О. П. Клюкина
Художник и его мамзель

В устах Павлуши это прозвучало как тихий укор. Мол, вот спасибо, отблагодарила ты меня, выручила. Люба даже задохнулась от обиды.

– Да если бы не я, она бы все ваше имущество продала за бесценок и ни одной ложки не оставила. Можно сказать, я весь ваш дом спасла от разорения. Если бы не я…

Павлуша внимательно на нее посмотрел и сказал:

– Вообще-то ты права: деньги здесь ни при чем. Она бы все равно уехала. Ничего, ладно. Ей давно требовалась эмоциональная разрядка. Навестит своего Глеба Максимовича и вернется.

– Вы ничего не поняли: она же насовсем уехала!

– Это она так сказала? – усмехнулся Павлуша. – Вернется. Кому она нужна, кроме меня?

– А вам – что, нужна? Такая?

– Куда деваться? Она мне жена…

– Но ведь вы ее не любите!

– А какая разница? – спокойно пожал плечами Павлуша. – Для меня это давно не имеет никакого значения. Да и для нее, я думаю, тоже.

– Но как же так? – Люба даже привстала на кровати от волнения, щеки ее покрылись красными пятнами. – Зачем так говорить? А что же тогда имеет значение? Работа, да?

Она вдруг вспомнила ночной звонок Антона: он тоже ничего не путает, что у него на первом месте, а что – на втором.

– Имеет значение – работать, – словно прочитал ее мысли Павлуша. – Творить, сколько будет дано. Пространство культуры – колоссально. А остальное мне давно не интересно. Впрочем, не думаю, что ты меня сейчас поймешь. Объяснять человеку, что есть веши, ради которых можно пожертвовать своей индивидуальностью, – глупое занятие.

– Значит, любовь для вас – тоже глупое занятие?

– В общем-то да. И так мало времени остается, куда уж… Очень устал. Хочу отдохнуть. Отдохну недельку, пока она в отъезде. Ведь потом снова все будет, как всегда.

Павлуша сказал об этом просто, как о чем-то само собой разумеющемся, так что все стратегические планы Любы разом лопнули, как мыльные пузыри.

Она даже как будто услышала еле слышный звук в воздухе: чпок, чпок… Или чужая квартира над ней смеялась и устраивала злые шутки?

– Я испытываю счастье, восторг за работой. Разве это так мало? – устало пояснил Павлуша. – Ни на что другое меня уже просто не хватает.

– Первый раз в жизни вижу таких людей… странных, – упрямо пробормотала Люба. – Что вы сами, что жена ваша.

– Какие твои годы, – сказал Павлуша и вдруг широко зевнул. – Погода, что ли, снова меняется? Спать хочется. А она ребенок в душе, вот и все. Вечный ребенок. Дурных фантазий слишком много. Но для женщин это простительно. Разве можно вас за это осуждать?

Неожиданно Павлуша с прищуром оглядел Любу с ног до головы.

– Необычное цветовое сочетание, – пробормотал он. – Что-то подарочное.

Люба затаила дыхание: хоть что-то до него стало доходить.

– Бывает такая блестящая целлофановая бумага, в которую цветы заворачивают. Вроде бы мусор, а смотрится необычно. Это можно будет использовать в какой-нибудь композиции.

Мусор? От обиды у Любы все слова застряли в горле. Он ведь даже приблизительно не догадывался, сколько стоит «целлофановая бумага», которую подарил ей Денис.

– А книжку какую читаешь? Русские народные сказки? – как ни в чем не бывало поинтересовался Павлуша, взял в руки книгу и начал неторопливо листать. – Люблю сказки, вот только оформление они халтурное делают. Нет, не постарались.

Он определенно все это время думал о чем-то другом. Но явно не о своей беглой жене и даже не о Любе. Книжные иллюстрации его интересовали гораздо больше.

– Ой, посмотри: волк в «Красной Шапочке» так же, как ты, лежит на кровати и притворяется, что он – бабушка! – вдруг весело, с детской непосредственностью, воскликнул Павлуша, показывая в книгу пальцем. – А у самого зубы торчат. Бабушка, бабушка, почему у тебя такие больше глазки?

– Перестаньте надо мной издеваться! – возмутилась Люба.

– Да я и не издеваюсь вовсе. Нет, про тебя другая сказка есть, – улыбнулся Павлуша, переворачивая страницу. – Где она здесь? Там, где заяц пустил лису сначала на порог, а потом она уже его избушку заняла, а самого на улицу взашей выгнала.

Люба вспыхнула. Это был уже не намек, а вызов к бою. Но она была не из тех, кто терпеливо сносит обиды.

– Непонятный вы все-таки человек, – сказала Люба, стараясь держаться как можно спокойнее. – Вас жена бросила, к другому ушла, а вы тут веселитесь, сказки рассказываете. Где же ваша гордость, а? Сейчас все мужчины – тряпки, хоть ноги вытирай. Смотреть на вас противно.

Впрочем, проговорив эту тираду, Люба и сама пришла в ужас. Вот тебе и объяснение в любви, вот тебе и лирическая встреча! Если бы полчаса назад, когда она кружилась на кухне, кто-нибудь сказал, что она будет изо всех «сил стараться уколоть Павлущу побольнее… С какой стати?

Разве ее кто-то просил влезать в чужую личную жизнь, в семейные отношения? Да они и знакомы-то с ним всего два дня или чуть больше. Если бы не он, где бы она сейчас толкала свои пламенные речи? Наверное, в Петровске, перед мамочкой и ее полковником!

– А ты и не смотри, – тяжело вздохнул Павлуша.

Втянув голову в плечи, Люба ждала, что сейчас он ей еще что-то скажет, выложит начистоту все, что о ней думает, и в общем-то вполне по заслугам.

Но Павлуша вдруг снова широко зевнул и сказал:

– Кошмар, как спать хочется, совсем ноги не держат. А ну-ка, подвинься, я прилягу. Чего разлеглась? В конце концов, у тебя теперь свой диван есть.

Не раздеваясь, он прямо в плаще лег на кровать и закрыл глаза.

Теперь они лежали рядом и были похожи на двух путников, которые проделали длинный путь и под конец совсем выбились из сил. При этом ни у кого не было никаких желаний и чувств, даже у Любы.

Такой «эротической сцены» она точно не видела ни в одном фильме: она лежала почти голая, он – спал рядом в плаще.

Трудно сказать, сколько времени они лежали рядом молча. Люба боялась лишний раз пошевелиться, чтобы ненароком не разбудить старого художника.

А про себя думала: наверное, именно так убого выглядит сбывшаяся мечта. То ли дело, когда она живет в фантазиях, в голове…

– Что ты можешь понимать? – наконец сказал Павлуша негромко, не открывая глаз. – Мы уже двадцать пять лет вместе. Думаешь, это шутка: двадцать пять лет совместной жизни? Глупая, глупая Сашка. Трясется сейчас где-то в поезде, наверняка не спит. С ее-то здоровьем. Ей в больницу нужно срочно на операцию ложиться, а она в свадебное путешествие отправилась.

«Ненормальная она у вас, вот и все. Ей не в Питер ехать надо было, а в психушке месяц-другой погостить. Всем бы вам найти себе местечко», – хотела сказать Люба, но сдержалась.

Он вдруг повернул голову, внимательно посмотрел на Любу и сказал негромко:

– В принципе как хочешь. Все может быть. Ты такая красивая. В тебе столько жизни, энергии, силы… Глядя на тебя, я сразу вспоминаю себя в молодости. Но только имей в виду, что я никогда, никогда не брошу свою жену.

Она прекрасно поняла, что художник имел в виду, и почему-то смертельно испугалась.

– Нет, нет, нет, – несколько раз повторила Люба.

То, что сейчас происходило, напоминало договор, сделку. Примерно то же самое, что ей предлагал Антон. Только это был особый вид сделки с творческим человеком: она должна служить чем-то вроде аккумуляторной батарейки и при этом не мешать заниматься более важными вещами, а он…

– Ни за что! – повторила Люба для убедительности.

Казалось, Павлуша нисколько не удивился и лишь кротко вздохнул.

Люба почувствовала, что ее начинают тихо бесить его смиренные вздохи, в которых она теперь видела совсем другое – безразличие к ней самой, к жизни, ко всему, что не имело отношения к живописи.

– Притихла, молчишь? Думаешь, я ничего не вижу, не понимаю? – вдруг спокойно сказал Павлуша. – Я же здесь совсем ни при чем! Ты хочешь любыми способами отомстить человеку, который тебя бросил, никак не можешь успокоиться, страдаешь… Я вот только забыл: как его звали?

Теперь Люба видела совсем близко голубые глаза Павлуши, в которых не было ни насмешки, ни осуждения, а таилась какая-то спокойная сила. Но эта сила не была притягательной, потому что не имела к ней никакого отношения.

Люба подумала: конечно, он по-своему хороший человек. Художник не только с ней поступил по-доброму, наверняка он хорошо относится и к другим людям. Но ровно настолько, чтобы они ему не мешали. Никто не должен стоять у него на пути, сбивать с намеченного курса.

– Денис, – прошептала она, и на глаза у нее невольно навернулись слезы.

Денис… Зачем он так спросил – «звали»? Его и сейчас так зовут.

– Ах да… Повезло Денису, – отозвался Павлуша. – Хорошо, когда тебя так любят. Тебе нужно простить своего Дениса, вот и все. Иначе от обиды ты можешь наделать слишком много ошибок.

Он снова прикрыл глаза и, казалось, разговаривал сам с собой. Педагог… Ему нравилось учить других даже в самой непредсказуемой ситуации.

Люба посмотрела на развернутую плитку шоколада и вдруг спросила:

– Интересно, а вы давно своей жене покупали шоколадки?

– Что? Какие шоколадки? Ты о чем? – встрепенулся Павлуша, и смешно заморгал глазами.

– Обыкновенные: молочные, с орехами, можно с начинкой…

– Она сама себе все, что надо, покупает. Я ей даю деньги, а она покупает. Неужели ты думаешь, что у меня есть время ходить по магазинам?

– Вот! А ведь всегда хочется, чтобы подарили. У подаренных шоколадок даже вкус совсем другой, я много раз проверяла, что они слаще кажутся. И дело не только в этих дурацких шоколадках. Довели бедную женщину, что она уже сама с собой разговаривает, а теперь всем рассказываете, как вы без нее жить не можете. Вот уж ни за что не поверю. Врете вы все!

– Детский сад какой-то… – сердито пробормотал Павлуша.

– Она у вас еще терпеливая, я бы на ее месте давно на край света убежала. А когда вы с ней разговаривали по-человечески, хотя бы так, как со мной сейчас? Двадцать пять лет назад? Или вы думаете, живой человек хуже ваших картинок? А она у вас, между прочим, умная и добрая. И почти что красивая. Только одинокая очень, вот и мечется. – Люба помолчала, а потом добавила сердито: – Вообще-то я на самом деле сначала хотела вас соблазнить, но теперь передумала. Много чести. Нет, такая жизнь точно не по мне, я и полчаса не выдержу. Все, что угодно…

Но она остановилась на полуслове, потому что услышала странные звуки: Павлуша тихо смеялся, стараясь делать это как можно деликатнее. Видно было, что сдерживается из последних сил.

– Ты права… Я сам во всем виноват. Но я только одного никак не могу понять: как тебе пришло в голову купить поломанный диван? Это же… отец всех диванов, я как раз собирался вынести его на помойку. Погоди, а где ты деньги взяла? У тебя же совсем не было?

– Сергей Маркелов одолжил.

Он лежал рядом и теперь буквально сотрясался, клокотал от беззвучного смеха.

– Да, такой покупки у меня еще не было: купить у самого себя поломанный диван. Тебе бы каким-нибудь риелтором работать или агентом по продажам, у тебя явно пропадают способности… И после этого женщины упрекают мужчин в том, что им приходится все время работать! Одной нужно искать деньги на обратный билет, другой – вообще не поймешь на какую чушь, такое даже и в голову никогда не придет, – сказал Павлуша, понимаясь с кровати и потягиваясь. – Ладно, мне в мастерскую пора. А ты сегодня не ходи никуда на ночь глядя, не ищи себе лишних приключений. Можешь здесь переночевать. А там видно будет.

«Куда? А праздничный ужин?» – хотела спросить Люба, но промолчала.

Ее праздники ушли в прошлое. И все они были – рядом с Денисом, никто другой ей даже на время был не нужен.

– Меня в мастерской человек, наверное, уже ждет, – пояснил Павлуша, поправляя на себе нелепый плащ.

– Полина?

Люба и сама проклинала себя за свое любопытство, но вопрос вырвался сам собой.

– Кто? – удивленно понял брови Павлуша и снова улыбнулся. – Вот ты о чем. Да нет, друг из Москвы приехал, мы когда-то учились с ним вместе. Спать ложись. И почитай сказки на ночь, это успокаивает.

Глава седьмая
Новость номер один

Утром Люба проснулась от телефонного звонка. Она даже и не знала, что в квартире был телефон.

После разговора с Павлушей она заснула безмятежно, как в детстве – без мрачных мыслей и сновидений.

– Алло, Бабочкин, это я, – услышала Люба в трубке женский голос. – Ты меня слышишь, Павлик? Алло. У него – моржиха…

– Угу… – хмыкнула в трубку Люба.

Она пока ровным счетом ничего не понимала и не сразу узнала со сна дрожащий голос Шурочки. Но это была она, собственной персоной.

– У него молодая моржиха, слышишь? Я примчалась в Ленинград, на последние деньги взяла такси, нашла дом Глеба, но он был не один. Оказывается, он завел себе молодую моржиху. Слышишь, Бабочкин, алло? Они познакомились, когда вместе купались в проруби, и теперь собираются пожениться. Ну что ты молчишь, Бабочкин? Ты же сам просил, чтобы я тебе сразу позвонила, как только приеду. Иначе я бы ни за что звонить не стала, но ты же сам просил, да?..

– Да… – сказала Люба осторожным баском.

Но и этого оказалось достаточно. По всей видимости, Шурочка привыкла говорить монологами и не слишком нуждалась в собеседнике.

– Ты не сомневайся, Глебушка меня прекрасно встретил, мы всю ночь проговорили на кухне. А потом вдруг спросил, останусь ли я на его свадьбу, так как я для него самый близкий человек. Ты меня слышишь, Бабочкин?

Люба изо всех сил сдерживалась, чтобы не расхохотаться, и снова издала какой-то неопределенный звук.

Но, вспомнив вчерашний разговор, она вдруг прониклась острым чувством жалости к жене Павлуши. Должно быть, еще его называют женской солидарностью.

По крайней мере Шурочку она гораздо больше понимала.

– …а дети? Это же не дети, а настоящие слоны. Я никогда не видела, чтобы у людей был такой аппетит. А моржиха по утрам грызет только сырую морковь. Ты бы только видел, какие у нее зубы! Глеб и моржиха сейчас делают утреннюю пробежку, а я тут сижу на балконе и решила позвонить. К тому же я простудилась и теперь еще сильнее кашляю. Мне пришлось всю ночь курить на балконе, а ты сам знаешь, каково это с моими больными легкими. Может быть, все-таки обойдусь без операции? Я в такой растерянности, не представляю, что мне теперь делать…

– Немедленно возвращайтесь домой! – не выдержала и громко гаркнула в трубку Люба.

– Ой, кто это? – пискнула Шурочка, и на другом конце повисло испуганное молчание. – Куда я попала?

– Забыли, что ли? Это Люба, которая у вас диван купила и всякие там другие ложки-поварешки.

– Ой, да, еще и это… Что же теперь делать? А где же Бабочкин?

– Сидит в своей мастерской и вас ждет, где же еще? Сегодня же садитесь на поезд и возвращайтесь.

В трубке вдруг послышались подозрительные всхлипы.

Люба подумала: «Ну вот, теперь она будет плакать по межгороду, чтобы моржихе после свадьбы счет пришел на кругленькую сумму. Да мне-то что с того1? Хотя на ее месте я, наверное, тоже рыдала бы с утра до вечера».

Посмотрев на будильник, она только теперь начала лучше соображать.

– Погодите, но почему вы уже в Питере? Как вы смогли так быстро там очутиться, ведь еще должны быть в пути?

– На самолете. Я сразу в аэропорт поехала, там всегда есть билеты… Но теперь у меня кончились все деньги.

– Ах, на самолете? Вот и хорошо: пусть ваш толстый учебник со своей моржихой снова посадят вас на самолет или хотя бы на поезд. Ничего, не обеднеют, вы тоже вон сколько денег из-за него зря потратили.

– Ангел мой, разве дело в деньгах? Как-то неловко.:. – помолчав, тихо сказала Шурочка. – Как я теперь вернусь? Нет, это трудно… Между прочим, у меня в Ленинграде осталось несколько старинных подружек, еще по институту…

– Какие подружки? Тут муж родной ждет, весь испереживался. Он вас тут с цветами и шампанским встретит…

Она вспомнила, что бутылка вина так и осталась нетронутой стоять на столе после так и не состоявщегося праздничного ужина. Но если Шурочка поторопится и примчится назад на самолете, в холодильнике ее запросто дождутся вчерашние закуски. Вполне сойдет для тихого семейного ужина.

Хорошо, что ее кулинарные способности хоть для кого-то смогут пригодиться.

Жаль, что пирожных и конфет нет, придется Шурочке один день без них как-нибудь обойтись.

– …точнее, с красным вином и фруктами, – поправила себя на ходу Люба. – Только торопитесь, а то будет поздно. Тогда я ни за что не ручаюсь.

Последнюю фразу она сказала непонятно зачем. Почему будет поздно? Для кого поздно? На самом деле Люба имела в виду, что салаты могут испортиться, но получилось впечатляюще, с тайным подтекстом. По крайней мере это могло придать Шурочке необходимое ускорение.

Люба захлопнула дверь в квартиру Павлуши, точно зная, что она сюда больше никогда в жизни не вернется. Почему так? Что особенного случилось? Нет, словами далеко не все можно объяснить… А при помощи красок – тем более, хотя если как следует постараться…

Она Шла по утренней улице с таким чувством, как будто у нее сегодня день рождения и она непременно получит какой-нибудь подарок.

Даже лица прохожих были какими-то другими, более приветливыми.

Может быть, теперь у нее в жизни тоже все наладится?

Первым делом Люба решила разыскать Павлушу, чтобы сообщить последние известия из Питера, но его мастерская оказалась закрытой. В мастерской Сергея Маркелова повсюду стояли его «спецполотна» для иностранцев – одно чуднее другого. На самом большом из них были изображены какие-то стрелки и множество крошечных человечков, которые наподобие тараканов ровной цепочкой шли в сторону черной кляксы, по всей видимости, олицетворявшей ужасы российской действительности.

Наверное, неведомый добрый немец выбрал для своей коллекции и другие шедевры Маркелова, и тот вверх дном перевернул мастерскую, извлекая их из чулана на белый свет.

В такое утро Любе не хотелось сидеть в этом бардаке, и она не смогла придумать ничего лучшего, чем все-таки попробовать отыскать Павлушу в художественном училище. Хоть какое-то дело! Признаться, ей уже порядком надоело просто так болтаться по городу и пора было на что-то решиться.

Она надеялась встретить Бабочкина по дороге, чтобы не заходить в здание, где можно было лицом к лицу столкнуться со старикашкой, который рассказывал про крестьянские пропорции, но ничего подобного не случилось.

Возле училища тоже было непривычно безлюдно, должно быть, шли занятия.

Кроме одинокой девушки на скамейке под деревом, во дворе никого не было видно. С немалым удивлением Люба узнала в ней Полину.

Полина подняла голову и в упор посмотрела на нее странным, каким-то диким взглядом. Лицо ее было бледнее обычного, с темными кругами под глазами.

«После бессонной ночи, наверное, весна все-таки, – мелькнула в голове у Любы игривая мысль. – Интересно знать, с кем она этой ночью развлекалась?» – Привет, ты, случайно, не знаешь, где нашего Бабочкина найти можно? – весело спросила Люба, подходя к девушке.

Но от взгляда Полины ей поневоле сделалось не по себе. Лучше бы она снова спрятала колючие глаза под своей челкой и не глядела с таким осуждением и тайным вызовом.

Неужели ей уже кто-то доложил, что Люба ночевала дома у Павлуши?

– Никак не могу разыскать своего родственника, чтобы сообщить ему маленькую семейную новость, – торопливо пояснила Люба, ненавязчиво напоминая о своих родственных связях с художником. – Наверное, он на занятиях?

– К нему друг из Москвы приехал, будет выставку здесь устраивать, они куда-то пошли вместе, – ответила Полина, медленно, с трудом выговаривая каждое слово. – Павел Владимирович ведь добрый, он всем помогает.

«Уж не с похмелья ли ты, юное дарование? – подумала Люба. – Или обкурилась? Говорят, среди артистов и художников это случается…»

– А ты почему не учишься? Прогуливаешь? – добродушно улыбнулась Люба, не в силах скрывать свое замечательное настроение. – Порхаешь?

Она как будто освободилась от тяжелого, невидимого груза и была готова летать о радости, поэтому так и спросила.

– Порхаю, – усмехнулась Полина.

– Хочешь, вместе по городу поболтаемся? – предложила Люба.

Но так как Полина в ответ даже не шевельнулась и продолжала в упор смотреть, Люба повернулась и что-то напевая себе под нос, пошла к остановке.

– Стой! – вдруг услышала она негромкий, какой-то отчаянный голос Полины. – Подожди, уходи. Стой. Ты не могла бы поймать машину? Не хочется вызывать «скорую». Посади меня в такси, пожалуйста.

– А что случилось? – оглянулась Люба.

– Обычное дело. Позвоночник, – уже не таясь, скривилась от боли Полина. – Только скорее, чтобы никто не увидел. А то отцу позвонят. Ты можешь быстрее? За углом можно поймать машину.

Только теперь Люба заметила на лбу у Полины длинный белый шрам, когда вела ее, почти тащила на себе к такси. Ей ведь прежде не приходилось видеть ее лицо так близко…

– Ты не очень торопишься? Может быть, довезешь меня до дома? – прошептала Полина умоляющим голосом. – Там тоже ступеньки, лифт. Трудно. Одни препятствия.

– Я свободна, как птица в полете, – ответила Люба и сразу же устыдилась своих слов. На фоне чужой боли они были как-то неуместны.

В такси Полина молча протянула кошелек, чтобы Люба сама расплатилась с водителем.

«Надо же, как много у нее денег, – поневоле удивилась Люба, разглядывая внушительную пачку сотенных купюр. – А на вид ни за что не скажешь, что богатая».

Машина остановилось возле элитного дома из красного кирпича, похожего на многоэтажный теремок. На лестнице в подъезде лежала ковровая дорожка, повсюду стояли декоративные горшки с комнатными цветами, даже в воздухе витал аромат тропических фруктов, должно быть, от какого-то дезодоранта.

– Для крутых домик, – не удержалась Люба, с интересом оглядываясь по сторонам. – Ты здесь с родителями живешь?

– С отцом, – ответила Полина. – С отцом, его женой и двумя его детьми.

Выражение лица при этом у нее было такое сердитое, что Люба не стала переспрашивать, хотя на самом деле почти ничего не поняла.

– А кто у тебя отец? – спросила Люба все-таки осторожно, когда за ними бесшумно задвинулись дверцы лифта и Полина в изнеможении прислонилась к стене. – Чем занимается, на чем деньги кует?

– Врач-гинеколог, один из самых известных в городе, – негромко отозвалась Полина. – Может, слышала? Михаил Семенович Медковский, его все тетки еще Медком зовут. Он с ними со всеми такой сладкий, медовенький… У нас в семье все врачи, кроме меня.

– А мать кого лечит?

– Ангелов, – помолчав, сказала Полина. – Как ты думаешь, дети – это ангелы? Лично я никогда так не считала.

– Не знала, что у нас так врачи живут, – никак не могла успокоиться Люба. – Я по радио слышала, медики и учителя, наоборот, меньше всех получают.

– Смотря где и смотря какие. У отца уже много лет частная практика, у него теперь и кабинет здесь, под боком. Он у меня на работу ходит в соседнюю комнату. Почему-то у богатых людей всегда большие проблемы с потомством, на это они не скупятся.

Наконец лифт мягко остановился перед дверью. Люба подумала, что сейчас увидит какую-то необыкновенную роскошь, но Полина привела ее в обыкновенную комнату, разве что с непривычно большими пластиковыми окнами, загроможденную холстами и книгами. Несмотря на открытую форточку, в комнате стоял устойчивый запах скипидара, к которому Люба успела привыкнуть в мастерских.

– Мы с папаней автономно существуем, – пояснила Полина неохотно. – И научились друг другу не мешать. Он со своим счастливым семейством в другом конце коридора живет. А у меня здесь почти все вещи старые, от мамы остались. Не хочу, чтобы их ломали чужие дети.

Первым делом она достала из шкафа какие-то ампулы и одноразовый шприц, легла на диван и ловко сделала себе укол. Но когда Полина стягивала с себя джинсы, Люба чуть не ахнула: ее нога была сплошь покрыта шрамами разных размеров, которые переходили выше, в область спины, скрываемые нарядным свитерком.

– Автомобильная авария, – не дожидаясь лишних вопросов, спокойно сказала Полина. – Уже шесть лет назад. Сначала говорили, вообще ходить не буду. Я тогда думала, лучше бы мне тоже сразу… как мама. Но теперь, как видишь, живу и даже на дни рождения хожу. Вот только в училище пропусков много из-за болезни. Приходится потом догонять, частные уроки брать. Помнишь, ты меня как раз у Павла Владимировича встретила?

– А я подумала, у вас с ним роман, – зачем-то призналась Люба.

– Что? Нет, ну ты меня даже развеселила… Какие могут быть романы с моим-то позвоночником, когда я почти каждый день еле шевелюсь от боли? Но если ты так думала, значит, еще не все потеряно…

Люба была потрясена до глубины души.

– Но… как же… как же вообще можно жить без мужчин? – спросила она шепотом, округлив глаза. – И совсем без секса? Ты шутишь?

– Как видишь, жива, – засмеялась Полина, поглядев на обалдевшую физиономию своей собеседницы. – К тому же мне Медок столько рассказывает про своих сексуально озабоченных теток, что за глаза хватает. Но ведь я тоже могу тогда тебя спросить: а как можно жить без рисования? Балерина спросит: а без танцев? Ведь со скуки сдохнешь. Но многие люди и понятия не имеют, что это такое, и прекрасно живут, радуются жизни. – Полина помолчала немного, а потом добавила: – Ведь это вечный, философский вопрос: что важнее – жизнь или искусство? Забавно, что мы с тобой сейчас его обсуждаем…

Сейчас она, как никогда, была похожа на своего учителя, даже говорила с такой же интонацией. Люба подумала: с ним-то все ясно. Но вот когда так рассуждает женщина, молодая девушка… От такой жизненной несправедливости у нее вдруг даже резко защипало в носу, как будто кто-то поднес к лицу пузырек с нашатырным спиртом.

– Ты чего? Плачешь, что ли? – изумилась Полина.

– Я так просто, немножко… Не могу… Я думала, хуже, чем у меня, ни у кого нет, а тут вообще ужас какой-то.

– Да ты ведь совсем ничего не поняла!

– Не обращай внимания. Я здесь у вас вообще из другой оперы…

Из окна шестого этажа открывался красивый вид на Волгу, городской парк. Во дворе было устроено что-то вроде зимнего сада, росли какие-то декоративные хвойные кустики.

– Все равно, везет тебе, – полюбовавшись на реку, сказала Люба. – В таком шикарном доме живешь. Мне бы так, и чтобы это все было мое. Может быть, я тоже в бабушкин дом, в деревню, вернусь, пока там все не до конца растащили. Как-никак собственность.

– Эх, глупая ты. Да я бы все отдала, чтобы быть на твоем месте. До сих пор в глазах стоит, как ты тогда на табуретку запрыгнула. Помнишь, на дне рождения у Максимыча? Мне такие прыжки теперь только во сне снятся, да и то все реже. Для меня счастье, когда я проснусь утром и не мычу от боли. Вот сейчас отпускает немного, я уже и счастлива…

Люба покраснела и отвернулась к окну. Она ведь только хотела сказать: ладно, ты, не зацикливайся, многие инвалиды, ко всему прочему, еще и живут в ужасных условиях… Но Полина снова ее не поняла. Наверное, она просто не умела правильно выражать свои мысли, не случайно ее все считали за дуру. Почти все…

– А Сергей Маркелов сегодня какую-то акцию устраивает для иностранцев, – вспомнила Люба. – Такой неуемный. Скорее всего там и тесть его будет – нефтяной магнат…

– Нефтяной магнат? Он сам так тебе сказал?

– А разве нет?

– Врет, как обычно.

– Как это – врет? Ты ничего не путаешь? Зачем же он тогда плакался передо мной, что по расчету женился и совсем свою жену не любит? А вчера даже сказал, что уходит от нее, больше не может.

– Насколько я знаю, Юлька его учительницей в школе работает, а родители у нее давно на пенсии. А насчет развода он ей, наверное, каждый день говорит, и у них там итальянские страсти кипят.

– Но зачем он мне все это тогда наплел? Я ничего не понимаю…

– Творческая натура, – развела руками Полина. – У него стиль жизнь такой – набаламутить вокруг, чтобы не скучно было, без этого он себя художником не чувствует. Не ты, так еще кто-нибудь.

– Погоди, а та девушка… Помнишь, ты мне дырку в двери показывала? А она кто была?

– Я, – спокойно ответила Полина.

– Как же… Ты же сама говорила, что ничего не..:

– Но ведь он же тогда не знал, что я – почти инвалид. Да что там – инвалид, просто не хочу себе в этом признаться, – усмехнулась Полина. – Он мне заливал, что мы с ним будем творить вместе, рука об руку, как Ван Гог и Гоген, и много еще чего… До тех пор, пока я ему свою спину не показала. Мне тогда тоже пришлось перед всеми раздеваться, в мастерских… Кстати, у Сережи как раз был день рождения.

– Вот гад.

– Почему? Забавно. Даже по-своему романтично. Не так-то много у меня было хотя бы виртуальных романов. По-своему я ему в какой-то степени благодарна, хоть знаю, как это бывает…

Люба снова уставилась в окно. Вдалеке была видна улица-, многоэтажки и маленькие частные домики, в каждом из которых жили какие-то люди – все до одного друг на друга непохожие, со своими странными идеями в голове, творческие натуры и не слишком.

А где-то в другом городе, примерно в таком же доме, жил Денис.

Интересно, чем он сейчас занимается? Неужели о ней даже не вспоминает?

– Я знаю, что глупая, многого не понимаю, – задумчиво сказала Люба, глядя в окно, потому что так ей было гораздо легче разговаривать с Полиной. – Почему-то я раньше думала, что художники живут совсем по-другому, не как обыкновенные люди. Только ты, пожалуйста, сейчас не смейся над тем, что я скажу. Мне казалось, что художники, всякие артисты, музыканты живут в каком-то особенном мире Ну, примерно как в большом доме, где много разных комнат. В одной, допустим, артисты живут, в другой – художники или писатели, и стоит только в этот дом попасть, в твоей жизни тоже все сразу поменяется Но оказалось, все совсем не так: среди художников есть Павлуша… то есть Павел Владимирович, и Сер гей Маркелов – и между ними нет ничего общего, ведь так? Важно что-то другое, да?

– Да, ты права, важно что-то другое, – отозвалась Полина. – Я каждый человек сам для себя это находит, ведь…

Но она не успела договорить, потому что неожиданно дверь распахнулась и в комнату вбежал, буквально вкатился маленький толстенький мужчина.

– Полечка, ты уже вернулась? Почему так рано? Что-то случилось? Тебе опять плохо? Нужно звонить профессору? – запричитал он испуганно.

– Все нормально, просто нам захотелось пообщаться, – сказала Полина, недовольно морщась, что ее прервали. – Ты же сам стонал, что у меня нет подружек, а теперь снова чем-то недоволен.

Полина говорила с отцом неприятным, резким голосом.

– Ах, с подружкой! – сразу же расплылся в улыбке отец. – Это же замечательно! Какая у тебя хорошенькая подружка. Почему ты меня раньше с ней не познакомила?

– Боялась прогневить твою Ларису, – усмехнулась Полина.

– Ах, нуда, конечно, – еще больше обрадовался почему-то Медок. – Ты шутишь, Полечка… Как приятно наконец-то видеть тебя в хорошем настроении. Может быть, девочки, нам вместе чайку попить? Мы там как раз чаек пьем…