантов, но все не то – пока наконец мы не приехали к ангару. Это было средней величины сводчатое помещение, в котором раньше хранили зерно. Оно находилось в тенистых джунглях, и потому солнце не сильно нагревало его металлическую крышу. С внешней стороны у ангара был расположен ряд промышленных вентиляторов, половина которых, правда, вышла из строя. Выглядели они как забитые подгнившей трухой от пальмовых листьев гиганты, но Джесс так понравился антураж, что она загорелась. Хозяин, долговязый ланкиец с круглым, как барабан, животом, увидев белую женщину, тут же заломил цену, но я объяснил ему на сингальском, что так делать не стоит. Тогда он попытался предложить мне взаимовыгодную схему, в которой и он, и я будем получать с «этой белой женщины» процент. Я опять-таки разъяснил ему, что «эта белая женщина» мой друг. И тогда он с такой же легкостью, как строил схемы наживы, махнув на нас рукой, сдал ангар за цену вдвое меньшую, чем просил изначально.

Джесс скакала от радости.

– Только электричество плюсом к цене, – поправился долговязый ланкиец, пробарабанив по круглому животу крепкими коричневыми пальцами, похожими на трубочки тростника. Мне представилось, что если в них высверлить маленькие дырочки, можно было бы просвистеть на них очень хитрую мелодию. Это, конечно, была странная фантазия, но я любил гонять в голове абсурдные мысли. Наверное, это было у меня от отца, который в отличие от матери-традиционалистки (тем не менее вышедшей замуж за белого) был нарушителем мирового порядка. Уехал в крайне сомнительное путешествие, не согласованное ни с кем из семейного клана, и привез в родовое гнездо зажиточных виноградарей ланкийскую красавицу, которая ни слова не знала по-итальянски. Пять раз за жизнь менял профессии с крайне респектабельных на совершенно неприемлемые. Проворонил маму, которая полюбилась всей семье и в итоге осталась жить в имении, как оплот единственного здравого отцовского решения. А он? Бог знает, где теперь он. Я всегда боялся стать таким же, но где-то в глубине души, наверно, хотел этого. Хотел научиться его свободе, только так, чтобы взять оттуда самое лучшее.

Думаю, Джессика напоминала мне его. Чем-то напоминала.

И если я только позволял себе абсурдные фантазии, она их с легкостью воплощала. Стояла передо мной и ушлым ланкийцем и отслюнявливала ему замусоленные рупии из большой пачки купюр на полгода аренды вперед. Прикусив губу, пересчитывала. И вся горела. Странная, очень странная девушка.

Труди. Живопись Пьера Брассо

Не знаю, зачем ей это место на самом деле. Мне кажется, чтобы потратить побольше денег и придать своей персоне значимости. А возможно, для тайных увеселений. Если Джессика напишет в ангаре хоть одну картину – законченную картину, я имею в виду – я очень удивлюсь. Не скажу, что сама зарабатываю для семьи достаточно, но я затолкала подальше амбиции и пишу рекламные тексты, принося в бюджет хоть что-то. Она же только тратит и тратит. Жить, ничего не зарабатывая, спуская наследство, крайне неразумно.

Впервые я оказалась в ангаре через неделю после того, как Джессика арендовала его. Хотелось узнать, как она там все обустроила. Что-что, а создавать творческий уют Джесс умеет. А еще умеет создавать имитацию бурной деятельности.

Одна стенка с торца ангара была полностью открыта, и кустистые джунгли запускали внутрь листья, поглаживая своды со всех сторон. Я обернулась и увидела Эла. Он стоял, опершись о гофрированную стену, и любовно, как и всегда, смотрел на меня. Мы договорились встретиться тут. Нам было любопытно, смогу я или нет.

– Джесс обрадовалась, когда я ей сказал, что ты хочешь посмотреть ангар.

Я не ответила. Знала, что эти слова ничего не стоят. Эл, кажется, заметил мой скепсис.

– Почему тебе так важно было увидеть ангар? – Он замолчал, подбирая нужные слова. – Я имею в виду, почему тебе вообще это важно? Ведь Джесс вовсе не интересуется твоей жизнью.

Он стоял такой статный, в льняной рубахе, липшей к телу. С влажными прядями на лбу. Я вдруг четко увидела его тем самым фермером, которым он почти уже не был, когда мы познакомились. Мне хотелось получше узнать эту его сторону. И правда, почему мне все нужно знать? Наверное, это признак тревожного расстройства, подумала я, но ответила другое:

– Я и так все время дома. На виду.

– Не все время! – улыбнулся Эл. – Как минимум сейчас ты в ангаре.

– Это скорее исключение, чем правило, – отмахнулась я и побрела по длинному, как кишка, помещению, обильно залитому искусственным светом, который придавал ангару больничный вид. Нет. Я ошиблась в Джессике, когда сказала, что она умеет создавать атмосферу. Кажется, мастерскую она нарочно сделала неуютной, чтобы никто к ней не совался. Достаточно нам виллы «Мальва», не отпускающей, как бермудский треугольник, минимум до четырех пополудни, пока на улице солнцепек. Да и позже кутающей в домашнюю негу. Чудно, что у нас есть наша Марджани, не знающая никакой другой погоды. Эта старушонка носится по острову в любое время дня, бодрая, несмотря на возраст и очевидную физическую дряхлость.

– Ты не ответила.

– На что?

– Почему тебе так важно было увидеть ангар? – повторил Эл с расстановкой.

– Я могу сказать честно?

– Только так и нужно, Труди. В нечестных ответах толка столько же, сколько в групповой терапии для алкоголиков, на которую заставляют ходить родственники.

Я улыбнулась. Да, то, что делается из-под палки, лишено смысла. Но часто другим кажется, будто они точно знают, что для других лучше. И они даже бывают правы. Только какой от этого прок?

– Я думаю, что мне важно понимать, что у Джесс происходит, потому что я все время жду от нее подвоха. А ты разве нет? – Я ждала, что он ответит, зная, что Эл был тут. Наедине с ней. До моего появления.

– Я нет, – ответил он чересчур спокойно, и мне стало обидно. Получается, я одна тревожусь из-за Джессики, как нервнобольная.

– Почему? Почему ты нет? Это так непредусмотрительно. Так странно. Особенно в свете последних событий на берегу. И вообще… – Я замолчала. – И вообще, мы же не просто так сюда уехали.

– Я знаю. Но я не думаю, что готов тратить жизнь на догонялки за Джессикой. Мне на многое пришлось закрыть глаза. Нам всем пришлось. И если мы будет одержимы контролем, то жизнь превратится в ад. Я пытаюсь найти во всем этом безумии, что нас окружает, хоть какой-то островок спокойствия. И для меня этот островок ты, Труди. Наш мир. Наши ценности и планы. И когда ты начинаешь циклиться на Джесс, я расстраиваюсь. Серьезно расстраиваюсь. Потому что прошлое и так слишком сильно влияет на нас. Влияет сильнее, чем того хотелось бы.

Я не ответила. Бродила между холстов. Их было много, и они стояли рядком вдоль металлической стены. На каждом было по одной-две линии, по несколько пятен или мазков. Ни одна картина не была закончена. Я даже и картинами-то это назвать не могла.

– Ее полотна походят на работы Пьера Брассо, наделавшего шуму в 1964 на выставке в городе Гетеборге. На поверку он оказался четырехлетним живописцем-шимпанзе Питером, – сказала я язвительно, понимая, что высказывание это не делает мне чести.

– Почему ты так озабочена Джессикой? – спросил Эл, подойдя сзади и взяв меня за плечи.

Я обернулась и поняла, что глаза мои наполняются слезами.

– Я не понимаю, в чем я виновата. Не понимаю, почему она игнорирует меня и обижает. Не понимаю, почему не признает моей ценности и каждым поступком показывает, насколько я хуже нее.

– Но она этого не делает, Труди. – В глазах Эла застыло удивление. – Не сравнивает вас и не соревнуется. Да, она игнорирует тебя, это правда. Но ничего другого из того, о чем ты говоришь.

Я прикусила губу. Не хотела спорить, только сказала:

– Может, потому, что я не понимаю, как настолько родные души могут быть настолько чужими…