Ольга Конаева
Про домовых
Тут и дедушка с бабушкой явились.
– Ну, показывай свою работу, – сказала бабушка. – Батюшки, красота – то какая! Какая же ты умница! А домик – то, домик какой! Не дом, а чудо!
– Домик трогать не надо, он может сломаться… – тихо ответила Ульянка, глядя на спящего домовёнка.
– Не будем, – пообещала бабушка.– Ну, дед, теперь не отвертишься, завтра же пойдёшь в лес, за ёлкой.
– Придётся идти, куда ж деваться, – отвечал дедушка, – уж больно игрушки хороши. Молодец, Ульяша!
– Только без меня ёлочку не наряжайте, – попросила Ульянка,– я вам помогу.
Нынче домовой Спиридоныч всю ночь просидел на окне. А дело было вот в чём. Вернулся он из подпола, где припасы пересчитывал, намерзся, конечно. В холодном подполе работать – это вам не на печи греться. Забрался на лежанку, сейчас, думает, косточки старые попарю. Глядь, а Фили нет. Стал его искать. И за печью, и под печью, и под лавками, во все кувшины заглянул, все углы обшарил, а внука нет, как нет. Куда он мог деться? Неужто старая крыса Лизавета утащила? Она давно на Филю зуб точит за то, что он ей хвост дверью прищемил.
Спиридоныч и сам Лизавету недолюбливал. Ладное ли дело хозяйское добро переводить, с землёй смешивать? Ругал её за это не раз, а она только лапами разводит, – «Ничего, – говорит, – не могу с собой поделать, такая у меня натура». Но, хоть натура у Лизаветы и вредная, а Филю домовой отчитал за неё крепко, чтоб знал – всякая живность имеет право на существование, и обижать её нельзя.
Сел Спиридоныч на краешек печки, стал думать, как внука вызволять. Тут луна показалась, в избе посветлело. Глянул домовой на окошко, а на нём домик новенький стоит. Красивый такой, сам синий, крыша красная, а дверь и окошко желтые.
– Это что ещё за жилишше? – возмутился домовой, – кто посмел мою избу занимать? Уж не Мотька ли изволил пожаловать? Свою жилплошшадь проморгал, а теперь решил бочком – бочком к нам заселиться? Не бывать этому!
Взял скалку и пошел с незваным гостем воевать. Подобрался к домику, в окошко заглянул, а там внучок в одеяло ватное завернулся, и спит себе посапывает. Ну что ты будешь делать! Конечно, Спиридоныч обрадовался, что внук отыскался, однако оставлять одного на окне побоялся, а будить мальца жалко. Прикорнул рядышком с домиком, да так ночку и скоротал. Утром поднялся, от холода спину скрючило, не разогнуть. Кое – как на печь забрался, пригрелся и уснул крепким сном.
Спит Спиридоныч, а Филя рядом сидит, на окошко глядит, домиком любуется. Вдруг слышит: вжик – вжик, вжик – вжик.. А это дедушка Игнат топор точит, за ёлкой идти собирается. Наточил топор, стал лыжи ладить. А Филе тоже в лес охота. Оглядел избу – кругом порядок. Бабушка Меланья сидит у окошка, носок вяжет, кот Васька на кровати мурлычет. Недолго думая слез Филя с печки, и забрался в карман дедова тулупа.
Пришли они в лес. Выбрал дед ёлочку, пушистую такую, ни большую, ни маленькую, в самый раз. Сбросил тулуп на снег, лыжи снял и стал ёлку рубить. А Филя из кармана выбрался и смотрит, как снегири рябину клюют. Слышит шорох. Оглянулся, а рядом, из – под ёлки, выглядывают волки. Голодные, злые, потому что зимой охотиться ох как нелегко. Большинство лесных жителей по норам спят, а которые не спят, стараются поглубже в снег зарыться, попробуй – ка отыщи. У волков от голода уже животы подвело. Хорошо вот дед подвернулся.
– Что будем делать, братва? – шепчет вожак.
– А что делать, надо деда брать… – отвечают.
– Уж больно он стар да костляв, не столько еды, сколько зубы обломаешь – засомневался вожак.
– Тут уж не до жиру, быть бы живу. Какая ни есть, а всё – таки еда.
– Ну, тогда заходи слева…
Тут как раз ёлочка срубленная упала. Дед спину разогнул, глядь, а перед ним волки. Добро не растерялся, да как метнёт в них топор. Те от неожиданности назад отпрянули. А дед на ближнюю сосну как сиганёт, откуда и сила взялась, быстрей белки на сук заскочил. Уселся наверху, руками ствол обнял и сидит.
– Ого, – удивился Филя, – а говорил, радикулит… – и следом за дедом скок на ту же сосну.
– Что ж вы, волки, добычу упустили? – рассердился вожак.
– Обессилели с голодухи, – отвечает самый худой волк. – И кто мог подумать, что этот Чингачкук окажется таким прытким?
– Что? Где? Какой ещё Чингачкук? – всполошились волки, и в панике стали оглядываться по сторонам.
– Это такой индейский охотник, – объяснил худой, – правда, он не из наших лесов, но тоже топоры ловко мечет.
– Тьфу ты! – сплюнул вожак, и немного расслабившись, спросил, – И откуда ты всё знаешь?
– Потому что я любознательный, – отвечает худой. – А про Чингачкука мне сорока рассказывала. Она его в кино видела, в городе, в летнем театре.
Худой и правда был ужасно любознательным. Бывало, поймает добычу, и, вместо того, чтобы побыстрее съесть, начинает её разглядывать да расспрашивать, где она, добыча эта, бывала, чего видела. А добыча ему наврёт с три короба да и сбежит. Вот такой был странный волк. Но в жизни и не такое бывает.
– Потому – то ты и есть такой худой, что чересчур любопытный, – сказал вожак, безнадёжно махнув лапой, и строго предупредил, – а про охотников лучше не упоминай. Это народ такой, не успеешь про него подумать, а он тут как тут. Лучше скажи, что с дедом делать?
– А что с ним поделаешь? Надо ждать. Замёрзнет, сам с дерева свалится, тулуп – то на снегу остался.
Окружили сосну и ждут. Видит Филя – дело плохо, надо хозяина выручать.
Забрался на ветку, где шишек побольше, и давай ими по волкам пулять. Одному глаз подбил, другому шишку на голове посадил, третьему по спине угодил так, что тот от боли завертелся. Волки туда – сюда прыгают, от шишек уворачиваются, а уходить не хотят, уж больно есть охота. Прыгали – прыгали, пока догадались под ёлку спрятаться. Уселись рядком и опять стали ждать. А мороз крепчает. Дед зубами стучит, весь посинел, вот – вот кулём вниз свалится. Да и волкам не жарко. А сильней всех замёрз Любопытный, ведь худую животИну и шкура не греет.
