Ольга Иванова
Гаухаршад
Глава 13
И вот теперь, спустя месяц, он сопровождал дочь крымской валиде в далёкую Казань. Первый день путешествия выдался на редкость жарким; утомились и лошади, и люди. Перед ними лежала пыльная, каменистая дорога, унылая и скучная в своём однообразии. К полуденной молитве остановились в маленькой рощице. Они расположились станом у тихо журчавшего, прохладного родника, там же совершили омовение. После молитвы прислужницы выложили на серебряные подносы лепёшки, вяленую конину, сыр, сладкие пирожки. По соседству с закусками устроились узкогорлые кувшины, манившие жаждущих путников своим содержимым.
Турыиш отыскал взглядом ханбику. Гаухаршад отдыхала у родника, опустив руки в прохладную воду. Он с трудом заставил себя подойти к ней. Много дней начальник охраны прятал глаза от своей госпожи, он опасался, что неразумное, необдуманное слово слетит из его уст. Быть может, ему следовало отказаться от почётной должности и вернуться в Солхат? По-прежнему находиться около девушки, к которой он с некоторых пор испытывал чувства, далёкие от чувств телохранителя, было нелегко. Когда-нибудь губы, на которые он наложил печать запрета, разомкнутся, и он скажет то, что родилось и растёт в его сердце. Глупое, неразумное чувство, любовь преступная и слепая, страсть, которая становилась тем сильней, чем чаще он говорил себе «нет»!
– Госпожа! – он поклонился ханбике. – Не пожелаете отведать то, что послано нам милостью Аллаха?
Она скользнула рассеянным взглядом по лицу юзбаши. Он не мог разглядеть её черт за волосяной сеткой чадры, но по поникшим плечам, по усталому повороту головы явно видел, как девушка измучена непривычной для неё дорогой.
– Когда же кончится этот путь? – тихо спросила она.
Турыиш присел на корточки, бережным движением извлёк руки девушки из воды, обтёр их расшитым полотенцем:
– Если дорога будет удачной, а Всемогущий Аллах благосклонен к нам, к лету мы достигнем пределов Казанского ханства.
– О Всевышний! – вскричала она. – Так нескоро!
Турыиш едва удержался от улыбки. Характер Гаухаршад проявился здесь в полной мере. Более года она изводила всех домашних, твердила о своём немедленном желании отправиться в Казань, но едва столкнулась с трудностями пути, закапризничала. Казалось, стоит ей только предложить вернуться в Салачик, и она тут же забудет о своём горячем желании вырваться из-под опеки матери.
– Не беспокойтесь, госпожа. К вечеру мы прибудем в большое селение, и у вас будет возможность хорошо отдохнуть. Если вы пожелаете, мы остановимся на день или два. Или вернёмся назад?
Глаза Гаухаршад сверкнули под чадрой:
– Вернуться назад?! О нет! Даже если падут мои кони, я пойду пешком, а если ноги изобьют острые камни, то поползу на коленях, но никогда не вернусь к матери!
Она резко поднялась и с неожиданной холодностью произнесла:
– Должно быть, перед дорогой вы имели беседу с госпожой валиде. Не она ли приказала вам подмечать любую мою слабость и при случае зазывать назад, в Салачик?
От неожиданности Турыиш не знал, что сказать. Его молчание только распалило Гаухаршад.
– Я не желаю терпеть около себя соглядатаев госпожи Нурсолтан, – процедила она сквозь зубы. – Не лучше ли вам вернуться, юзбаши?
– Вы ошибаетесь, госпожа, – с трудом вымолвил он. – Простите мои неразумные слова. Я хотел бы всё объяснить…
– Вы объясните всё потом, когда у меня будет желание выслушать вас. Только заранее сократите ваши речи, я не люблю тратить драгоценные жемчужины отпущенного нам времени понапрасну!
Гаухаршад вскинула голову и удалилась туда, где её ожидала к трапезе многочисленная свита, а Турыиш так и остался у родника, уничтоженный презрением юной ханбики.
К вечеру нежданно хлынул сильный ливень. Раскаты грома и сполохи грозы рассекали сделавшееся свинцовым небо, пугали лошадей. Всадники вымокли до нитки, да и в возок госпожи, несмотря на накинутые кожи, проникли струйки воды. Путников спасла лишь близость большого аула, в этом ауле они и должны были остановиться на ночлег. Несмотря на непогоду, Гаухаршад и её слуг на окраине селения встречал его владетель. О прибытии дочери валиде мурзу Кабира заблаговременно предупредил гонец. Госпожу Гаухаршад сопроводили в дом хозяина аула, и от усталости девушка заснула, едва только голова коснулась мягких и ласковых на ощупь подушек.
Наутро ханбика была разбужена суматохой, которой был объят дом мурзы. Потянувшись, она сонным голосом позвала Жиханару. Старшая нянька явилась в мгновение ока, словно всю ночь верная прислужница проспала в ногах госпожи.
– Что там за шум? – недовольно спросила Гаухаршад.
– Мурза Кабир, хозяин этого дома, выдаёт замуж свою дочь, госпожа, – отвечала Жиханара.
– Свадьба? – Ханбика заинтересовалась, приподнялась на локтях, вслушиваясь в разраставшиеся звуки празднества на первом этаже дома. – Скорей подай мне одежду, Жиханара, хочу взглянуть на невесту!
Нянька, давно уже не осмеливавшаяся спорить со своей воспитанницей, достала нарядные одежды и шёлковую чадру. Прислужница внесла тазик и кувшин из белого фаянса для омовения. Она помогала Гаухаршад одеваться и при этом беспрерывно щебетала:
– Госпожа, это совсем не похоже на дворцовые свадьбы. Если бы вы не легли вчера так рано спать, то увидели бы много интересного!
– И что же такого я пропустила? – стараясь казаться равнодушной, спросила ханбика. Она оправила чадру так, чтобы та легла красивыми складками.
– О! Вечером проводили обряд с хной, – продолжала тараторить прислужница. – Красили невесте голову и ладони, при этом все девушки пели, а некоторые играли на музыкальных инструментах. Это было так красиво, госпожа! А после хной, что осталась в сагане[26], покрасили пальцы всем присутствующим девушкам со словами: «Дай Аллах, чтобы очередь дошла до вас».
Прислужница с торжествующим видом вскинула ладонь, показывая свидетельство того, о чём она только что говорила. Гаухаршад по-детски огорчилась, что пропустила столь занимательное действо, но вида не показала, даже строптиво свела брови. Никто и никогда не заметит её сожаления и досады, что из того, что она не увидела аульной свадьбы, не так уж много и пропустила.
Во дворе раздались звуки заметного оживления, и ханбика отправилась к распахнутому окну. В ворота дома мурзы въезжала нарядная арба, на ней везли связанных баранов, разукрашенных цветами, с позолоченными рогами. Гаухаршад даже рот приоткрыла от такого зрелища, подобного в ханском дворце она точно не видывала. На арбе рядом с баранами красовался толстый ашчи[27], он прижимал к груди холщовые мешочки с рисом, солью, луком и приправами.
– Эй, расступись! – веселились высыпавшие на улицу подружки невесты. – Едет сам ашчи, готовить нам суп «упади-уходи»[28].
– Расходитесь, неугомонные! – кричал весёлый толстяк. – Лучше несите приданое невесты да грузите в арбу.
Девушки только и ждали этих слов, рассыпались, как стайка воробышков, бросились в дом, а оттуда со смешками и шутками доставили многочисленное приданое невесты. Были там и перины, и одеяла, тканое бельё и чадры, а ещё сундуки и сундучки с вышитыми скатертями, полотенцами, кисетами и миндерами[29]. Мужчины вынесли дорогой ковёр, а следом в большом количестве медную и серебряную посуду.
Служанка позади ханбики нетерпеливо притоптывала ножкой:
– Давайте же поспешим, госпожа Гаухаршад, скоро прибудут кудалар[30]!
Гаухаршад обернулась к невольнице, взглянула в её сияющее веснушчатое лицо и подумала: «Почему бы не спуститься вниз, не полюбоваться интересной церемонией?» Она и не хотела думать о том, что ей следует вновь забраться в душную кибитку и трястись по пыльным крымским дорогам. Ничего не случится, если она задержится в этом гостеприимном ауле ещё на один день. Гаухаршад решительно тряхнула головой:
– Вы будете сопровождать меня, хочу взглянуть на аульную свадьбу!
– О нет, пресветлая госпожа! – Грузная Жиханара умоляюще опустилась на колени. – Начальник охраны уже приказал заложить ваш возок. После ливня воздух наполнился желанной прохладой, мы не можем терять день пути, ведь завтра вновь придёт жара и сушь.
– Кто, кроме меня, может решить, когда нам стоит продолжить свой путь? – с угрозой в голосе вопросила ханбика. – Я желаю остаться, и сегодня никто не заставит меня двинуться с места, и передай моё приказание сотнику.
Старшая нянька поспешно опустила голову:
– Слушаю и повинуюсь, моя госпожа.
Ханбика победно взглянула на притихшую прислужницу:
– Отправляйся вниз и доложи мурзе, что я желаю присутствовать на бракосочетании его дочери!
Семья хозяина и гости приветствовали ханскую дочь почтительными поклонами. Каждый спешил выразить своё восхищение, и бесхитростные возгласы, прославлявшие ханбику, долго звучали в большом зале. Гаухаршад устроили на самом почётном месте. С внутренним удовлетворением принимала она знаки внимания, здесь, среди простых людей, девушка впервые почувствовала всю сладость и могущество власти, которую привносило в её жизнь высокородное положение. Она со всей полнотой ощутила себя дочерью великого хана, а не падчерицей, живущей в крымском дворце из милости рода Гиреев.
Глава 14
Гаухаршад приказала юзбаши Турыишу сопровождать себя на праздник в дом жениха. Начальник охраны не проронил ни слова и почти не поднимал глаз на свою госпожу. Ханбику забавляло его молчание, она чувствовала за ним страх ожидания. Юзбаши ждал объяснения, которого юная госпожа в любой момент могла потребовать от него, а вслед за этим объяснением и возможной отставки. Более всего Гаухаршад хотелось управлять этим сильным, широкоплечим мужчиной, который напоминал ей калга-солтана Мухаммада. Это его, Мухаммада, отвергнувшего её любовь, она хлестала беспощадными словами во время вчерашнего отдыха у родника. Это в его глазах она с мстительной радостью видела и растерянность, и боль. Но ведь и ханбика до сих пор ощущала боль потери, муки отвергнутой женщины.
Несколько часов назад, сидя в одной комнате с невестой, Гаухаршад с затаённым вздохом, еле слышно произносила вслед за дочерью мурзы «да!» в ответ на настойчивые слова свидетеля жениха: «Именем Аллаха, словами Пророка, согласна ли ты стать вечной подругой жизни…» О, как бы ей хотелось, чтобы эти слова произносил свидетель калга-солтана! О, ради этого она могла бы полюбить Крым и остаться здесь навсегда!
Жиханара ждала госпожу у ворот. Она с опаской поглядывала на многочисленные толпы празднично разодетых людей, которые прибывали на торжество, затеянное в доме жениха – местного кадия. Верной няньке казалось, что ханбика роняет своё достоинство одним только присутствием среди простых людей. С той незабываемой ночи, когда её любимую девочку нашли в беседке ханского сада, старшая нянька опасалась любого скандала и даже малейших слухов, какие могли очернить Гаухаршад. И в этот вечер предчувствия неотвратимой беды беспокоили так сильно, что Жиханара готова была умереть, лишь бы прервать недостойные увеселения высокородной госпожи. Когда все гости прошли во двор, а в доме зазвучала музыка, пожилая женщина присела на корточки у одиноко росшей чинары. Она твёрдо решила дождаться момента, когда Гаухаршад покинет пир. Время шло, и вскоре месяц всплыл на чёрном небосклоне, который осветили тысячи звёзд. Коротая часы ожидания, Жиханара безмолвно молилась. Спустя ещё час отворилась высокая калитка, и нянька расслышала смех Гаухаршад. Ханбика бесстыдно висла на плече своего начальника охраны, её чадра сбилась на бок, и весь вид юной госпожи едва ли можно было назвать пристойным.
– О Аллах! – Жиханара всплеснула руками, кинулась к ханбике. – Какой позор, госпожа, вы же пьяны!
Гаухаршад сердито отвела руки няньки:
– Да, я попробовала сладкого вина! Я сама себе госпожа и могу делать всё, что мне вздумается!
– Юзбаши, как вы могли допустить такое?! – вскричала Жиханара.
Трясущимися руками она пыталась прижать опьяневшую девушку к своей груди, но та не желала лишаться надёжного плеча Турыиша и оттолкнула старуху прочь.
– Юзбаши, я желаю пойти к реке. Мне рассказывали, здесь очень красивая река.
– Но уже ночь, госпожа, – попытался возразить мужчина.
– Вы боитесь ночи? – Гаухаршад вновь рассмеялась. – Меня окружают одни трусы, и даже начальник моей охраны боится выйти за ворота, как только на небо взойдёт луна!
– Но госпожа, – принялась умолять Жиханара, – завтра мы должны отправиться в путь, нас ждёт дальняя дорога. Вам нужно выспаться, ханбика!
– Я ещё успею выспаться, – отрезала Гаухаршад. Она перестала смеяться и потребовала уже с угрозой в голосе: – Желаю увидеть реку и не хочу ждать утра!
Турыиш взглянул на растерянную Жиханару.
– Не стоит ей перечить, – тихо произнёс он. – Я слышал, хмель покидает голову на свежем воздухе. Провожу госпожу до реки, и как только ей захочется спать, приведу её в дом мурзы. Приготовьте ей постель и кумыса на утро, с непривычки ханбике может стать плохо.
Жиханара кивнула головой и отправилась по тихой улочке, причитая и всплёскивая руками:
– О моя повелительница, ваш норов погубит вас! Горе на мою старую голову, господин Ибрагим, не могу я уберечь вашу дочь от неразумных поступков! Об одном молю Аллаха Всемилостивого, пусть отвратит он худшее!
Река, бегущая среди огромных валунов, поблёскивала своими крутыми боками в серебристом свете луны. Гаухаршад заворожённо глядела на тёмную воду, которая манила своей не умолкавшей бесконечной песней. Девушка присела на траву, хранившую прохладу ночи, и поёжилась:
– Присядь же со мной рядом, юзбаши, мне холодно.
В её голосе прозвучал не приказ, а жалоба ребёнка, нуждающегося в ласке и тепле. Турыиш опустился на траву. Он старался не касаться девушки, но она вдруг сама потянулась к нему, тесно приникла к горячей груди мужчины, обвила крепкую шею руками, так что не вырваться, не уйти из сладостного плена. У него перехватило дыхание, а Гаухаршад всё не разжимала своих рук.
– О, как мне желанны твои объятия, – сонным голосом пробормотала ханбика. – Коснись же моих губ поцелуем, хочу познать блаженство, которое сводит с ума. Не отвергай меня. Дай насладиться тем, что зовётся любовью.
– Госпожа… – Он едва переводил дух.
– Молчи. – Она коснулась мимолётным движением руки его губ и отдёрнула ладонь, словно обожглась. – Я так хочу!
Гаухаршад засмеялась лукаво, кокетливо качнула головой:
– Ты боишься греха, но разве не сказал один поэт: «Пусть я грешник, но мудрые грешных прощали, // Ведь имели они снисхожденье к греху…»
– Я не греха боюсь, госпожа, – с печалью отозвался Турыиш. – Боюсь той ненависти, что родится в вашем сердце, когда я покорюсь вашей мимолётной слабости. Вы созданы не для меня. Вы – вершина скалы, а я лишь трава у вашего подножья. Вы – драгоценный камень, сияющий в лучах яркого светила, а я – презренная медь, которая никогда не осмелится стать вашим обрамлением.
Гаухаршад откинула чадру прочь. Турыиш глядел и не мог отвести взгляда от блестевших в ночи глаз, насурьмлённых ресниц и сходящихся бровей, от слегка раскрытых уст девушки.
– И ты откажешь своей госпоже? – медленно протянула она. Руки девушки вскинулись вверх, высвобождая пышные волосы из плена многочисленных заколок и звенящих украшений. – Ты же говорил, что я красива. Разве я не желанна тебе, разве не видишь во мне женщины?
– Не искушайте, моя ханбика, прошу, пощадите. – Голос мужчины дрожал от едва сдерживаемого желания. – Моё падение станет и вашим падением. И если мне не страшно наказание за мои грехи, то ваши проклятья, госпожа, станут для меня горше и жгучей плодов адского дерева.
Но Гаухаршад словно и не слышала его, протянула нетерпеливые пальцы к поясу юзбаши, а другой рукой коснулась шеи мужчины, лаская его обнажённую кожу. Турыиш простонал и, стиснув зубы, опрокинул соблазнительницу в траву. Она испугалась его нежданного порыва, но через мгновение уже загорелась под обжигающими поцелуями, задрожала от неизведанного предчувствия того, чего так боялась и так страстно желала.
– Отец! – Этот громкий крик в ночи внезапно отрезвил их обоих. Турыиш поднялся на ноги, сжимая рукоять сабли, вслушался в темноту. Поднялась вслед за ним и Гаухаршад, принялась приводить в порядок одежды.
– Где вы, отец? – раздалось уже неподалёку. Юзбаши наклонился, торопливо нашарил в траве чадру ханбики.
– Позвольте, моя госпожа. – Турыиш накинул на голову девушки покрывало, скрыл от постороннего взгляда растрепавшиеся косы, опасно блестевшие глаза и губы, предательски хранившие следы его поцелуев.
Он отступил от своей повелительницы на почтительное расстояние и вынул саблю из ножен. Грозно звякнула сталь, и так же грозно он вопросил ночь:
– Кто здесь? Выходи!
– Отец! – Юноша, вынырнувший из темноты, кинулся в объятья юзбаши. – Это я, ваш сын Геворг!
– Геворг! – Турыиш с радостным изумлением разглядывал сияющее лицо сына. Он ощупал его плечи, руки, словно и не верил, что перед ним человек из живой плоти, а не джин, посланный Иблисом, дабы посмеяться над человеком. – Но как ты оказался здесь? Как нашёл меня?
– О отец! Об этом расскажет ваш брат.
– И Хыяли здесь? Поистине эта ночь полна неожиданностей. – Юзбаши вдруг поперхнулся, опомнился, что за радостью встречи совсем забыл о ханбике, безмолвно стоявшей в стороне.
– Простите, госпожа, позвольте представить вам моего сына. Если прикажете, ханбика, Геворг отправится с нами в Казань и будет служить вам так же верно и преданно, как служу я.
Гаухаршад шагнула вперёд, с холодностью взглянула в лицо юноши:
– Ваш сын не похож на вас, юзбаши, но… он красив.
Геворг опустился на колено, склонил голову:
– Благодарю, милостивая госпожа, за благосклонный взор, что вы обратили на меня. Но осмелюсь, как и отец мой, молить о большей милости: позвольте служить вам, светлейшая ханбика!
Гаухаршад хоть и сердилась на юношу, который нарушил таинство их свидания, решила сменить холодность на снисходительность:
– У вашего сына, юзбаши, изысканная речь. Я буду рада, если он станет служить мне. Пусть будет так!
– Благодарю, госпожа. Отныне мы ваши вечные рабы! – Почтительно поклонился Турыиш.
– Встретимся позже, – шепнула она, едва шевеля губами. Гаухаршад улыбнулась, она ожидала восторженного блеска в глазах мужчины, но увидела взгляд полный смятения.
– Всевышний уже спас нас, повелительница, – отвечал он. – Я более не позволю Иблису искушать меня.
Часть II
Глава 1
За окном слышалась неумолчная песнь дрозда. И трели эти, а следом за ними и голос муэдзина, который ворвался в покои вместе с певучим азаном, разбудили Гаухаршад. Девушка потянулась в своей постели, обвела недоумённым взглядом комнату. За многие дни путешествия ей пришлось ночевать в караван-сараях, домах аульных баев, а несколько раз прямо в кибитке. Когда их путь лежал по рекам, ханбика засыпала в походном шатре, раскиданном на большом струге. И она до сих пор помнила, как в разыгравшийся шторм страшно хлопали над головой туго натянутые полотнища. А сейчас её взор скользил по сводчатому потолку, расписанному голубыми и зелёными узорами, по прозрачному муслину, спадающему красивыми складками вокруг её ложа. Она откинула стёганое шёлковое покрывало и опустила ноги на пол. Вездесущая Жиханара мгновенно появилась перед ней, видимо, дожидалась пробуждения своей госпожи неподалёку. Рыхлое, блестевшее от пота лицо няньки и её бесконечные поучения опротивели ханбике, и она уже не могла видеть перед собой старую прислужницу.
Пробудившись окончательно, Гаухаршад вспомнила всё. Вчера вечером она прибыла в Казань и сейчас находилась в дворцовых покоях повелителя. Эти комнаты отныне принадлежали ей как единственной сестре хана Абдул-Латыфа. Здесь она была хозяйкой и ещё вчера, засыпая, поклялась, что поменяет всех слуг, напоминавших ей о ненавистном Крыме. В первую очередь ей не терпелось отправить в отставку Жиханару. Гаухаршад давно уже перестала нуждаться в няньке, а старуха всё пыталась поучать её – высокородную ханбику.
– Час молитвы настал, госпожа, – возвестила Жиханара. Она величественным жестом подозвала невольниц, принёсших чеканный кумган, серебряный тазик и расшитое полотенце.
Гаухаршад выпятила нижнюю губку, приготовилась поперечить няньке, но не осмелилась отказаться от молитвы. Ханбика благополучно достигла цели своего долгого путешествия и не могла не возблагодарить за это Всевышнего. Ритуальное омовение и молитва заняли не более получаса.
Ханская дочь подошла к овальному зеркалу, но плеск воды, раздавшийся сквозь неплотно прикрытые створки дверей, привлёк её внимание. Она толкнула резное дерево и восхищённо ахнула, сразу за её покоями располагался небольшой, но восхитительный садик. Его украшал маленький фонтан, облицованный чёрным мрамором, в прозрачных струях плавали рыбки, лениво шевелили золотыми плавниками и хвостами, напоминавшими роскошное павлинье оперение. Прекрасные лилии раскинули на поверхности воды свои крупные белоснежные лепестки, а в центре фонтана каменный цветок выбрасывал вверх кристальные струи, которые сверкали в робких лучах солнца. Воздух был необычайно свеж и наполнен благоуханием. В этом маленьком садике она насчитала несколько видов роз, лилий, анемонов, жасминов. Как маленький ребёнок, Гаухаршад захлопала в ладоши. «Это будет моим Пристанищем Любви, – тут же решила она. – И ничто не помешает мне! Остались позади нравоучения няньки, осуждающие взгляды крымских ханш! Здесь я сама себе хозяйка!»
Девушка рассмеялась, окинула победным взглядом сгрудившихся в дверях прислужниц. Среди них наверняка есть наушницы матери, те, кто будет докладывать в Крым великой валиде о каждом шаге её дочери. Но она прогонит их всех и попросит у брата новых рабынь. Женская половина дворца пустовала. Молодой хан ещё не был женат, а его наложницы не осмеливались показываться на верхнем этаже гарема, и теперь здесь будет царить она.
– Вам нечем заняться, бездельницы? – строго прикрикнула ханбика. – Разложите мои одежды, в этих сундуках всё пропахло сыростью!
Гаухаршад вернулась назад, в покои, опустилась в широкое кресло. Она сидела, сурово сдвинув брови, хотя душа и пела от восторга, но прислужницам, преданным её матери, своей радости показывать не хотела. Невольницы облачили её в ярко-зелёный кулмэк из тонкого муслина, а поверх надели тёмно-шафрановый казакин, расшитый серебряным шитьём. Жиханара с благоговением открывала ларцы с драгоценностями, предлагала то одно, то другое. Гаухаршад едва поводила насурьмлёнными глазами, казалось, ей было всё равно, какие драгоценности украсят нынче казанскую ханбику. Она всё же выбрала самые дорогие и роскошные серьги, подвески, а ещё украшения для кос и яркий калфак. Гаухаршад порадовалась тому, что строгая чадра осталась для неё в прошлом. В Казанском ханстве женщинам было достаточно покрывала, прикрывавшего нижнюю часть лица. Сестре повелителя приглянулось самое тонкое и прозрачное, почти не скрывавшее её черт. Полюбовавшись на себя в зеркало, госпожа обернулась к прислужницам. Под руководством Жиханары они уже накрывали столик для лёгкого завтрака.
– Оставьте это, – нетерпеливо промолвила Гаухаршад. – Пригласите ко мне начальника охраны. Я должна дать ему особые распоряжения.
Служанки во главе с Жиханарой с поклонами удалились из покоев, а Гаухаршад устроилась на низком диване, обитом золотой парчой. Она нетерпеливо постукивала по пёстрому ковру мягкой туфлёй, ждала, когда распахнётся дверь и перед её взором предстанет Турыиш.
Никому, даже самой себе, она не могла признаться, какие отношения связывали её с молчаливым военачальником, от которого так и веяло силой и мужественностью. Юной ханбике не забылась та волшебная ночь, когда она наслаждалась страстными объятиями и поцелуями юзбаши. Он умел быть совсем другим, не суровым воином, а нежным возлюбленным с пылкими речами на устах и горящим взором. Гаухаршад откинулась на резную спинку, сладкая истома разливалась по телу, словно она предчувствовала ожидавшее её наслаждение. Улыбка застыла на разомкнутых губах. С этой улыбкой она и встретила начальника охраны, который склонился перед ней, ожидая приказов.
– Мы одни, Турыиш, – тихо сказала она. – Не трать убегающие мгновения на изъявления уважения и покорности. Лучше поспеши сказать, как ты любишь свою ханбику. Иди же сюда!
Она откинула прочь муслиновое покрывало, открывая горевшее любовной негой лицо, и поднялась ему навстречу:
– Я не могу принимать пищи, не в силах пригубить живительной влаги. Не могу ни спать, ни видеть чужие мне лица, пока не услышу слова любви от тебя. Хочу любоваться губами, произносящими признание, хочу испить твои слова…
– Госпожа, – сдавленный глухой голос юзбаши остановил её горячий порыв. Гаухаршад с недоумением заглянула в глаза мужчины, стоявшего перед ней. В них не было равнодушия и презрения, которые однажды она прочла во взгляде солтана Мухаммад-Гирея, в этих глазах металась отчаянная мольба.
– Это безумие, госпожа моя. Я молю Аллаха, дабы дал он нам твёрдости и мудрости! То, что случилось когда-то, не должно повториться. Забудьте о моих словах, забудьте всё недостойное, что связывало нас!
– Забыть?! – Гаухаршад едва перевела дух. Невыносимая боль унижения, муки которой она уже стала забывать, с новой силой обрушилась на неё. «Как это могло случиться? – раненой птицей метались в голове разрозненные мысли. – Отчего все мужчины отвергают меня, почему бегут прочь, как от прокажённой? Я знала женщин старых и уродливых, но познавших в своей жизни любовь и ласки мужчин. Тысячи людей в этом мире смотрят с вожделением друг на друга! Но стоит мне выбрать мужчину для себя, как он отвергает меня! Моими чувствами пренебрёг самый красивый, первейший вельможа Крыма, и я пережила этот позор. Но сейчас! Быть отвергнутой своим подданным? Никогда! Да он – ничтожество, недостойное лобзать пыль у моих ног! Как мне пережить это унижение, как забыть этот позор?!»
А разочарование уже сменялось гневом. Ярость чёрной волной подымалась в душе, готовая обрушиться со всей своей ужасающей силой на дерзкого сотника. Она больше не желала слушать его объяснений. Что ей почтительные слова, которые он облачил в одежды оправданий и извинений! Он не был так прям, как калга-солтан Мухаммад, но лишь потому, что она его госпожа, повелительница, от которой зависит его жизнь и благополучие.
Гаухаршад отступила на шаг от мужчины, застывшего, словно каменное изваяние, резко вскинула голову:
– Охрана!
Ледяным взором она следила за побледневшим Турыишем. В голове её зрели мстительные мысли: «Я добьюсь для него казни! О! Нет! Он не умрёт так просто! Прежде я велю предать его пыткам в зиндане, поставлю его к столбу наказаний!»
Вбежавшие на её зов мангыты остановились в ожидании приказа.
– Юзбаши оскорбил вашу госпожу! Повелеваю бросить его в зиндан до моих особых указаний!
Стражи с удивлением воззрились на своего начальника. Видя их нерешительность, ханбика возвысила голос:
– Я приказываю вам!
– Внимание и повиновение! – отозвался старший из воинов.
Турыиш медленно повернулся к ним. Пока телохранители скручивали ему руки и связывали их кожаной верёвкой, он оставался безучастным, и лишь когда его толкнули к выходу, оглянулся на госпожу. Гаухаршад в оцепенении глядела на захлопнувшиеся створки дверей. Она достойно отомстила Турыишу, который дерзнул презреть её чувства, но отчего сердце снова переполнилось болью? Отчего всё ещё виделся его печальный взгляд? Что было в этих миндалевидных глазах? Она знала точно: не ненависть и даже не страх, а нечто иное, что мучило и терзало её все последующие дни.
