Ольга Батлер
Золотой жёлудь. Асгарэль. Рассказы
– Вот как бывает… – он с грустью провел пальцем по стоявшим на полу колокольчикам с изображениями слонов. – Нашёл прекрасное дерево, а топор сломан.
Маи захлестнула волна жалости к мужчине.
– В другой раз всё получится, – и девушка робко погладила китайца.
Она оказалась права: во время следующего визита её гость был таким, каким хотел: то нежным, то жестоким. И были мгновения, когда он терял голову, как мальчишка. В знак благодарности за удовольствие господин Чанг разложил перед Маи деньги. Но она снова отказалась, потому что решила оставаться хозяйкой хотя бы собственной душе. И обескураженный китаец подумал, что эта девушка не похожа на других.
Зато тётка с удовольствием выкладывала свои увесистые серебрянные пульки-монеты в длинную гусеничку.
– У меня тут денежный угол! – хвасталась старая сводня. – Когда серебрянный червяк доползет до вон той стены, купим большую лодку, наймем рыбаков.
– Заживем! Интересно, где этот Чанг деньги прячет? – смеялся Лек. Глаза его оставались злыми. Ему самому нравилась Маи.
Ни Лек, ни его мать не догадывались, что их бизнес положит начало долгой любви для двух других. Теперь каждую зиму, когда китаец отплывал из Гуанчжоу с новым грузом, он знал, что главной остановкой на его пути будет Аютхайя. Маи тоже ждала встречи – сдержанный и заботливый Чанг Жень все-таки проложил путь к её сердцу.
Сначала девушке было лестно, что она усмирила высокомерного иностранца, который теперь уважительно называл её хун Маи. А потом она просто влюбилась во всё, что он говорил и делал. Даже когда китаец ел свой суп, шумно засасывая лапшу, она не могла оторвать восхищенных глаз. Им было хорошо вместе – их души и тела переплетались друг с другом, как два нежных червячка в зелёном листке (ну и сравнения ко мне стали приходить).
Чанг поселил свою наложницу в отдельном домике и нанял ей двух служанок. Он был женат, но Маи всё равно мечтала, что однажды её любимый останется в Аютхайе навсегда. Гости на их свадьбе будут лить святую воду из морских раковин на руки и головы молодоженов, желая им здоровых детей.
– Хун Чанг, – Маи игриво дернула китайца за растрепавшуюся косу, когда они вечером катались на лодке. – А ведь нашему ребенку могло исполниться шесть лет в этом году. Я бы сказки ему уже рассказывала… Про то, как девушка семерых юношей в рабство продала! – звонко рассмеялась она.
Её спутник словно не услышал. Он заговорил на совсем другую тему, показывая в сторону дворца, где новый король возводил ступы в память своих отца и брата:
– Что они там строят?
Маи загрустила – господин обычно понимал её с полуслова, недаром он был родом из южной провинции.
Но он неожиданно засмеялся (конечно, слушал!):
– Надеюсь, это была бы не девчонка. У женщин, рожденных в Год Огненной лошади, опасный характер. Мужчины на таких не женятся.
Чанг Жень внимательно посмотрел на Маи. Подсвеченная оранжевым фонариком, она казалась очень юной в своём новом шёлковом наряде.
– Какое у тебя настоящее имя, Маи? – спросил он.
Она пропела с улыбкой:
– Вы же знаете – имена нельзя раскрывать. А я хочу счастливой оставаться.
– Я тоже очень счастлив… – сказал китаец дрогнувшим голосом, – что встретил такую женщину. Ты прекрасна и изнутри, и снаружи.
– Кху кхаан… любимый… Ну так оставайтесь здесь. Если вам лучше со мной, чем с…
– Я этого никогда не говорил.
Маи вынула из волос цветок и бросила в воду. Она была страшно оскорблена, но волю чувствам дала только дома.
– Поссорилась со своим господином? – злорадно спросил Лек. Он и тётка постоянно крутились около, выклянчивая подарки.
– Он мне не господин больше, – сквозь рыдания ответила Маи.
И так велика была её обида, что она рассказала Леку, где китаец хранит деньги и ценности. Пусть его обворуют, ей не жалко!
Когда наутро Маи одумалась и поспешила к Чангу, она застала там страшную сцену – Лек душил её господина. «Чуай дуай, на помощь!» – подняла тревогу девушка. Лек разомкнул руки, но, к ужасу Маи, Чанг уже не шевелился.
– Ты же сама послала меня ограбить его! Притворщица! – закричал Лек. – Мертвеца под листком лотоса не спрячешь. Решила меня в тюрьму упечь?
Вытащив нож, разъяренный кузен полоснул её по лицу:
– Теперь никому не будешь…
Лек не договорил. Он в изумлении посмотрел на Маи и сполз к её ногам, а
Чанг Жень отбросил свой нож. Потом китаец долго хрипел и откашливался, держась за шею.
– Ку кхаан, простите меня! – повторяла Маи.
Кровь сочилась между её пальцев, на полу стонал раненый Лек.
Всё это выглядело так невыносимо натуралистично. Я отвернулась.
***
Его величество Раматхибоди Второй не мог оставить безнаказанным нападение на важного гостя. Преступников бросили в тюрьму, там Лек и скончался. Маи выпустили через год, она стала нищей – тётя прибрала к рукам всё её имущество. И плохие люди, которые прежде заискивали перед наложницей богатого китайца, теперь посмеивались ей в спину. А, если разобраться, в чем она была виновата? – Только в том, что ляпнула что-то сгоряча негодяю Леку.
Я бы давно подошла к ней утешить, если б не предупреждение Морены Ивановны: «Помни, ты зритель». Мне было очень жаль эту бывшую красавицу, которая теперь прятала свой шрам, зачесывая волосы на лицо. Единственным, что давало Маи силы, была надежда на объяснение с любимым.
И вот настал долгожданный день, когда джонка с драконьими парусами появилась в порту Аютхайи.
– Хун Чанг! – нищенка бросилась в ноги к сошедшему на берег китайцу.
Он едва признал в ней свою бывшую возлюбленную. Чанг Жень давно принял решение не прощать её, но девушка преследовала его, и в конце-концов он заговорил с Маи, взял её за руки.
Ночью сиамка беззвучно плакала от счастья на его груди. У Чанга тоже перехватывало в горле. Но этот средневековый бизнесмен был очень жёстким человеком. Наутро он положил девушке на живот тяжёлую монету-пульку – молча расплатился за услуги, и ушёл… Вот, скотина! Секс-турист китайский.
Действие перенеслось на его отплывшую джонку. Там этот Чанг себе места не находил. Потому что в глубине души он продолжал любить Маи, хотя по ошибке принимал свою любовь за ненависть. Я смотрела на него без сочувствия, но постепенно – вот чудеса – его боль передалась мне и стала едва выносимой.
Он вспоминал глаза Маи, когда та лежала с этой проклятой монетой в пупке, и думал: «Надо вернуться». Или это я сама шептала?
– Господин Чанг!
Он обернулся, наши взгляды встретились.
Звук, протяжно-тягучий, как удар храмового гонга, родился в глубине моря, прорвался на поверхность, завибрировал между нами, достигая нестерпимой силы.
Вот почему тот мир казался мне знакомым, а напевные странные названия то и дело всплывали в голове! Вот о чем рассказывали мои детские сны. И этот жест – кончиком указательного пальца по контуру губ. И иррациональная боязнь быть задушенной… Никто не забывает себя полностью.
Моряки забегали по палубе, убирая паруса. Была причина их беспокойства в этом разрастающемся звуке, или в маленькой тучке у горизонта? – Я так и не узнала, потому что спектакль оборвался. Вместо солнца в небе закрутился хрустальный ёж, а тучка выросла и разделилась на две огромные человеческие тени. Судя по позам, они собирались подраться за растянутым во весь небосвод тонким светло-серым занавесом.
– Что она здесь делает? – раскатисто загремел сердитый бас.
– Её п-последний круг! – прошевелила губами грузная тень с китайской прической. Это была Морена Ивановна.
– Она его уже профукала! – бас был похож на средневекового монаха в капюшоне. – Не пропущу!
– Пропустишь!
Из-за моей спины, глухо зарычав, выскочила голая собака администраторши. Я сообразила, что она покажет выход. Собака бросилась к занавесу. Когда она заползала под него, я успела разглядеть знакомый коридор с почерневшим паркетом и три ступеньки в кабинет. За занавесом началась свалка: тень собаки вцепилась в ногу оппоненту Морены Ивановны, а гигантская тень администраторши дубасила его по голове…
Постояв в пустом кабинете Морены и не дождавшись её, я прошла в гардероб. Свет горел везде, но в театре было тихо. Зрители давно разошлись. Ушла и строптивая гардеробщица, бросив мое пальто у окошка. Я машинально оделась, вышла на улицу, побрела по переулку. «Чудно всё-таки выглядело, когда тени за занавесом развалились на клочки и рассеялись, – вспоминала я. – Будто облака, разогнанные ветром».
О каком последнем круге они говорили? Надо мне было дождаться Морену Ивановну. Вот прямо сейчас вернусь и расспрошу её: что такое неправильное делаю в своей жизни?
Я поспешила обратно к подвалу, но наткнулась там на запертую дверь с заржавевшим замком. Проход был засыпан давно сопревшими листьями, а на двери висело старое объявление: «БТИ переехало в дом 20/30». Я присела на грязные ступеньки, закрыла лицо руками. Глаза Маи без укора смотрели на меня. Нет, это уже не она. Это невидящий взгляд моего отца. И как я, самодовольная кукла, посмела наказывать уже наказанных?
***
–Дедушка, что это за карта у тебя на стене?
– Это карта старинных кораблекрушений. Учёные изучили обломки кораблей, потом рассказали их историю.
Он всегда увлекался археологией. Как ужасно было бы, если б я лишила внука такого интересного деда.
А ведь в первый раз отец не поверил, что это именно я к нему пришла. Мы сидели в его полной пустых бутылок комнате, и он, такой жалкий в надетом задом наперё
д пуловере, с треугольным вырезом на спине, всё переспрашивал:
– Вы – вправду Зоя? – боясь прикоснуться.
Потом подвинул ко мне хлеб и банку варенья.
– Вы пейте чай.
Батон был зелёным от плесени.
Отец не жаловался на свою слепоту, о ней мне рассказали ложечка, ручкой вниз поставленная в чашку, и электронные часы, каждые пятнадцать минут объявлявшие время буратиньим голосом.
– Помнишь, ты однажды мне фокус показывал, палец хитро так поджимая? – я слегка пожала его руку. – Я, когда разобралась, назвала тебя «оманщиком». Та к ты этим «оманщиком» до-олго меня потом дразнил.
Кодовое слово сработало, он улыбнулся. Но его плохо выбритый старческий подбородок задрожал ещё сильнее.
– Мама не разрешала мне тебя навещать…
Мы с Никитком часто приходим сюда. Я обстирываю отца, глажу, готовлю – короче, веду себя, как нормальная дочь. Но сердобольная соседка по коммуналке (та, что сообщила мне о его слепоте) до сих пор плачет от умиления, когда мы с сталкиваемся на кухне.
– Дед! – Никиток встал на цыпочки, читая карту. – Ле-на Шо-аль!
Сердце мое пропустило удар, я сразу отставила утюг.
– Так, риф Лена Шоаль, – увлечённо начал отец. – 1486 год. Китайский корабль… Китай тогда был повелителем морей. Представь себе, Никита.... большая джонка, европейцы таких не строили… Плыла себе в мусульманские страны в девяностых годах пятнадцатого века, и вдруг затонула. Говорят, гигантский тайфун выбросил её на рифы… На борту находились китайский фарфор, керамика из Вьетнама и Таиланда… Но здесь есть тайна, которую учёные разгадать пока не могут. По идее, джонка должна была находиться к северу от рифа, а обломки почему-то найдены на южной стороне. Непонятно, что заставило капитана изменить маршрут и повернуть в сторону Таиланда.
– Мам, ты почему улыбаешься? – прервал его Никиток. – Мам! Отвечай!
Что я могу ответить? – «Сын, ты не поверишь, но я была китайцем, который плыл на этой джонке. Это моя любовная тоска развернула корабль, и всё закончилось бы хорошо ещё в первый раз, если б тайфун не вмешался в судьбу».
Сау тяй, кху кхаан, сау тяй… Поэтому мне дали второй шанс.
Пещера Максуса
Орлову и Воробушкиной было уютно чаёвничать вдвоём в кладовке. На полках стояли бутыли с ядовитыми лаками и красками, лежали бобины со струнами, деревянные заготовки теннисных ракеток, а на рабочем столе отголоском праздника красовалась тарелка с разломанной на квадратики шоколадкой и остатками кулича.
– В семь вечера во вторник в первом подъезде состоится собрание. Повестка дня – выборы домового…
Орлов читал с расстановкой, чтобы во время пауз самому посмеяться и, главное, разделить веселье с Воробушкиной. Она никогда не подводила: охотно улыбалась и смотрела на него с нетребовательным обожанием.
– Лифт вниз не поднимает… Продаются три поросёнка, все разного пола… Продаётся коляска для новорожденного синего цвета!
Антонина Ивановна даже чаем поперхнулась. Смех омолодил её простое скуластое лицо, глаза залучились озорством. Технолог часто так развлекал Воробушкину во время перерывов. Он специально для неё приносил из дома своё потёртое портмоне с забавными вырезками из газет.
– Саша, – начала Воробушкина, дождавшись, когда Орлов отвлёкся на чай, – сейчас дорасскажу эту историю, как я комнату себе после развода просила…
«Не пойду голосовать, мне с ребёнком жить негде», – это она объявила представителю власти, который зашёл агитировать её перед выборами. «А вы куда обращались?» – спросил представитель. Антонина достала из ящика пачку конвертов с официальными отказами, швырнула веером на пол. Не помогло.
Пошла к депутату. Сказала: «Если не дадите комнату, сейчас прямо на улице брошусь под машину. Смотрите в окно!» Не помогло. Тогда Воробушкина явилась к нему с маленькой Светой, посадила дочку на стол и заявила, что отказывается от неё. Опять не помогло… Пожаловалась на свою судьбу профоргу на заводе, та сказала, что у неё зять влиятельный. Так зять оказался оказался тем самым депутатом! Комнатку – с четырёхметровым потолком, лепниной и общим туалетом на девять семей – дали в бывшем графском дворце.
Слушая Антонину Ивановну, Саша Орлов то смеялся, то сочувственно поддакивал. Он никого не осуждал, потому что тоже сам всего добился в жизни. Воробушкина много чего хотела бы поведать ему о своём прошлом, но как расскажешь молодому мужчине про барачные нравы, среди которых она выросла. Про то, как трусы носила не на резинке, а на туго завязанной верёвке, чтобы никто не надругался над девчонкой.
Далёкие события, которые она помнила, не украсили бы ничью историю. Первая ночь у молодых всё никак не могла состояться из-за тесноты и многолюдности в комнате. Через две недели муж завалил Тоню прямо на тропинке за бараками… Потом хвалился: «Я ей пелену порвал»
Нинка из угловой комнаты поспорила со своим хахалем, что Тониного отца он не побьёт, кишка тонка. Драка – двое на отца. Антонина вмешалась, на шестом месяце беременности. Получила доской с гвоздём по лбу. Выкидыш.
Вторая беременность была долгожданной и закончилась рождением дочери. Муж швырнул одиннадцатимесячную Свету об пол, потому что на руки к нему не пошла.
Бедность. Это если старую наждачную ткань, которую Тоня приносила с завода, кипятить, кипятить… От кипячения много песка отойдёт, зато останутся полоски мягкого льняного материальчика. Из него Антонина шила семье простыни и пододеяльники.
Муж изменял ей, об этом сказали соседи по бараку. Он отнекивался, убедил её, что это не так. Однажды отпросилась с работы и застала его с любовницей. Выгнала. Муж, дурак, ночью заполз по трубе, стучал в окно, орал, напугал ребёнка. Не впустила.
После развода была не в себе, жила с дочкой у сестры, боялась с седьмого этажа смотреть на улицу. Когда в душе человека хорошее борется с плохим, то полутонов, как при чередовании дня и ночи, не бывает. Либо ты на светлой стороне, либо в полном мраке… Повезли её к вещей старухе под Загорск: «Живи пока для ребёнка. Всё пройдет, ты ещё смеяться будешь над этим»
Устроилась швеёй мужского белья. По неопытности чуть не загубила две пары кальсон, застрочив недостаточно широкие прорези в гульфиках. Мастер ругала: «Представь мужчину, который это купит. Он что, достоинство своё пинцетом будет оттуда доставать?» Но Антонине никаких мужчин представлять больше не хотелось.
Она жила для дочери. Единственный раз в жизни решила побаловать себя – собралась в Большой театр и, чтобы быть там красивой, намазалась кремом «Подснежник». Лицо раздулось, кожа облезла, не до балета стало. В театр этот так ни разу и не попала, кремами тоже не пользовалась.
Но вот что странно: всю жизнь её сопровождало одно воспоминание. Воробушкина не понимала, откуда оно взялось. Память рассказывала ей о комнате, где на широком подоконнике стояла фигурка зайца с трогательно опущенным ухом. За кружевной занавеской и двойными старыми рамами виднелись слегка объеденная птицами рябина и белоснежная зимняя дорога. А рядом, за спиной Антонины, были чья-то ласковая рука и полный любви голос.
Эта уютная картинка, это ощущение, будто из фильма, где Антонина Ивановна могла являться главной героиней, вызывали сладкую тоску о светлом и счастливом доме, которого у неё никогда не было и, наверное, не будет. Но судьба – это не цепь предначертанных событий, она – листочек с задачей, которую нам протягивает доброжелательный учитель.
Более-менее интересная жизнь началась у Воробушкиной в пожилом возрасте. Она стала ходить к соседке, бывшему экскурсоводу Лионелле Юрьевне, дышать кислородом. У той комната была заставлена книгами с пола до потолка, груды литературы лежали на столе и под кроватью, даже кислородный агрегат в углу был пристроен на книгах. Лионелла Юрьевна охотно делилась своими знаниями, любознательная Антонина Ивановна так же охотно слушала. Мозг, обогащённый кислородом, всё быстро воспринимал.
Технолог Орлов, тоже, по-своему образовывал Воробушкину.
– В Дании флаг, вывешенный в окне, говорит о том, что в этом доме кто-то празднует день рождения… В тропических лесах растут ротанговые пальмы, толстые лазающие стебли которых тянутся на триста-четыреста метров…. Да, Антонина Ивановна, мы большую партию товара выгодно продали, хозяин хочет нас наградить поездкой за границу. Не всех, конечно. Только двух лучших работников. Меня он выбрал, а второго человека, говорит, я сам должен предложить. Я считаю, это вы.
– Почему я? – испугалась Воробушкина.
– Вы хорошая работница. Ну и вообще, мне с вами хочется поехать… Мы ведь почти родственники, если по фамилиям судить. Должны помогать друг другу, – улыбнулся Орлов.
– Саша, да я за границей сроду не была. И язык их не понимаю.
– Я тоже ни разу не был. А насчёт языка не переживайте, я английский после института помню, буду для вас переводить.
– Нет, я точно не поеду!
– Почему же?
– Там ведь отпечатки надо сдавать, – она со вздохом посмотрела на свои руки.
На её пальцах почти не оставалось ни ногтей, ни папиллярных узоров: Антонина Ивановна работала без перчаток, когда полировала-лакировала дерево или натягивала струны на ракетки.
Отпечатки сдавать не потребовалось, перелёт на остров посреди бирюзового моря состоялся. По дороге в гостиницу, нервничая, Антонина то и дело проверяла содержимое своей сумочки, в которой лежали пузырёк валокордина, стянутые резинкой иностранные банкноты, заграничный паспорт с напечатанной латиницей фамилией Vorobushkina и бумажная иконка с ликом Николая Чудотворца, покровителя путешественников.
Заграница требует приличных манер. Во время завтрака Воробушкина осторожно подсматривала за другими постояльцами отеля, чтобы поучиться. Но обнаружилось, что и у иностранцев своих уродов хватает. Один издавал утробные звуки за столом, другой воровал еду со шведского стола, запихивая булочки, колбасу, бананы в барсетку и карманы. Похоже, давно этим занимался – приобрел спокойную невинность лица…
Антинина Ивановна и Александр захотели найти дикий пляж. Он оказался нудистским. Там, портя пейзаж, два голых мужика ели мороженое. Один из них, с большим вафельным рожком, бесстыже улыбнулся прикрытым одеждой чужакам.
Стараясь не замечать нудистов, Воробушкина и Орлов пошли купаться. Ласковое чужое море обволокло их, заплескало, заколыхало в своих объятиях. Он поплыл кролем, она – по-собачьи, а после они оба радостно прыгали, играя с набегавшими волнами.
На берегу Воробушкина заметила, как Орлов скользнул взглядом по нудистам, и забеспокоилась.
– Саша, когда ж ты женишься? – вздохнула она, усаживаясь на песок. – Не годится всё время одному.
Антонина не первый раз заводила разговор на эту тему. Она переживала из-за сиротства своего молодого друга. Иногда даже представляла Орлова в паре со своей дочкой, но сразу отметала эту мысль.
А Орлову давно надоели эти расспросы. Прежде он отступал под простодушным напором Антонины Ивановны, придумывал вежливые отговорки, но на этот раз, рассердившись на огонёк подозрения в её глазах, нетерпеливо махнул рукой.
– Вот вы замужем были. Осчастливил вас брак?
Воробушкина растерялась.
– Ну… хоть ребёночка родишь, – возразила она не очень уверенно. Её единственный ребёнок, Света, характером пошла в отца и много разочарований матери принесла.
– В общем, это моё личное дело, – отрубил Орлов. – Когда соберусь, вам первой сообщу.
Уставившись на море, оба обиженно помолчали … минут пять. Ну не могли они долго сердиться друг на друга!
– Мужчины из некоторых эскимосских племен выстраиваются в ряд для того, чтобы поприветствовать незнакомца. После чего первый из них выступает вперёд и хорошенько шлёпает незнакомца по макушке и ожидает аналогичного ответа от незнакомца. Шлепки и удары продолжаются до тех пор, пока какая-нибудь из сторон не свалится на землю. Туземцы Южной Америки здороваются, плюясь друг в друга. А у некоторых народов Африки знаком приветствия служит высунутый язык!
Орлов даже на пляже не расставался со своим полным курьёзов стареньким портмоне.
– Антонина Ивановна, мы сидим тут, загораем и совсем забыли, что шампанское-то наше перегрелось!
Посмеявшись и посетовав на собственную рассеянность, они вынули из пакета принесённую с собой бутылку – пришло время шикарно отпраздновать заграничный отпуск! Открывая шампанское, нечаянно залепили пробкой прямо в лоб бесстыжему нудисту…
По каменным ступеням, вырубленным прямо в скале, они долго поднимались на смотровую площадку над морем.
– Ой! – по-девчоночьи испугалась Антонина. От большой высоты у неё ослабели колени и потянуло в животе. Пол над обрывом оказался стеклянным, далеко-далеко под ногами катились барашки морских волн.
Орлов поддержал свою спутницу за локоть.
– Вы себя птицей представьте, страх сразу уйдет. Мне это помогает.
И Воробушкиной помогло. Вообразив, что её руки превратились в крылья и что в этих скалах – её родное гнездо, Антонина Ивановна поувереннее посмотрела вниз: на пальмы, на фигурки людей, гулявших по променаду. Потом – в даль, где море сливалось с небом.
– Земля круглая, – с волнением сообщила она, показав на слегка вогнутый по краям горизонт.
– Да. Неожиданно как… – растроганно подтвердил Орлов.
Хорошо двум птицам, большой и маленькой, вместе парить над прекрасным миром!
Вечером в уличном ресторанчике Воробушкина и Орлов хотели было поесть крабов, да постеснялись. Они не знали, как с этими крабами обращаться. Заказали курицу. Владелец ресторана поморщился, обмахнул себя меню.
– Может, что-то другое?
– Нет.
Он, недовольно пожав плечами, ушел на задний двор. Вскоре оттуда послышалось истошное кудахтанье, хлопанье крыльев. Всё быстро стихло и через полчаса на стол к расстроенным Орлову и Воробушкиной прибыл заказ…
В отель они смогли попасть только ночью – не знали, что для входа на территорию надо использовать свои магнитные карты. Орали, пока другой русский постоялец не проснулся и не впустил их. Но всё равно, этот день показался Антонине Ивановне одним из самых счастливых в жизни. За что ей такой подарок на старости лет? Воробушкина целую бы жизнь на этом острове с Сашей провела.
«Посетите «Пещеру Максуса». Рекламка, которую Орлов подобрал на полу своей гостиничной комнаты, привёла их в соседний городок. Он оказался маленьким таким, полудеревенским, расположенным в двадцати минутах неспешной езды на автобусе.
Всё в том городе было старомодным. Дома были построены в одном и том же средиземноморском стиле, со ставнями и балконами. В полдень, когда все местные попрятались от жары, на опустевших улочках нетрудно было представить одетых по-старинному мужчин, а на красивых балконах – синьор в длинных платьях и с веерами.
Даже вывески магазинов смотрелись здесь, как в ретрофильмах. И фасады частных домов – металлические буквы с именами хозяев на жёлтом песчанике, двери с бронзовыми ручками, колокольчиками, ниши с иконами, лампадами, целые окна, превращённые в молитву с помощью фигурок святых и распечатанных псалмов – наверняка выглядели так же сто, двести лет назад. О современном дне напоминали лишь узкие ворота гаражей на месте бывших конюшен.
Единственная достопримечательность городка, пещера, стала известной лет шестьдесят назад, когда местный житель по имени Максус рыл под своим домом колодец для воды. Хотя «рыл» – неподходящее слово на этом каменистом острове: Максус и его помощники день за днём долбили тяжёлую породу – три метра, пять, десять… Воды всё не было.
На глубине в тринадцать метров, отколов очередной пласт, они обнаружили гулкую пустоту. Мужчины осветили её своими шахтёрскими фонарями и увидели пещеру, полную известняковых сосулек, гребешков и прочих странных форм. Некоторые сосульки, свисавшие с потолка, были похожи на старинные люстры, некоторые – на причудливые скульптуры. Попадались сосульки, стремившиеся навстречу друг к другу и сверху, и снизу. Это были сталактиты и сталагмиты. Те из них, что смогли соединиться после проведенных порознь тысячелетий, слились в единые колонны, став крепкими, как камень…
Орлов надавил на кнопку звонка у двери. О том, что сюда пускали туристов, говорили лишь маленькая табличка «Пещера Максуса» да выведенное от руки расписание экскурсий. А в остальном это был обычный дом с обычными признаками семейного быта: у входа валялся детский велосипед, из приоткрытого окна шёл густой запах домашней готовки и неслось бормотание телевизора. Теперь здесь жил внук Максуса. Он сам уже был в возрасте. Его такая же немолодая жена, сидя в коридоре в инвалидном кресле, приняла у посетителей деньги.
Хозяин только что с неохотой встал с дивана, на котором дремал – об этом можно было догадаться по его взъерошенным волосам и узору от подушки на щеке. Зевая, внук Максуса включил свет внизу и повёл двух гостей по узкой спирали лестницы, которой, казалось, не будет конца. Всё глубже и глубже в прохладу подземелья.
Интересно, у скольких туристов головы начинают в такой момент кружиться и нехорошие предчувствия возникают: «Ведь никто на белом свете не знает, что я здесь. И у хозяина взгляд какой-то мутный. Сдалась мне эта пещера. И зачем я сюда пришел?».
Антонина Ивановна храбро переставляла свои коротенькие ноги в белоснежных носочках по крутым металлическим ступеням. Страх выдавала лишь её рука, которой она судорожно цеплялась за перила.
– А воду ваш дед всё-таки обнаружил? – спросил Орлов, стараясь отвлечься от тревожных мыслей.
– Конечно, – рассмеялся внук, сонливость уже сошла с него. – Когда будете обратно подниматься, обратите внимание на водопроводную трубу.
Весь городок приходил посмотреть на только что обнаруженное Максусом чудо. Некоторые горожане даже принялись искать подобные пещеры на своей земле, но не нашлось такой второй. Вскоре начали приезжать любопытные из других мест, пещера сделалась знаменитой. Максус смекнул, что на сталактитах можно заработать. Он стал брать деньги за экскурсии и, чтобы под землю смог без труда попасть любой желающий, установил эту глубокую лестницу-штопор.
Соседи обзавидовались: вот повезло человеку – нашёл доход для своей семьи на поколения вперёд. Но чему тут завидовать? Пещера держит потомков Максуса в плену. Могли бы уехать из городка, выбрать интересные профессии, покорить мир. Нет, сиди над семейными сталактитами, рассказывай туристам по несколько раз на дню одну и ту же окаменевшую историю.
– Хотите, погадаю вам? – предложил внук Максуса, когда они заканчивали обход подземелья. – Здесь довольно необычное место и у вас есть шанс узнать скрытое… Ха! Шучу, конечно. Просто для развлечения – выберите фигурку, которая вам что-то напоминает. Только долго не раздумывайте!
Антонина и Орлов поколебались, обводя взглядами полутёмный грот. Оскаленные лица, мутанты всех сортов, беременная африканка, обезьяна, висящая на ветке, фламинго с двумя головами – много чего мерещится человеку в этих созданных природой фигурах. Их глаза дружно остановились на одном сталагмите. Позабыв про хозяина пещеры, Орлов живо повернулся к Воробушкиной.
– Похожего зайца с одним ухом я раньше уже видел. Не помню, где… На подоконнике красивая фигурка стояла. Глазки, нос, коготки были золотом прорисованы.
– Я тоже статуэтку помню. Тоже подоконник, а за окном снег идёт, – сказала Воробушкина и неожиданно пошатнулась.
Антонине Ивановне потребовалось срочно к чему-то прислониться, потому что горячий ветер подул ей в лицо и какая-то сверкающая спираль закрутилась перед глазами. Воробушкина вдруг поняла, что они с Орловым любили друг друга в прежних жизнях. Часть этих жизней она всегда носила в себе и особенно тосковала по любимому, когда встречала чужих и жестоких к ней людей. Все годы без него она чувствовала, что в этом или другом мире есть родная душа, которая тоже ждёт встречи.
– Саша, я вспомнила! – возбуждённо заговорила она. – Нет, не про зайца… Мы летели с тобой над Землей, как два семечка на ветру, смотрели на города, леса, озёра, водопады. Мы знали, что получим тела и будем расти и стареть в этом мире. Мы должны были родиться в один и тот же день, но ты пропал…
– Антонина Ивановна, не могло такого быть. Это мы вчера над обрывом с вами стояли, птицами себя представляли, помните? Ещё про круглую Землю говорили. Вот и преобразовалось в памяти.
Но она, потрясённая только что сделанным открытием, не слушала.
– Где ж ты все годы был, Сашенька? Я через такое дерьмо прошла без тебя…
Хозяин пещеры, конечно, ничего не понял, но догадался, что предложенная им игра зашла не туда. Обеспокоенно посмотрев на пожилую русскую – похоже, туристке нехорошо, внук объявил, что можно подниматься обратно.
На одном из лестничных витков Антонина Ивановна споткнулась. Упав, она не захотела открывать глаза и забормотала невнятное. Неужели удар у неё случился? Мужчины с большим трудом вытащили Воробушкину наверх.
Она попала в больницу, там опять заговаривалась, просила позвонить дочери или отвезти её домой на такси – позабыв, что находится в другой стране. Это не удар и не сумасшествие, сказали врачи Орлову. Это культурный шок. Ничего страшного. Пройдёт.
Но пока не проходило. Орлов сидел возле кровати своей подруги и развлекал её, как умел.
– В природе существуют моли, которые восполняют потери жидкости, высасывая слёзы у спящих животных. Мадагаскарская моль пьёт ночью слёзы у птиц, а есть и другая моль. Так та вообще ворует слёзы у крокодилов и других крупных животных. Антонина Ивановна, представьте, моль крокодильи слезы пьёт!
