Ольга Леонидовна Вербовая
Другая жизнь
Полоска воды постепенно расширялась, отделяя корабль от пристани. Словно бездна пролегала теперь между нами. Я отвернулась, чтобы Вика не видела моих слёз, так внезапно навернувшихся на глаза. Мать махала нам с берега рукой. Мы, стоя на палубе, махали ей в ответ. Как же я её люблю! И как ненавижу!
Я и сейчас не знала, радоваться мне или печалиться, созерцая, как растёт между нами пропасть. Одна половинка моей души говорила, что недельная разлука пойдёт нам только на пользу. Другая же прямо сейчас желала прыгнуть вниз и плыть к берегу. Мама поможет мне выбраться из воды, оботрёт, как в детстве, и мы пойдём домой…
«Ну уж нет! – первая всё-таки победила. – Это ты, Ритка, брось! И так на учёте стоишь».
К тому же, это было бы нечестно по отношению к сестре. Сама же встретила на ура её идею прокатиться на теплоходе до Астрахани. Ей же в свою очередь порекомендовал её подельник Чуконин. Видимо, он так живо описал красоты родного города, что Вика загорелась идеей его посетить.
Всё дальше отплывал теплоход от родной Самары, унося вдаль мамин силуэт. Мы с сестрой, взяв у бортпроводницы по воздушному шарику, нашли на другой стороне палубы два свободных стула и уселись рядом.
Если бы мы были одеты одинаково, пассажиры наверняка подумали бы, что у них от палящего солнца двоится в глазах. Ах да, ещё у нас причёски разные. У меня волосы длинные, собранные в пучок. У Вики – каре до подбородка, да ещё и с чёлкой. Я же люблю, когда лоб открытый. А так – просто копии. Что неудивительно – ведь мы из одной яйцеклетки. Вика старше меня на пять минут.
На счёт три мы одновременно отпустили шарики, которые, словно птицы, тут же взлетели в небо. Как легко и красиво они летят! Если бы так легко улетела моя печаль, моя обида! Других желаний у меня, пожалуй, и не было. Какое загадала Вика, я, кажется, догадывалась. Едва ли она после случившегося могла не думать о политзаключённых.
Потом были речи капитана, директора круиза, представили туристам директора ресторана, судового врача и других членов экипажа, приглашённый артист пропел «Белый теплоход».
На фуршетном столике стояли бокалы с шампанским для взрослых и соком для детей. Мы с Викой пили маленькими глоточками. В приёме лекарств у меня как раз был перерыв, но всё же алкогольными напитками лучше не увлекаться. Обидно будет снова попасть в дурдом из-за пьяного безобразия. Вике, судя по всему, также не хотелось, имея судимость, ещё и на хулиганскую статью нарываться.
Наша каюта находилась на средней палубе и представляла собой однокомнатное помещение с двумя кроватями, разделёнными узким проходом. У входа – маленькая дверь в ванную (там же туалет и душ) и шкаф для одежды. Туда мы после презентации круиза и отправились – приодеться к ужину, а заодно и отметить экскурсии.
– Рит, ты пойдёшь на панораму?
Честно сказать, дополнительных экскурсий я не планировала. Но я опасалась, что тех, кто собирались просто прогуляться по Волгограду и тех, кто желали узнать о Сталинградской битве более подробно, могли рассадить в разные автобусы. Я же хотела быть с сестрой. И так столько времени не виделись!
Обывателю, не интересующемуся политикой и не имеющему никакого отношения к правозащитникам, фамилия Виктории Ерёминой, наверное, ни о чём не скажет. Те же, кто сами выходили на болотные площади протестовать против нечестных выборов либо следили за событиями, наверняка помнят её и ещё троих самарцев, арестованных за участие в массовых беспорядках и насилие к сотрудникам полиции. Притом, ни саму полицию, ни судей не волновало, что митинг был согласованным, и что беспорядки спровоцировали сотрудники ОМОНа, начавшие врываться в толпу демонстрантов и лупить дубинками всякого, кто подвернётся под горячую руку. Молодой учитель физики, избитый стражем порядка по голове дубинкой; вступившийся за него матрос из Астрахани, получивший от того же омоновца по первое число; студентка мединститута, почуявшая на своей шее объятия другого правоохранителя за слова: «Вы нарушаете закон!»; и шестидесятилетний офицер в отставке, который не стал спокойно смотреть, как на его глазах душат девушку – все они фигурировали в деле как напавшие вчетвером на двух полицейских. Вике дали два с половиной года. Остальным – больше трёх. Мама расстраивалась, винила во всём её. Я злилась на сестру за то, что своим упрямством заставила маму страдать. Нам обеим было так проще – свалить всю вину на Вику. А каково было ей – вместо слов поддержки и ободрения слышать от самых близких людей незаслуженные упрёки? Боже, как мне теперь стыдно!
– Рита, ты слышишь? – голос сестры отвлёк меня от тяжких воспоминаний. – В планетарий идёшь?
– Да нет, наверное, – ответила я.
Планеты, звёзды – это не моё. Вот Таня бы с радостью согласилась. Не ошиблась Вика в выборе подруги! А ведь мама всегда была против, говорила, что если у Тани мать и бабушка лежали в психушке, значит, девочка уже с отклонениями. Кто знает, что ненормальной в голову стукнет? Я, как обычно, поддакивала родительнице. Примерная девочка, Риточка-умница, единственная мамина надежда и отрада. Знала бы она тогда, где её любимая доченька окажется!
Почти каждую неделю Таня писала Вике письма в тюрьму. Не бросила, не предала – в отличие от родной сестрёнки! И матушки!
– А вообще, запиши, – изменила я своё решение. – А то ни разу в планетарии не была.
За ужином нас усадили в самом углу. За столиком оставались места ещё для двоих. А вскоре явились и эти двое. Мужчина средних лет и парень, примерно наш ровесник. Их поразительное сходство не оставляло сомнений – перед нами отец и сын.
Через пять минут мы уже знали, что Анатолий Петрович и Степан приехали из Москвы на поезде, и что у главы семейства скоро день рождения.
– Стёпка мне подарок сделал. Как раз отмечу на своей исторической родине. Предки-то у нас из астраханских казаков!
Глядя на них, мужчин достаточно крепкого телосложения, в это легко верилось. Во всяком случае, представить Степана скачущим на коне с шашкой мне вполне удавалось.
– Вы пойдёте сегодня на фильм? – поинтересовался молодой казак.
– А что сегодня будет? – спросила Вика.
– «Экипаж».
Мы с сестрой согласились, и к назначенному времени были уже в музыкальном зале. Через пару минут явился и Степан. Один. Анатолий Петрович предпочёл лечь спать пораньше. Мы разместились в третьем ряду. Я – ближе к середине, Вика – по левую руку, а рядом с ней на краю – Степан.
И зачем я только согласилась смотреть этот фильм? Когда сильное землетрясение на острове крушило здание аэропорта, погребая под обломками людей, я не плакала. Удавалось мне сдержать слёзы и тогда, когда при перетаскивании пассажиров из падающего самолёта корзина порвалась, и люди стали вываливаться вниз. Но когда стюардесса Виктория, отвергнувшая любовь бортпроводника Андрея, передумав, сказала «да»…
К счастью, моя Виктория в тот момент оживлённо обменивалась со Степаном впечатлениями от фильма. Не желая ждать, пока она заметит неладное и станет приставать с расспросами, я поспешила уйти в каюту. Не то чтобы я родной сестре не доверяла. Но отказав ей в трудный момент в поддержке, я не чувствовала, что достойна получить оную теперь. Не заслужила ты, Ритка! Так оплакивай своё горе в одиночку!
Андрей… Как я его любила! И как любил меня он! Стоило нам лишь увидеть друг друга, как стало понятно: мы две половинки единого целого. Бывает так: встречаешь человека и понимаешь – вот он – твоя судьба, твоя жизнь. Мой Мастер – так я звала того, без которого, мне казалось, я не смогла бы существовать на белом свете – говорил, что сами высшие силы создали нас друг для друга. Мастера и Маргариту.
Но увы, наша любовь не выдержала испытания. Слишком малодушной оказалась я, чтобы, подобно булгаковской героини, бороться за свою любовь, не боясь и самого дьявола.
«Рит, он тебе не пара», – говорила мама, как только узнала о моей любви.
Художники все какие-то не от мира сего. К тому же пьющие. Пусть Андрей пока не такой, но это до поры до времени, в конце концов, природа возьмёт своё. К тому же, хроническое безденежье – не та участь, которую любящая мать пожелала бы дочери.
«Мы любим друг друга!», – повторяла я на все уговоры.
Тогда мать стала плакать, хвататься за сердце, сетуя, как непросто было ей вырастить двух дочерей, как ради нас она так и не стала балериной, о чём мечтала в детстве; как долгих пять лет терпела этого чёрствого эгоиста – нашего папашу, пока Господь не забрал его к себе – не разводилась лишь потому, чтобы дочки не считали себя хуже всех; как во всём себе отказывала, только бы Риточке и Викусе было хорошо; какой бессердечной эгоисткой выросла моя сестра.
«Вы загоните меня в могилу!» – этими словами она заканчивала свою речь.
Держалась я всего пару дней. После очередного потока упрёков и слёз я чувствовала себя такой свиньёй неблагодарной, что готова была провалиться сквозь землю. И я решилась на самую большую глупость в своей жизни.
«Нам надо расстаться, – сказала я Андрею. – То, что мы принимали за любовь, было лишь увлечением, влюблённостью. Мы не подходим друг другу – слишком разные. Прости и забудь».
Андрей сделался белее полотна, будто мои слова выкачали из его тела всю кровь. Но неожиданно вдруг ожил. Глаза его загорелись лихорадочным блеском.
«Я всё равно буду ждать тебя, моя Марго! – вскричал он в возбуждении. – Пусть даже всю жизнь!»
Напрасно я говорила: не надо. Андрей был непреклонен.
Он действительно ждал всю жизнь. Водила-лихач вылетел из-за поворота неожиданно. Смерть была мгновенной.
К тому времени я успела худо-бедно смириться с нашей разлукой, научилась жить без него. Пусть, утешалась я мыслью, мой Мастер не со мной, пусть нам не суждено быть вместе, но он есть на белом свете. Теперь у меня не стало даже этого утешения.
Впервые за свои двадцать три года я ослушалась мать, тайком отправившись на похороны. Мой Мастер, казалось, спал среди цветов, и стоило лишь покрепче поцеловать его в бледные губы, как он проснётся и с улыбкой скажет: «Это ты, Марго? Ты пришла!». И обнимет, чтобы больше не отпустить. Никогда. Я не верила, я отказывалась верить, что Андрей мёртв. Я разговаривала с ним как с живым, толкуя его молчание как: «Я тебя внимательно слушаю, Марго». Лишь когда последняя горсть земли упала на могильный холмик, в сердце воцарилась звенящая пустота.
«Я же тебе говорила: не ходи на похороны, – встретила меня дома мама такими словами, когда я ответила на вопрос: где была? – Андрея, конечно, жаль, но ничего путного у вас бы всё равно не вышло».
Возможно, не скажи она всего этого, так и обошлось бы по-тихому. Но от этих слов я вдруг впала в такую ярость, что и сама не ожидала. Я орала на мать, что она сломала мне жизнь, отняла любовь, проклиная свою излишнюю покладистость, что заставила меня её послушаться.
«Бессердечная! – слово, которое не раз слышала Вика. Теперь оно впервые в жизни относилось ко мне. – Совсем мать не жалеешь!».
«Замолчи! А то голову оторву!»
Надо ли говорить, что у матери от таких слов просто челюсть отвисла? Я же в бешенстве носилась по квартире, круша всё, что попадалось под руку. Трещали, разрываясь, салфетки, скатерти, полотенца. Тарелки и чашки рассыпались на осколки, прощально звеня. Книги глухо бились переплётами о стенки мебели. А я всё никак не могла остановиться.
Остановила меня бригада скорой помощи, вызванная кем-то из соседей. Что-то они мне вкололи, отчего я почти сразу «завяла» – и увезли.
В психушке я пролежала около месяца. Бывало, целыми днями я не вставала с койки, безразличная ко всему. Жить дальше? Как? Да и зачем? Не чудовищен ли этот мир сам по себе, если существует без Андрея? Но умереть мне не давали.
Ночами я звала своего Мастера, Вику – тех, кого я предала из-за своей проклятой покорности. Но кто мог прийти, когда одна – в тюрьме, а другой – в могиле? Одна я осталась в этом мире!
Впрочем, в палате, кроме меня, были ещё две женщины. Анна Ивановна вначале показалась мне вполне здоровой. Часто рассказывала о сыне, который учится в Москве и вот-вот должен приехать. Это потом я узнала, что её сын никогда не приедет, потому что погиб – разбился на мотоцикле. Материнское сердце не вынесло утраты…
Другая моя соседка – Марья – даже поначалу не казалась здоровой. Она уверяла всех, что она супруга президента Гватемалы, и что американские спецслужбы её похитили и держат в заложниках. И колют всякую гадость специально чтобы свести с ума. При этом несчастная была уверена, что находится на территории США. Соседки же рассказывали, что Машка тронулась умом, когда её благоверный ушёл к другой. Может, он и был президентом Гватемалы, когда набирался до чёртиков – неизвестно. Но квасил, говорят, будь здоров!
Признаться, я завидовала этим женщинам. Да, они тоже потеряли тех, кого любили, но обе жили надеждой с ними увидеться. Я же осталась в здравом уме, без надежды, без веры, с болью и чувством вины.
Моё возвращение к жизни было долгим и мучительным. После выписки я могла часами сидеть и рассматривать картину – подарок моего Мастера. Девушка в белом воздушном платье, в шляпке с розами сидела, задумавшись, на скамейке у пруда, где плавали лебеди. Ландшафт художник подрисовал уже потом – на деле я позировала в его мастерской. Теперь же я гладила пальцами засохшие краски, словно пытаясь повторить движения любимых рук. Поначалу мать пыталась отобрать картину, но я сопротивлялась с такой яростью, что она, в конце концов, ретировалась и больше не рискнула к ней даже приближаться.
Смириться с гибелью Андрея было трудно. Не легче оказалось привыкнуть и к себе настоящей. Милая девочка, Рита-умница, вылепленная матерью по идеальному шаблону, мучительно умирала. Та же Маргарита, которую я каждый день видела в зеркале, представлялась мне настолько незнакомой и непредсказуемой, что порой меня и саму пугала. Я и сейчас не была уверена, что привыкла к ней полностью. Но Вике именно она, думаю, нравилась больше, чем прежняя. Та, которая писала ей за решётку тёплые письма, без единого упрёка…
Заснула я, к своему удивлению, очень скоро. Я не слышала, как Вика пришла, помылась и легла спать.
Проснулась я оттого, что услышала голос Вики:
– Просыпайся, Рита! Завтракать пора!
– Как? Уже? – я сонно потянулась.
Вика была уже одета и причёсана.
– Ты уже встала?
– Уже и на утреннюю зарядку успела.
Что делать? Пришлось быстро вставать, умываться, заправлять постель.
– Я вчера даже не слышала, как ты пришла. На дискач ходила?
– Да нет, – ответила Вика. – Мы после фильма ещё на палубе постояли, поболтали. Кстати, очень интересный парень!
– Надеюсь, не Сашуля номер два?
– Да ну! Сашуля ему и в подмётки не годится!
Сашуля – Викина первая любовь, рок-музыкант. Мать, помню, как увидела его фотку – пришла в ужас, ну и я вместе с ней. Но моя сестра оказалась твёрже, чем я в своё время, и даже слыша с обеих сторон о своём вопиющем бессердечии, не перестала с ним встречаться. Правда, в конце концов, она его всё-таки послала. Под шикарным образом, как оказалось, скрывался пустой халявщик, да к тому же ещё и любитель выпить.
За завтраком мы рассаживались свободно, но когда наши вчерашние знакомые зашли, осматриваясь, Вика махнула им рукой. Степан и Анатолий Петрович приблизились, и вскоре мы уже сидели все вместе.
А молодой казак, по всей видимости, к моей сестре неравнодушен! Ишь ты, как засияли его глаза, когда он увидел её! И как прилила к щекам казачья кровь, когда Вика на него взглянула!
После завтрака мы стали обсуждать, чем заняться. До остановки в Усовке оставалось ещё много времени.
– Я хочу танцевать, – сказала Вика.
– А я – петь.
Песни у меня всегда получались лучше, чем у сестры. Однако осмеливалась петь я только в семейном кругу. При чужих людях как-то стеснялась. Теперь же, когда моя репутация и так испорчена, переживать, что сделаю что-то не так, вряд ли имеет смысл.
В музыкальном салоне собрались в основном женщины среднего возраста. Собственно, салон этот представлял собой комнату на носу корабля. Впереди слева стояло пианино, справа – телевизор, который мы вчера смотрели. По обеим сторонам – кресла и скамьи в четыре ряда. Справа и слева проплывали за окнами песчаные обрывистые берега с растущими на склонах редкими деревьями.
Руководили хором две женщины. Лариса Григорьевна – дама с прямыми белыми волосами, с аккордеоном в руках, играла вчера, когда мы садились на корабль. Другая – полненькая, с тёмно-русыми волнами волос – пела для нас вчера на верхней палубе, когда теплоход отплывал. Елена Прохорова – так её представили.
Поскольку сегодня на теплоходе объявили День русской культуры, то и песни мы пели русские народные. «Ах, Самара-гордок», «По Дону гуляет»… Когда же запели «Позарастали стёжки-дорожки», я, не удержавшись, заплакала.
– Какая грустная песня! – к счастью, Елена истолковала мои слёзы по-своему. Давайте-ка споём более весёлую!..
«Валенки-валенки
Прячет моя маменька.
Всё равно я их найду –
Не свидание пойду!»
«Умная девушка! – подумала я. – Не то что некоторые!»
В то утро прозвучало ещё много песен: весёлых и грустных, но все они были уже не про меня. Одна девица «верила, верила, верит» своему любимому и никогда не поверит, что он её разлюбит; другая за свою веру поплатилась – милый нарушил клятву, данную ей на Муромской дорожке и «воротился с красавицей-женой»; третью так и вовсе угораздило полюбить женатого. Но ни в одной песне не встречалась такая дура, которая бросила любимого, потому что маменька велела.
И вот первая остановка – Усовка. Наш теплоход причалил вторым бортом. Наскоро похватав купальники, мы с Викой вышли на песчаный пляж. Степан с отцом вышли вслед за нами. Августовское солнце светило жарко, и блестевшая в его лучах водная гладь так и манила поскорее окунуться. Впрочем, зря терять время мы не стали. Более того, я сразу устремилась туда, где поглубже, чтобы вездесущие водоросли не досаждали. С детства их не люблю! Вика – другое дело. Когда она ещё носила длинные волосы, то любила делать причёски с водяными растениями, чтобы походить на русалку. Чего-чего, а этого добра в нашей Волге хватает!
