Ольга Апреликова
Сады Драконов
– Искал? Еще тогда? – что это еще за тайны?
– А ты ничего не знал… И сейчас ничего не знаешь. И теперь ты вообще меня даже не узнал. Не узнал?
– Мне казалось, что я тебя где-то видел. Но – да, не узнал. Ты же так вырос.
– Вообще-то я обиделся. Думал, ты родной будешь, а ты – какой-то железный царевич. Потому я и стал тебя злить… И драться. Теперь прошло, да толку-то… Ладно уж… Жаль. Надо вылезать.
– Так вылезай. Я еще немножко посижу…
– Я боюсь.
– Говорят, тебя и пальцем не тронут. Ты, говорят, в единственном экземпляре. Беречь обещают… Тебя тоже Близнецы отдельно воспитывали?
– Не… Я – почти как все, тренировки только, конечно, отдельные, и некоторые уроки. Но Близнецы… Да ну их, они страшные. Как посмотрят… Так чувствуешь себя лабораторной крысой. Всякие контрольные испытания они проводили, да. Они говорили, что я их прохожу – «Почти, почти как Мурашка». А Мурашка – это ведь ты. Твои треки – это теперь эталон, ты знаешь? В общем… Я хотел найти тебя. Нашел. А ты… Никакой вовсе даже не волшебный. Ну, все равно хорошо, что ты живой и я тебя нашел. А ты что, тут останешься, в этой простой школе?
– Нет. Ты что-то со мной сделал, Алешка. Разбудил, что ли. Я больше не хочу быть собственным чучелом. Хочу… Стать собой.
– Ну и стань, – Маус нечаянно посмотрел вовне, на всех этих взрослых, окруживших Игровую, и его затрясло.
Мур скорей спросил:
– Что с тобой случилось? Расскажешь?
– Да… Я убежал… Понимаешь, они сначала дали корабль, большой, потому что я летаю лучше всех, а потом сразу захотели отобрать, потому что я очень плохой, неуправляемый, никого не слушаю… И я его взорвал.
– Корабль. Взорвал. Свой корабль!! Новенький! – Мур перевел дыхание. – С людьми?
– Нет, конечно!
– И корабль тебя послушался?
– Но ведь он был еще мой.
– Корабль жалко, – вздохнул Мур. – А у тебя, наверное, вместе с кораблем и мозги взорвались.
– Я весь взорвался. Я был там. На связи. Корабль меня выкинул в ротопульте. Корабль добрый. Он любой ценой спасает своего навигатора, даже такого… который его взрывает.
– А ты хотел вместе с ним… на молекулы?
– Хотел, – вызывающе сказал Маус. – И что?
– А теперь прошло?
– …не знаю, – сник Маус. – Живу ведь…
– Ты понял, что такое смертушка?
– Понять не понял, – подумав, признался Маус. – Но почувствовал. Это ноль, ничто. Пустота. Я же был в ротопульте и чувствовал то же, что и корабль. Типа все, больше меня нет. Это не страшно.
– Ты ж не корабль. Ты – живой. Мне вот было страшно. Я не хочу умирать.
– Ноль есть ноль, – пожал плечами Маус. – И кому какое дело, чего я хочу.
– Мне есть дело. Но они говорят, нас нельзя держать вместе.
Вылезли они быстро. Но бок заболел совсем уж нестерпимо, даже лоб покрылся холодной испариной. Мур немножко полежал в трубе, чтоб не завыть. К моменту, как он вылез, Мауса уже кто-то уносил на руках к большому люггеру. Маус не вырывался. Все в порядке… Мур не спеша слез с кривой лесенки на землю, подошел к Игнатию. Тот ему мельком кивнул – он смотрел вслед Маусу. И вдруг встревожился, повернулся к Муру:
– Мур… Ох, Мур, да что с тобой? Так болит?
– Вообще-то да… А его правда нельзя простить?
– Да как тебе сказать… Вопрос еще открыт. Не в том дело, что корабль – запредельно дорогая штука, а в том, что он с собой хотел покончить.
– Он не испугался, кстати, – скорей сказал Мур. – Он дурак маленький, он воспринял сигнал корабля просто как ноль. Он не понял, что такое на самом деле смерть. За ним надо присматривать.
– Присмотрим. Не расстраивайся так. Присядь-ка лучше… Тарас, Мурашку надо к врачам.
– Вижу. Сейчас, Бор уже прилетел, – и Тарас отошел к люггерам.
– Мур, что он тебе рассказал?
– Он правда взорвал свой корабль?
– Если б только это… Мурашка, спасибо тебе за него. Все. Так, Мур, давай о тебе. Ты говоришь: «тошно смотреть на эту школу», говоришь: «приносить пользу», «жить по правде» – так?
– Да.
– Скажи, а если отвезти тебя сейчас в правильное место, где тебе давно пора бы быть и где ты правда будешь дома, ты… Хотя бы дашь себя обследовать?
– Я ж из госпиталя, – удивился Мур. – Меня же изучили насквозь.
– Тебя не тестировали, а лечили. Надо посмотреть, как ты держишь нагрузку. И что ты вообще можешь. Будешь в этом сотрудничать?
– Буду.
– Мурчик, ты не передумаешь? Не удерешь по дороге? Забирать тебя? Прямо сейчас?
– Я еще увижу Алешку? – Мура слегка трясло уже от боли в боку, но больше – с тоски.
– Это что, условие?
– Нет. Но я не хочу, чтоб он свел себя к нулю.
– Не принимай все так близко к сердцу, – хмуро сказал Игнатий. – Вероятно, такое существо, как Заноза, вообще не способно ни на дружбу, ни на… Ну, поедешь домой?
– А вы со мной?
– Нет, я хочу за Занозой присмотреть. Уж больно он послушный. Один пока поедешь. Так что?
3. Уязвимые правила
Бор, врач, недавно лечивший Мура, отвел не в люггер, а в большой неф, стоявший в отдалении за деревьями. Мур без проблем дошел туда сам, хотя бок все болел, а нервы выли; в нефе светили яркие лампы, пахло детством – то есть техникой, замкнутыми пространствами, дезинфектантами. В маленькой кормовой каюте Бор велел прилечь, осмотрел шов, посветил приборчиком, что-то изучая на экране; мрачно пристыдил, накладывая прозрачную холодную мазь и заклеивая шов квадратной толстой подушечкой, сразу напомнившей госпиталь:
– И как тебе не стыдно было так скакать? Ты ж обещал поберечься!
– Все было в порядке.
– Да я вижу; но… Лежи, не вскакивай.
Молоденькая помощница доктора принесла Муру сока. Он выпил сразу две бутылочки. Потом послушно лежал, разглядывая белую каюту и жалея, что с диванчика не видно, что там за иллюминатором, слушал приглушенные голоса взрослых за переборкой. На сердце было пусто. Он что, правда больше не увидит Мауса – вот никогда? Чтоб не раскиснуть, Мур сосредоточился на реальности вокруг.
На диванчике напротив валялись три чьи-то толстых зимних куртки – но на сером полу жаркое, летнее пятно здешнего солнца. Он невольно посмотрел на свои незагорелые ноги и руки – похоже, этим летом загара не будет. И лета самого тоже… Отвезут, где зима и все носят толстые куртки? Даже не искупался ни разу… Ну, а кто хотел утром настоящего снега? Донесся голос Тараса, отдавшего распоряжение; сразу после этого неф забормотал двигателем и через минуту плавно взлетел. Мур не выдержал: сел, прижался к иллюминатору и стал смотреть, как внизу взлетают в разные стороны люггеры, как отдаляется яркая Игровая с лабиринтами и качелями, темно-зеленые деревья, дорожки, крыши. Наконец стало видно всю школу, окруженную толстой белой оградой; отдаляющиеся люггеры и нефы, на одном из которых навсегда увозят куда-то Алешку… Так будет лучше. Лучше!! Для кого, для Алешки? Для самого Мура? Может быть, да, а если – нет? Поздно. Все. Нельзя думать о нем.
Море с корабликами, полоса пляжа, сады, весь городишко с цветными крышами и фонтанами. Какое-то время было видно паутину цветных искр – так он видел дырки в другие пространства сверху – но скоро неф набрал высоту и летел уже над морем. Скорей всего, на дне тоже есть дырки, а однажды он, купаясь, видел какое-то размытое ночное пятно под водой, то есть прямо в воде, метрах в двух над светлым дном. Нырнуть туда не решился. А вдруг там не ночь, а страшная глубоководная тьма.
Сине-зеленое южное море сверкало под солнцем, другие кораблики превратились в точки и наконец исчезли в нежной дымке высоты. Неф набрал высоту и шел теперь равномерно, на атмосферных двигателях, куда-то на юго-запад. Прошел над Архипелагом, и Мур с трудом, но разглядел тот остров с госпиталем, где его лечили. Хотя Архипелаг вообще был одним большим госпиталем. Туда, на один из самых дальних, секретных островов увезли Алешку.
На орбиту неф не пойдет. Куда ж везут его, если не на орбиту и дальше, к Айру, на Геккон? Похоже, все-таки оставят на одной планете с Алешкой? Смотреть стало не на что, одна холодная небесная лазурь и океанская мгла внизу. Он устал и лег. Бок под подушечкой с холодящей мазью утих. Ну вот, наконец-то забрали из детской школы и пристроят к делу. Хотя эта школьная и, в общем, никчемная жизнь до болезни его устраивала. Он не привлекал ничьего внимания, приспосабливался к надзору, к школе, почитывал книги, занимался в школьной Сети, вяло избавляясь от совсем уж позорного невежества, учил язык за языком, иногда рисовал – и время от времени ускользал в свои дырки и разведывал, что там и как. Или просто гулял. И Службу, и Сеть несложно обмануть, надо просто возвращаться в ту же самую секунду, в которую ушел. Тогда системы слежения ничего не заметят. Он называл это «вязать узлы времени». Если бы это стало известно Игнатию… Говорить ему или нет? Он посмотрел на табло и увидел дату: 14 июля.
Вот это да… Вот это совпадение.
Год назад именно в этот день Игнатий сам отвозил его из санатория Службы в неизвестную, страшную обыкновенную школу и в дороге долго пытался разговорить, а потом ругал. Его-то заморочить никогда не удавалось, он точно знал, что Мур врет, и врет неумело, будто ничего не помнит о своем бродяжничестве. Ругал ужасно, наотмашь. Мур отмалчивался, привычно закаменев, погрузившись в ту же безучастность, что и в самые отвратительные моменты пережитого. Ждал посадки, чтоб тут же метнуться в первую же нору, неважно какую. Пусть там – хоть снег, хоть пустыня, хоть трущобы Агры. Он решил, что с него хватит. Что на кой ляд ему их школа со строгими порядками и наблюдением. Что лучше одному, чем дома под надзором без секунды передышки. Что это был очень глупый порыв – вернуться; пора смываться. Что еще чуть-чуть, и они перестанут ругать и начнут кормить какими-нибудь «таблетками правды», и он в самом деле расскажет. Все. Всю свою никому не нужную, обыкновенную, жалкую, глупую правду. Как бродяжничал, как выживал. Как пытался прибиться к людям – и как удирал от них куда глаза глядят. Люди вообще-то – ужасные существа. Одинокому ребенку лучше держаться от них подальше. Игнатий хочет, чтоб он все рассказал. Как? Как рассказать вообще о том, что он делал – чтоб выжить? И – чему научился… И что сам умеет такого, чего не умеет вообще никто. Невероятного. Сам не рад. Это… Это не человеческие способности. А очень, очень страшные. Что синяя плазма, что двойчатка, что… Да хоть самое безобидное – норы. Стоит большим узнать, и он окажется дома. На Гекконе. В бесконечном лабиринте тайных лабораторий. И что тогда Близнецы с ним сделают? Так что неважно, что Игнатий ругает так, что внутри уже все воет от тоски и боли, а нервы визжат. Надо молчать.
Ужасный день. Это именно в те часы он впервые почувствовал еще не боль, а лишь какое-то неприятное неудобство глубоко в правом боку. Но сбежать, конечно, не удалось, потому что из люггера в небе не выскочишь – а почуявший неладное Игнатий привез его не в детскую школу, а на какую-то секретную базу Службы на орбите. Мур не испугался. Его сознание тогда остыло, зрение сделалось черно-белым, и разум будто поставил точку: «Все, жизнь закончена.» У Игнатия кончилось терпение и он привез его, упрямого, в такое место, где Служба проводит свои дознания. Мур покрылся льдом изнутри и снаружи. Игнатий привел в небольшое помещение, где был стальной стол с двумя стульями и черный диванчик, сказал: «Когда успокоишься – поговорим», и ушел. Серые стены, стальной пол. Как на Гекконе. Он сел, не снимая рюкзак, на краешек стула. Холодно… Это, наверно, тюрьма, и пусть: даже хорошо, ведь они верят, что отсюда не убежать. Надо в самом деле успокоиться. Орбита станции довольно низкая, стационарная, отсюда порталы будут открываться почти так же, как с поверхности планеты. Надо только перестать психовать.
Но успокоиться не удавалось. Было страшно. Он все ждал, что придут, схватят, сделают укол, и он побежит рассказывать Игнатию вот просто все-превсе о себе и проситься к Близнецам. Когда робот принес еду, он поел, а печенье и бутылочку с соком спрятал в рюкзак с вещичками, которые накопились в санатории: трусы, футболка и пара книжек – выхода в Сеть ему никто и не думал предоставлять, а, чтоб не маялся от скуки, сунули бумажные книжки. Вроде бы даже интересные… Подумав, книжки он достал, сел на диванчик и листал их до вечера, выхватывая глазами бессмысленные фразы с нарядных страничек. Ведь следят. Пусть думают, что он спокоен и ничего не боится. Ужин, долгие ночные часы в полутьме, завтрак – и он опять спрятал вареное яйцо, яблоко и крошечную упаковку с медом в рюкзачок. Потому что голод, когда совсем один и взять еду неоткуда – это ужасно. Игнатий вошел после обеда, как раз когда он прятал в карман рюкзака шоколадный батончик:
– Зачем ты откладываешь еду?
– Про запас, – не смутился Мур.
– Тебе никогда не откажут в еде, – пожал плечами Игнатий.
– Ну, это только Дома, – усмехнулся Мур. Он осмелел, потому что в углу серой комнатки чуял знакомое искажение пространства. Там скоро откроется нора, надо только так себя вести, чтоб не увели отсюда. И даже не смотреть в тот угол. Жаль только, что нервы воют и страшно. Так страшно, что вдруг помешают. Или не успеешь. Надо тянуть время. Да как же успокоиться? У Игнатия зоркие глаза. Мур сел в угол диванчика и сложил руки на коленях.
– Ага, – Игнатий сел за стол, на котором лежали ненужные книжки, сдвинул их в сторону. – Какой послушный, а? Мур, ведь понятно, что ты намерен сбежать. Причем сбежать мгновенно – и мы ничего не успеем сделать. Уж сколько раз не успевали. Что, ты думаешь, мы не знаем, что это у тебя за способность? Поэтому я и привез тебя сюда. С орбиты не сбежишь.
Мур молча ждал, что он еще скажет. Игнатий усмехнулся:
– Ну, по крайней мере, сегодня ты меня слушаешь. Давай поговорим. Мурчик. Объясни ты мне, пожалуйста, что вдруг случилось? Ты ж в санатории-то со мной разговаривал, был вполне вменяемый, разумный. Школу выбрал.
– Я… Я передумал, – через силу ответил Мур.
– Ладно, если не школа, то что?
– Ничего. Я передумал вообще. Совсем.
– Ага. «Ничего» – это что? Воля? Бродяжничество? Приключения?
Мур пожал плечами. Как сложится. В общем, все равно. Хорошо бы, как когда-то давно, идти и идти по бесконечному берегу вдоль теплого моря… Как будто правда кто-то далеко-далеко ждет. Но ведь ждать некому. Тогда зачем идти?
– Замкнулся на все замки… А в контору Службы на Ореаде ты примчался совсем другим. Я видел запись. Ты был открытым. Нервным, резким, но ты смотрел на нас, как на своих, видно было, что мы тебе нужны, что ты правда хочешь Домой. Ты ведь ждал от нас помощи.
– Я ошибся.
– Нет, не ошибся, – вздохнул Игнатий. – Мы-то хотим тебе помочь. А ты отказываешься. Передумал он… Ну ладно я тебя ругал, это понятно, что чересчур, прости, но… Мурашка, что случилось на «Чайке»? Не прячь глаза. Ну?
«Чайка» была малым военным крейсером Дракона, на котором Мура в качестве пассажира с Ореада отправили Домой. Сначала все было хорошо, и даже то, что в Муре экипаж сразу опознал нави, дела не портило. Ему казалось, что уж теперь-то он в безопасности, ведь в руках билет, выписанный Службой, и он находится на борту совершенно законно. Но потом вдруг один урод заступил ему дорогу и предложил «утешить и приласкать». Мур отступил, убежал, украл на камбузе две пачки печенья, заперся в крошечной каюте и не вышел ни разу, а воду пил техническую, из крана. Через девять суток он стал легким, звонким и ко всему безучастным, даже к тому, кто такие эти люди, вскрывшие дверь каюты и что они с ним собираются сделать. Но они не сделали ничего ужасного, только укол с глюкозой. Завернули в одеяло и отнесли на другой корабль, и еще через сутки Мур оказался в санатории Службы на Океане, и нянечка кормила его с ложки детской кашей. Почему сразу не отвезли на Геккон – не понимал. Но в везение не верил. Близнецы наверняка давно в курсе, что он – в руках Службы. Насколько еще хватит характера терпеть и ждать, что они решат? Когда он окреп, появился Игнатий, сотрудник Службы, старик с артритом и въедливым взглядом, с хмурыми вопросами. Врать Мур никогда не умел. Но он умел молчать. Более того, если вместо Близнецов им занимается Игнатий – можно уже не так бояться? Иначе давно б кусочки и микронные срезы его выпотрошенной тушки изучались бы в секретных лабораториях Геккона. Значит, он Близнецам не интересен? А может, и никому не интересен?
Так что Мур, не в силах оценить опасность, большей частью отмалчивался, а Игнатий всерьез и не допрашивал. Не пугал. Предложил самому выбрать из списка предложенных интернат для проживания, где о Муре позаботятся. Потому что мал жить один. Муру не стало смешно, но бровь он приподнял – Игнатий осекся, пожал плечами и сказал, что жить одному никто не позволит, что жизнь в одиночестве – это тупик и все такое. Что по факту он Маугли, и неплохо хотя бы детские учебники почитать. Мура затрясло от этой клички. Знают тут или не знают? Колотило все сильнее. Игнатий осекся и сунул бутылку с водой. Мур попил и, впервые за неделю открыв рот, спросил, можно ли вообще Дома найти такую школу, где знать, что он нави, не будет никто. Игнатий не удивился, с кем-то поговорил, и школа такая нашлась. Мур надеялся, что она не будет хуже военного лицея для сирот, циркового интерната или дисциплинарной школы для малолетних преступников и бродяг.
Ведь и сам Игнатий был терпимее любых подобных, по долгу службы имевших к нему интерес сотрудников Службы. Разговаривал прямо, слегка цинично, на любые увертки реагировал насмешливо. Как хороша его, Мура, жизнь будет Дома, не рассказывал. Обещал лишь, что ему без всяких условий дадут крышу над головой, возможность учиться и будут кормить за так. Мур на это был согласен. Крыша и еда. Больше ничего не надо. Если б не эти расспросы в дороге, не выволочка за «безответственность, трусость, отказ сотрудничать и тупоумие»… Видимо, у Игнатия кончилось терпение.
– Что случилось на «Чайке»? – мягко спросил Игнатий.
Мур ниже опустил голову.
– Твои намерения изменились именно во время перелета, – настаивал Игнатий. – Значит, что-то стряслось, раз ты заперся в каюте на все замки, даже не прихватив с собой еды. Что удивительно при твоих повадках, – он кивнул на рюкзачок.
Мур пожал плечами. Не объяснять же… Игнатий ни слова не упустит. Сидит вот, смотрит, делает выводы… Ладно, пусть. Еще немного и нора откроется.
– Ты спрятался потому, что сам натворил что-то плохое?
А может, он и правда сам спровоцировал то гадское предложение «приласкать»? Может, улыбался, когда не надо было, может, не понял каких-то знаков, нечаянно повел себя так, что это было истолковано как разрешение предложить ту гадость ему? Да ну, нет. Он и глаза-то на этих красивых, умных военных поднять боялся. Громадные, породистые люди. Форма, негромкие голоса, недостижимо чистый и правильный мир. Чужой мир, брезгливо и чуть любопытно рассматривающий странного пассажира. Чувствуя себя немытой диковинной зверюшкой, он и в первый день с трудом заставлял себя выходить на обед и на ужин в кают-компанию. Они настойчиво задавали вопросы, спрашивали, все ли в порядке и чем помочь, как его зовут и где он учится… Мур вежливо отвечал, что «все в порядке», но сам ни с кем не заговаривал. Он так их всех боялся, что даже есть при них не мог, так и оставлял нетронутую тарелку… Чем он привлек урода? Наверно, дело во всегдашней людской жадности к нему – деться некуда, так и норовят поймать и себе оставить. Или вопросы задавать, как будто он им всю жизнь свою рассказать обязан. У того урода ведь та же жадность, только в уродском варианте.
– Мур, подними голову. Ну что ты. Я же знаю, ты ничего не натворил. Первые два дня ты ходил по стеночке, потом спрятался. Тебя оскорбили? Напугали?
– Сам насовсем испугался, – устало сказал Мур правду.
– Из запертой каюты-то тебя вытащили. А ты в самом себе заперся. Молчишь и молчишь. Ты и тут всех боишься?
– …Не только людей, – вдруг ответил Мур, чувствуя, как что-то в нем сдалось и, как в обмороке, повалилось на спину.
– А чего? – посмотрел Игнатий из-под тяжелых век.
– Не знаю. Может быть, того, как тут устроен мир.
– Ты совсем не понимаешь, как тут устроен мир.
Мур пожал плечами. Он правда мало знал о Доме.
– Все равно я зря вернулся.
– Не зря. Ты нуждаешься в помощи. Ты мал. И ты – наш мальчик, наш. Этот мир повернут к тебе самой доброй стороной, – мягко сказал Игнатий. – И собирается все, что нужно, для тебя сделать. Мы отправлялись в школу, если ты помнишь. Это ты меня напугал: выпрямился, весь восковой, взгляд в точку, в рюкзачок вцепился – я понял, что ты сбежишь, едва люггер сядет. Что, мне надо за тобой гоняться? Вот и привез в надежное место. С орбиты не сбежишь.
Мур опустил глаза и вжался в угол диванчика.
– Что ж с тобой делать, – вздохнул Игнатий. – Ты в отчаянии. Мурашка, да как же тебя убедить, что ты Дома и нас не стоит бояться?
– Я зря вернулся, – вяло повторил Мур. – Не в том дело, что тут мне так страшно, а… – он не стал договаривать. Игнатию и так понятно, что Мур в прекрасном мире Дома ни на что толковое не пригодится.
– Мур, ну, говори. Я-то думал, у тебя проблемы с речью, как у дикаря, а ты, оказывается вполне говорящий. И хорошо говорящий, – улыбнулся Игнатий. – И хорошо, значит, мыслящий. Ты умный, Мурашка, я знаю. Только отчаявшийся. А на Ореаде ты прибежал к нам совсем другим. Бежал так, как бегут домой.
– Ну, тогда я верил, что Дома будет лучше… Правда, почему-то так бежал, будто меня на самом деле кто-то ждет. Кто-то зовет. Будто я тут нужен. Будто могу пригодиться. Мне показалось.
– Может, и зовет, – странно сказал Игнатий.
– Кто, Геккон? – усмехнулся Мур. – Что, надо было сразу прямо к Близнецам возвращаться? Им-то я точно буду нужен. В формате микронных срезов.
– …Ты с ума сошел? – у Игнатия по-стариковски дрогнули руки. – Мур! Золотой Кот! Очнись! Что ты себе придумал? Да ты Близнецам… Ты б знал, как они рады, что ты вернулся.
– Я понимаю, – Мур вспомнил железные стены лабораторий, сверкающие медицинские инструменты на белых столиках, приборы, устройства и прозрачные шкафы с лекарствами. Его затрясло. – Они любят… Исследования.
– Близнецы сказали, тебе нельзя на Геккон. Говорят, пока надо тебя, дикаря, хотя бы приручить. Значит, будем приручать. Ты захотел в обычную школу? Хорошо, ты будешь жить в школе среди обычных деток и там никто не узнает, что ты нави. Там и про Геккон-то никто не слышал.
– Но ведь вы привезли меня сюда.
– Потому что ты хочешь смыться. Может быть, я допек тебя своими дознаниями?
– Ну, это тоже…
– А что еще? Ты хочешь жить так, чтоб никто не знал, кто ты и откуда? Хочешь притвориться обычным ребенком? Так ты это получишь в детской школе. Обживешься, привыкнешь. Почитаешь учебники, чтоб понять, что такое – жить тут. Я тебя буду навещать раз в три месяца. Потом решим, что дальше, потому что для тебя детская школа… Это тупик. Пустая трата времени. Ох. Ладно, как ты хочешь, так и будет. Думаю, в сиротских заведениях ты чувствуешь себя в безопасности. Таков твой жизненный опыт. Так что – пожалуйста. Мы ведь договорились? Или я слишком напугал тебя, что привез сюда? Мур, ну не молчи. Чего ты хочешь?
Мур подумал, что если за порталом окажется зима или пустыня, он ляжет ничком, закроет глаза и больше никогда не откроет. Подумав, он сказал правду:
– Я не знаю. Уже так давно живу и живу, и все надо жить, и выживать… а зачем. Даже Дома все так плохо. Ну, какой смысл в том, чтоб именно я жил на свете? А не те четверо, которые были у Близнецов до меня…
– Какие четверо? – насторожился Игнатий.
– Прототипы. Неудачные. Их нет. Я ведь тоже не получился, просто живу дольше.
– Да, Близнецы натерпелись с этим проектом. Потому и продолжать его не будут. Говорят, на Гекконе от тебя толку не будет, так что…
– Пусть уже лучше меня совсем не будет, – Мур ждал нору.
– На самом деле ты так не думаешь. Это просто момент слабости.
– Может быть, – пожал плечами Мур. – Может, когда окажусь на свободе, снова все станет цветным, хорошим и жить захочется.
– В школе у тебя будет полная свобода. Только еще и безопасность.
– Свобода? Видимость свободы.
– Нет, свобода. Настоящая. Потому что стоит тебе позвонить мне, и жизнь твоя изменится так, как ты захочешь. Хочешь – другая школа, где ты правда чему-то сможешь научиться, а хочешь – дом и приемная семья.
Мур молча передернулся. Игнатий вздохнул:
– Если тебе сейчас все равно, что с тобой будет, почему бы пока не поехать в школу? Тебе не надо будет воровать еду и вообще о чем-либо беспокоиться.
– Да на кой я вам сдался? Нет меня – нет хлопот.
– …Ты сейчас не веришь никому, – помолчав, хмуро сказал Игнатий. – Так что давай-ка попросту: заключим договор.
– …Какой?
– В одно правило. Мы оставляем тебя в покое, ни о чем не допытываемся – а ты не сбегаешь.
– И все? Просто не сбегаю?
– Конечно, жить будешь под наблюдением, потому что нам ведь не только твое присутствие важно, а чтоб еще и ни один волос с твоей головы не свалился, – Игнатий вздохнул. – Понимаешь? Служба в моем лице обещает тебе полную, абсолютную защиту. К тебе без ведома Службы не подойдет никто. Так хочешь?
Мур представил, что сделала бы Служба с тем военным уродом с «Чайки», который предложил «приласкать», и измученный трус в нем обрадовался:
– Хочу. Ой. Правда, так, что никто-никто не подойдет – очень хочу.
– Понятно, – улыбка Игнатия была полна облегчения. – Но и сама Служба тебя тоже беспокоить не будет. Наблюдать будем, требовать взаимодействия – нет. Кроме как раз в три месяца мой визит. Редко, да тебе больше всего сейчас, похоже, нужны время и покой. Никто ничего тебе навязывать не будет. Только школьные, как к остальным детям, требования выполняй. Ничего больше. Привыкнешь к Дому, к людям – и то хорошо. Ну, останешься?
– …Вы один будете приезжать?
– Это важно?
– Ну, если вы один, и не надо садиться в люггер, вот как вчера и вместо школы мы сюда прилетели… Так я же от вас убегу, если что.
– А у меня есть такое кресло, которое быстро летает, – слегка обиделся Игнатий. – Ты ведь видел.
Мур кивнул:
– Да, а я зато хитрый. Вы не успеете вот просто ничего, поверьте.
– Да верю и так. Знаю потому что, какие заложены в твой геном способности. Потому сижу и договариваюсь с тобой, маленьким упрямцем, как со взрослым. Ну, Мурашка, что ты решил?
Мур задумался. Одному ведь хуже. Одному – только лечь и умереть…
– Добавление можно?
– Какое?
– Чтобы меня никогда не отправляли на Геккон.
Игнатий согласился:
– Да понятно уже, что тебе там не место. Да, можно. Мы не расспрашиваем, не отправляем на Геккон – ты не убегаешь. Так?
– Ну… Не в Гекконе, собственно, дело. Главное, чтоб меня не отдавали обратно Близнецам, – Мур задумался. Игнатий ждал. Наконец Мур спросил: – А это будет железное правило? Не отменимое ничем и никем?
– Да.
– А если с вами что-то случится и приедет кто-то другой?
– Тогда ты поступишь по своему усмотрению. Конечно, это Правило распространится на всех, кто с нашей стороны будет вступать с тобой в контакт. Уверяю, что лишних контактов не будет. Ну, а раз в три месяца мое воспитание переживешь.
– Переживу… И я все равно всегда буду свободен… Поступать по своему усмотрению?
– Ты и сейчас свободен так поступить. Никто не покушается на твою свободу личности. Наоборот, видишь, идем у тебя на поводу. Но ты мал. И едва живой – тебе нужна поддержка. Пожалуйста, Мурашка, соглашайся. Хотя бы не сбегай сейчас, когда ты в таком уязвимом состоянии.
– Ладно.
– Что «ладно»?
– Я не сбегаю, пока не спрашиваете о прошлом. И не отдаете меня Близнецам.
– Не отдаем. Да.
– А они согласятся?
– Хочешь подтверждение от них лично?
– Но я не хочу, не могу их видеть!
– Попросим их написать тебе письмо, – усмехнулся Игнатий. – Напишут, думаю. Они, правда, и так сказали, что тебе надо помочь. Что ты в жалком состоянии, что ты – провал проекта. Что, хоть того толку, что от тебя предполагался, никто уже не дождется, надо по возможности привести тебя хотя бы во вменяемое состояние. Что тебя надо лечить в психбольнице.
– Я не псих. Мне просто… Недолго осталось.
– Да-да, как же, – усмехнулся Игнатий. – Брось, Мурашка, это нервы у тебя – дрянь. Сам понимаешь. А вообще – ты ж живучий, как стадо драконов. Один в Бездне выжил. Вернулся – сам. Не умирать же ты возвратился. А жить. Так что, мы летим в школу?
Пришел знакомый врач Бор, прервав поток воспоминаний, спросил про бок. Мур, радуясь, что тот ужасный кусок жизни давно позади, улыбнулся:
– Не болит. А куда меня везут?
– Почти на полюс, – Бор присел рядом, навел на подушечку какой-то приборчик типа фонарика, щелкнул кнопкой и шов под подушечкой защекотало. – Сейчас летим на Остров. Там тебя в течение двух-трех дней осмотрят специалисты, что-то соберут – а уж что дальше, я не знаю. Это ты у Игнатия сам спросишь.
– А мелкого куда отправили?
– На Архипелаг, в госпиталь, нервы лечить. Ты спать хочешь? Потерпи, не надо, минут через пятнадцать уже прилетим.
– Что такое Остров?
– Учебный и диагностический центр. Ну, и реабилитационный. Когда вам с Геккона специалистов мало, тогда сюда привозят. Ну, и один из этапов списания на грунт – ищем любые шансы вернуть в космос. А если таких шансов недостаточно, смотрим, к чему нави сможет приспособится вообще. Такие центры есть на всех планетах и все называются «Островами». Наш называется «Белый Остров», потому что там снега много – он далеко на юге, в субантарктической зоне.
– Я давно не видел снега.
– А тут тебе нравилось? Тепло, море, сады.
– Но и только.
Врач внимательно посмотрел на него:
– Игнатий долго ждал, когда ты начнешь всплывать, Мур, вот бы ты скорей поднялся на поверхность.
– Я стараюсь.
– Ты выздоровел, это уже большая победа.
– Это ваша победа, – Мур за месяцы болезни очень привык к Бору. – А почему я вообще заболел?
– Разбалансировка иммунной системы и адские, видимо, стрессы; перенесенные заболевания, вроде черт знает каких инфекций и лихорадок… Но главным образом – какой-то психологический отказ от всего… И от себя. Тебе хоть стыдно?
– Но я все еще не знаю, зачем жить.
– Ты в плато. У тебя куча времени, чтоб с этим вопросом разобраться, – улыбнулся Бор. – Кстати, тебя плато и спасло в итоге. Таких, как ты, уничтожить почти невозможно… Слушай, ребенок! А во что ж мы тебя оденем? Дома-то минус тридцать и метель…
«Белый Остров» оказался купольным городком, стоящим на плоскогорье большого острова посреди темного холодного моря. В море плавали серо-синие громады айсбергов. Это был действительно крайний юг, насколько представлял Мур глобус. Чужих тут точно не бывает. Неф долго снижался над горным хребтом острова, однажды обогнув огромный пик так близко, что Мур разглядел трещинки и складки в, казалось бы, совершенно ровной скальной стенке – и большую, прямо таки огромную, солнечную в ней дырку во что-то пестрое. Показалось даже, что там был город в пыльном чаду, а в бледном небе над башнями плыл красно-золотой дирижабль. Хребет постепенно понижался, и наконец сквозь метель Мур увидел впереди светящийся в снежном безжизненном пространстве яркий волшебный городок: множество заметенных крыш и переходов, башен и прозрачных куполов и пирамид, с которых снег скатывался и внутри которых сквозь яркий свет виднелось что-то зеленое и голубое, наверное, сады и бассейны. Вот это да… Красиво. И еще мерцали тут и там волшебные дырки, так что нервы подразжались. Есть щели – значит, можно и смыться, если что. Все в порядке.
