Ольга Александровна Никулина
Добренькая, или Замаскированный урод

Именно с Алены Леля начала опекать всех униженных и оскорбленных в классе. И уже к концу начальной школы все считали ее не только умной и веселой, но еще и доброй. Несмотря на то, что Леля постоянно общалась и опекала всех, кого в классе не любили, ее саму никто никогда не дразнил и не обижал. Леля чувствовала в самой себе одно – она нормальная. Вот Алена, толстый Сережа, Дима, за которым вечно мамочка бегает – они все ненормальные. Учатся плохо, дружбы у них ни с кем не получается, и вообще какие-то они забитые, зашуганные, закомплексованные, на физкультуре ничего делать не умеют. А вот она, Леля, и умная, и на физкультуре все умеет и красивая. В детстве Леля еще была довольна своей внешностью. Худенькая, шустренькая, с большими глазами. В общем она знала о себе, что она нормальная, что в классе ее все уважают и чувствовала себя уверено. Она защищала всех несчастненьких и гордилась этим.

В средних классах ситуация немного изменилась. Нет, она продолжала опекать всех, кто в этом нуждался, но все уже было не так. Во-первых, с приходом подросткового возраста одноклассники стали какими-то другими. Девчонки стали краситься, мальчишки курить. Начались заигрывания, переглядывания. И вот тут Леля поняла, что она не такая какая-то. Краситься ей не хотелось, заигрывать она не умела. Любовь ей казалась чем-то таким высоким, что она никак не могла увязать ее с реальностью.

Во-вторых, в тот период в ней произошел какой-то надлом. Отец дома все чаще стал выпивать и скандалить, и для Лели все это было невыносимо. Именно тогда она поняла, что может ненавидеть родителей, и ей от этого становилось страшно. Бывали дни, когда она была совсем беспомощна и не знала, куда ей идти. Дома был ад из воплей и побоев, и она, боясь идти домой, блуждала по улицам города, а ночью сидела в подъезде.

Вся ее веселость и уверенность в себе ушли без следа. В голове постоянно были мысли о том, как изменить создавшуюся ситуацию. Страх за жизнь матери не покидал ее ни на секунду. Она не знала, обнаружит ли мать живой, когда вернется после скандала домой. Мама, как ни странно, всегда оставалась живой, и радовалась, что дочь уходит к подруге (так объясняла Леля свои уходы из дома). Если бы мама только знала, где на самом деле проводит время ее дочь!

– Лелечка, ты только подружкам своим не говори, что у нас тут творится, – просила ее мама, совершенно не зная, что у Лели никаких подруг нет. Они были, но к шестому-седьмому классу перестали быть подругами. В этом возрасте и Леля, и ее подруги так изменились, что им стало не по пути. Леля чувствовала, что постоянно оказывается в стороне от всего класса. Она продолжала опекать отверженных, но теперь уже ясно понимала, что именно с ними ей на самом деле комфортно и хорошо. Обычные подростки отталкивали ее наглостью и вульгарностью. Она не могла выносить их развратных речей, трехэтажного мата и вечных заигрываний пацанов с девчонками. Леля неожиданно для себя попала в разряд скромниц. С мальчиками не встречалась, не курила, матом не ругалась, на дни рождения, где происходили жуткие попойки не ходила. Она смотрела на своих одноклассников и удивлялась, откуда в них взялось все это? Были же все нормальные, и вдруг, как с катушек съехали.

Ей казалось, что она сама стала одной из тех, кого опекала недавно. В классе теперь ей было неуютно, а порою и страшно. Мальчишки могли в любой момент предложить что-то непристойное, или просто нагло облапать, а девчонки не понимали ее наивности. Только с самыми зашуганными она могла общаться, но не чувствовала от этого никакого удовлетворения, потому что не могла с ними поделиться тем, что у нее на душе. Она чувствовала вакуум вокруг себя.

– Лель, ты середняк! – сказал ей как-то сосед по парте Димка. Это был красивый, но очень высокомерный мальчик. Леля всегда удивлялась длине его загнутых ресниц и безупречно красивому лицу. Но никто из девочек в классе не замечал его красоты, никто не влюблялся в него. Уж больно он был высокомерен. Как будто он барчук какой, а все остальные простое быдло.

– Чего? – испугалась Леля. Она теперь постоянно всего пугалась, ожидая какого-то подвоха.

– Ну смотри, ты учишься средне – не отличница и не троечница, в классе ты не из лидеров, но и не из забитых, ну и по внешности тоже… средненькая…

Леля посмотрела в его красивое лицо:

– Ты всех нас тут что ли поделил по классовому неравенству?

– Ну а что? Вот Мышкина, – кивнул он в сторону некрасивой и тупой Алены, – из низов. Светка тоже, Пупов – тоже низы. Ты и тебе подобные середняки, а вот Надя, Любка, Виталька и им подобные – это верхи.

– Себя ты тоже в верхи определил?

– Конечно, – самоуверенно кивнул Димка.

Леле хотелось плюнуть в его самодовольную красивую рожу, но она, конечно, не сделала этого. Димка и до этого был неприятен ей, но после его откровений о классовых неравенствах совсем стал противен. Но, видимо, не ей одной был противен этот вальяжный, самоуверенный пацан. В девятом классе мальчишки не выдержали его высокомерного вида и так сильно избили, что он долго потом на больничном сидел, а мама его бегала в школу, жаловалась директору, плакала… Леле было жалко его маму, жалко и избитого Димку, но в глубине душе она чувствовала большое удовлетворение. Димка получил по заслугам. Причем били его те, кого он считал верхами.

Глава 2

Темнело. В доме напротив загорались окна. Ага, вон и то самое окошечко зажглось! С биноклем у глаз Леля сидела на своей лоджии и с любопытством вглядывалась в окна в доме напротив. Так, на кухне опять, ужинать собрался. Чего это у него там? Из кастрюли на плите чего-то длинное вытаскивает. Спагетти!

Леля тихо засмеялась, глядя, как светловолосый мужчина снова и снова вилкой достает из кастрюли длинные спагетти и накладывает их себе в тарелку. И руку-то как высоко поднимает, будто спагетти у него километровые! Умора!

Мужчина с тарелкой еды вышел из кухни, свет там погас и почти тут же загорелся в соседнем окне. В зал зашел, прошел с тарелкой, глядя куда-то в угол, а потом сел, и Леля перестала его видеть. Ну вот. Опять перед телевизором уселся. Ну и ладно!

Она пошарила по другим окнам этого дома. Ух ты, какие страсти! Какая-то толстая тетка в окне на третьем этаже яростно орала на своего тщедушного мужа. И тот вон тоже орет, аж покраснел от воплей. А тетка не выдержала и сковородкой его, сковородкой! О нет!

Леля убрала бинокль от глаз. Нет, такие сцены не для ее нежной психики. И зачем люди живут друг с другом, если у них такие отношения? Хотя, если квартирный вопрос не решен, то и будешь жить вот так: ненавидя, мучаясь, ругаясь…

Тут она испуганно подумала о том, что эти двое могли дойти до смертоубийства. Ей тут же представилось, как она дает показания у следователя, как рассказывает о том, как сидела вечером на табуретке у себя на лоджии, как шарила по чужим окнам биноклем и как увидела сцену убийства. Нет уж! Никуда она не пойдет ни к какому следователю!

Она снова навела бинокль на окно третьего этажа. Толстая баба и тощий мужик смирно сидели за столом и ели. Ничего себе! А она-то уже не знай чего себе напридумывала. Хотя кто знает? Сковородкой ведь и, правда, убить можно.

Леля перевела бинокль на заветное окно на девятом этаже. Нет, светловолосого мужчины так и не было видно. Ну и ладно. Она тоже пойдет смотреть телевизор.

Улегшись в зале на диван, Леля нажала кнопку на пульте, пощелкала по каналам и нашла фильм «Поющие в терновнике». Девочка Мегги полюбила католического священника Ральфа. Она мечтает, что когда вырастет, то выйдет за него замуж. Но тот объясняет ей, что он, хоть и любит ее, но Бога всегда будет любить больше. Они всю жизнь любили друг друга до старости, но Ральф не снял с себя сан, не женился на Мэгги, потому что Бога любил больше. В конце жизни он признался, что минуты единения с Богом были в его жизни очень редки, в основном им двигало тщеславие, благодаря которому он стал кардиналом, уважаемым человеком. Мэгги всю жизнь была несчастна.

Фильм закончился, Леля выключила телевизор. Она лежала в полной темноте, смотрела на тонкий серп месяца за окном и думала… Почему у людей так складывается жизнь? Почему они, имея все для счастья, почему-то отказываются от него. Какая-то любовь к Богу… Что это такое? Как можно любить того, кого никогда не видел? Непонятно, как вообще должна выражаться эта любовь к Богу. В молитве? В посте? В делах добра?

Порою Леля чувствовала что-то такое высокое в своей душе, такое возвышенно-неземное. Это происходило с ней на природе, или в моменты сильных душевных переживаний. Какое-то умиротворение нисходило на нее, и она всей душой понимала, что весь мир – ненастоящий. Он просто не может быть настоящим. Это какое-то временное пребывание в телах, которые рано или поздно умирают, а жизнь, вышедшая из тела, остается жить, но в каком-то другом измерении. Все это Леля чувствовала, понимала еще в детстве. Смертность всего живого была непонятна ей и даже противна. Она просто не принимала, не могла принять то, что все, что она видит, умирает, оставляя на освободившемся месте свое потомство. Позднее ей стало казаться, что жизнь на земле похожа на компьютерную игру. И неважно, как ты здесь живешь, хорошо или плохо, главное – конец игры, где ты понимаешь выиграл ты или проиграл.

В церкви Леля всегда чувствовала себя неуютно. Здесь нужно было вести себя определенным образом. И Леле это все казалось противоестественным. Храм напоминал ей театр, где каждый играл свою роль. Священники играли роль посредников между людьми и Богом, мужчины и женщины специфического вида тихо молились, а хор все это действо озвучивал.

Леля не понимала, почему именно в храме она чувствует себя так несуразно. На работе, в других общественных местах она чувствовала себя пусть и не всегда уверенно, но вполне прилично, а в церкви ей казалось, что она какая-то недотепа, вечно попадающая в какие-то неловкие ситуации. Вот и сегодня она просто шла поставить свечку к кресту, а ей почему-то наперерез пошел батюшка с кадилом. И вот он идет на нее, а она и не знает, куда ей деться. Заметалась туда и сюда, а священник идет прямо на нее и смотрит так, будто она исчадие ада, помешавшая священному действу. Леле показалось, будто она попала на сцену во время представления и мешает игре актеров. Священник и Леля глаза в глаза смотрели друг на друга, при этом Леля металась, а священник решительно шел по своему маршруту. Леля уже почувствовала панику, но тут какая-то бабуля схватила ее за локоть и оттащила в сторону.

– Куда ты прешь? – зло зашипела старуха, пока священник проходил мимо. – Не видишь? Батюшка идет!

Леля застыла возле бабули, как вкопанная. А бабка время от времени бросала на нее неодобрительные взгляды. В глазах у Лели защипало, захотелось плакать. И зачем она здесь? Какие-то священники в похожих на длинные черные платья рясах, какие-то бабки. Зачем все это? Неужели Богу все это надо? Вся эта искусственность, ограниченность, рамки… Как будто у них тут монополия на Бога. Да как же! Будет Бог сидеть в этом расписанном убежище с напыщенными пузатыми священниками и сварливыми бабками!

Ей вспомнилась фраза одного из героев фильма «Поющие в терновнике»: «Скопище баб в черных передниках», – это он говорил о священниках. Леля улыбнулась при этом воспоминании, а бабка не то, что неодобрительно, а прямо-таки злобно глянула на нее. Ой, ну и пусть! Злобьтесь тут сколько хотите! Да она бы сюда вообще не пришла, если бы ей не надо было заказать сорокоуст. Мама каждый год за сорок дней до дня смерти отца заказывала сорокоусты, а когда умирала, то просила и Лелю заказывать сорокоусты и за отца, и за нее саму. И Леля исправно исполняла последнюю волю матери. Это же не сложно. Просто не надо ей было сегодня через весь храм со свечкой идти. Вон чего из этого получилось – одна сплошная неловкость.

Леле надоело стоять здесь. Сорокоуст за отца она уже заказала, что ей тут делать? И вообще, в следующий раз она придет сюда, когда службы не будет, чтобы свободно перемещаться по храму.

Она повернулась, чтобы уйти, но бабка вцепилась в нее мертвой хваткой:

– Стой! Евангелие читают!

Леля беспомощно повернула голову и посмотрела в сторону выхода. За свечным ящиком продавщица тоже застыла, как вкопанная, несмотря на длинную очередь. Люди терпеливо ждали, когда продавщица, наслушавшись Евангелия, снова начнет продавать.

– Не крутись! – толкнула в бок Лелю бабка. – Слушай!

Леля прислушалась, но ничего не поняла. Священник ловко читал по церковно-славянски, но делал это крайне неразборчиво. С дикцией, наверное, у него проблемы. Ничего разобрать невозможно. Захочешь, ничего не поймешь. А зачем тогда такое чтение? Стой, слушай не пойми чего. Что за западня такая? И зачем ей понадобилось с этой свечкой по храму шастать? Дошасталась! Вот сколько этот гугнивый будет еще гундосить?

Леля нетерпеливо снова повернула голову в сторону выхода. Бабка бдительно цыкнула на нее.

– Я пойду! – решительно заявила Леля. – Все равно я ни слова не понимаю в этом бормотании.

– Ты не понимаешь, а душа понимает и очищается! – бабка, словно клещами, вцепилась в ее локоть.

Караул! У Лели и впрямь началась паника. Показалось, что она вечно будет стоять рядом с этой кошмарной низкой бабкой и слушать гугнивого священника. И как это другие люди здесь стоят? Разве кто-то из них что-то понимает в этом неразборчивом чтении? Или все верят, что, даже не понимая мозгами, их душа каким-то образом все схватывает и очищается? Вот ее душе сейчас совсем не до чистки. Хочется свободы, воздуха, солнышка, понятных слов, нормальных людей! Когда же священник перестанет бубнить? Леля смотрела на смиренно опустивших головы прихожан, и ей казалось, что она попала в какую-то отторгающую ее среду. Все здесь на своем месте, все спасены, а она одна вся грешная такая, ничего не понимающая, погубленная душа…

Неожиданно у нее закружилась голова, в глазах появились желтые пятна. Неужели она упадет в обморок? Еще этого не хватало… Лелю бросило в жар от страха за саму себя. Только не обморок! Только не это!

В это время священник закончил бубнить, но Леля уже ничего не соображала, она щипала себя за руки, чтобы предобморочное состояние оставило ее. На лбу выступила испарина, она пошатнулась, толкнула бабку, и упала бы, если бы рядом стоящие люди не подхватили ее. Словно в тумане, она слышала голоса, кто-то под руки повел ее к скамейке. «Это Бог ее наказал!» – донеслись до ее слуха чьи-то слова. Наверное, бабкины. «Хватит вам! Ей просто плохо стало! Здесь очень душно», – возразил приятный голос молодой женщины.

Лелю усадили у самого выхода на скамейку, прислонили спиной к стене, кто-то принес воды. Слабость отступила, в глазах прояснилось. Леля снова почувствовала себя уверенно. Она посмотрела в сторону свечного ящика, там активно шла торговля. Сердобольные женщины, увидев, что ей полегчало, оставили ее.

Торопиться с уходом Леля не стала. Ей хотелось окончательно прийти в себя. Она сидела, слушала хор, вдыхала запах ладана и больше не чувствовала себя в западне.

Хор перестал петь, а на амвоне появился священник. Он громко и четко начал говорить проповедь. Не услышать его было невозможно, и Леля невольно слушала его. Он обличал людей в равнодушии друг к другу.

– Что толку от ваших молитв и постов, если вы едите друг друга поедом?! – вопрошал он. – Вы ненавидите друг друга, не замечаете тех, кому нужна ваша помощь. Человек упал с сердечным приступом, и все мимо идут, думают пьяный, и тот умирает. А сколько детей без родителей растет по детским домам? А бомжей сколько на улицах? Все предпочитают спокойно жить, не замечая страданий людей вокруг себя…

«Неправда! – подумала Леля. – Я всегда замечаю всех несчастных и чем могу помогаю».

– Разве мы имеем здесь что-то свое? Ничего у нас нет! Все наши вещи, дома, машины – все это во временном пользовании! – продолжал священник. – А мы жалеем все это временное для несчастных. Если хотя бы некоторые из нас усыновили по сиротке, то у нас совсем не было бы детских домов. Если бы мы помогали бомжам, то и бомжей бы у нас не было! А животные? Бедных собак иные лучше расстреляют, да потравят вместо того, чтобы простерилизовать божью тварь. Мы все живем животной жизнью. Пьем, едим, смотрим телевизор, балуем себя лакомствами, и не хотим выходить из этой духовной спячки, предпочитаем не замечать ничего вокруг. А вокруг многие, очень многие нуждаются в помощи.

У Лели в душе росло возмущение. Почему этот священник обличает тут всех подряд в черствости? Как будто все вокруг злые, черствые и равнодушные. Совсем нет! Она видела много людей в своей жизни, которые не могли пройти мимо несчастных. Этой зимой, например, она собственными глазами видела, как парень с девушкой вызвали скорую помощь одному парню, который перебрал на Новый год и валялся прямо на снегу. Леля до сих пор помнила эту красивую молодую пару, не поленившуюся ждать на морозе приезда скорой.

А однажды в подземном переходе она встретила мужчину, который потерял память и не знал кто он, откуда, куда идет. Леля накормила его пирожками, а другие люди вызвались отвезти его в больницу.

И вообще, добрых людей много, да хотя бы взять ее, Лелю. Ее даже в последних классах школы Добренькой называли. С сарказмом называли, но Леля гордилась своим прозвищем. Да, она Добренькая, она стремится помочь всем. Все изгои класса, все несчастные животные и птички, а также бабушки и дедушки находили в ней доброе участие, поддержку, опеку. Тут и мамино воспитание сказалось, и ее личная чувствительность. Чужие страдания она воспринимала как свои собственные. Помогая кому-то, она чувствовала, что помогает самой себе. Вот только ей самой все же было всегда одиноко и холодно в этом мире. Любви в ее жизни не было, да и не будет уж теперь. Остается только одно – помогать несчастным людям и животным. И она помогала, и только это, наверное, и держало ее наплаву, не давало окончательно раскиснуть, потому что она без всех этих несчастных сама по себе ничего не стоила. Доброта – вот все, что у нее было, за что она цеплялась, что наполняло ее жизнь смыслом и ценностью. И Леля всегда гордилась тем, что она такая сердобольная. Каждый день утром она кормила голубей и воробьев возле мусорки, собакам и кошкам носила объедки со стола. Этому пузатому священнику и не снилось, сколько килограммов крупы и буханок хлеба она скормила птицам…

– Но, братья и сестры, – продолжал священник, – если вы все-таки делаете добрые дела, то должны помнить, что на этом пути вас может поджидать духовная гордость. Поэтому, если делаете добро, то делайте его втайне. Не надейтесь, на свои добрые дела, не хвалитесь ими…

Леля подумала, что она напоказ свое добро вроде не выставляла. Перед кем ей хвалиться? Только если перед самой собой…

– Добро, оно само по себе несет творящему его колоссальное утешение. Добрый человек видит радость в прежде потухших глазах и его сердце наполняется весельем.

Вот с этим Леля была полностью согласна. Уж она-то знала, как хорошо бывает только от того, что кому-то помог, что кому-то стало легче.

Из храма она вышла в полной готовности к новым подвигам добра. Она шла домой и думала о том, чтобы ей еще такого сделать добренького? К деткам-отказникам что ли пойти, поухаживать за ними? Или организовать кормежку бомжам, обосновавшимся в гаражах? Или подбирать бездомных собак и кошек, мыть их, стерилизовать и снова выпускать? Но сколько ж это денег надо на корм этот, на стерилизацию? Нет, такое она не осилит. И так уже, сколько она тратит на пшено и на хлеб для птиц. Может сиротку усыновить или удочерить? Но ведь у нее мужа нет, зарплата маленькая – кто ей даст ребенка? Да и сама она не уверена, что сможет справиться. Она много лет в садике работает и знает, что как бы хорошо к детям не относился, но бывают такие дети, к которым душа совсем не лежит. Уж лучше совсем ребенка не брать, чтобы потом и самой не мучиться и ребенка не мучить. Вот если бы ей такой ребенок, как Вася попался, то она бы полюбила его, а если нет?

Получалось, что по своим финансовым возможностям и моральным качествам она может только кормить, и то изредка, бомжей в гаражах, да продолжать подкармливать птиц возле контейнеров с мусором. Ну и еще продолжать носить объедки бездомным собакам и кошкам.

Как же все-таки хорошо жить на девятом этаже! Сверху все видно. Сколько уж лет Леля жила здесь, а все не могла нарадоваться. Детство ее прошло в коммуналке на втором этаже, и из окна не было никакого вида – ветки деревьев закрывали всю панораму. Не то, что здесь! Да тут часами можно стоять и смотреть в прогал между домами на дальние просторы, простирающиеся до самого горизонта, на лесистые холмы, овраги… Красота! И хорошо, что она живет не в шумном центре, а на окраине города.

Леля посмотрела на окна соседней девятиэтажки. Так, а вон и светловолосый красавец на свою лоджию вышел. Тоже, наверное, решил в выходной день полюбоваться окрестностями.

Она навела бинокль на мужчину и замерла от неожиданности: тот смотрел прямо на нее. Ей почудилось, что она даже голубизну его глаз разглядела. Казалось, что он смотрит ей прямо в глаза. Смотрит серьезно, несколько нагло, будто говорит: «Чего тебе надо? Что ты хочешь? Неужели непонятно, что ты вторгаешься в мою частную жизнь?»

Не в силах больше выдерживать все это, она опустила бинокль. Мужчина продолжал смотреть в ее сторону. Неужели его действительно разозлило то, что она пялится на него в бинокль? Наверное, это неприятно. Ей самой совсем бы не понравилось, если бы за ней кто-то наблюдал. Хотя, если бы наблюдал такой мужчина, как этот, то и пусть, она бы даже обрадовалась. Это говорило бы только о том, что она ему интересна. Но вот только в данной ситуации мужчина не рад, что на него смотрят, а это значит, что Леля его не интересует.

Тяжело вздохнув, Леля перестала смотреть на мужчину и уставилась в сторону, на бесконечную степь, заканчивающуюся далеко-далеко лесистыми холмами на горизонте. Она горько подумала о том, что ей никогда не везло в любви. Даже не то, что не везло – любви вообще не было. Никогда. Она жаждала ее, ждала, но ее не было и все тут. И бывшего мужа своего она никогда не любила. Сначала, правда, ей показалось, что к ней пришла настоящая любовь. Женя, ее бывший муж, казался ей таким необыкновенным, таким красивым!

Впервые она увидела его во дворе детского садика, где он прилежно ухаживал за розами, и ей показалось, что она видит ангела. Ей самой тогда было 23 года, и ее уже тогда очень мучил тот факт, что у нее нет любви. Одноклассницы почти все замуж повыходили, детей понарожали, а она воспитывала чужих детей в детском саду, и никакой личной жизни у нее не было.

Было утро, она встречала родителей с детьми на уличной площадке и с изумлением смотрела на незнакомого парня среди цветущих роз.

– Кто это? – спросила она воспитательницу из соседней группы.

– А, это Женя. Наш новый садовник, – спокойно ответила та.

– А дядя Коля где?

– Уволился. Он же старенький уже.

Леля не сводила глаз с нового садовника, и воспитательница заметила это:

– Что, красивый? Нравится тебе?

Леля пока еще не поняла, нравится он ей или нет, но в душе почувствовала почему-то нежность к этому парню. Он был такой тонкий, словно эльф, и эти розы вокруг него… Откуда он такой взялся?

– Хороший парень, – между тем, констатировала воспитательница. – Окончил аграрный университет и пошел работать в садовники. К нам по утрам приходит, а потом уходит куда-то еще работать. Смотри, как розы у него пышно цветут – никогда такого здесь еще не было, а я в этом садике уже много лет работаю.

Садовник Женя вышел из розария и, проходя мимо них, с улыбкой поздоровался. И вот когда Леля увидела его нежную улыбку, увидела его глубокие синие глаза, его длинные черные ресницы, всей душой поняла, что готова отдать за него жизнь.

То лето показалось ей какой-то сказкой. На клумбах детского сада цвели розы, петунии, маки, бегонии, и каждое утро красивый садовник Женя приходил ухаживать за всей этой красотой. На его лице всегда готова была расцвести улыбка ангела. И Леля задыхалась от нежности при виде этой улыбки. Вся ее жизнь свелась от одного утра до другого, когда она могла видеть Женю. Она страдала, когда ей приходилось выходить во вторую смену, ведь в те дни она не могла полюбоваться на него. Женя всегда расплывался в улыбке, когда видел ее, а во время работы постоянно бросал на нее взгляды. Но Леля не верила, что она может заинтересовать такого красавца, как Женя. Он, хоть и тонкий, но сложен просто идеально, а как красив на лицо! Смуглая кожа, черные волосы и синие глаза. Сногсшибательное сочетание! Никогда еще она не видела ни у кого таких синих глаз. Не человек, а сплошная поэзия среди цветов. И разве может такой красавец обратить внимание на нее?

Леле иногда даже было странно, что такой красивый человек, как Женя просто живет среди других людей, ходит на работу, покупает что-то в магазине. Казалось, что при виде его красоты все должны замирать. Девушки и женщины должны были влюбляться в него без ума. Но Женя просто жил обычной жизнью, без всяких там бурных страстей, и, как ходили слухи среди воспитательниц, у него не было ни жены, ни девушки. Он жил с родителями, занимался садами, и все было тихо и спокойно в его существовании.

Окончательно Леле сорвало крышу, когда ей удалось поговорить с Женей. В то утро она, как всегда, встречала детей на улице и украдкой постоянно бросала взгляды на поливающего цветы Женю. Все было тихо, спокойно, размеренно. Родители приводили одного за другим своих детей, и те тихо играли кто в траве, кто в песочнице. А потом привели Вику, и с ее приходом о покое пришлось забыть. Вика пристала к Жене, умоляя дать ей полить хоть что-нибудь из шланга.

– Вика, отстань от человека! – строго сказала ей Леля. – Не мешай работать!

– Ну, Ольга Сергеевна! Чего он мне не даст полить? Я ж не просто так! Я ж помочь хочу!

Леля вздохнула. Начинается! Так хорошо было, пока Вика не ходила в садик! Без нее был рай, а теперь опять начнется. Всю группу на уши поднимет эта толстая девочка. И надо же было уродиться такой некрасивой и с таким жутким характером! Начнет опять всю группу баламутить, только успевай теперь выуживать детей из-за дальних веранд и сараев, куда их Вика таскать начнет.

– Да дайте мне полить-то! – вцепилась в шланг Вика, и мягкий и улыбчивый садовник уступил ей. Толстая Вика в платье ниже колен, принялась усердно заполнять водой лунки вокруг роз. Вид ее при этом был серьезный, и была она похожа на хозяйственную бабу из деревни, а не на маленькую детсадовскую девочку.

– Вика, нельзя себя так вести! – строго сказала Леля, подходя к ней.

– Ничего страшного, она хорошо поливает, – миролюбиво отозвался Женя и улыбнулся своей лучезарной улыбкой. Леля в ответ так и расцвела.

– Вы любите цветы? – осмелев, спросила она.

– Да, – снова улыбнулся Женя.

А Леля как-то сразу уловила всю его суть. Он – ребенок. Большой ребенок. В нем не было чего-то завершающего, какой-то уверенности и деловитости, какие бывают у взрослых людей. Женя витает в каком-то нереальном мире, где цветочки, бабочки. Нет, он прекрасно выполняет свою работу, но душа его слишком проста и бесхитростна для взрослого мира. Женя человек не от мира сего, это она ясно почувствовала. Он не вписывается в обычные рамки. Он необычный. И она как-то сразу поняла, что ему неуютно в этом мире, что он страдает, но именно к таким ее и тянуло. Ну, может, и не тянуло, но именно с такими странными она привыкла общаться еще со школы. Даже не то что общаться, а опекать их. Хотя по Жене не было видно, что он страдает. В тот период он выглядел вполне благополучно. С такой-то красотой! Но, видимо, душа ее привыкла улавливать в людях неустроенность.

– Вообще-то, я хотел жить в лесу, – доверчиво сказал Женя. – Даже домик там построил, но в него потом бомжи заселились…

– Жить в лесу?! – обрадовалась Леля. – Я тоже хотела жить в лесу! Даже на лесной факультет собиралась поступить, но мне мама не разрешила!

– А я как раз окончил такой факультет.

– Лесной факультет?! Как хорошо! Романтика!

– Ну да. Только там никакой такой романтики нет, – Женя помог Вике перенести шлаг на клумбу с петуньями. – Мы, конечно, ездили на практику в лесхоз, жили в общаге, но лес изучали только с хозяйственной точки зрения. Мне же хотелось вообще жить там, а не смотреть на лес, как на источник древесины…

– А я в детстве в поселке жила, и у нас там лес совсем рядом был. Мне там так нравилось! Нас целая гурьба детей собиралась, и мы играли на лесных полянках недалеко от поселка. Целые дни там проводили! А потом нам здесь квартиру дали, но я уже взрослая была…

– А я до семи лет у дедушки с бабушкой жил в деревне. Там тоже лес рядом был, и мне было очень хорошо. А потом родители меня в город забрали, я пошел в первый класс, и все сразу плохо стало. Город я никогда не любил. Здесь можно жить либо на окраине, либо возясь, как я, с цветами.

Женя серьезно посмотрел на нее своими синими глазами. И в этот момент Леля почувствовала вдруг саму себя. Нет, она и раньше осознавала, что живет, дышит, ест, но глубины какой-то не было. Не было чего-то настоящего. Спячка какая-то была, а теперь она в одно мгновение проснулась и осознала вообще все. Весь мир, саму себя… Ее душа в тот момент показалась ей кладезем целой гаммы эмоций, чувств и разнообразных ощущений. Она никогда еще такого в себе не чувствовала. Это было прекрасно и ни на что не похоже. «Я наконец-то полюбила! – с восторгом думала она. – Я люблю его!» Ей казалось, что ооооочень долго ждала она этой любви. И вот наконец-то дождалась!!!

После этого дня, Женя сам стал подходить к Леле. Он использовал каждую свободную минутку, чтобы поговорить с ней. Леля ликовала. Эйфория возносила ее под облака, все ее чувства обострились до предела, и она чувствовала ВЕЧНОСТЬ. Как будто расширились границы бытия, и стало видно настоящую сущность всего мира. Фейерверк чувств так потряс Лелю, что она вошла в состояние не то душевного блаженства, не то муки. Она никак не могла успокоиться и даже в отсутствии Жени продолжала находиться в состоянии повышенного эмоционального тонуса. Она носилась как угорелая по садику, по своей квартире, по улицам города и напоминала неугомонную динамо-машину, из которой во все стороны летят искры.

С Женей происходило то же самое. Он был по уши влюблен в Лелю, а та, осознавая это, была на седьмом небе от счастья. Ее не пугало даже то, что от Жени постоянно воняет несвежей одеждой и потом. Она была очень чувствительна к запахам, но тут с ней что-то такое произошло, что она, хоть и чувствовала вонищу, но как-то не замечала ее. Женины глаза, его угловатая фигура сводили ее с ума, а на запахе она не концентрировалась.