Ольга Александровна Никулина
Добренькая, или Замаскированный урод
На первое свое свидание вне садика, они, конечно же, пошли в лес. И вот именно тогда Леля впервые усомнилась, что любит Женю.
Они бродили по лесным тропинкам, разговаривали, и счастье просто хлестало через край. Лелино сердце было полно любви, и девушка упивалась этим чувством, радовалась, что оно упало на нее с неба и озарило всю ее жизнь. Вместе с Женей они не сводили глаз друг с друга и говорили о таких вещах, о которых никому другому не смогли бы рассказать.
– Знаешь, а я ведь не такой хороший, как тебе кажусь, – признался Женя, когда они присели на бревно на опушке. – Я был трудным подростком – пил, курил и даже токсикоманил.
– Что?!!
– Да. Я скандалил с отцом, мать из-за меня настрадалась, а бабушка с дедушкой, для которых я был всегда светлым лучом, когда узнали обо всем, то один за другим ушли на тот свет.
– А сейчас? Сейчас ты завязал со всем этим? – Леля почувствовала, как что-то неприятное зашевелилось в ее душе. Ее отец был алкоголиком, и она еще в детстве пообещала самой себе, что никогда не выйдет замуж за алкоголика. А Женя токсикоман! Да это же то же самое!
– Все это в прошлом. Родители приложили массу усилий, чтобы вытащить меня из того болота.
– Но когда? В каком возрасте с тобой все это было?
– Да малолетка я был совсем… В тринадцать лет курить стал, потом водкой стал баловаться. У одного моего дружка родители алкаши были, ну мы у них и таскали спиртное. А лет в четырнадцать начал растворителем дышать. Хорошо, что нас застукали… Меня вылечили, а Славка, мой друг, так и токсикоманит до сих пор – совсем плохой стал. А я и школу окончил, и университет…
– И что? И никаких последствий?
– Да вроде все нормально. Недавно даже с учета у психиатра сняли.
– Оооо!
– Да. Это все благодаря родителям. Если бы не они, то даже страшно подумать, что бы со мной стало.
– У меня отец был алкоголиком, – после недолгого молчания призналась Леля, – и я очень сильно реагирую на алкашей, наркоманов… Я их ненавижу, боюсь… У меня в душе что-то такое истеричное появляется, когда мне приходится с ними вступать в контакт. Меня прямо трясет всю при их виде. И такое чувство отчаяния, безысходности, как будто я никуда не могу от них деться, сбежать, уйти. Это все из детства идет, когда отец бил мать, орал и ничего невозможно было поделать. Он умер совсем недавно, и ты не представляешь, какое это облегчение для нас с мамой! Я никогда! Никогда не выйду замуж за такого, как мой отец! Но ты ведь не такой?! Не такой?!
Леля с надеждой и страхом посмотрела в красивые глаза Жени.
– Конечно, нет! – уверенно ответил тот. – Это я подростком был дурачком. Мне теперь кажется, что тогда я был совсем другим человеком, особенно, когда напивался. Я тогда на себя не был похож. Скандалил, орал – все так же, как твой отец. Трезвый-то я совсем другой.
– Мой отец трезвый тоже был хороший. Лучше и не надо, но пьяный… Он превращался в грязного, разнузданного нелюдя.
– Вот-вот, и я также…
– О нет…
– Но все прошло. Меня теперь никто и ничто не заставит начать пить, не говоря уже о том, чтобы дышать какой-нибудь гадостью. Так что ты смело можешь выходить за меня замуж.
Но Леля ничего не ответила, потому что не слышала его последних слов. Ей показалось, что весь ужас детства и юности вновь вернулся. Еще год назад отец был жив, и они с матерью существовали на самом дне. Леля ни днем ни ночью не расставалась с ножом, боясь нападений пьяного отца. Лет с пятнадцати она боялась, что отец сделает с ней что-то непристойное, потому что улавливала в его пьяном мутном взгляде что-то такое похотливо-грязное. И она боялась, боялась, боялась!!! Ночью под подушку она клала нож, чтоб в случае чего защитить саму себя.
– Лель! Ты че не слышишь? Ау! – позвал ее Женя.
Она посмотрела на него взглядом, в котором ясно читались отчаяние и безысходность.
– Ты пойдешь за меня замуж? – в его глазах было столько нежности и любви, он держал ее за руку, и все Лелины страхи сразу отошли на второй план, стали не такими яркими.
– Что?
– Я просто не перенесу, если ты мне откажешь…
Леля с ответной нежностью посмотрела в его глаза. Если б он только знал, что она только и мечтала о том, чтобы посвятить ему жизнь! Она бы все для него делала! Она бы…
– Ну что же ты молчишь? Ты выйдешь за меня?
– Да! – выдохнула она, почувствовав, что сейчас расплачется от нахлынувших чувств.
Женя наклонился к ней и поцеловал ее в губы. От него исходил запах несвежего тела, губы его показались Леле мокрыми, и тут он ей засунул в рот язык.
– Ой! – Леля вскрикнула и оттолкнула его. – Что ты делаешь?
– А что такое?
Леля брезгливо вытерла губы и даже плюнула.
– Чего ты мне язык в рот… Это противно!
– Тебе не понравилось? Но ты привыкнешь. Просто ты еще не созрела…
Леля смотрела на Женю, не понимая, что с ней происходит. Этот запах от него, эти его тонкие мокрые губы – они такие неприятные… Как это раньше она не замечала? А на носу у него поры с черными точками… Что происходит? Эйфория любви сменилась замешательством.
Женя, все это время держащий ее за руку, уловил перемену в ней и выпустил ее руку из своей. Леля заметила, что он как-то весь сник, съежился. Если бы он настаивал, убеждал, но он вот так как-то сразу сдулся, будто из него силы вышли. И Леля испугалась, что та сказка, в которой она жила благодаря любви, уйдет, закончится, и все тогда. Никакой любви, ничего…
– Женя, я тебя обидела? – со всей страстью спросила она. У нее даже голос задрожал, а на глазах выступили слезы.
– Ой, Леля, что ты! – тут же отозвался Женя и обнял ее за плечи.
– Но мне показалось…
– Нам много чего кажется, – он смотрел на нее с такой нежностью, с такой признательностью, что в душу ее снова вернулось что-то такое теплое и родное.
Однако с того дня Леля уже не могла с полной уверенностью признаться себе, что действительно любит Женю. Сомнение в истинности ее чувств очень мучило ее. Ей хотелось любви, хотелось самой любить, но любит ли она Женю – неизвестно.
Его родители были интеллигентными людьми. Отец физик, мать библиотекарь. А Леля при первом же знакомстве с ними сразу поняла в кого Женя такой красивый, а в кого вонючий. Красивым он был в мать, а вот запах ему от отца достался. Тот тоже распространял вокруг себя облако далеко не благоухающих запахов. И как это с ним его жена живет? Леля уже представляла, что как только они поженятся с Женей, так она сразу же перестирает все его рубашки, а его самого заставит пользоваться дезодорантом.
Женина мама вежливо общалась с Лелей, но Леля чувствовала, что та с трудом переносит ее. Леля возле этой женщины вдруг почувствовала себя последней гадостью, которой брезгуют, воротят от нее нос, но ради приличия терпят, поджимая при этом тонкие губы. Леля еще никогда ничего подобно к себе ни от кого не испытывала. Наоборот, с самого детства, где бы она ни появилась, с кем бы ни общалась, всегда чувствовала к себе симпатию. Она с детского сада считала себя хорошей девочкой, в школе многие мамаши хотели, чтобы их сынки сидели за одной партой именно с ней. Особенно мамаши всяких обиженных и зашуганных мальчишек… А вот Жениной мамаше она чего-то не понравилась. Странно.
– Ой, удивила! – воскликнула на Лелины жалобы ее собственная мать. – Это ж будущая свекровь! Какая бы ты не была распрекрасная, все равно бы ей не угодила! Все свекрови ревнуют своих сыновей к невесткам.
– Но почему? Чего ей ревновать? Она ж не одна его растила, у нее муж есть. Это когда женщина одна растит сына, то у нее вся жизнь на нем сосредоточена, а так-то что?
– А ты не сравнивай сына и мужа. У всех женщин мужья на вторых ролях, а вот сын – это сын. За сына любая мать готова жизнь отдать, а вот за мужа вряд ли.
После свадьбы они поселились в квартире оставшейся Жене от бабушки и дедушки. Леля сразу же принялась стирать Женины рубашки, снабдила его дезодорантом, заставила новоиспеченного мужа каждый день принимать душ. Женя послушно выполнял ее просьбы. Но странное дело! От него все равно исходил неприятный запах. Леля недоумевала, как такое может быть? Ни дезодорант не помогал, ни частое мытье под душем. Что за напасть такая?
– Это мужик такой! – поделилась своими познаниями подруга Наташка, когда Леля рассказала ей обо всем этом. – Ничего тут поделать невозможно!
– Но как же так? – никак не могла успокоиться Леля. – Он так старается для меня! И моется, и дезодорантом мажется, и туалетной водой поливается, а все равно воняет, и не пойму откуда.
– Наверное, от него всего. Может, это его естественный запашок. Хотя… знаешь, если у него запоры… Он как в туалет ходит? Каждый день?
– Откуда я знаю?!
– Ну так узнай! Может ему слабительное нужно. Знаешь, когда прямая кишка забита каловыми массами, то у человека и изо рта, и отовсюду воняет.
– Так, ну все! Хватит! – возмутилась Леля. – И изо рта у него не воняет.
А еще Леля поняла, что совсем не склонна к интимной жизни с мужем. Ей было неприятно заниматься сексом, и это еще мягко сказано.
– Ты еще молодая, не созрела, – говорил ей Женя, но Леля не думала, что все дело только в ее неопытности и молодости. Она считала себя достаточно взрослым человеком. Да и вообще, она всегда, с самой ранней юности была уверенна, что ни опытность, ни зрелость не помогут, если нет любви. Конечно, можно знать технику секса, можно знать, как себя вести в постели, но нельзя заставить себя полюбить. Леля не сразу поняла, что не любит Женю. Уж слишком яркими, сильными были чувства к нему в начале их отношений, и она никак не могла поверить, что вся эта потрясающая красота ее любви, вовсе не любовь, а просто ошибка. И на окончательное понимание этого ей понадобилось целых четыре года. Она пыталась удержать очарование влюбленности, она искала во взгляде Жени, в его нежных словах доказательства любви. И в самой себе она искала те самые чувства, которые бы окрыляли ее, наполняли теплом, полной самоотдачей… Все было напрасно. Идеальный эльф, за которого принимала Женю Леля, просто не существовал. Эльф оказался скунсом. А точнее скунсом-ипохондриком, потому что как только начиналась осень и заканчивались работы в саду, он тут же принимался болеть. Даже не болеть, а чахнуть. То насморк к нему какой-то длительный прицепится, то тонзиллит хронический, то зуб от холодной воды ломит…
– Представляешь, – сообщил он как-то Леле в первый год супружества после очередного похода в поликлинику, – у меня в носу стрептококки, а в горле стафилококки.
Леля в это время сидела перед телевизором, с аппетитом ела картофельные драники с чесноком и чуть не подавилась, услышав про всех этих кокков.
– Откуда ты знаешь? – откашлявшись, спросила она.
– Мазки сдал.
– Фуууу! Какая гадость! И что делать?
– Вот, мне тут кучу лекарств выписали, антибиотики. Ты мне дашь денег?
– А куда я денусь? – но Леле не хотелось тратиться на безработного в холодное время года мужа.
– Слушай, – как-то не выдержала она, – мне кажется у тебя просто ипохондрия от безделья. Летом ты ведь ничем не болел. Думаю, это от того, что летом ты был занят делом, а зимой работы нет, и ты чахнешь. Может, тебе какую-нибудь работу на зиму найти? Будешь хоть на люди выходить, общаться, что-то делать.
– Нет, не поможет, – уверенно возразил Женя. – Я с детства вечно зимой болею. Как наступают холода, так и все…
В первый год их брака Леля усердно всю зиму пыталась вернуть мужу утраченный иммунитет. Травяные сборы давала ему, заставляла промывать нос и полоскать горло целебными отварами. Несколько месяцев подряд она неотступно лечила его, и это дало результат – Женя перестал болеть постоянными простудами.
– Мама, у меня не жена, а клад! – похвалился Женя в очередной приход его матери. – Она спасла меня от стафилококков и стрептококков!
Он оживленно рассказывал матери о Лелиных целебных отварах, о ее настойчивости:
– Я не знал, куда деться от ее приставаний, когда она заставляла меня по сто раз в день полоскать горло, а потом чувствую – мне становится все лучше и лучше! И я перестал болеть! Но я не поленился, сходил за направлением, сдал мазки, и у меня ничего не нашли! Ни-че-го! И это при том, что лечение прошло без антибиотиков! А ты знаешь, что у меня от антибиотиков потом дисбактериоз…
– Леля, дорогая, я хочу, чтобы ты еще ему и грибки на ногтях вылечила, – вдохновленная рассказом сына заявила свекровь. – Сейчас мазь продают, я тебе запишу ее название, так вот говорят – она очень хорошо помогает от ногтевого грибка.
Она смотрела при этом на Лелю синими глазами в обрамлении черных загнутых ресниц и была уверенна, что та так сильно любит ее сына, что готова на разные подвиги ради него. Например, такие, как борьба с напавшими на дорогого Женечку стрептококками-стафилококками и ногтевыми грибками. Леля глядела в ее красивые, такие же, как у Жени глаза, и недоумевала. Неужели эта тетка не понимает, что вся эта инфекционно-грибковая гадость просто омерзительна? Неужели она не понимает, что вырастила недоделанного, недолеченного сына, которого подсунула, спихнула со всеми его бяками ей, молодой и мечтающей о романтике девушке?
После ухода свекрови Леля не могла смотреть на Женю. Ей просто противно было на него смотреть. А тот под впечатлением материнских разговоров снял свои вонючие носки и продемонстрировал Леле изъеденные грибком ногти.
– Фу! – вскрикнула Леля. – Не суй мне свою гадость!
– У меня болезнь, а ты гадость… – обиженно сказал тот, а Леля посмотрела в его глаза, и ее покоробило от того, что эти глаза совсем такие же, как у его матери. Муж смотрел на нее глазами свекрови. Фу!
Никакие грибки Леля ему лечить не стала – это было уже выше ее сил. Она просто купила Жене мазь, тот положил ее в ящик стола и благополучно забыл о ней. Нет, сначала он, правда, пару раз помазал свои искореженные ногти, при этом он их ничем не заклеивал и каждый раз пачкал постель. Леля возмутилась, и он перестал лечиться. Сам он не в состоянии был позаботиться о себе, а Леля не находила в себе сил заниматься его отвратительными ногтями. Она чувствовала, что ее красивый муж становится для нее все отвратительней. Его красивая внешность больше не привлекала ее. Секс с ним вызывал в ней чувство гадливости. Но она почему-то терпела, чего-то ждала, на что-то надеялась, жалела его, цеплялась за иллюзию каких-то чувств и удивлялась, что сам Женя совершенно ничего не замечает и уверен, что у них все хорошо. И когда она все-таки через четыре года их брака ушла от него, он долго потом надоедал ей своими просьбами вернуться к нему: «ведь они же так замечательно жили вместе!»
Вздохнув, Леля украдкой, скосив глаза, посмотрела на окна соседнего дома на девятом этаже. Мужчины там уже не было. Леля расслабилась и тут же с досадой подумала, что снова она на какого-то красавца запала. А ведь никто не знает, что там скрывается за этой красивой оболочкой. Никто не знает, что у него за душой. Хотя, зачем ей все это? Одно напряжение от этих мужчин. Вот ушел он со своей лоджии, и она сразу расслабилась и может спокойно любоваться закатом. Красота! Фантастическое зрелище! И никто у нее этого не отнимет.
Перед сном, уже лежа в постели, и погружаясь в сладостное оцепенение, она почувствовала, что к ней приближается что-то блаженное, такое, чего она хочет больше всего на свете. Но что это? Чего она так сильно жаждет? Любви? Любви – да, но это желание все же вторично, а больше всего ей хотелось увидеть, познать, принять ту фантастическую Истину, которая ТО САМОЕ, САМОЕ ТО. Она всегда, с самого рождения ощущала, что вся жизнь земная, это что-то НЕ ТО. Вот НЕ ТО и все тут. Какая-то компьютерная игра, у которой есть свой конец. Но ведь есть же что-то другое, есть что-то бесконечное и более осмысленное, чем все тут на земле! И вот это самое БЕСКОНЕЧНОЕ и ОСМЫСЛЕННОЕ она и хотела познать. Может быть, это Бог, Высший Разум, Сверхсмысл – она не знала точно. Но как это познать? Как быть с ТЕМ САМЫМ, которое ей всего дороже? Неизвестно.
Ей вспомнились слова священника из утренней проповеди о том, что всем кругом надо помогать. И она подумала, что раз уж она появилась в этом ненастоящем мире, то свое появление оправдает хотя бы тем, что будет всем помогать.
Глава 3
Голуби и воробушки целым скопом накинулись на принесенное Лелей угощение. Что-то их стало совсем много. Когда только она начинала кормить, птиц было гораздо меньше, а сейчас их было так много, что они прыгали друг другу на спины, чтобы добраться до еды. Да и корма им раньше намного меньше нужно было, а сейчас килограммы требовались, чтобы прокормить всю эту ораву. Прорва какая-то. Но Леля наложила лимит на кормежку: килограмм пшена и буханка хлеба в день. Все. Больше увеличивать объем корма она не собиралась.
Птиц что-то напугало, и они взлетели все сразу вверх, взметая за собой целое облако пыли. Леля прикрыла лицо руками. Еще не хватало надышаться пылью возле помойки. Раньше-то она кормила голубей прямо на перилах своей лоджии, но голуби и ее лоджию всю загадили, и те, что были ниже. Соседи стали возмущаться, и Леля место кормежки переместила на улицу, во двор дома, прямо рядом с подъездом. Тут уж стали возмущаться бабки с лавочек.
– Все эти птицы заразные! – накидывались они на Лелю. – А у нас тут дети!
И тогда Леля стала кормить птиц возле мусорных баков. Теперь никто не возмущался, а голуби тут очень хорошо обосновались. Крупные и гладкие, разъевшиеся на Лелиных харчах, они сидели целыми днями возле мусорных баков, купались в пыли, танцевали свои брачные танцы, спаривались и активно размножались. Ну и воробьи здесь же отирались, только их, маленьких, не так было заметно среди больших голубей. В общем, хорошо птичкам было. Тем более что со временем нашлись и другие сердобольные добренькие тети, которые не прочь были накормить эту птичью ораву.
Леле очень нравилось смотреть на огромное количество голубей и воробьев, прикормленных ею и другими женщинами. «Как в Троице-Сергиевой Лавре», – с величайшим удовлетворением думала она, глядя как голуби жадно заглатывают куски хлеба. Ей и вправду все это скопище птиц напоминало такое же скопище голубей у ворот Троице-Сергиевой Лавры, куда она ездила с матерью. Мама с возрастом стала очень набожной. Так вот у Лавры, голубей было несчетное количество! Блаженного вида прихожане считали своим долгом высыпать пакет с крупой этим кротким существам.
– Птички молятся! – заявила какая-то блаженная, когда увидела, что Леля кормит гулек прямо из рук. – Если у вас кто-то умер, то кормите голубей, и они помолятся об упокоении души усопшего.
Мама тогда очень глубоко восприняла слова блаженной и стала зимой подкармливать синичек салом, веря, что синички помолятся за всех ее усопших сродников, а самое главное за ее усопшего мужа, Лелиного отца. Леля не верила, что глупенькие птички будут, каким-то образом молиться Богу, но когда умерла мама, то сама стала кормить птиц. Она верила, что маминой душе это нравится, да и самой ей нравилось видеть перед собой такое же множество голубей, как и у ворот Лавры. И хотя Леля не была искренне верующей православной христианкой, но Троице-Сергиева Лавра произвела на нее неизгладимое впечатление. Она почувствовала там что-то такое древне-духовное, правдивое без искажений, как будто ее поставили лицом к лицу с Правдой. Намоленное место, место, где присутствие Высшего Существа ощущается всей душой…
Голуби суетливо клевали, воробушки подбирались к еде по их спинам, а Леле казалось, что здесь, в городе, благодаря птицам, она имеет свой кусочек Лавры. Но сегодня у нее по плану была не только кормежка гулек и воробушков, но еще и кормежка бомжей.
Идя гаражами, она зябко ежилась, но не от холода, а от волнения.
«И чего это я так разволновалась? – недовольно думала она. – Что тут такого, что я бомжам поесть принесу? Хотя… Как они это все воспримут? Там же одни алкаши собрались…»
Зайдя за дом, она пошла вдоль длинных рядов гаражей. Так, вон труба от буржуйки торчит, значит это тут. Она подошла к гаражу с приоткрытой дверкой и тут же почувствовала специфический бомжатский запах. Леля заглянула в приоткрытую дверь, но ничего не успев там разглядеть, тут же отпрянула от невыносимой вони. Нет, наверное, человеческие существа самые вонючие из всех существ на свете, ну если не моются, конечно! Ни в одном свинарнике так не воняет, как в человеческом бомжатнике.
В замешательстве Леля застыла возле источающего миазмы гаража. Она чувствовала себя полной дурой со своей сумкой, в которой глухо позвякивали банки с едой. Нет, чтоб просто на работу идти, так она сюда приперлась, и стоит тут возле вонищи такая вся чистенькая и чего-то ждет, будто ей надо что-то от бомжей. Может, вытащить ей банки, оставить тут все и смыться пока не поздно? Что-то совсем не хочется общаться с этими вонючими и грязными бомжами. Да она вообще дура, что притащилась сюда со своими банками. Живут же тут бомжи годами и ничего – сами себе пропитание находят! Хотя, что же она теперь на попятную? Раз уж пришла, надо доводить дело до конца.
Пошарив вокруг глазами, она увидела широкую доску, прислоненную к одному из гаражей. Из этой доски и кирпичей она соорудила что-то наподобие стола. Потом вытащила одноразовые тарелки, ложки, стаканы, вытащила банки с едой и стала раскладывать еду по тарелкам. В это время на дороге меж гаражей появились три бородатых грязных бомжа. Они молча приближались, медленно переставляя ноги, а Леля, увидев их, метнулась взглядом туда и сюда в поисках какого-нибудь убежища. Но спрятаться в этом узком пространстве меж гаражей было негде, и потому она продолжила деловито раскладывать еду. Хотя раскладывать уже было нечего – все уже было разложено и разлито. И потому Леля просто суетливо переставляла тарелки, банки, одноразовые стаканчики с чаем.
Бомжи заметили ее, осклабились, а Леля в панике снова заметалась глазами в поисках какой-нибудь щели.
– Это что за курочка к нам забрела? – запекшимися синими губами произнес бомж маленького роста. – Да она нам поляну накрыла! Хавчик принесла!
Леля с ужасом поняла, что все трое бомжей то ли пьяные, то ли с похмелья. Где они деньги берут на выпивку?
– А че, в натуре, что ли жрать можно? – густым басом спросил здоровенный бомж с заплывшим синим глазом.
– Да, пожалуйста, угощайтесь! – каким-то неожиданно слабеньким голоском произнесла Леля. – Вот здесь макароны, сосиски, хлеб…
Она показывала на разложенную еду и почему-то чувствовала себя при этом Людмилой Прокофьевной из «Служебного романа», приглашающей за стол Новосельцева.
Бомжи, издавая какие-то нечленораздельные звуки, неловко накланялись, брали тарелки и принимались есть. Бомж маленького роста, уселся прямо на асфальт, здоровенный бомж ел стоя, а третий, самый тощий из троих, ушел со своей тарелкой внутрь гаража.
Леля содрогалась, глядя как оставшиеся двое едят, открывая свои щербатые рты с черными пеньками вместо зубов.
– А чай-то несладкий! – скривился бомж-громила.
Леля сконфузилась, будто она не приличная женщина, а какая-то прислуга, не угодившая высокородным господам.
В это время из гаража показались один за другим еще два бомжа. В одном из них Леля узнала того самого молодого, за которым недавно бежала, чтобы осчастливить его сторублевкой. У него одного из всех бомжей не было бороды. Второй бомж был пожилой и выглядел больным. Что-то интеллигентное было в его лице. Этот человек явно страдал, и Леля сразу поняла, что он не алкоголик, что он попал на улицу в результате какой-то беды.
Молодой бомж, с благодарностью взглянув на Лелю, кряхтя опустился, словно старик, на асфальт и принялся есть. А пожилой, пошатываясь, остановился, а потом прислонился к стене гаража и начал медленно сползать на землю.
– Э! Э! Ты не того давай! Не помри тут! – завопил басовитый бомж.
– Вам плохо? – кинулась к сползшему на землю бомжу Леля. Но тот ничего не отвечал. Он только смотрел на Лелю умными серыми глазами на побледневшем лице.
– Совсем занемог… – покорно констатировал молодой бомж.
– А я предлагал ему выпить! – пробасил громила. – Сейчас был бы как огурец, а он трезвенник-язвенник. Такие быстро загибаются!
– Ну и загнется, что ж… Может, и лучше было бы для него… – прошамкал бомж маленького роста. – Смерть – это свобода!
– Ему скорую помощь надо вызвать! – полезла в сумочку за телефоном Леля.
– Не, в больницу лучше зимой попадать, когда холодно! – изрек громила.
– Але! Скорая? Тут человеку плохо! Записывайте адрес…
Пока Леля вызывала неотложку, интеллигентному бомжу стало совсем невмоготу. Надежда в его умных глазах угасла, взгляд помутился, и он потерял сознание…
– Помер, – констатировал молодой бомж. – Отмучился бедолага.
– Ооой… – Леля испуганно прижала руки к сердцу. Неужели у нее на глазах только что умер человек? Она с ужасом смотрела, как бомж маленького роста упал перед умершим на колени, взял его руку и пощупал у того пульс.
– Не помер – пульс есть. Сознание просто потерял, – сообщил он. – Хиленький дедок.
– Да, хиловат, – пробасил громила. – Не успел на улицу попасть, как уже помирать собрался. Мы тут годами живем и ничего.
Леля убрала руки от сердца и посмотрела время на телефоне.
«А ведь мне нужно уже бежать на работу!» – в панике подумала она, понимая, что не может сейчас просто встать и бросить несчастного. Она посмотрела с надеждой на остальных бомжей. Смогут ли они встретить машину скорой помощи? В голове ее сразу же возникла картинка, где эти пьяные, с разбитыми лицами оборванцы, испускающие в атмосферу миазмы, вежливо встречают врача скорой помощи.
«Врач-то сбежит! – пронеслось в ее голове. – Но ведь я же опаздываю! Что делать?!»
– Так! Ладно! – громко, словно обращаясь к группе детей, сказала она. – Вы тут последите за ним, а я пойду к домам встречать скорую помощь!
Бомжи покорно закивали, и Леле в этот момент они действительно показались похожими на детсадовских детей. Стоят кучкой перед упавшим человеком притихшие такие, разномастные и кумекают, что теперь делать. Она шла к домам и представляла, какими эти грязные, отвратительные мужики были в детстве. Большой и басовитый бомж виделся ей этаким крупненьким щекастеньким мальчиком, который везде лезет, потому что ему все интересно. Малорослый бомж наверняка был гиперактивным ребенком, но в то же время приглядывался ко всему, делал глубокие выводы. А в молодом бомже она видела тихого прилежного мальчика. И на улице он оказался потому, что где-то не смог постоять за себя. А вот тот немолодой бомж, лежащий сейчас без сознания, был углубленным в себя, умным ребенком. Он видел то, что не видят другие, замечал такое, на что остальные дети обычно не обращают внимания. Чувствительный, ранимый мальчик…
Леля часто представляла взрослых людей детьми. А детей наоборот представляла взрослыми. Ей нравилось наблюдать за детьми, схватывать их суть, предполагать какими они вырастут. Она чувствовала каждого ребенка – его душу, личность. Дети для нее все без исключения входили в категорию особенных людей, то есть таких людей, которые ей интересны. С взрослыми у нее было по-другому. Во взрослых людях не было этой сказочной необыкновенности, которая завораживала ее в детях. Взрослые – это приземленные существа, для которых просто попрыгать, полазить и порадоваться какой-нибудь ерунде – глупость. И вообще, с взрослыми гораздо труднее общаться, чем с детками. Лелю очень радовало, что она работает с детьми. Детский коллектив – это просто чудесный коллектив. Дети они такие милые! И даже если взрослого человека представить ребенком, то сразу как-то к нему совсем по-другому начинаешь относиться…
Леля вышла к домам и посмотрела на время. Совсем опаздывает! Она должна была уже сейчас подходить к садику! Что делать?!
С облегчением она увидела скорую помощь, въезжающую в их двор. Она знаками показала водителю куда ехать. Скорая углубилась в гаражи, Леля побежала следом.
Вышедшие из машины два парня-медика лет тридцати, брезгливо посмотрели на лежащего бомжа, окруженного грязными собратьями, и стали облачаться в целлофановые плащи похожие на дождевики, на руки натянули резиновые перчатки.
Бомжи и запыхавшаяся Леля смотрели на все это в полном молчании.
Один из врачей пощупал пульс у больного, дал понюхать ему нашатырь. Больной открыл глаза, глубоко вздохнул и ничего не понимая, посмотрел по сторонам:
– Что со мной? Что происходит? Где я?
Никто не собирался ему отвечать, и потому Леля подала голос:
– Вам стало плохо, и мы вызвали скорую помощь.
Бомж пристально посмотрел ей в глаза. Такие ясные, такие умные глаза, как будто он видит ее насквозь, и лицо такое красивое, несмотря на резкие морщины. «Какой красивый старик, – подумала девушка. – И глаза! Какие умные у него глаза!». Теперь она еще больше была уверенна в том, что ребенком он был очень чувствительным и ранимым. Он видел что-то такое фантастически глубокое и прекрасное, и это что-то привлекало его больше, чем реальный мир. Или же он видел этот реальный мир через призму своего необыкновенного восприятия.
– Вы его увезете в больницу? – спросила Леля, глядя, как два медика поднимают под мышки больного. – А что с ним?
Оба врача посмотрели на Лелю с неприязнью.
– Девушка, вы, конечно, добренькая вся такая, но вшей и грязь на нас повесили, – ворчливо сказал тот, на носу которого была круглая бородавка. – Не удивляйтесь, если через два дня он снова будет сидеть в этих гаражах!
– Да? А почему? – Леля попыталась улыбнуться, но на лице вместо этого возникла какая-то жалкая, заискивающая гримаса. Но, собственно, чего это она тушуется? Разве она сделала что-то плохое? И потом, сами врачи ведь не домой к себе его везут, а в больницу.
Врачи, помогая бомжу залезть в машину, ничего ей не ответили, только посмотрели на нее весьма недоброжелательно.
– А кому мы нужны там? – прошамкал маленький бомж. – Таких, как мы, никто там не держит. Чуть оклемался – выписывают, и мы снова на улице тусуемся.
Леля проводила взглядом удаляющуюся машину скорой, а потом спохватилась, и помчалась скорее на работу.
– Ольга Сергеевна! Вам замечание! – Леля вся сжалась под взглядом заведующей. – Вы опоздали на полчаса!
– Простите, пожалуйста! – пробормотала Леля и прошмыгнула в свою группу.
– Ты где ходишь? – набросилась на нее сменщица, полная пожилая женщина. – Тут Галина Анатольевна к нам зашла, а тебя нет на месте.
– Ой, Людмила Дмитриевна! Тут такое дело! Человеку на улице плохо стало, и я скорую ему вызывала!
– Понятно, – отозвалась Людмила Дмитриевна и Леля заподозрила, что та ей не поверила. – В общем, заведующая сейчас у нас по шкафам полазила и очень ругалась, что мы с тобой бардак развели. Сказала, чтоб мы повыкидывали все ненужное и навели порядок.