bannerbannerbanner
полная версияЗабери мечту с собой

Ольга Гусейнова
Забери мечту с собой

Полная версия

Глеб застыл столбом и, судя по тому, как ходили желваки под кожей, был в бешенстве. А я готова была разрыдаться, не выдержала и прошипела:

– Вот же зараза рыжая. Уши ему мои не нравятся! Да ты на свои посмотри, котяра болотный, чтоб ты в иле застрял по самую морду.

Выругавшись, рванула в лес, крикнув за спину:

– Пойду прогуляюсь, скоро вернусь.

Убежать мне не удалось. Глеб догнал и, резко развернув к себе лицом, ровно сказал, как будто не он только что взорваться был готов от ярости:

– Сначала пообедаешь, потом отнесешь вещи в свою землянку, а потом погуляешь, Сирила. Ясно?

Я вскинулась, снова хотела сказать ему, что нет у него надо мной власти, но, вспомнив, чем рискую, покорно опустила голову. Он взял меня за руку и повел за нашими к длинному столу под навесом.

– Тебе тоже не нравятся мои уши? – расстроенно пробормотала я. – Неужели настолько отталкивающе выглядят?

Глеб, не останавливаясь, повернул голову ко мне и, заглянув в глаза, с легкой улыбкой ответил:

– В них ничего отталкивающего нет, Сири. Лично мне твои ушки очень понравились, как и всем остальным, я так думаю. Просто Мишка рядом с такой красавицей неловко себя чувствует, вот и скрывает. Задевает тебя глупыми шуточками. Не обижайся на него.

Не успела я порадоваться, Глеб заставил меня смущенно покраснеть:

– Вы говорили обо мне? Что именно, можно мне узнать?

– Ну-у-у… Назар рассказал о том, как вы все вместе оказались и что такое детский дом, потом Михаил рассказал, сколько тебе лет и что ты не женат и без подруги.

Мы с ребятами расселись за столом. Две сурового вида женщины быстро поставили перед нами полные миски каши с мясом и круглый большой хлеб, от которого едоки аккуратно отламывали себе по кусочку. Пока мы ели кашу, женщины, которых называли стряпухами, когда благодарили, разлили по кружкам узвар – горячий напиток с какой-то травой и ягодами, ну прямо как на моей родине. Закончив с кашей, я спросила у Глеба:

– Это правда или нет?

Он неторопливо отпил из кружки и, не поворачивая ко мне головы, ответил:

– Правда, Сирила!

О, как у меня душа расцвела и запела! Его этот мир не держит! Осталось только шассево задание, которое он обязан выполнить. Такие как он, дел на полпути не бросают. Ну ничего, я в лепешку разобьюсь, но он его в срок закончит и получит внутреннюю свободу. Грея руки об кружку, я погрузилась в мысли, обдумывая детали своего плана. Главное, общая стратегия и выверенная тактика – и мечта будет исполнена. О, как я буду счастлива!

Землянка, куда меня привели, оказалась рассчитанной на четверых человек и не таких крупных как мои спутники. Это незамысловатое жилье вырыли в земле и обили стены деревом. Конечно же, это лучше, чем ночевать в лесу, под открытым небом. Скинула мешок, присела на краешек настила из грубо струганых пахучих досок, накрытых сеном и мешковиной, и с тоской уставилась в маленькое мутное окошко под самым потолком, свет из которого с трудом раздвигает темноту подземелья. Ну ничего, волчье зрение мне в помощь. Кроме деревянных настилов в два яруса здесь притулился наспех сколоченный столик с какой-то рогатюлиной в миске с водой. Зато уже топится маленькая металлическая печурка с аккуратно сложенными в углу смолистыми дровами.

Убого, сыро, от грязных одеял воняет плесенью и потом. Разом навалилась тоска. Хоть вой, но в этот тягостный момент, отодвинув полог из жесткой ткани, внутрь вошли Михаил, Глеб и Роман. Положили вещмешки на настил и сразу собрались уходить. Глеб повернулся у двери и пояснил, что они будут прорабатывать свое задание в связи с новыми данными, полученными от разведчиков-партизан. Мне же и остальным ребятам из нашей группы приказано отдыхать и по территории не маячить. Что такое маячить, я спросить не успела, за Глебом опустился полог и скрипнула дверь. Я подремала, потом решила выйти наружу и, если получится, поболтать с нашими.

Прямо возле моей землянки на бревне сидели Назар с Серегой-медведюком и о чем-то запальчиво спорили, но как только я вышла, разом замолчали. Почувствовав себя лишней, решила уйти, но меня придержал за руку Назар и предложил посидеть с ними за компанию. Сначала мы перебрасывались ничего не значащими фразами, а потом разговор помаленьку пошел свободнее, расслабленнее и приятнее. Я узнала о ребятах много чего интересного. Оказалось, что оба Сергея родом из Сибири, где живут сильные, крепкие люди, привыкшие к тяжелым природным условиям. Назар – со степной Украины. Четверо детдомовцев – из красивого города Ленинграда, а остальных я даже запоминать не стала. Слишком много названий мест и городов, где я никогда не побываю.

Но вот слушать про самих людей было очень интересно, особенно про Глеба. Насколько я выяснила, кроме двух Сашек, бойцы не женаты, у одного из них есть невеста, у некоторых родители уже умерли, а пятеро и вовсе с малолетства воспитывались в детдомах. Вообще, характерная группа подобралась – этакая стая одиноких хищников. У каждого свой нрав, достоинства и недостатки, но они как-то уживаются вместе, слаженно делают свою работу и хорошо друг к другу относятся. Я с интересом слушала о каждом мужчине, иногда задавала вопросы, уточняла и все больше убеждалась в благосклонности Великой Богини ко мне и моему народу. Такую возможность профукать никак нельзя, ведь не только у меня, а у многих стерхов, появился шанс. Как же хочется исполнить заветную мечту!

На небе появились первые звезды, сумерки лениво скользили между деревьев, и тело понемногу замерзало от долгого сиденья на бревнах, а мы по-прежнему вели неспешный и слишком важный для меня разговор. Я почувствовала на себе взгляд и сразу отыскала глазами Глеба, беседующего возле одной из землянок с двумя партизанами. Слушая их, он, тем не менее, следил за мной. Вот что-то ему сказал высокий сухощавый мужчина и, получив согласный кивок Глеба, вернулся в землянку, зябко кутаясь в телогрейку. Второй, приземистый собеседник в кожаной куртке, подозрительно зыркнул на меня и куда-то пошел. Глеб, постояв еще мгновение, медленно тягуче-плавно направился в нашу сторону, неотрывно глядя мне в глаза, отчего я замерла словно заяц и, закусив от волнения губу, ждала его приближения. Он остановился в полуметре от меня и, склонив голову набок и чуть прищурив глаза, спросил странно напряженным голосом:

– Ты сможешь заставить говорить правду чужого человека? Помочь нам допросить его?

Еще сильнее закусив губу и тяжело вздохнув, потому что снова придется применять заклятие с подчинением, я просто кивнула. Глеб, бегло оглядев окрестности и снова вернувшись к моему лицу, присел передо мной на корточки, штаны тесно облепили его ноги, а у меня от этой красоты и мощи перехватило дыхание. Отвела взгляд и столкнулась с насмешливым Серегиным прищуром – котяра с интересом наблюдал за нами, особенно за мной, словно за диковинной зверюшкой. Смутившись, я быстро отвернулась и уткнулась взглядом в землю.

О Великая, ну почему у меня так мало опыта общения с мужчинами?! До сих пор все мои отношения с ними сводились к дружеским веселым играм и проделкам, да тренировочным боям. Опыта в интригах и тайных играх по молодости лет не заработала. Отец все думал, что я еще малышка и не пускал к Старейшинам, а теперь я словно младенец, брошенный в лесу.

Глеб сложил на коленях руки и сжал в кулаки, и как-то странно, в общем-то, недовольно, спросил:

– Сирила, мне нужно точно знать, что еще ты умеешь делать? Скажу честно, твои специфические умения будут нам весьма полезны, но в силу определенных причин я не хочу брать тебя с собой. С нами! Так вот, местным разведчикам в ходе разведки с боем удалось взять языка – целого офицера. Твоя помощь будет бесценна, если тебе удастся его разговорить.

Только он высказал сомнение, стоит ли брать меня с собой, в голове зазвонил тревожный колокольчик: «Хм, это мы еще поглядим, как вы меня не возьмете!» А вслух серьезно и уверенно сказала:

– Глеб, я дала слово помогать вам, и я помогу вам с этим человеком. Только непонятно, почему мне нельзя идти с вами дальше. Я – хороший боец и многое умею и прикрыть кому-нибудь из вас спину тоже смогу, если потребуется. Неужели ты сомневаешься во мне или моем слове?

Он нахмурился и отвернулся от меня, мрачным взглядом оглядел партизанский лагерь. Пока он думал, объясниться за него взялся Серега:

– Девочка, он просто не хочет подвергать тебя опасности. Боится за тебя! У нас только одна дорога, обратной, скорее всего, не будет, а это не для таких молодых, красивых девчат как ты, Сирила. Тебе замуж выходить надо, детишек рожать, а не по лесам шастать, да в смертельные драки ввязываться.

Глеб еще больше помрачнел, Назар тоже нахмурил лоб.

– Давайте решать проблемы по мере их появления, а не загодя и все скопом, – сухо возразила я. – Вы меня пока очень плохо знаете, а я вам еще не раз пригожусь. В любом случае, чтобы вы там не решили, я пойду с вами, здесь не останусь ни за что! С вами я чувствую себя в большей безопасности, чем где-либо и с кем-либо. Вы не поверите, но мы с вами одной крови.

Все трое, выслушав меня, молча кивнули, после чего сказали «погулять возле поленницы», пока Глеб переговорит с командиром партизан и подготовит пленного к допросу.

Я нервно прохаживалась возле поленницы, пока не заметила мелкого плюгавенького мужичка, который, смешно моргая маленьким мутным глазом и махая рукой, звал к себе. Пожав плечами, подошла к нему. Он суетливо скользнул ко мне, обдав запахом лука и нездоровых зубов:

– Слышь, девка, говорят ты под конвоем тут?

Я поморщилась и задержала дыхание – до чего неприятный человек. Слово «конвой» оказалось не понятным и я, удивленно задрав бровь, посмотрела на плюгавого. Тот, зло сплюнув себе под ноги, пояснил:

– Ну, то есть пленница, понимаешь?

Получив от меня согласный кивок, продолжил:

– Бежать хочешь?

У меня вторая бровь сама собой поднялась. Недоуменно оглянувшись вокруг, я снова посмотрела на него. Судя по тому, что произошло дальше, он по-своему понял мое удивление и осмотр леса.

 

– Да не боись ты, слухай сюда и скоро будешь свободна аки птица. В полночь я заступаю в наряд, так что не проспи, девка, такого удачного момента больше не будет…

Я наконец-то разобралась, о чем он ведет речь и чего хочет от меня. Внутри бурлила яростью и ненавистью вторая сущность. Когда этот мутный гад дошел до того момента, когда, попав в город, я должна буду передать кое-какую информацию немцам, я с трудом сдерживала оборот. Только когти и клыки все же вылезли наружу. Наотмашь треснув гада по лицу, оставила ему на память пять кровавых полос на щеке. Мутный взвыл и бросился от меня прочь, да не удалось. Схватив его за воротник, рывком притянула к себе и, приставив кинжал к горлу, прошипела, выплескивая всю ненависть, ярость и злобу к этому предателю своего народа:

– Ты, мерзкий продажный человечишка, предлагаешь мне предать? Мне? Да я из-за таких как ты потеряла всех и все, что было дорого. Не дергайся, маленький вонючий червяк, а то зубами перегрызу тебе глотку, хоть ты не достоин этой участи.

Надавив на клинок, я почувствовала, как нож мягко входит в кожу застывшего, боящегося пошевелиться человека. С трудом сглотнув, он что-то пытался прохрипеть, но лезвие мешало и заставляло его нервничать еще больше. Краем глаза заметила движение возле нас и, переведя взгляд, наполненный ненавистью и болью, увидела прямо перед собой Глеба, Виктора и высокого худощавого мужчину, с которым он разговаривал перед тем, как подойти ко мне «с допросом».

Люди напряженно смотрели на меня и что-то тихо говорили. За их спинами появлялись другие люди, в том числе человек в кожаной куртке. Он в ужасе смотрел на меня и предателя и суетливо потирал лицо и шею. Глядя в глаза Глеба, полные тревоги, злости и странного, непонятного мне в данный момент тепла и сочувствия, я прохрипела, чтобы он понял, в чем дело:

– Предатель, он хотел, чтобы я тоже предала. Тварь!

Волна ярости немного утихла и я, наконец, смогла разобрать, что мне говорит мой воин, пристально глядя мне в лицо и медленно подходя ближе. Словно опасался провоцировать озлобленное животное.

– Отпусти его, Сири, я сам разберусь. Отпусти, я помогу тебе и сам накажу его. Не хочу, чтобы ты убивала его сама. Я сам все сделаю. Сам! Опусти нож, я прошу тебя, девочка.

Подойдя вплотную к нам, отвел пальцами лезвие от вражеского горла, глядя мне в самую душу. Я двинуться не могла, утонув в его сумеречных глазах – живых, окутывающих меня родным теплом, изгоняющих из груди ярость, зло, ненависть. На душе полегчало: он словно вымел мусор оттуда и наполнил теплом и заботой. Наконец я почувствовала его мягкое прикосновение к моей щеке – большая шершавая ладонь вывела меня из оцепенения.

Я обвела взглядом окружающих меня людей и – разрыдалась, припав к Глебу. Он прижал меня к себе одной рукой за плечи, второй – поглаживал мой затылок, видимо, хотел успокоить, как ребенка. Я пыталась успокоиться сама и разобраться: как так произошло, что уже второй раз рыдаю у него на груди? Я вообще не помню, плакала ли я когда-нибудь, а тут целых два раза и у него на груди.

Неожиданно над моим ухом раздался злобный, сродни волчьему рык Глеба:

– Майор Полторанский, я вам однозначно запретил проводить такие проверки. Или вы решили, что ваши полномочия выше моих?

Ого, я даже не знала, что люди умеют так рычать! Испуганно покосилась на сухощавого человека, по всей видимости, командира партизан. Он твердо смотрел на Глеба и устало ответил:

– Это был не мой приказ и не моя инициатива. – Перевел взгляд на доведшего меня до этого позорного состояния гада в коже и гневно уточнил: – Не так ли, замполит Копилев? Ваш излишний энтузиазм подверг опасности жизнь нашего бойца. Лейтенант лично поручился за эту девицу и объяснил ситуацию. Требую объяснений, почему вы нарушили двойной приказ, Копилев?

– Каких еще разъяснений вы от меня требуете, товарищ майор? Я вообще не понимаю, как специально подготовленная и присланная для выполнения важного задания группа может подбирать всех окрестных девок и тащить с собой. Доверять совершенно секретную информацию этой неуравновешенной особе. О чем вы все думаете, товарищи? Ведь уже две группы пропали бесследно, захотели стать третьей? Не знаю как вы, но моя обязанность как замполита…

– Ваша обязанность как замполита, товарищ Копилев, – заботиться о моральном духе бойцов нашего отряда, вот и займитесь, наконец, своими непосредственными задачами. Вы свободны, Копилев!

Копилев от злости аж белыми пятнами покрылся и, резко развернувшись, направился в командирскую землянку. Я успокоилась, только изредка всхлипывала. Мне так понравилось, как Глеб прижимает меня к себе, гладит и, главное, защищает. Еще очень согрела и обрадовала новость, что он поручился за меня и запретил ко мне подходить подозрительному замполиту, а он вот не послушался. Ну ничего, сегодняшний урок пойдет ему на пользу. Стерев с лица ехидную ухмылку, подняла голову и с щенячьим восторгом посмотрела на своего героя. Глеб, удивленно подняв бровь, снова знакомо склонив голову набок, мягко спросил:

– Ну что, все, успокоилась?

– Угу, – всхлипнув, кивнула я.

– Сирила, ты в состоянии разговорить нашего пленника? Времени мало, понимаешь!

– Я же сказала, что помогу, и какие-то жалкие слезы мне не помешают. Он не только заговорит, если надо, он вам даже спляшет.

Мужчины с усмешкой переглянулись. Ну, может, я и погорячилась, и слезы были не жалкие, но злиться на них не стала, пусть думают что хотят. Хотя… помнится, моя мама всю жизнь слезами отцом как хвостом вертела. Он мамины слезы на дух не переносил, готов был луну с неба достать, лишь бы она не плакала.

Полторанский с Глебом пару минут решали, как и где будут допрашивать, потом посмотрели на меня. Я предложила сначала поесть, а потом уже с пленником говорить.

Виктор, все это время молчавший, на мое заявление только рассмеялся:

– Вот же, худая с виду, а такая прожорливая. Глеб, ты уверен, что мы ее прокормим, может оставим здесь, пока не поздно!

Я чуть не задохнулась от такой наглости и подлости со стороны почти уже своего человека. А он… р-р-р-р, нехороший человечишка!

– Во-во, о чем и речь, смотри, командир, она еще и рычит на твоего друга, точно надо оставить.

Глеб с Полторанским со смехом смотрели на нас с Виктором. Потом, видимо, пожалев меня, наверняка опять что-то не так воспринявшую, Глеб сказал другу:

– Вить, успокойся ты уже, а то шуточки у тебя, как у пацана малолетнего. Вообще-то, и вправду пора поужинать и делом заняться, по которому сюда прибыли, а то расслабились совсем, как на курорте.

После ужина мы с Глебом и Виктором прошли в командирскую землянку, или штабную, оказавшуюся раза в два больше нашей. Там Полторанский с парой здоровенных партизанов усаживали на табурет невысокого полноватого мужчину. Пленник опасливо смотрел на всех, хоть и старался виду не показывать. В печурке потрескивали смолистые дрова, темноту разгонял чадящий масляный светильник. Командир отпустил своих людей и выжидательно посмотрел на меня.

Повернувшись к Глебу, я спросила:

– Этот человек знает наш язык? Потому что он может не понять меня.

Мужчины замерли, обдумывая, а я сомневалась: стоит ли им знать, что я могу просто прочитать всю информацию и знание языка из памяти немца, и допрос не потребуется. Но в последний момент побоялась вызвать у них отчуждение и страх. Мои размышления прервал Глеб:

– Нет, он языка не знает, но я могу говорить тебе на немецком то, о чем хочу узнать, а ты будешь повторять ему, так можно?

Согласившись с его решением, подошла к пленному и, слегка поклонившись, извинилась перед ним и сделала пару шагов назад. Пленный с восхищением смотрел на меня, прямо-таки поедая глазами. Неприятный, липкий взгляд. Глеб подошел сзади и тихо спросил, хотя и Полторанский и Виктор услышали:

– Почему ты ему кланяешься и просишь прощения?

Подняла лицо и, выдержав напряженный хмурый взгляд, ответила честно:

– То, что я сейчас сделаю с ним, навсегда его изменит. Полное подчинение – это страшное и темное заклятие, мне неприятно его применять. Я пользовалась им только раз в жизни и все равно – как в грязи испачкалась.

Виктор громко хмыкнул и иронично спросил:

– С нами, значит, можно, а с ним – нельзя, да? И что-то я не почувствовал у себя каких-то изменений. Хотя, должен признаться, ощущения тогда действительно мерзопакостные были.

Я хмуро глянула на Виктора:

– Вас было шестеро – это раз; я тогда была вымотана и напугана – это два; ну и три – он слабее каждого из вас. Вы гораздо ближе к стерхам, чем я в тот момент думала. А ментально – гораздо сильнее и свободнее. Вы сами вскорости сняли принуждение, кто-то раньше, кто-то позже, но справились все шестеро, а этот человек останется таким навсегда, если я не решу иначе.

Молчание, затопившее землянку, заставило меня нервничать и встретиться с непроницаемым взглядом Глеба и потрясенным – Виктора. Любопытный голос Полторанского прервал наши гляделки:

– А кто такие стерхи, барышня, можно узнать?

Я раздраженно отмахнулась от него:

– Вам не придется когда-нибудь встречать их, так что не забивайте себе голову, пожалуйста. Ну что, я могу начать, или в моей помощи больше никто не нуждается?

Полторанский бросил на меня возмущенный взгляд, но решил промолчать, потом приказал, кивнув на немца:

– Начинай.

* * *

Из землянки я вышла выжатая, словно половая тряпка. Пленный выложил все, о чем Глеб спрашивал у него, а после отмены заклинания остался сидеть с пустым, потухшим взглядом. И так просидит еще долго, пока память потихоньку не вернется к нему. Виктор задумчиво, исподтишка косился в мою сторону, а у меня от его взгляда толпами бегали по спине мурашки. Эх, не хочется, чтобы этот мрачный, ехидный тип прирезал меня ночью, пока сплю. Передернув от неприятных ощущений плечами, я сходила к ручью, протекающему рядом с лагерем и, смыв с себя отвращение и страх, сбегав в кустики, направилась в землянку спать.

Все трое мужчин лежали на настилах, укрывшись своей верхней одеждой и тихо беседовали под треск поленьев. Землянку освещало пламя тонкой длинной щепки, закрепленной в металлической рогатюлине. Порывшись в памяти, нашла русское название этой полезной штуковины – березовая лучина. Свет и тени причудливо раскрасили мужские лица – и не определить их истинное выражение. Чтобы не ловить на себе хмурые подозрительные взгляды, я сразу единым движением запрыгнула на верхний ярус и отвернулась к стене. Сами хотели использовать меня, а теперь недовольны и помалкивают.

Тягостная тишина давила тяжелой глыбой; мысли, одна краше другой, вихрем носились в голове, не давали спать. Да еще снова глаза на мокром месте из-за того, что Глеб не верит, хмурится и больше не делится теплом. А мне его отчаянно не хватает. Я перебирала в памяти события с нашей встречи и не могла толком выделить тот момент, когда он захватил власть надо мной и проник в мысли. Да, сначала был просто порыв, безумный план, хотелось, чтобы желание сбылось, а спустя всего пару дней, замечу, что хмурится, – и мое сердце плачет. Как это возможно? Слишком быстро и, кажется, безвозвратно? Может, пока не поздно, уйти от них в лес, я там одна не пропаду, а вот если останусь, то пути назад не будет. Ох, Великая, где были мои мозги еще вчера?..

По мерному сопению поняла, что мужчины заснули. Прямо передо мной под потолочной балкой, светлел оконный проем, в нем виднелся полумесяц. Сосредоточившись на нем и поймав вихрем пронесшуюся мысль, я медленно слезла с постели и, подойдя к стене, застыла, подняв голову и рассматривая луну. Похоже, я просчиталась со временем – у меня его гораздо меньше, чем думала. Не больше недели остается, а я еще не определилась с тем, что делать дальше со своими чувствами, мыслями и планами. Злобный Шассе! Эх, а еще хранительница и чувствующая называется!

– Сири, иди ко мне… – тихий хрипловатый голос, от которого зашевелился каждый волосок на коже и вдоль позвоночника пробежала сладкая дрожь.

Обернувшись, скользнула взглядом по напряженному лицу Глеба. Вытянувшись на коротковатом для его роста настиле, он пристально следил за мной, словно кот за мышью. Сглотнув застрявший в горле ком, я подошла к нему и, опустив голову, ждала, что он еще скажет. А он молча взял меня за руку, притянул к себе и, уложив рядом, накрыл стареньким лоскутным одеялом. Сначала я от неожиданности лежала, затаив дыхание, но постепенно расслабилась, пригрелась и, положив голову ему на грудь, удовлетворенно вздохнула. Вот и ответ на метущиеся мысли и вопросы: мое место в жизни уже определено, и ничего больше нельзя изменить.

Его дыхание шевелило волосы на макушке – платок я на ночь сняла, чтобы отдохнули примятые уши, – и наслаждалась минутами покоя в безопасности, в кольце больших сильных рук.

 

Глеб щекотно коснулся губами и дыханием моего уха, когда чуть слышно спросил:

– Почему ты не спишь, Сири?

Я передвинулась, скользнув по нему всем телом и также тихо ответила ему на ухо:

– У меня осталась всего неделя, Глеб, я прошу вас поторопиться с выполнением своих обязательств.

– Почему?

Этот простой вопрос застал меня врасплох, потому что именно сейчас не хотела объяснять причину моей торопливости. Поэтому просто замолчала, слушая, как гулко стучит его сердце.

– Ты выглядела неважно, когда вернулась, тебя что-то тревожит или допрос так на тебя повлиял, что ты не захотела говорить с нами?

Задев его кожу носом и глубоко вдохнув его запах, я выложила все, что думала:

– Да вы и сами не хотели со мной говорить. Разве не так? Вы замолчали, когда я зашла, смотрели на меня подозрительно и хмуро, будто я перед вами в чем-то провинилась. Ведь ты сам просил, чтобы я помогла. Я заранее предупредила, насколько это страшно и грязно. Я – хранительница, Глеб, я чувствую ваши эмоции, вашу неприязнь, недоверие, страх. Они липкой паутиной окутали меня как второй кожей, не давали спокойно дышать. Не хотела я вас напрягать своими разговорами.

Он молчал пару мгновений, потом свободной рукой коснулся моего чувствительного ушка, потеребил кисточку, зарылся в волосы ладонью и хрипло возразил:

– Ты не права, малышка, мы замолчали, потому что на тебе лица не было, застыло, словно маска. Нам просто стало неловко, ведь мы заставили тебя выполнять грязную работу. Прости, мы причинили тебе боль. Скажи, маленькая хранительница, а мои эмоции ты тоже чувствуешь?

Я затаила дыхание: неужели моя мечта исполнится?!

– Нет, Глеб, в основном я чувствую что-либо неприятное, направленное конкретно на меня, а ты слишком хорошо прячешь свои мысли и чувства.

Он промолчал и еще крепче прижал меня к себе, продолжая гладить по волосам и спине. Едва не заурчав от удовольствия, я устало провалилась в сон под мерный стук его сердца.

* * *

Сидеть на завалинке и щуриться на солнце, оказывается, крайне утомительно. Особенно третий день подряд. Пока в лагере ничего не происходило, мужчины тренировались, кололи дрова, ели и снова обсуждали детали плана. У меня бы уже ум за разум зашел, а они ничего так, держатся пока в ожидании группы, наблюдающей за границами секретной территории немцев. Мне оставалось либо гулять по лесу, либо сидеть на завалинке, наблюдая за жизнью партизанского лагеря или, точнее, за своими подопечными, больше узнавая о них и складывая о каждом мнение – целостный облик с достоинствами и недостатками, и чертами характера.

Главный объект наблюдения – Глеб – часто ловил мой любопытный взгляд и иногда в ответ подмигивал, чтобы не скучала. После грустного ночного разговора мы мало говорили, но каждую ночь, после того как все засыпали, он вставал и перекладывал меня к себе под бок. И хотя Виктор и Роман видели меня в его постели утром, молчали, словно так и надо. Я чувствовала, что между нами натягивается уже не ниточка, а толстая, прочная веревка, связывающая наши души. Ну, моя к нему точно крепко привязалась. Я отмечала, что его отряд безоговорочно ему доверяет и не просто по жизни, а свои судьбы. Глеб внимательно слушал любого, а потом коротким предложением решал вопрос, стараясь делать правильно, по справедливости.

Я отметила, что не только Глеб, но и его бойцы – люди ответственные, даже слишком. Меня это и радовало, и пугало одновременно, ведь может стать непреодолимой преградой на пути исполнения моего великого плана. Но я старалась, старалась как можно сильнее привязать к себе Глеба. И для себя твердо решила: не откажусь от своей мечты и пойду на любые жертвы ради ее исполнения. Вот так! Я готова согласиться со своим внутренним «я», что это эгоистично, но по-другому уже не могла и не видела выхода – только напролом, но, пока есть время, старалась действовать, как положено.

Глеб снова потер лицо – неосознанный жест, когда он стоит перед сложным и трудно решаемым вопросом – захотелось подойти и зарыться в его короткие волосы руками и снять с него терзающее напряжение. Я же умею, знаю как. На людях он всегда был невозмутимым, смотрел, чуть прищурив внимательные серые глаза, но среди своих ребят и со мной менялся – становился похожим на молодого, улыбчивого, хоть и по большей части молчаливого наблюдателя, в сравнении с хохмачом и балагуром Мишкой или Серегой-лисом. Назар уже не смущался, глядя на меня, и вообще, как только остальные усекли, как на меня смотрит их командир или ведет себя со мной, изменили ко мне отношение с подозрительно ироничного на свойское, доверительное и иногда необидно подтрунивали. Не стало резко прекращающихся разговоров, когда я оказывалась поблизости или подозрительных взглядов в спину. Теперь я ощущала ровный, положительный эмоциональный фон. Осталось всего четыре дня, не больше, а мы никак не сдвинемся с места в ожидании запаздывающей группы.

Раздражение и тревога от неопределенности выкручивали нервы; мне приходилось сдерживать свою сущность. После того случая с проверкой и лже-предателем партизаны ко мне не подходили, считая опасной и непредсказуемой, но мне даже неплохо было: о чем с ними говорить? А врать напрямую людям, которые тебя приняли, обогрели и кормят, не в моем характере.

Снова засмотревшись на склонившегося над столом Глеба и проглотив восхищенный вздох, я решилась обернуться и пробежаться, чтобы размять застоявшиеся руки-ноги-лапы. Больше не раздумывая, поднялась и направилась в лес. Отойдя подальше, шмыгнула в кусты – и обернулась. Запахи, звуки, легкость во всем теле. О, Великая, как же я соскучилась по свободе! Мягкими лапами ощущала прохладу земли, ноздри трепетали от богатства и чистоты лесных ароматов, кровь быстрее струилась по телу, разгоняя напряжение. Свобода!!!

Я носилась по лесу пару часов, пока, наконец, не почувствовала себя отдохнувшей и полной сил и эмоций. Подобравшись ближе к лагерю, заметила на залитой последними солнечными лучами поляне Глеба. Уселся на пригорке и щурится на солнце, но поза напряженная, будто кого-то ждет, либо о чем-то неприятном размышляет, либо и то и другое.

Что на меня в тот момент нашло – не знаю, но по какому-то наитию показалась ему из кустов. Медленно, без резких движений приблизилась к нему. Он заметил меня сразу и, выхватив нож из сапога, следил. За пару шагов от него я легла на живот и, усердно махая хвостом, показывая дружелюбие, поползла к нему. Я, конечно, понимала, что если бы была человеком и вот так в лесу встретила крупного дикого волка, ведь стерхи гораздо крупнее обычных волков во второй ипостаси, то тоже напряглась и испугалась бы, но Глеб просто молча, не двигаясь, смотрел на меня и улыбался краешком губ.

Доползла до него, осторожно положила свою лохматую голову ему на колени и игриво заглянула в глаза. С ножом, прижатым к сапогу в одной руке, он медленно протянул вторую и провел рукой по моей холке. Я придвинулась еще ближе, положив ему на ноги еще и лапу. Наглеть, так по полной! Он тихонько рассмеялся и прошептал, продолжая гладить мою волчицу:

– Такая же красивая и белоснежная, как Сири. И глаза – словно сапфиры и наглость – выше крыши! Наверное, тебе тоже уступишь палец, а ты по локоть откусишь.

С одной стороны, мне было приятно слушать Глеба, а с другой – непонятно. Я хмыкнула и, вывалив язык, положила ему на ноги вторую лапу, продолжая помахивать хвостом.

– Вот о чем я и говорю, Белоснежка! Наложила ты на меня свои лапы, как одна известная мне беловолосая особа с кисточками на ушах.

Мне было приятно, пока Глеб чесал меня за ушами, а после этой похвалы я радостно встрепенулась и, встав на ноги и осторожно приблизив к его лицу свою морду, с огромным, непередаваемым удовольствием лизнула его. И увлеклась – начала вылизывать его колючую от щетины, но такую любимую щеку. Он засмеялся и обеими руками потрепал меня по холке, потом ласково похлопал по спине и потискал за шею и уши. Я от радости боднула его головой, а он, не удержавшись, завалился на спину, тиская меня за шею.

Рейтинг@Mail.ru