Ольга Карпович
Семейная тайна
Подумать только, что от всего этого она едва не отказалась тогда!
Кем бы она была сейчас?
Смешно даже представить.
Она – уверенная в себе, самостоятельная, независимая бизнесвумен. Воплощенная американская мечта. Движется вперед – и берет, что хочет, не раздумывая, не отравляя свое существование бесполезными рефлексиями и переживаниями.
Мужчины? Ну, разумеется, она же вполне здоровая женщина со здоровыми желаниями. Да, у нее было несколько романов, ни к чему не обязывающих, не мешающих работе. Идеальные отношения двоих взрослых людей, ценящих свою свободу и свое время.
Сантименты – это не для нее. У нее нет на них ни времени, ни желания. К счастью, ей всякий раз удавалось достаточно доходчиво объяснить это потенциальным соискателям ее расположения в самом начале отношений. Ни разу больше она не позволила себе потерять голову – как тогда, во время этой постыдной истории, о которой она предпочитает не вспоминать.
И сейчас не будет.
Это всего лишь разыгравшаяся от неизбежной встречи с родиной нервозность.
Нужно было принять валиум перед полетом.
Самолет уже шел на посадку.
Обернувшись к иллюминатору, Александра рассмотрела сквозь стекло серую, испещренную отметками, нанесенными белой краской, гладь взлетного поля. Вдалеке, за границами аэропорта, виднелась скудная запыленная зелень подмосковного лета. А впереди маячили бетонно-стеклянные коробки терминалов аэропорта.
Еще несколько минут – и шасси коснется посадочной полосы.
Затем паспортный контроль, багаж, такси…
Осталось совсем немного – и она вновь увидит старый родительский дом.
Добротный деревянный дом, выкрашенный светло-голубой краской, застекленную террасу, в мелких стеклах которой пляшут и подмигивают солнечные зайчики, круглый балкон в торце второго этажа, с которого так весело было когда-то пускать мыльные пузыри, возя размокшим концом трубочки из газетного листа по куску мыла…
Две сосны, уходящие верхушками в небо, лохматые пионы – материнское увлечение, – наполняющие весь двор глубоким приторным запахом, старые полусгнившие качели в кустах смородины…
Ерунда! Чушь!
У нее нет времени на ностальгические переживания.
Александра нахмурилась и сцепила пальцы в замок. Что ж, она будет надеяться, что эта поездка не займет много времени. Что отец за день-два придет в себя, состояние стабилизируется, и она сможет улететь отсюда.
Домой.
* * *
Отец все не возвращался.
Ася покрутилась на сиденье, вытащила из бардачка отцовские сигареты, закурила, поглядывая на выход из аптеки.
Не то что отец стал бы пилить ее за курение… Скорее, наоборот, – он же так гордится своей продвинутостью. Именно поэтому ей и не хотелось курить при нем. Незачем добавлять еще одну деталь в эту нарисованную им идиллическую картинку – «мы с дочкой закадычные кореша».
Ася докурила, выбросила окурок из окна, еще немного поглазела по сторонам. Затем протянула руку назад, нашарила кожаный рюкзачок и вытащила из него смартфон. Перевернувшись на сиденье, выставила из окна босые ступни с выкрашенными ярко-зеленым лаком ногтями, сфотографировала телефоном собственные торчащие из окна ноги на фоне вывески аптеки и запостила фотографию в инстаграм, подписав: «День. Улица. Фонарь. Аптека».
Нет, это, в конце концов, уже просто хамство!
Сколько она может здесь сидеть в ожидании? Может, отец попросту забыл о ней? Может, он уже там развлекается с этой своей очередной пассией где-нибудь в подсобке?..
Ася сунула ноги в сандалии и вышла из машины.
Если Макс о ней забыл – что ж, она напомнит! Пусть пеняет на себя, если она обломает ему весь кайф…
Она прошла мимо застекленных аптечных витрин, из которых счастливо скалилось идеальное блондинистое семейство, рекламируя почему-то таблетки от запора. Остановилась на секунду, чтобы оценить мелькнувшее в витрине собственное нечеткое отражение.
Из-за стекла на нее взирала хмурая девчонка в джинсовых шортах. Модная стрижка успела довольно сильно отрасти – светло-русые, выстриженные лестницами пряди спускались вокруг лица вниз, к шее, косая челка, если не откидывать ее назад, так и норовила закрыть собой левый глаз. Светло-зеленые глаза казались в пыльной витрине темнее, какими-то более драматичными, что ли…
Ася щелкнула собственного стеклянного двойника по вздернутому носу, прошла дальше и потянула на себя тяжелую дверь.
В помещении аптеки царила кондиционированная прохлада, пахло анисовой микстурой от кашля – та еще дрянь, Асю, с ее вечными бронхитами, постоянно пичкали ею в детстве.
По стенам в застекленных шкафчиках выстроились нарядные яркие упаковки, пузырьки и тюбики. Та самая фармацевтша, за которой, как Ася знала, приударял отец, как ни странно, одиноко скучала за стойкой. На ее красно-рыжих завитых мелким бесом волосах топорщилась синяя медицинская шапочка. Губы, пухлые, бледные и влажно-блестящие, похожи были на два только что выловленных из кастрюли вареника.
– Привет! – кивнула ей Ася. – А где отец?
– «Здравствуйте» вообще-то, – процедила фармацевтша, а затем указала кивком головы на дверь, ведущую в помещения для персонала. – С директором разговаривает. Чё-то там по документам не сходится. Ща будет, наверно.
Отец и в самом деле появился через минуту. За ним выкатился какой-то здоровенный плечистый мужик в наброшенном поверх буквально трещавшей на мощной груди футболки зеленом халате. Наверно, это и был директор аптеки.
Ася изумленно уставилась на него, подняв брови.
До сих пор ей казалось, что директора аптек – этакие сухонькие старички с козлиными бородками и крючковатыми носами. А этот выглядел прямо как бодибилдер, зачем-то сбежавший с подиума и натянувший на себя зеленую хламиду.
– Так мы поняли друг друга, Максим, – напирал на отца этот гамадрил. – Недостача очень крупная, счета расходятся на семьсот тысяч. Вы тянете время уже почти месяц…
– Олег, да я все отлично понял, – растягивал губы в улыбке отец.
С первого взгляда видно было, что эта гора мышц чего-то требует от отца, наступает угрожающе. Он же, прекрасно осознавая какой-то имеющийся за ним косяк, юлит и изворачивается, пряча раздражение и нервозность за фальшивым весельем.
– Вы, может, думаете, я слышу плохо? А, понимаю: хотите мне новейший слуховой аппарат впарить, – натянуто веселился отец. – Все будет тип-топ, я же вам говорил. У меня сохранились все накладные, я завезу на днях. Просто до сих пор не было случая. И мы с вами уладим это маленькое недоразумение.
– Послезавтра, – веско произнес Олег, словно выплюнул это слово, почти не разжимая губ. – Послезавтра – крайний срок. Иначе…
– Я понял, понял, – отец вскинул ладони в при-мирительном жесте. – Честное слово, у меня все в порядке со слухом. Хотя ваши слуховые аппараты, ко-нечно…
Олег, не дослушав его вымученно-непринужденную болтовню, развернулся и скрылся за дверью.
Отец едва заметно перевел дыхание и обернулся к фармацевтше:
– Женечка, рыба моя, прости меня, грешного, нужно бежать. Сама видишь, ребенок заждался, – он кивнул на стоявшую в стороне Асю. – И твое начальство не в духе сегодня.
Женечка, при появлении отца выпрямившаяся и занявшая боевую стойку, капризно скривила губы и протянула:
– Тогда послезавтра, да? Когда накладные завезешь?
– Точно! Послезавтра! – отец отсалютовал ей ладонью и, подхватив Асю под локоть, увлек ее на улицу.
– Чего он к тебе прикопался? – спросила Ася, подходя к машине.
– А, забей, – отмахнулся отец. – Все фигня, кроме пчел.
Он взъерошил ей волосы на макушке, и Ася, прикусив губу, отстранилась и пригладила их обратно.
– Ну, все, теперь за драгоценной сестрой – и в Серебряный Бор, – заключил отец и уселся за руль.
В квартиру Вероники Ася поднялась вместе с отцом.
Хватит с нее, пожалуй, бдения в машине. Он опять там зависнет черт-те на сколько, а она будет загибаться от духоты?
Нет уж…
Дверь открыл Ивар, двоюродный брат Аси – двенадцатилетний оболтус, долговязый и бледный, с вечно облупленным, обгоравшим даже на мягком подмосковном солнце коротким носом и шапкой светлых, почти до белизны, прямых волос.
Вероника как будто задалась целью нарожать как можно более непохожих друг на друга детей, собрав все краски мира в отдельно взятой семье. Если старший ее сын был рожден от какого-то прибалта, которого, по слухам, дед Алексей однажды спустил с лестницы, то младший, Камиль, унаследовал от так же испарившегося в голубых далях узбекского папаши высокие скулы, хищные рысьи глаза и смоляной чуб.
Ивар оглядел стоявших на пороге Асю и Макса равнодушным взглядом – и открыл дверь пошире, пропуская их в прихожую. Выглянувший из-за его спины восьмилетний Камиль зыркнул темными глазами, бросил Асе:
– Здорово, дебилка! – и, гогоча, унесся прочь по коридору, увернувшись от справедливого подзатыль-ника.
– Макс, это ты? – крикнула откуда-то из ванной Вероника. – Я сейчас.
Она и в самом деле вскоре появилась, распространяя вокруг себя приторное цветочное благоухание.
Веронике было тридцать два, и она, единственная из всего старшего поколения семьи, не казалась Асе безнадежно древней.
Вероника пошла в бабку – вся такая же красивая и мягкая, как большая пушистая кошка. Только у бабки Лиды глаза были цепкими и пристальными, как у настоящей кошки, а в Вероникиных очах плескалось какое-то веселое безумие.
Сейчас она объявилась в коридоре, наряженная в короткое платье дикой леопардовой расцветки, встряхнула светлыми локонами и сунула ноги в босоножки на высоченной платформе.
Затем обернулась и позвала:
– Ивар! Камиль! Вы там собрались, наконец? Поехали!
– Ты что, и пацанов с собой тащишь? – уточнил отец.
– А куда же я их дену? – изумленно распахнула глаза Вероника.
– Оставила бы с этим твоим… как там его? Бекханом?
– Ой, он же дома почти не бывает, – отмахнулась Вероника. – Они тут спалят квартиру без присмотра. Ну его на фиг.
– Как вас всех в машину-то поместить? – нахмурился Максим. – Я не понял, кстати, чего бы тебе на своей не поехать? Ну, той, что папец тебе подарил два года назад.
Вероника смущенно потупилась и пожала леопардовыми плечами. А снова появившийся в коридоре Камиль радостно объявил:
– А она ее продала!
– Это зачем? – удивился Макс.
– Ну, зачем, зачем, – недовольно отозвалась Вероника. – Значит, надо было…
И тут же, не утерпев, поделилась:
– Мы с Бекханом хинкальную хотим открыть. У него здесь, в Москве, земляк, тоже из Шалажи, в долю хочет войти. Знаешь, я попробовала заняться дизайном помещения, сама эскизы нарисовала – у меня так классно получается! Бэка уже договорился, где помещение арендовать…
– Погоди, погоди, – остановил поток ее излияний Максим. – То есть ты продала машину, а деньги ему отдала? На открытие хинкальной? Господи, Ника, какая ж ты все-таки феерическая. И ведь не меняешься с годами! Оплот постоянства в этом изменчивом мире.
– Да пошел ты, – обиделась Вероника. – Все вы никогда в меня не верили. А я, между прочим…
– У тебя хоть какие-то деньги дома остались? – снова перебил ее Макс. – Советую не оставлять их тут, под присмотром Бекхана, а забрать с собой. Так, на всякий случай.
– Что ты несешь! – укоризненно бросила Веро-ника.
Но затем, подумав, все же вернулась в комнату, погромыхала там какими-то выдвижными ящиками и вернулась, запихивая в сумку не слишком впечатляющую пачку купюр.
Все вместе они вышли на лестничную площадку.
Пока Вероника запирала дверь, оба мальчишки взгромоздились на перила, оседлали их, уцепившись руками и ногами, и с гиканьем понеслись вниз.
– Ивка! Камка! Шеи сломаете! – запоздало за-кричала вслед Вероника и, не дождавшись ответа, вздохнула: – Вот придурки!
Уже в лифте она наконец спросила у Максима:
– Ну, что там? Мама не звонила?
– Звонила, – кивнул Макс. – Все по-прежнему. В себя не приходил.
– Господи, бедный папа! – всхлипнула Вероника и по-детски вытерла нос тыльной стороной ладони.
И Асе почему-то показалось, что это – единственное откровенное проявление чувств, которое ее родня продемонстрировала за весь этот суматошный день.
Отец же, покосившись на сестру, хмыкнул:
– Бога ради, Никыч, не разводи сырость! Поехали! Разберемся на месте.
2
В комнате на первом этаже, где поместили Алексея Михайловича, чтобы не поднимать его на второй, в родительскую спальню, стоял тяжелый больничный запах, смешивавшийся с тянувшимся из окна приторным благоуханием пионов.
Александра тихо сидела на табурете, придвинутом к постели.
В изголовье кровати мигали какие-то датчики, на специальной стойке подвешена капельница. Матери удалось переоборудовать бывшую гостевую спальню в настоящую больничную палату. Александра не очень понимала – зачем это было нужно. Почему было не оставить отца в больнице, где ему обеспечили бы уход? Но мать уверенно утверждала: «Здесь, с нами, ему будет лучше. Мы соберемся все вместе, и отец скорее придет в себя».
У Александры же мелькала непочтительная мысль, что тут, дома, матери просто легче будет продемонстрировать всем свой тихий подвиг преданной долготерпеливой заботливой жены.
Глаза отца были закрыты, седая голова казалась на подушке до странности маленькой. Отец всегда производил впечатление крупного, могучего человека, а сейчас, лежа в постели без сознания, выглядел каким-то миниатюрным и хрупким.
«Неужели представление о человеке складывается не столько из его физических данных, сколько из некой внутренней силы и энергии, которую он в себе заключает? – думала Александра. – Отец без сознания – и все это внутреннее сейчас ушло, не прочитывается, а потому и само тело кажется каким-то усохшим, слабым и хрупким?»
Особенно странным казалось видеть отца в этой комнате, отделанной по материнскому вкусу. На стенах – обои с цветочным рисунком, выполненным в мягких пастельных тонах, на изголовье кровати – резьба, какие-то листочки и завитушки. Постельное белье в васильках…
Все это совершенно не сочеталось с отцом, всегда предпочитавшим стерильную бело-стальную простоту и функциональность – как в операционной.
Медсестра из санатория, делавшая отцу уколы и отслеживавшая его состояние, недавно ушла, и в комнате было тихо.
Только из-за окна временами доносились вопли Вероникиных мальчишек, пользовавшихся растерянностью взрослых и под шумок крушивших сад Лидии Сергеевны.
Александра протянула руку и дотронулась до пальцев отца. Ладонь была холодной и бледной…
Она зажмурилась, на мгновение представив себе, что вот сейчас отец отдернет руку и гаркнет, как обычно, своим властным раскатистым голосом:
– Александра, отставить панику! Что вы все тут собрались? Заняться нечем? Хоронить меня приехали? Как же, не дождетесь!
Но ничего не произошло.
Отец все так же не шевелился, не открывал глаз…
Дверь за спиной тихо скрипнула.
Александра не обернулась. Но по напрягшимся вдруг плечам, по мурашкам, побежавшим по ее шее, вниз, вдоль позвоночника, сразу поняла, кто вошел в комнату.
Андрей Новиков.
Сын бывшей однокурсницы Алексея Михайловича. Его ставленник и правая рука.
В свое время, убедившись, что никто из его троих отпрысков так и не выбрал медицину в качестве призвания, Воронцов перенес все чаяния и надежды на Андрея, увидев в нем некоего духовного наследника всех его идей и начинаний. Макс до сих пор бесится, что отец, при живом-то единокровном сыне, выбрал в ставленники этого постороннего человека.
Зачем он здесь сейчас? Ах да, он же теперь главврач санатория. Значит, и своего босса наверняка лечит тоже он…
Андрей коротко посмотрел на Александру, кивнул ей и сразу направился к Алексею Михайловичу. Склонился над ним, оттянул веко, проверяя реакцию зрачков. Пролистнул оставленные на столе медсестрой записи.
Александра молча следила за его отточенными, выверенными, профессиональными движениями.
Он изменился с тех пор, как она видела его в последний раз.
Постарел, конечно. Волосы коротко острижены, в когда-то пшеничных прядях щедро рассыпалась седина. Раньше, тысячу лет назад, его светлый чуб так и норовил свеситься на лоб – Андрей смешно морщился и раздраженно откидывал его назад резким движением. А руки у него по-прежнему крепкие, умелые – чуткие пальцы врача. Чувствовать их на собственной коже – было…
Впрочем, нет, этого она не помнит. И к лучшему.
Все эти годы во время кратких визитов к родителям она старалась по возможности избегать Андрея. Конечно, совсем не пересекаться с ним было невозможно – все-таки он был правой рукой отца, а тот не отвлекался от работы ни на миг, даже дома, даже в редкие наезды старшей дочери. Но Александре удавалось ограничить их общение дежурными: «Привет. Хорошо выглядишь. Ты тоже в порядке. Как жизнь? Отлично. Ну и превосходно».
Двадцать лет бессмысленных «как дела?» от человека, когда-то сломавшего ее пополам, выпотрошившего до основания…
Господи, о чем это она? Неужели впадает в мелодраматизм, поддавшись тяжелой домашней атмосфере?
Все нормально. Все в порядке.
Что-то когда-то было – в незапамятные времена, которые никто уже и не вспомнит. Они взрослые люди. Все хорошо.
– Ну, как он? – наконец спросила она.
Андрей обернулся к ней.
Спокойное, ничем особенно не примечательное лицо. Широкие светлые брови, прямой нос, тонкие губы. Только глаза удивительно синие, чистые. Так сразу и не подумаешь, что…
Впрочем, ладно.
Он коротко качнул головой, сжав губы.
И Александра поняла, что ничего обнадеживающего о состоянии Алексея Михайловича Андрей сказать не может. Господи, неужели отец умрет? Неужели он может умереть в любую минуту?!
– Ты давно приехала? – вполголоса спросил Новиков.
– Сегодня, – ответила она, кашлянув, чтобы прочистить пересохшее вдруг горло.
– Надолго?
– Нет, – резко качнула головой она. – У меня очень много работы. Я едва вырвалась. Приехала только потому, что отец…
– Да, – кивнул он. – Ясно. Конечно…
Андрей потупился, а потом снова поднял на нее взгляд.
До чего же все-таки синие у него глаза! Из уголков едва заметными лучиками расходились мелкие морщинки.
Из-под накинутого белого халата виднелась рубашка в мелкую серо-голубую клетку. Он казался таким надежным, открытым и искренним, добрый доктор Новиков. Как жаль, что у Александры остались о нем несколько иные воспоминания.
– Может быть… – нерешительно начал Андрей, – ты хочешь наведаться в санаторий? Я мог бы тебе показать, как все изменилось за последние годы. В любое время, если захочешь… Я сейчас живу на территории санатория, в корпусе для персонала. Мне там выделили квартиру…
– А что же стало с той квартирой… кажется, на Остоженке, да? Где ты жил раньше?
– Я оставил ее жене после развода, – коротко объяснил Андрей.
– Оу, развод…
Внутри как-то странно кольнуло. Некое мстительное удовлетворение – гляди-ка, и у тебя с семейной жизнью не сложилось.
Или что-то иное? Более смутное и глубокое?
– Я не знала, извини…
– Все нормально, – пожал плечами он. – Откуда ты могла знать? Так как насчет экскурсии по санаторию?
Александра поняла, что ей слишком хочется согласиться.
После всех этих лет, когда ей удавалось избегать Андрея, практически не вспоминать о нем, именно сейчас, когда отец лежал при смерти, а мать беспомощно причитала, очень хотелось укрыться от всего этого и от собственного муторного страха в тепле его синих глаз…
Именно поэтому Александра резко встала с табурета, бросила:
– Извини, у меня назначено на восемь совещание по скайпу.
И вышла из комнаты.
В гостиной собралась вся семья.
На светлых, обшитых деревянными панелями стенах комнаты были развешаны многочисленные фотографии в рамках – от старинных, черно-белых, с пожелтевшими краями и полустершимися, едва различимыми лицами, – до современных, распечатанных с компьютера, бивших в глаза неестественно яркими цветами. Вот отец Лидии Сергеевны, профессор Микулин, в полотняном костюме и соломенной шляпе, по моде тридцатых годов, стоит на пороге только что открытого санатория, где он назначен директором. За его спиной высятся белые колонны – когда-то в этом здании располагалась дворянская усадьба, а теперь в нем будут восстанавливаться после травм рабочие и крестьяне. Вид у профессора довольный и гордый – еще бы: очередное завоевание советской науки, направленной на улучшение качества жизни трудящихся! На другой фотографии жена профессора сидит на крыльце только что выстроенного деревянного дома, держа на коленях белокурую девочку – будущую хозяйку этого дома, Лидию Сергеевну Воронцову. Чуть ниже посматривает из полированной рамки молодой Алексей Михайлович, студент мединститута, в карикатурно клешенных брюках и с лохматыми бакенбардами. А рядом с ним, трогательно прислонившись к плечу жениха, нежно улыбается Лидия Сергеевна, похожая на юную Брижит Бардо. Противоположная стена отдана под новейшую историю: маленький Макс с игрушечным металлическим грузовиком, девятнадцатилетняя Вероника – профессиональный снимок периода недолгой модельной карьеры Ники. Александра нашла глазами и себя – высокую худую девочку в коричневом форменном платье с излишне строгими, даже хмурыми глазами. Задержав взгляд на снимке, она едва заметно пожала плечами: надо же, выходит, не такой уж страшненькой она была в школьные годы. Вполне миловидная девочка, стоило ли так комплексовать?..
В комнате царила так тщательно всегда поддерживаемая матерью чистота. Взглянув на расстеленный у камина мягкий ворсистый ковер, Александра вспомнила, как когда-то им, детям, доставалось за рассыпанные по нему крошки. Ей, старшей, вручался пылесос, Нике – влажная тряпка, и только Макс всякий раз умудрялся удрать от уборки, выскочив в окно. Мать ругалась, грозила ему пальцем через стекло, не в силах сдержать обожающей улыбки, а затем оборачивалась к дочерям:
– Опять сбежал, паршивец, ну что с него взять, мальчишка. А вы у меня, девочки, будущие хозяйки, так что – за работу. И смотрите мне, чтобы ниточка к ниточке, листочек к листочку!
Качество проделанной уборки мать придирчиво проверяла – и не дай бог было пропустить где-то полоску пыли…
Комната и сейчас поражала чистотой.
В доме приятно пахло свежей выпечкой. Лидия Сергеевна, выйдя из кухни, поставила на столик блюдо с румяными плюшками с корицей. С годами мать сильно располнела, но не утратила женственности фигуры, просто раздалась в формах. Всегда аккуратная, она и сейчас одета была в мягкие домашние брюки и трикотажную темную блузку. Блестящие серебром волосы были подняты наверх и заколоты на затылке плавными волнами. Лицо почти без морщин – за счет полноты, кожа гладкая, лишь при ближайшем рассмотрении выдававшая истинный возраст: Лидия Сергеевна была похожа на старую фотографию за стеклом, трещинки на которой становятся заметны, только если подойти вплотную.
– Ох, – вздохнула она, расставляя на столе чайные чашки. – Едва на ногах стою, так устала. С обедом промучилась, еще плюшки…
– Мам, ну зачем ты напрягалась? – спросила Александра. – Могли бы заказать что-нибудь на дом…
– Чтобы мои дети в родном доме питались готовой едой? – оскорбленно поджала губы мать. – Да никогда! Может быть, это у вас в Америке так принято, но здесь…
– Я все равно ничего не буду, я на диете, – неуверенно произнесла Вероника, жадно пожирая плюшки глазами.
– А я буду! – заявил Макс, стащив с блюда сразу две поджаристые булочки.
– Кушай, сынок, я же знаю, как ты их любишь. – Мать притянула к себе голову Макса, расположившегося на подлокотнике кресла, и поцеловала его в волосы. Затем подняла взгляд на старшую дочь: – Новиков осмотрел папу?
– Осматривает, – кивнула Александра.
– Не мог раньше приехать, – проворчала мать. – Отец столько для него сделал, а теперь остается на целый день, можно сказать, без медицинской помощи! Нет, я все понимаю, конечно, он не обязан, – добавила она кротко. – Но все-таки чисто по-человечески…
– Мамик, «чисто по-человечески» сейчас не модно, – отозвался Макс. – Нужно, наоборот, побыстрее подсуетиться, чтобы освобождающееся место занять, а то более ушлые опередят. Этого нам с тобой не понять, мы в этом мире практически вырож-денцы…
Ася, листавшая в кресле напротив какую-то книгу из семейной библиотеки, покосившись на отца, довольно громко фыркнула, но ничего не сказала.
– Мне нужно идти, у меня совещание по скайпу, – произнесла Александра.
– Совещание по скайпу, еда по заказу, – фыркнул Максим. – Секс по Интернету? Новые технологии рулят, а, сестричка?
Александра не успела ответить, потому что в эту минуту в саду что-то грохнуло, взорвалось, и в дом пополз едкий дым.
– Боже, Ника, уйми своих сыновей, – страдальчески простонала мать. – Я больше не могу!
– Что же я с ними сделаю? – растерянно протянула Вероника. – Ты же сама хотела, чтобы собралась вся семья.
Александра, не дослушав разговора, вышла из – комнаты.
* * *
В комнату к деду Ася заходить не стала.
Заглянула на минуту через отцовское плечо – и вынырнула обратно в коридор.
Было слишком страшно увидеть его, неподвижного, увешанного какими-то трубками и приборами…
Поселили ее в одной комнате с теткой Александрой. Асе она не слишком-то нравилась – слишком сухая и унылая. Пару лет назад они с отцом гостили у нее в Чикаго, и тетка возила ее в Диснейленд и вообще всячески развлекала. Правда, делала это как-то натянуто, как будто вычитала где-то, как нужно вести себя с подростками, и старалась теперь строго следовать описанным правилам.
Ну, да и ладно, спасибо еще, что бабушка не за-ставила ее спать в одной комнате с двоюродными братьями!
Они бы точно ночью подожгли ей волосы…
Александра тут же оккупировала комнату, врубив скайп и затараторив с коллегами по-английски. Ася попыталась было что-то спросить, но тетка обернулась к ней и приложила палец к губам, прося не мешать. Асиного английского хватило на то, чтобы понять: Александра обещает своим коллегам вернуться так быстро, как это возможно.
– Максимум два-три дня, – заверяла она.
«Интересно, – подумала Ася, – что она станет делать, если за это время дед не умрет?»
На душе у нее было категорически паршиво…
Ася еще немного послонялась по дому. Наткнулась на Веронику, которая, забившись в угол террасы, воровато оглядываясь на дверь, говорила в те-лефон:
– А вы, собственно, кто? Милана? Жена? Подождите, но он мне сказал, что уже два года как в разводе… Я… – зажав динамик ладонью, она коротко всхлипнула и с силой прикусила губу. – Постойте, что вы от меня хотите? Я его не держу здесь, не держу! Если он не возвращается к вам…
Увидев Асю, она сделала страшные глаза и замахала на нее руками, прогоняя.
До ужина в доме царила непроходимая скука.
Баба Лида собрала всех за большим столом в гостиной, приволокла из кухни блюдо с запеченной свининой, походя бросив, что, мол, может быть, у некоторых там, в Америках, и не принято готовить дома, они же здесь по старинке…
Александра, пожав плечами, отозвалась:
– Я просто хотела, чтобы тебе было проще, мама. В любом случае я мясо есть не буду, я вегетарианка.
– Да ну? – хохотнул отец. – Это еще зачем? Продлевает молодость?
– А что ты смеешься, Макс, – возразила вдруг Вероника. – Мне, между прочим, тоже жалко бедных зверушек.
– В тебе, Ника, я и не сомневаюсь, – поддел ее отец. – Тебе наверняка и безвинно убиенный огурец жалко.
Ивар и Камиль чинно жевали предложенный им ужин, но Асе было видно, как под столом они остервенело пинают друг друга ногами…
Потом из комнаты, где лежал дед, появился Андрей Павлович Новиков, его лечащий врач, и баба Лида принялась уговаривать его:
– Андрюша, может быть, поужинаешь с нами? Ты ведь устал, уже поздно…
Она елейно улыбалась ему, пытаясь за локоть затянуть за стол.
У тетки Александры почему-то покраснела шея, а глаза ее так и уставились в тарелку, как будто на дне ее помещался некий секретный код, требовавший немедленной разгадки.
Но Новиков сдержанно отказался, отговорившись, что занят. Стоило ему уйти, как бабка тут же принялась ворчать себе под нос:
– Занят он, вот оно что! Интересно, чем же это он так занят? Интриги плетет, чтобы на Алешино место сесть?
– Мамик, а тебе не приходило в голову, что он, может быть, сам всю эту ситуацию с закрытием санатория спровоцировал? – как бы между прочим заметил отец.
– О чем ты говоришь, Максюша, конечно, приходило! – подхватила бабуля. – Наверняка успел уже подольститься к этому новому начальнику в Минздраве и сам же ему и напел: дескать, Воронцов уже старик, не выдерживает нагрузки, не понимает новых веяний в науке…
– А по-моему, вы все выдумываете, – влезла в разговор Вероника. – Андрей совсем не похож на предателя. У него глаза такие… честные!
– Ради бога, Ника, – усмехнулся Максим. – Вот уж кто знаток честных глаз, так это ты.
– А давайте у Сашки спросим, – не унималась Вероника. – Она же с ним когда-то встречалась. Саш, правда же?
Тетка Александра вытянула и без того идеально прямую спину и выглядела так, словно проглотила железный прут.
– Саш, ведь правда же, Андрей – честный че-ловек?
– Я не могу судить объективно, – наконец выдавила из себя Александра. – У меня слишком мало данных для того, чтобы делать выводы.
– Неужели? – улыбнулась бабка Лида, как показалось Асе, с некоторой ядовитостью.
– Не понимаю, – протянула Вероника, – как это ты не можешь судить, когда ты…
– Ника, Александра ведь у нас юрист, – ерничал Максим. – Это тебе достаточно провести с мужчиной два часа, чтобы вверить ему свое сердце вместе со всеми сбережениями в придачу.
– Отвяжись, а? – огрызнулась Вероника. – Тебе бы я уж точно ничего не доверила.
– Прекратите немедленно, – всхлипнула баба Лида. – Как вы можете так себя вести, когда отец… отец в таком состоянии… у меня и без того нет никаких сил, а вы…
Максим тут же подскочил из-за стола и метнулся к матери, приговаривая какие-то ласковые увещевания. Вероника обиженно моргала, глядя в тарелку. В кармане пиджака Александры в тысячный раз за этот день заиграл мобильный. Она, извинившись, вышла из-за стола и снова принялась дистанционно решать какие-то рабочие вопросы. Ивар, наконец, изловчившись, пнул Камиля так, что тот полетел со стула на пол, вереща и матеря брата на чем свет стоит.
– Что за выражения! – взвизгнула бабушка. – Как не стыдно! Пользуетесь тем, что дед не может вас приструнить. Ника, уйми их!
Ася решила, что пора сматываться с семейного ужина, пока дорогие родственники не перешли на вопросы ее воспитания.
Отец, кажется, хочет чего-то добиться от бабки, не зря он так вокруг нее вился плющом. Так что, если разговор зайдет о ней, Макс может внезапно переметнуться на сторону карающей общественности, чтобы не вызвать бабкиного недовольства. Дожидаться этого она не собиралась.
– Спасибо, было очень вкусно, – пробормотала Ася сквозь зубы, поднимаясь из-за стола.
И поспешила выйти из комнаты, пока кто-нибудь к ней не прицепился.
Захватив в прихожей рюкзак, Ася вышла из дома и решила отправиться побродить по окрестностям.
