Ольга Крючкова
Старовер
– Прошу-с… Такая подойдёт?
Михаил вошёл внутрь, огляделся и скинул с себя лабашак, оставшись в суконной тёмно-коричневой поддёвке[17].
– Располагайтесь, сударь. Ужин подать в комнату или в зале? – подобострастно поинтересовался трактирный слуга.
Михаил изволил откушать в комнате…
Вскоре половой принёс увесистый поднос, уставленный блюдами, среди которых возвышался стеклянный штоф водки, и поставил на стол перед Михаилом. Тот, не мешкая, накинулся на еду.
– Газетка свежая, сударь… – учтиво произнёс трактирный слуга, положил на стол «Омские ведомости» и замер в ожидании чаевых.
Михаил сначала смутился, но затем понял, чего ожидал от него этот халдей. Он извлёк из нагрудного кармана поддёвки солидный кошелёк… И дал щедрые чаевые.
Насытившись, Михаил полистал газету, почерпнув из неё различные местные сплетни и то, что местные крестьяне не довольны земельной реформой, проводимой правительством. Затем некий господин-журналист долго и муторно рассуждал на эту тему в статье. Михаил прочёл её и почесал за ухом: «Это какие такие крестьяне недовольны земельной политикой?.. Чудно… Что-то я недовольных в Спасском не припомню…»
Михаил отбросил газету, в этот момент дверь в комнату отворилась – на пороге стояла светловолосая розовощёкая миловидная девица, одетая по последней местной моде, – в атласную юбку и приталенный тёплый жакет, отороченный мехом. Аккуратно завитые пепельного цвета волосы красиво обрамляли её светлый лоб, серые глаза были лукаво прищурены.
Михаил растерялся.
– Вы, сударь, одни? – невинно спросила она.
– Как видишь…
– Такой видный мужчина и скучает в одиночестве! Не порядок! – заигрывала девица. Она без приглашения прошла в комнату и присела рядом с Михаилом. Его обдало ароматом недорогих цветочных духов.
– Ах, сударь, я тоже одна… Вдвоём-то всё веселее время коротать…
От близости девицы Михаил невольно ощутил волнение, ибо давно не был с женщиной: сначала этому не способствовала беременность жены, а потом Дарьи и вовсе не стало.
Девица положила руку на плечо Михаила.
– А вы откуда приехали, сударь? – продолжала она расспрашивать.
– Из села Спасское… – каким-то чужим голосом отвечал Михаил.
– И там все мужчины такие красивые, как вы?.. – наседала девица.
Неожиданно Михаил ощутил прилив желания.
– Все, – уверенно ответил он и взял девицу за руку. – Тебя халдей прислал?
Девица рассмеялась.
– Приказчик? – спросила она сквозь смех. – Точно, приказчик – деловой человек. Сразу видно, не чета какому-нибудь землепашцу…
Девица не успела закончить фразу, Михаил заглушил её долгим страстным поцелуем.
Тобольск, 1905 год
По прибытии в Тобольск Михаил понял, что здесь его никто не ждёт. Таких, как он, оставивших свои деревни и сёла, в надежде на заработок тысячи.
Михаил снял недорогую комнатку у пожилой мещанки, женщина справно обстирывала его, питался постоялец в ближайшем питейном заведении, и, не теряя надежды, начал активные поиски работы. Он обошёл все крупные заводы и фабрики – везде одно и то же – предлагали только тяжёлую неквалифицированную работу, так как учётчиков, писарей в конторах, помощников бухгалтеров было хоть пруд пруди.
Спустя месяц кошелёк Михаила сильно исхудал. Он экономил на всём. Наконец, как-то прочитал в «Тобольских ведомостях», что смотритель тюрем Тобольской губернии господин Богоявленский открывает несколько вакансий младших надсмотрщиков в исправительно-арестантском отделении, непосредственно самой Тобольской пересылочной тюрьме № 1 и каторжной тюрьме № 238.
Доведённый до отчаяния поисками работы, Михаил решил попытать счастья на казённом поприще. Знающие люди, с которыми Михаил уже успел завязать знакомства в городе, просветили его по поводу казённой службы: платят копейки, работа собачья, ибо помимо политических осуждённых тюрьмы переполнены уголовниками. Единственный заработок младшего надзирателя – взятки за передачи весточек с воли, а также за продажу арестантам втридорога заварки, махорки и… девок. Последнее являлось особенно доходным, ибо в каждой тюрьме располагалось как мужское отделение, так и женское.
В Тобольском исправительно-арестантском отделении содержались заключённые, приговоренные к арестантским работам за так называемые лёгкие преступления – кража, драка, мошенничество, бродяжничество. Арестанты работали как на внутренних, так и на внешних работах в зависимости от обстоятельств и при необходимой охране, которую обеспечивали специальные военные роты. При тюрьме был построен небольшой кирпичный завод, где и трудились заключённые. Завод давал приличную прибыль, которая частично шла в казну, а частично – на содержание арестантов и тюремный персонал. Михаил узнал, что Тобольское исправительно-арестантское отделение считается самым благополучным среди местных тюрем. Ему удалось пообщаться с человеком, проведшим там три года за кражу. Бывший арестант подробно посвятил Михаила во всё, что знал об этом казённом заведении.
Исправительно-арестантское отделение было тюрьмой небольшой, насчитывало шестнадцать больших общих и тринадцать одиночных камер. Вначале оно рассчитывалось на двести человек, но реально в нём размещалось человек триста. Санитарное состояние этой тюрьмы являлось лучшим по сравнению с другими тюрьмами Тобольской губернии. Камеры были сухими и светлыми, имелась вентиляция, бельё арестантам выдавалось на год и менялось еженедельно. Постелью служили тюфяки из войлока, обтянутые холстом, а подушками – наволочки, набитые оленьей шерстью. Но слабым местом являлось отсутствие больницы и плохая система отопления арестантских помещений. Зимой в камерах стоял холод, арестанты замерзали, постоянно болели. При серьёзных заболеваниях их отправляли в госпитальный блок при Тобольской каторжной тюрьме № 238. Больных там вниманием особо не баловали, лечили по принципу: если на то Божья воля – выживет. А ежели нет – похоронят на тюремном кладбище.
Собеседник Михаила был уверен: коли уж идти к властям в услужение, то в исправительное отделение. Ибо арестант проводит в тюрьме срок, а надзиратель – жизнь. К тому же в последнее время в исправительной тюрьме всё чаще содержались политические заключённые по той причине, что Тобольская тюрьма № 1 была переполнена, и вместо трёхсот арестантов в ней пребывало в два раза больше. Всё чаще в Тобольской тюрьме случались голодные бунты (а уж о каторжной тюрьме № 238 и говорить нечего!), потому как кормили заключённых два раза в день (утром и вечером) подгнившей картошкой и капустой, жидкой кашей, сваренной на воде, мясо же разворовывалось тюремным персоналом. Хлеб давали низкого качества, в котором наполовину содержался жмых.
Должность начальника губернской тюрьмы была причислена к четвёртому разряду с содержанием жалованья и столовых в размере четырёхсот рублей в год, а должность помощника начальника с содержанием – триста рублей. Казённое вещевое довольствие чинов тюремной стражи выглядело так: мундир, укороченные шаровары, китель, шинель, фуражка, башлык, галстук. Для старших чинов добавлялись галун, башмаки, кушак. Старшие надзиратели по положению были вооружены шашками и револьверами, а младшие – только револьверами. Ежегодно выдавалось всего десять патронов на человека и раз в год проходило обучение надзирателей стрельбе.
Жалованье старшие надзиратели получали в размере двухсот сорока рублей в год, младшие – ста восьмидесяти, через каждые пять лет к основному содержанию прибавлялась одна треть за выслугу.
…Михаил, приодевшись, отправился наниматься на казённую службу. Тобольское исправительно-арестантское отделение, окружённое высокой каменной стеной, находилось на окраине города. Тюрьма представляла собой трёхэтажное сооружение столетней давности с подвальным этажом. В нём располагались кухня, пекарня, квасоварня, мастерские, карцеры и цейхгауз для арестантской одежды. Здесь же находилось помещение для надзирателей. На местном сленге оно называлось «камеры», ибо срок по факту здесь коротали и арестанты, и надзиратели.
Михаил подошёл к центральному входу, потоптался в нерешительности. Ему ох как не хотелось оказаться за тюремными воротами! Но обстоятельства вынуждали: либо идти на казённую службу, либо возвращаться в родное Спасское.
Около центрального входа в ожидании стояла пёстрая группа людей, кто принёс передачу для своего арестанта, а кто надеялся за надлежащую мзду получить свидание.
Михаил поразмыслил и направился к проходной. Там он объяснил охраннику, что пришёл наниматься в младшие надзиратели и для подтверждения своих слов показал соответствующий выпуск «Тобольских ведомостей».
После длительного ожидания Михаил вошёл в длинный, как пенал, кабинет заместителя начальника тюрьмы господина Чернова, прошёл мимо ряда столов с писарями.
Михаил приблизился к массивному письменному столу, обтянутому тёмно-зелёным сукном. За ним восседал худой человек, похожий на ворона, запечатанного в чёрный мундир с золотыми пуговицами.
«Ворон» цепким профессиональным взором смерил претендента.
– Из приказчиков? – сурово поинтересовался он.
– Из них… – спокойно подтвердил Михаил.
– Отчего решил поменять род деятельности? Проворовался?
Михаил, не ожидая такого напора, смутился.
– Ну что молчишь? – наседал Чернов, буравя его своими чёрными маленькими птичьими глазками. – Или я в яблочко попал?
– Жена умерла родами… – признался он. – Не мог я в селе остаться… Уехал… Добрался до Омска, затем – до Тобольска.
– Всё ясно! – подвёл черту чиновник. – Думал на непыльную службу устроиться! Ан не вышло!
Михаил кивнул:
– Всё так, господин начальник.
Чернову понравилось, что претендент не стал юлить, врать, оправдываться.
– Как фамилия, имя, отчество? Возраст…
– Венгеров Михаил Дмитриевич. Двадцати лет от роду…
– Значит так, Венгеров, жить будешь при тюрьме, обмундирование, питание – за казённый счёт, денежное довольствие – сто восемьдесят рублей в год.
Михаил растерянно сморгнул.
– Маловато, знаю… – примирительно сказал Чернов, словно читая мысли претендента. – Да ничего, освоишься, поймёшь, как подзаработать. Только предупреждаю сразу – на взятках не попадайся! Наказание одно – увольнение. Ну что, готов служить?
Михаил замялся. Чернов понимал: парень рассчитывал на большее.
– Грамоте обучен? – снова спросил Чернов. Михаил кивнул в ответ. – Хорошо. Паспорт при себе?
Михаил протянул чиновнику паспорт.
* * *
Венгерову выдали амуницию, пистолет и патроны, разместили в «камере» на пару с младшим надзирателем Петром Бахреевым. Пётр был старше Михаила, служил давно, почитай уж как десять лет.
Он, облачённый в чёрную казённую форму, правда, без ремня и портупеи, встретил новобранца дружелюбно. На груди младшего надзирателя выделялась серебряная медаль «За беспорочную службу в тюремной страже» с портретом Императора Александра III[18].
Пётр оказался человеком простым и разговорчивым, тюремный быт отнюдь не озлобил его и не превратил в циника. Он внимательно выслушал рассказ Михаила. Посочувствовал.
– М-да… И я когда-то из деревни уехал. Пятому сыну в семье ничего не светит… – вспоминал он. – Подался сначала в Тюмень, на заводе литейном горбатился. Почернел весь… Да потом с закадычным дружком перебрался в Тобольск. Только пути-дорожки наши разошлись: я в надзиратели пошёл, а он – в карманники. Встретились, годы спустя, – по разные стороны решётки. Ладно, приказано тебя ввести в курс дела. Завтра в шесть утра моя смена – со мной пойдёшь, всё расскажу, всё покажу. Если что непонятно – спрашивай. С другими надзирателями лишний раз в разговор не вступай. Живи по правилу: слово – серебро, молчание – золото.
В тот же день Михаила поставили на довольствие, отужинал он в столовой для надзирателей. Кухарили и поддерживали порядок здесь женщины из заключённых – всё лучше, чем на кирпичном заводе надрываться. Михаил также заметил, что некоторые надзиратели многозначительно переглядываются с подавальщицами. Пётр шёпотом пояснил:
– Службу покидаем нечасто, а бабу хочется. А те, что при столовой и кухне подъедаются, – проверенные лекарем, чистые, заразу не подцепишь. Только здеся уже у каждого свои пристрастия…
Спал на узкой солдатской кровати в эту ночь Венгеров крепко. Снилось Спасское, покойная жена, Колька Хлюст… Пробудился Михаил по привычке засветло – подъём для надзирателей был в пять утра. Заступление на смену – в шесть.
Младшие надзиратели умылись, надели черную форму, подпоясались ремнями, расправили портупеи, проверили револьверы системы Смит-и-Вессон в кобуре из черной юфтевой кожи[19].
Младшему составу обувь не выдавали – Михаил натянул свои любимые сапоги из оленьей кожи, подаренные Николаем на свадьбу.
– Ещё намедни твою справную обувку заметил, – сказал Пётр, расчёсывая деревянным гребнем густые с проседью волосы.
Михаил тяжело вздохнул.
– Подарок друга… на свадьбу…
Позавтракали надзиратели ячменной кашей в столовой. Затем – заступили на смену.
* * *
Михаил прижился на новой казённой службе, освоил все её тонкости: как правильно обыскивать вновь прибывшую партию арестантов, как проводить утреннюю и вечернюю переклички, как распределять работу с вечера и подавать сведения старшему надзирателю. Научился Михаил поддерживать порядок во вверенных ему камерах, за нарушение нещадно отправлял в карцер. А также брал мзду потихоньку за передачу записок на волю и обратно, за водку, за второе шерстяное одеяло, за упаковку заварки и колотый сахар и, разумеется, за свидание с родственниками. Особенно с жёнами и любовницами, на то Михаил выделял карцер с матрацем и одеялом.
Для «зажиточных» воров младший надзиратель предоставлял отдельные услуги – девок по сходной цене из числа арестанток. Выделял им тот же карцер, что и для свиданий с родственниками. Мзду брал немалую, приходилось делиться с надзирательницами женского отделения.
Однажды вор по кличке Щегол изъявил желание поразвлечься, за что посулил Михаилу солидный куш. Но девку испросил красивую и свежую, то есть из последней партии заключённых.
Михаил сначала пришёл в ярость:
– Тебе здесь не публичный дом! – коротко отрезал он. Но подлый Щегол так умел упрашивать, что младший надзиратель сдался.
Переговорив с надзирательницей из женского отделения, он узнал, что недавно «поступила» новая партия женщин, а среди них некая Варвара Михеева, проститутка, обворовавшая своего клиента. По словам надзирательницы, Варвара была на редкость хороша. Михаил уже успел насмотреться на тюремных красавиц и, честно говоря, кроме брезгливости, к ним ничего не испытывал. Но когда он увидел Варвару – сердце его зашлось. Перед Михаилом стояла статная полногрудая девка с пышной каштановой косой, уложенной вокруг головы, и дерзко смотрела на него василькового цвета глазами.
– Ты что ль – младший надзиратель? – без малейшего страха спросила она и взмахнула густыми ресницами.
– Я…
– Для себя берёшь? – цинично поинтересовалась она, прищурив глаза, словно кошка.
– Нет… – коротко ответил Михаил в некотором замешательстве.
– А жаль… Ты мне по нраву… – заигрывала хитрая Варвара. Ей вовсе не хотелось «ходить по рукам» в мужском отделении, несмотря на род своего занятия на воле. И она сразу же решила «подбить клинья» к надзирателю.
Михаил справился с соблазном: запер Варвару в карцере, где она дожидалась Щегла…
Однако васильковые глаза девицы снились ему несколько ночей кряду. И когда Щегол снова захотел любви с Варварой, Михаил выкатил ему непомерную цену. Умудрённый опытом Щегол сразу смекнул: на девку положил глаз кто-то из начальства, что в тюрьме не было редкостью. И безропотно согласился на замену по сходной цене.
При первой же возможности Михаил замолвил за Варвару словечко и её отправили на кухню посудомойкой. Девка не сразу поняла, кому обязана такой милостью, но когда Михаил появился на кухне, одарила его расцветшими васильками в глазах.
– Говорила же: ты мне по нраву…
Варвара сняла заляпанный жирными пятнами фартук и отбросила в сторону. Старшая по кухне строго на неё зыркнула. Но, заметив интерес надзирателя, умерила свой пыл. Ибо на кухне, в прачечной и гладильной работали только фаворитки.
Михаил без лишних слов, а в данном случае он просто не знал, что и сказать, завёл девку в кладовку и плотно закрыл дверь. Та, не заставив себя упрашивать долго, скинула арестантское платье, представ перед надзирателем в одной исподнице[20].
С того самого дня Михаил с нетерпением ждал встреч с Варварой. Среди надзирателей быстро прошёл слух: Варька Михеева – фаворитка Венгерова, её не трогать.
1906 год
В конце января на день иконы Божьей Матери «Утоли мои печали» в исправительно-арестантское отделение пришла новая партия заключённых. Покуда руководство тюрьмы вкупе со старшими надзирателями оформляло надлежащие документы, проводило перекличку вновь прибывших, у Михаила возникло чувство щемящей тревоги. Оно усилилось, когда Венгеров разводил заключённых по вверенным ему камерам. Внимание младшего надзирателя невольно привлёк арестант Дмитрий Носков. Михаил нутром почуял: от этого человека можно ожидать чего угодно.
Позже Михаил узнал, что взяли вооружённого пистолетом Носкова в бандитской малине во время облавы. Однако он никого не подстрелил, но, пытаясь бежать от стражей правопорядка, изрядно покалечил некоего жандармского поручика, руководившего операцией. В жандармском отделении оформили задержание и сопротивление властям в полной мере. Однако многоопытного жандармского штабс-капитана насторожил паспорт Носкова, выправленный, казалось бы, по всем правилам. И потому офицер составил подробнейшее описание задержанного и отправил запрос в соответствующий департамент Военного министерства в Екатеринбурге, где хранилась картотека на особо опасных преступников, бомбистов и террористов-большевиков. А покуда Носков после скороспелого суда пребывал в исправительно-арестантском отделении за нанесение тяжких телесных повреждений представителю власти.
Михаил редко покидал пределы тюрьмы, но в этот солнечный зимний день на Святого Лаврентия, освободившись со службы, решил прогуляться. Он зашёл в ближайшую лавку, купил для Варвары чёсанки, прикопотки[21] и белый вязаный ажурный платок из овечьей шерсти, потому как на улице стояла лютая стужа и в камерах женского отделения температура не поднималась выше четырнадцати градусов.
С покупками надзиратель оправился в ближайшее питейное заведение. Там казённых людей из исправительно-арестантского отделения хорошо знали, обслуживали максимально быстро и вежливо.
Михаил уже успел изрядно выпить и сытно закусить, как за его стол подсел некий человек.
– День добрый, господин младший надзиратель! – нагловато произнёс он.
Михаил спокойно опрокинул стопку водки, решив, что перед ним очередной родственник заключённого и сейчас последует просьба с передачей весточки. Но на сей раз Венгеров ошибся…
– Давай маляву, коли присел… – спокойно сказал Михаил.
Мужчина усмехнулся.
– Малявой называют записку уголовники… Да нет, мне не с руки весточку передавать… Есть дело посерьёзней.
– Говори, не тяни… – миролюбиво ответил Михаил, разморённый сытой едой и водкой.
– Есть в вашем отделении некий Дмитрий Носков.
– Ну есть… Распорядка покуда не нарушал.
– Нарушение распорядка и привлечение к себе излишнего внимания никоим образом не входит в планы Носкова… – витиевато произнёс незнакомец.
Михаил невольно насторожился: уж больно мудрёные речи вёл мужик. Да и на мужика он был не похож вовсе, скорее – на разночинца[22].
– Говори, что надобно, не мудри. Иначе уйду! – отрезал младший надзиратель.
Разночинец усмехнулся.
– Знаю, приказчиком ты раньше был. Видать, хватки деловой не потерял…
Михаил замер на мгновение, затем недоверчивым взором смерил незнакомца.
– Прощевайте, господин хороший! – грубо произнёс он, поднялся из-за стола и надел шинель. Тотчас приблизился халдей.
– Господин Венгеров, записать на ваш счёт? – вежливо поинтересовался он.
– Запиши…
Михаил, застегнув шинель и накинув башлык, вышел из питейного заведения и направился к тюрьме. Незнакомец нагнал его.
– Да ты не серчай, Венгеров. Лучше тебе с нами сотрудничать. Мы про тебя всё знаем: кто ты, откуда… И про Варвару Михееву – тоже…
При упоминании Вари Михаил резко остановился и недобрым взглядом смерил незнакомца.
– Ты что, из жандармов будешь? Политическими занимаешься? Нету за мной серьёзных грехов – в политике ничего не смыслю и отношения к ней не имею.
– Я не из царской охранки… – почти шёпотом произнёс разночинец. – Я из другой организации.
Михаил сморгнул.
– Из той, – пояснил незнакомец, – которая может и сестёр твоих, и матушку запросто пристрелить… А заодно и любовницу синеглазую…
Михаил ощутил, как его внутренности сковал холод, отнюдь не зимний, это был холод страха.
Заметив замешательство младшего надзирателя, наглый разночинец продолжил:
– Тебе лучше нам помочь… Тем паче – не бесплатно. На домик в тёплых краях хватит.
Михаил поглубже надвинул башлык.
– Знать, штабс-капитан Басов не просто Носкова крутит… Он политический, имеет отношение к вашей организации… Вы кто: бомбисты, террористы?
– Большевики, – спокойно пояснил незнакомец. – Носков – член «Боевого отряда народного вооружения»[23]. И как ты правильно понял: с нами шутки плохи.
– Большевик! Слыхал о таких – мутят воду в столице. Дык что ж Носков в воровской малине-то делал?
– А это уже не твоё дело, господин надзиратель, – жёстко произнёс незнакомец. – Выбирай: либо поможешь Носкову бежать из тюрьмы, либо мы порешим твоих близких. Но всё равно найдём в тюрьме того, кто нам поможет.
Михаил потоптался на месте: ноги прихватило от стужи.
– Денег сколько даёшь?
Незнакомец усмехнулся.
– Бывший приказчик, деловой человек. Правильно, деньги все любят… Тысяча рублей устроит?
– Нет, я не только местом своим рискую, но и свободой. А если что не так?
– Не волнуйся, я тебе объясню, что делать. Начальство тюремное разве что обвинит тебя в халатности. Две тысячи рублей… Соглашайся, это твоё жалованье, почитай, за десять лет.
Неожиданно Михаил представил себе справный домик с цветущим садом где-нибудь на Украине и Варю, одетую в белое платье с оборками. Соблазн был велик…
* * *
Ночью в одной из камер, вверенных младшему надзирателю Венгерову, раздались крики заключённых. Михаил тотчас поспешил выяснить: что случилось. Он распахнул небольшое оконце, прорезанное в двери, и увидел, как Носков корчится в судорогах, а из его рта струится пена. Сокамерники, как могли, пытались помочь собрату по несчастью, но тщетно.
Венгеров отворил дверь ключом, заглянул в камеру.
– Ну что тут случилось-то? – нарочито лениво поинтересовался он. – Ни днём ни ночью от вас роздыху нету…
Старший по камере подскочил к младшему надзирателю.
– Дык, господин начальник, вишь – плохо Носкову. Ещё днём в цеху на заводе жаловался он на немощь. А теперича вона пеной изо рта исходится. Чевой-то с ним будет-то? А?
Венгеров подошёл к Носкову, скрюченному на полу посреди камеры. Пнул его для верности в бок сапогом.
– Вставай, абаим![24] Хорош придуряться! – грубо приказал он. На что изо рта Носкова пена заструилась с новой силой, а руки и ноги вывернуло судорогой. Сокамерники перекрестились.
– Помрёт! Как пить дать, помрёт! – причитал старший по камере. – А ведь всего-то в морду полицейскому двинул… Помрёт…
– М-да… – озадаченно выдавил надзиратель. – Может и помереть… Утром карету скорой помощи из каторжной тюрьмы вызову, – пообещал он.
– Не дотянет до утра-то… – вздохнул старший по камере, сотоварищи его поддержали.
И, словно в подтверждение этих слов, Носков снова изрыгнул пену и дёрнулся, неестественно вывернув ноги.
– Господи… – перекрестился Венгеров. – Вызову карету скорой помощи прямо сейчас. Пусть, коли что, в тюремной больничке помирает.
В соответствии с правилами тюремного распорядка, Венгеров должен был доложить дежурному старшему надзирателю, мирно похрапывающему в каптёрке, о внезапной болезни Дмитрия Носкова. Но он этого не сделал…
Венгеров посмотрел на стенные часы – стрелки показывали полвторого ночи – подошёл к телефонному аппарату системы «Эриксон», которыми несколько лет назад по приказу Военного министерства оснастили все тюрьмы, полицейские и жандармские участки в Тобольске. Михаил покрутил ручку и прорычал в аппарат:
– Барышня, соедините меня с каторжным лазаретом!!!
Венгеров сделал вызов, указав причину, а затем зарегистрировал происшествие в специальном журнале отчётов. Конвойный с кареты скорой помощи должен был расписаться в соответствующей графе о приёмке больного. В тот момент, когда Михаил заполнял журнал, младшие надзиратели совершали ночной обход камер.
Через полчаса прибыла карета скорой помощи. Носкова загрузили в неё при помощи тюремной охраны. Больной дёргался в конвульсиях и тихо стонал.
– Отходит сердешный… – с сочувствием заметил тюремный охранник.
Михаил протянул журнал конвойному.
– Подписывай, что больного принял… – Михаил вручил конвойному карандаш, и тот поставил свою размашистую подпись в соответствующей графе.
Карета скорой помощи благополучно отбыла.
А через час у ворот исправительно-арестантского отделения появилась ещё одна карета скорой помощи…
* * *
Штабс-капитан Басов сверлил суровым взором поникшего Михаила, сидевшего напротив него за столом.
– Согласно вашему рапорту, предоставленному начальнику исправительного отделения, вы услышали шум в камере и крики о помощи… – листая бумаги, металлическим тоном произнёс офицер.
Венгеров кивнул.
– Точно так-с, господин штабс-капитан…
– Угу… И вы согласно рапорту решили оказать Носкову незамедлительную помощь и для этого вызвать карету скорой помощи из лазарета каторжной тюрьмы…
Михаил снова кивнул, ощущая себя ягнёнком на закланье.
– И вы, – продолжил наседать Басов, – не согласовали свои действия со старшим надзирателем, дежурным по смене. – Жандарм оторвал взгляд от рапорта. – Ну-с, любезнейший, здесь вам не село Спасское! Вы нарушили инструкцию внутреннего распорядка исправительно-арестантского заведения! Вы знаете, что за это бывает?
– Увольнение без выходного пособия… – виновато промямлил Венгеров.
– Ха! Если бы! – саркастически заметил Басов и вальяжно откинулся на спинку стула. – Ваши действия выглядели бы именно так, если бы арестант Носков не сбежал. Исходя из рапорта охранников, дежуривших в ночь побега, я понял, что было две кареты скорой помощи. Как вы это можете объяснить, Венгеров?
Тот пожал плечами.
– Не имею понятия, господин штабс-капитан.
– А я думаю, что вы прекрасно осведомлены. И дело было так: сообщники Носкова, который на самом деле, как выяснилось, является опасным террористом Евгением Зальцманом, заплатили вам за организацию побега. Со стороны выглядит, конечно, всё достаточно невинно… Ну, пожалел хворого – вызвал карету скорой помощи. Ну, хворый сбежал… Однако одно «но» в этом деле перечёркивает все ваши рапорты и объяснения: беглец – опасный террорист, член «Боевого отряда народного вооружения». И, если в ближайшее время погибнет кто-нибудь из высокопоставленных чинов Тобольска, – это будет на вашей совести.
Михаил тяжело вздохнул.
– Я не знал, что Носков – террорист. В тюремных списках значится, что он оказал сопротивление жандармам при задержании… Иначе бы я не вызвал карету… Да и Носков не сидел бы в общей камере, а согласно правилам – в одиночке.
Басов нервно сморгнул: камень был брошен в его «огород».
– Молчать! – рявкнул он. – Много рассуждаешь! На каторгу, как пособник пойдёшь! – Басов перевёл дух и вынул из верхнего ящика стола пачку ассигнаций. – А что ты скажешь по поводу этого – здесь ровно две тысячи рублей. Нашли при обыске в твоих вещах. Неужто копил всю жизнь?
Михаил сник, понимая, что каторги ему не избежать.
– Точно, господин штабс-капитан, копил… Ещё в деревне начал откладывать…
– Препираться бесполезно, Венгеров! Лучше рассказывай, как всё было. Тебе зачтётся сотрудничество со следствием.
Михаил пребывал в смятении.
– Расскажу, если пообещаете на каторгу не отправлять…
Басов усмехнулся.
– Обещаю. Ну-с, слушаю вас… – любезно произнёс жандарм.
И младший надзиратель рассказал всё, как было.
Басов внимательно выслушал рассказ младшего надзирателя.
– М-да… Шантаж близкими людьми и родственниками вполне в духе большевиков-террористов. Я сочувствую вам, Венгров. Но вы фактически организовали побег заключённого…
Михаил окончательно сник.
– Я искренне раскаиваюсь, господин штабс-капитан…
– Не сомневаюсь! Я сдержу своё обещание и не дам дальнейший ход делу. В своём рапорте напишу, что вы нарушили правила внутреннего распорядка, а к побегу Носкова не имеете ни малейшего отношения. Скажем, его собратья сами готовили побег и… нападение на арестантское отделение. А карету скорой помощи они планировали применить для вывоза Носкова. Словом, напишу складно, высшее руководство не подкопается. Но вы, Венгеров, будете моим должником.
Михаил встрепенулся.
– Я готов…
– Хорошо… – Басов встал из-за стола и прошёлся по кабинету. – Я сделаю так, что вас уволят за побег заключённого. Об этом станет известно пособникам Носкова. Вы же будете выглядеть, как герой… Мол, ничего не сказали жандарму, держались до последнего. Таких крепких духом людей, имеющих проблемы с законом, в боевых ячейках привечают.
К чему клонит жандарм, Михаил осознал, отчего холодок пробежал по его спине.
– Вы хотите, чтобы я вступил в ячейку боевиков и стал вашим осведомителем? – дрогнувшим голосом спросил он.
Басов цепким взором вперился в младшего надзирателя.
– Схватываете на лету, Венгеров. Выбирайте: либо работаете на меня, либо гниёте на каторге.
– У меня нет выхода… – упавшим голосом ответил Михаил.
Басов подошёл к своему письменному столу. Он извлёк из пачки ассигнаций, лежавших на зелёном сукне, несколько четвертных.
– Вот вам сто рублей. Снимите комнату, посещайте трактиры. Ешьте, пейте… Чрезмерно не веселитесь… Боевики должны подумать, что вы особо не при деньгах. Не забывайте: я их конфисковал. Не сомневаюсь, через некоторое время боевики пришлют к вам человека. Возможно, того самого, который подсел к вам в трактире…
Перед глазами Михаила встал отчётливый облик разночинца. «Встречу – убью…» – подумал Михаил.
* * *
Вскоре Михаил Венгеров стал членом ячейки боевиков. «Разночинец», который вовлёк Венгерова во всю эту тёмную историю, оказался лидером ячейки. Он снабдил нового члена наганом и устроил проверку: Михаил должен принять участие в ограблении ювелирного магазина. Деньги, полученные от продажи украшений, по словам «Разночинца», пойдут на борьбу с самодержавием.
Михаил переживал тяжелейший душевный кризис: мало того, что его уволили с казённой службы и он стал соглядатаем царской охранки, так он ещё должен обворовать ювелирный магазин, а может быть, и убить ночного сторожа. Бывший надзиратель был преисполнен уверенности: новые «товарищи» свяжут его кровью.