Олена Притула
Судья
2
Солнце еще не успело достичь зенита, как Длила начала догадываться, что новый мир к ней безразличен. Люди сновали туда-сюда, не обращая на нее внимания. Рыжие волы катили повозки по столбовой дороге, ведущей к крепости Ашдода, поросшей чертополохом с обеих сторон. В повозках сидели крестьяне с озабоченными лицами. Длила шагала с краю, стараясь не отстать от остальных. Внизу виднелся город, обнимавший полукругом крепостную стену. При входе стояли два гладких белых каменных столба. Несколько человек выстроились в линию, ожидая, когда пухлый пекарь с землистым лицом и опрятной охристой бородой вознесет свои мольбы. Люди были терпеливы, тоже хотели чего-то просить. Поравнявшись с пекарем, Длила задержалась, пытаясь вслушаться что и к какому богу говорит человек с аккуратной бородой. Но слов было не разобрать. Зато, она заметила, что между двумя маццевот[7] на резном каменном возвышении установлен еще один столбик, а на нем небольшая глиняная фигурка. Она узнала маленькие круглые груди Аштарот[8], ее глупенькое живое лицо, как у бурундука, словно Аштарот внюхивается во что-то.
Такой же идол был у них в Мероне, только ставился он не на улицу, а в дом. Мать, когда топила печь, многозначительно глядела на этого идола. Когда-то Ахса преподнесла ей на свадьбу Аштарот из черного базальта…
В самом городе не только маццевот были сделаны из белого камня. Почти все постройки были светлыми и гладкими. Вытесанные из известняка, дома здесь не были похожи на серые меронские кучи. Многие здания были двухэтажными. Почти к каждому дому крепился навес: черный, черный с красным, желтый с узкой синей полосой. На одном из домов навес был пурпурный, с вытканной на нем белой цаплей. Цапля была толстовата, но все равно понравилась Длиле. Она прятала голову под крыло – чистила перья. Под пурпурным навесом размещались сборщики податей и другие чиновники. Здесь купец из Мицраима[9] мог получить печать, заверяющую его хозяина, что он действительно доплыл до земель пэлиштим, а мореплаватель из Цидона[10] справиться, не нужны ли кому бусы из Испании по выгодной цене. Черная ткань навеса означала, что в доме проводятся операции с деньгами: здесь мину можно разменять на парсины, шекели, беки и даже пимы[11]. Под черно-красными навесами жили и делали свою работу мясники, пекари, торговцы маслом и бальзамом, продавцы вина, пива и крепкого варева из финиковой пальмы. Здесь можно было купить почти всю домашнюю утварь: горшки, кастрюли и сковородки; вилки, стаканы и кувшины, прочные костяные иглы и мешочки с сухими цветами, которые так приятно пахнут. К некоторым домикам была пристроена невысокая ограда, за которой стояли скамьи и каменные чурбаны – здесь можно было поесть горячей еды, выпить чашку вина или кувшин пива. В желтых с синей полосой домах сидели ювелиры, торговцы платьем, мужским и женским, кузнецы и оружейные мастера.
Длила в изумлении разглядывала шумный мир Ашдода. Огромная белая стена с зубцами и башнями окружала сердце города – храм Баала, царский дворец и богатые дома знати.
Пройдя вместе с толкавшимся народом по дороге, окруженной с обеих сторон стеной, внутрь крепости, Длила оказалась на главной торговой площади. Первый раз в жизни она ступала по мощеным камнем улицам.
За крышами домов она видела еще один возвышавшийся холм, а на нем два великолепных здания – храм и дворец царя. Жизнь здесь текла полноводной рекой, узкие улочки сливались в узоры перекрестков, крики и смех оглушали её.
Никогда Длила не слышала столько голосов одновременно, не видела такой пестрой одежды, колец, браслетов и других украшений. Женщины носили тонкие белые платья, на рукавах, груди и подоле расшитые синими и желтыми ирисами. Они покрывали головы прозрачной, почти невесомой, тканью цвета лазурита, повязывая её легко и утонченно. Богатые женщины в Ашдоде носили зеленое. Длила догадалась, что они богатые, потому что на покрывала на своих головах они надевали тяжелые золотые привески. На одной знатной головке Длила насчитала аж по двенадцать этих круглых, переливающихся на солнце привесок с каждой стороны.
Она видела воинов, головы которых украшали причудливые шлемы. Над медным ободком, там, где должны быть волосы или верхушка шлема, веером торчали кованные красные перья. Сбруи их коней тоже были украшены такими веерами. Жесткие перья защищали голову носителя от копей, камней и рубящих сверху ударов меча. Торс воинов обтягивали железные доспехи, оставлявшие руки открытыми. Платье было коротким, закрывало ноги выше колен крупной красно-белой клеткой. Были здесь и чернокожие воины с плоскими носами и широкими ноздрями в угольно-черных кожаных шлемах, плотно облегавших череп, и другие мужчины, с миндальными глазами в шлемах сфероконической формы. Их платье, надетое под броню, скрепляли на ключицах алмазные булавки.
Кого тут только не было! Казалось, Длила очутилась в пупе земли, в центре мира, откуда каждое мгновение люди отплывают, отъезжают, уходят каждый в свою сторону!
Еще на подъездной дороге Длила заметила, что израильтяне, в отличие от пэлиштим и в отличие от нохрим[12], диковинных чужаков, одеты в простые коричневые плащи. У них не было ни мечей, ни железных пряжек. Лишь иногда ей попадался кто-то, носящий золотой браслет или кольцо в носу, или цепочку.
Евреи выглядели здесь самыми бедными, а она была самой бедной из всех евреев. Длиле стало стыдно за свои сапоги. Хоть она и очистила их от грязи и просушила на солнце прежде, чем спуститься, вид у них был хуже не придумаешь. Один сапог порвался сбоку, другой на правом носке. Длила стояла на площади и старалась поставить ноги так, чтобы закрыть сразу обе дыры, но у нее ничего не выходило. Пару раз на нее покосились. Длила остро осознала, как жалко выглядит, как плохо пахнет, как она бесконечно никому не нужна. Сжимаясь от унижения и страха, заворачивая плечи вовнутрь, к груди, словно это были крылья, могущие защитить, она вернулась обратно, за городскую стену. Села на колени возле можжевелового дерева и закрыла глаза. Снаружи шумел город, Длила вдыхала резковатый хвойный запах. Внутри, в темноте, отчаяние и жалость свободно носились в её пустом животе.
Кто-то тронул ее за плечо. Длила подняла глаза и увидела два черных сверкающих глаза. Они глубоко сидели по обеим сторонам длинного носа, который словно взяли и пришили с другого лица. Прямо под обтянутыми загорелой кожей впалыми щеками красной щелью залегал рот.
– Возьми, ешь. Это тебе, – произнес красный рот, и здоровенная мужская рука протянула ей хлеб.
Кое-где хлеб был измазан медом. Длила с осторожностью переложила его из рук незнакомца себе на колени. Она отщипнула кусочек, потом еще один. От сладкого вкуса закружилась голова.
Горе встало комом в горле. Впервые за эти дни напряжение схлынуло с нее, и она разрыдалась. Ненависть и страх заперли её в себе самой. Длилу трясло, как в лихорадке, слезы слепили, она не могла открыть глаз. Но, даже рыдая, Длила ощущала, как рука, принадлежавшая красному рту, боязливо гладит ее по голове, аккуратно перебирая каждую прядь ее волос.
– Откуда ты? Как твое имя? – спросил незнакомец.
– Мое имя Длила. Я пришла с севера, – ответила девушка. Она подумала, что кусок хлеба, кое-где вымазанный в меде, не стоит того, чтобы открывать свои тайны.
– Поняла, – сказал красный рот.
Длила насторожилась. Доев булку, она ощущала даже некоторую радость.
– Понял? – переспросила Длила.
– Поняла… – повторил красный рот и жалко улыбнулся.
– Кто ты? – спросила девушка.
– Я – Яэль, – просто ответил новый знакомый. Длила смущала его, ему хотелось поскорее закончить с приветствиями.
– Яэль имя для женщины, а ты не женщина, – возразила Длила.
– Внутри я женщина. Снаружи почти что тоже.
Длила не нашлась, что на это ответить. Ей было немного боязно и непривычно. Но свежая хрустящая булка так умиротворяюще укладывалась в ее продрогшем теле, согревая его изнутри, что она не решилась спорить.
– Ты тут недавно? Вижу, недавно, – сам себе ответил красный рот, – Где твоя семья?
– Они умерли.
– Умерли здесь?
– Нет, – Длила поморщилась.
– Куда ты идешь? – спросил Яэль.
– Не знаю, – честно сказала Длила, – Куда идешь ты? Может быть, я могу пойти с тобой?
– Я искала работу, пробыла здесь утро, но ничего не нашла. Хочу попробовать подняться в шефелу[13], может, там получится наняться на работы с ячменем. Самое время делать пиво.
– Я не умею делать пиво, – растерялась Длила.
– Там нечего уметь.
Яэль сказал, что ему нужно два часа на то, чтобы закончить дела, и они могут отправляться.
Длиле оставалось только ждать. Подложив плащ под спину, удобно оперевшись на теплые камни городской стены, она ждала Яэль, подставляя лицо солнцу. Взвесив все, что произошло с ней в эти дни, Длила пришла к выводу, что ни трусливому Йонатану, ни жестокому Эхуду не хватит мужества добраться в Ашдод. Значит, жизнь все-таки продолжится.
За этими размышлениями ее застал Яэль. Высокий, еще чуть-чуть, и можно сказать, что он богатырского роста, с роскошными широченными плечами и узкими, словно выточенными из мрамора бедрами, Яэль смотрел на нее, улыбаясь, не показывая верхних зубов.
В руках он держал мешок и сверток с темно-синим одеялом. Им предстоял длинный путь. Чтобы добраться до шефелы, они должны были идти целый день.
В дороге им встречались светло-зеленые поля пшеницы, они миновали ряды виноградников. Яэль поглядывал на Длилу и нервно хихикал. Длила понимала – с ним это от застенчивости и не злилась. Всюду, где была охранная башня – на винограднике или в поле, Яэль бесстрашно приближался нелепой походкой к сторожам и узнавал, нет ли для них работы. Везде ему отвечали примерно одно: «Ничего нет. Идите, куда идете». Кто-то таращился на него, кто-то швырял камнями. Яэль с его копной бесцветных длинных прядей, свисающих с лысеющей головы, обвязанной цветастой тесемкой, повергал людей в шок, вызывал брезгливость. Хотелось, чтобы он скорее ушел.
От отказа к отказу, они продвигались вверх, глубже в шефелу.
Пришлось заночевать в поле. Они поели из мешка Яэль вяленой свинины, оливок со сморщенными боками и хлеба, запили все это водой из родника. Улегшись между камней, закрывавших их от дороги, они устроились на ночлег. Длила прежде не ела свинину, у нее болел живот, неприятно тянуло вниз. Когда во сне Яэль обнял её сзади, она чуть не задохнулась. Горячий, гладкий, жилистый, он сам был как кусок мяса. От него пахло чем-то сладким. Она дышала через рот, полночи убивая себя в себе, пытаясь не замечать.
Путь занял девять часов. Наконец, они вошли в селение, где жили одни израильтяне, где семьи, платя пэлиштим непомерную дань, работали на себя. Яэль уже подумывал, не пойти ли им выше, в Аиалон, как заметил дом, который заинтересовал его. Благодаря высокому росту, за прочной, собранной на совесть каменной изгородью, он смог увидеть мужчину. Мужчина сидел во дворе, в дверях своего дома. Перед ним выстроились редуты пузатых кувшинов. Напевая под нос веселую мелодию, он брал кувшин, внимательно крутил его в руках. Если в кувшине не было трещин, он ставил его слева от себя. Если же кувшин имел повреждения, мужчина, задорно крякнув и зажмурив глаза, без сожаления разбивал его о землю. Кроме песни хозяина и звука бьющихся черепков в доме было тихо, поблизости не было видно ни детей, ни женщин. Яэль решил попытать счастья.
– Мир тебе! – начал Яэль скрипучим голосом.
– Мир… – хозяин удивился, но в лице его, в его голосе не было ни брезгливости, ни отвращения.
Яэль ободрился и продолжал.
– Я и моя подруга идем в поисках работы. Не найдется у тебя работы для нас?
– Подруга? – переспросил хозяин.
– Да, она стоит тут, – ответил Яэль неуверенно.
– Надеюсь, что твоя подруга не похожа на тебя, – сказал хозяин, встал с крыльца и подошел к калитке. Ему было не больше пятидесяти, он был невысоким и коренастым. Круглый живот и круглая голова, отороченная соломенными кудрями, выгоревшими от времени и солнца, придавали его облику добродушие.
Как только он увидел Длилу, выражение его лица сменилось с удивления на искренний восторг. Несмотря на помятый вид, будто она приплыла с Кафтора[14] в трюме для рабов, в ней сияла хрупкая красота. Хозяин не мог разглядеть ее фигуру – Длила снова накинула плащ, но он видел очертания ее силуэта, тонкие запястья и изящные длинные пальцы. Высокий чистый лоб, изогнутые радугой брови, огромные умные агатовые глаза, окаймленные густыми черными ресницами, аккуратный прямой носик. Рот её, бывший чуть больше, чем надо, лежал на лице свежим цветком акации. Её губы были чуть приоткрыты. Это придавало всему лицу очаровательное выражение детской доверчивости.
Хозяин не привык скрывать свои чувства. Глядя на Длилу, он издал возглас наподобие птичьей трели и два раза хлопнул в пухлые ладоши.
Забыв об устрашающем виде огромного мужчины, на котором было надето черное льняное платье, какие обычно носят вдовы в долине пэлиштим, он, ни теряя ни минуты, затолкал их внутрь своего участка.
– Нам бы попить, – робко начал Яэль, оказавшись возле стола, стоявшего под раскидистым зеленым сикомором.
Хозяин сбегал в дом, вынес оттуда кувшин с водой и три кружки, нанизав их ручками на палец.
– Ну, так… – сказал хозяин, громко отхлебнув прохладной воды из своей чашки, – Вы – сахирим[15]?
– Да, – ответил Яэль, – мы с подругой пришли из Ашдода. Хотели наняться на виноградники, но для поденщиков еще слишком рано. Для пшеницы тоже рано. Мы надеемся на ячмень. Я умею отлично сбраживать пиво, мой вкус будет лучшим из всех, что ты пробовал. Подруга будет мне помогать. Как ты знаешь, эта работа требует большой искусности.
– Как зовут твою подругу? – перебил его хозяин.
– Ее зовут Длила[16], – проскрипел мужчина во вдовьем платье.
– Длила? – удивился хозяин, – это что, прозвище?
– Меня назвали так, чтобы отогнать злых духов.
– Как вижу, это не очень тебе помогает, – с грустью, в которой сквозила надежда, сказал хозяин, – Я – Зер-Кавод.
Яэль никто не спросил о его имени. Зер-Кавод решил называть его просто «ишша[17]». В будущем, он будет немало забавляться, когда на клич «ишша! ишша!» к нему будет спешить косматый мужчина в юбке, с размалеванными местеном[18] глазами и блистающей на солнце плешью, кокетливо прикрытой пестрой тесемкой.
У Зер-Кавода не было детей. Год назад он овдовел. Каким-то чудом ему удалось не попасть в долговую кабалу, сохранить землю и положение в общине. Но урожаи падали, подати пэлиштим росли, и Зер-Кавод был вынужден отпустить трех еще вполне молодых рабынь, которых они с женой купили, когда те были практически детьми. С ним остался только старый раб с проколотым ухом[19]. Этот раб, двадцать кур и участок на двести локтей, который Зер-Кавод разумно разделил на части под ячмень, пшеницу и виноград, составляли его богатство.
– То, что вы появились здесь – хороший знак, – он бросил полный благодарности взгляд в дом, где, сгрудившись в кучу рядом с печкой, стояли терафимы[20] покойной жены, – Для начала найму вас на месяц. Плачу шекель каждому и конечно же, хлеб, пока будете работать.
– Каждой, – неуверенно промямлил Яэль.
Но Зер-Кавод уже усадил Длилу на крыльцо и пустился в пространные объяснения на тему того, какой кувшин годен для зреющего в бурдюках пива, а какой следует разбить, не жалея.
Так Длила стала поденщицей в имении вдовца Зер-Кавода. Как и дома, в Мероне, она вставала до рассвета и делала все те дела, которые положено делать женщине: молола зерно, чистила двор и курятник, кормила скотину и кур, убирала жилье. В полдень она садилась передохнуть и с тоскливым интересом наблюдала, как шустрый Зер-Кавод на кривых растопыренных ногах ходит от одного сарая к другому, а за ним по пятам бегут его курицы. Яэль Зер-Кавод поручал работу для мужчин. В глубине души Яэль огорчался, но никому этого не показывал.
Яэль родился в Цидоне[21], в доме купца, перепродававшего египетские и вавилонские товары в земли Йавана[22]. Жители города богатели за счет транзитной торговли. Купцы вывозили в Египет лес и ремесленные изделия. Особенным спросом у них пользовались украшения, благовония и другие роскошные вещи. Не брезговали цидоним работорговлей и похищением людей.
Там, в Цидоне, его звали Балиэзер. Когда ему было двенадцать, он стал компаньоном хозяйского сына, юного Авибаля. Несколько лет они играли вместе, учились вместе, вместе купались и ели. Они были близки, и Балиэзеру казалось, что у них одна душа. Демон, который прилетает к тем, кто стыдится себя и боится женщин, повис над их душами. Неумело, но старательно они развращали друг друга, пока о позоре не заговорили чуть ли ни во всем Цидоне. Тогда отец Авибаля, человек решительный и черствый, снабдил его пятью мешками, доверху набитыми серебряными киккарами[23], и посадил на корабль, идущий в Таршиш. Там, среди павлинов, обезьян и свинцовых рудников, Авибаль начал новую жизнь. Жизнь без Балиэзера, но полную всех удовольствий, которые дарил ему юный раб.
Балиэзера немедленно прогнали. Словно раздавленный могильным камнем, он слонялся по улицам, понимая, что ничего не вернуть. Наконец, он собрал немногочисленные силы ополовиненной души и отправился на юг, в долину пэлиштим. Находя утешение в красоте морских закатов, когда умирающее солнце окрашивало небо в его любимый алый цвет, он провел последние пятнадцать лет жизни, нанимаясь батраком на жатву ячменя в авиве. Он жал пшеницу в месяце таммуз, когда плачут легковерные натуры, наивно полагая, что слезами вернут к жизни пахотную землю, и собирал виноград в месяце афаним[24]. В остальное время ему поневоле приходилось нищенствовать.
Яэль мечтал ночами, что красавчик-ашкеназ[25] возьмет его за руку и уведет в прекрасную новую жизнь. В ней они будут лежать и возлежать днями напролет. Единственный, кто был во всей округе на данный момент – старый Зер-Кавод с растопыренными ногами. Ему была нужна Длила. А Длиле он был не нужен. Но, иногда, совсем от нечего делать, Яэль в уме примерял на горбатую спину Зер-Кавода прелестную персиковую меховую накидку, в которой за ним явится принц ашкеназ.
Однажды, уже разлив по кувшинам готовое пиво, Яэль и Длила отправились к ручью Сорек промывать бурдюки. Ячменя в этом году созрело больше, чем Зер-Кавод мог помыслить даже в самых смелых мечтах. Он суетился, пытаясь не потерять ни беки, и с самого утра погнал Длилу вместе с Яэль к источнику, хотя до этого всегда предпочитал держать ее на работах в доме.
Они были порядком измотаны, у них коченели руки, тошнило от сладко-кислого запаха фруктового пива.
– Как я устала, – сказал Яэль, – никогда не могла подумать, что служить одному вдовцу может быть так тяжело.
– Хитрый старик не прочь подзаработать, – заметила Длила, полоская десятый по счету истертый бурдюк в ручье, вот-вот готовом пересохнуть.
– Кто знает, может и нам будет награда сверх «одного шекеля и конечно же, хлеба», – Яэль попытался передразнить выговор хозяина. Вышло довольно скверно.
Стоял теплый день. Низкие облака застилали холмы рваной дымкой, солнце выглядывало редко и ненадолго. В блестящих густых зарослях земляничных деревьев суетились пчелы. Над их головами летали стрекозы, мелкая живность копошилась в кустах на противоположном берегу. Длила и Яэль настроились, что будут до конца дня перебрасываться ленивыми фразами, когда рядом с источником раздались громкие голоса.
Длила вздрогнула. Она до сих пор боялась встретить кого-то из Мерона, несмотря на то, что постоянно повторяла себе, что скорее Зер-Кавод станет вельможей во дворце пэлиштим, чем кто-то из её общины осмелится спуститься в шефелу. Голоса приближались, слышно было, как стучат в тоф, прерывисто гудел йобел[26]. Яэль затаился, на всякий случай прижав к груди бурдюки.
Из зарослей со стороны главной дороги появилась веселая компания. Нарядно одетые и аккуратно причесанные, юноши и девушки, женщины и мужчины, играющие на музыкальных инструментах. Завидев Длилу и Яэль, они взорвались жизнерадостным смехом. Длила же испытала такое облегчение оттого, что в праздничной процессии не было ни одного угрюмого меронского лица, что невольно рассмеялась в ответ.
Впереди всех шел, пританцовывая, невысокий смуглый человек. Его лицо было таким живым и симпатичным, растрепанные каштановые волосы так красиво обрамляли умные карие глаза, что Длила невольно загляделась на него. Заметив, что она смотрит, что на ее щеках все отчетливей проступает розовый румянец, юноша остановился и поздоровался.
– Доброго дня! Простите нас, девицы, что мы возникли перед вами вот так, из леса. Мы и не думали вас напугать. Нам бы только набрать воды. Мы спускаемся в Тимнафу. Жаркий день сегодня, а так, как мы идем, – он окинул процессию озорным взглядом, – мы спустимся только к вечеру.
Его глаза все время улыбались, на щеках играли очаровательные ямочки.
– Конечно, возьмите воды в дорогу. И сами напейтесь здесь. В этом месте ручей закрыт кустами, вода до сих пор вкусная и прохладная, – Длила легким жестом указала на родник.
– Вода здесь такая же вкусная и свежая, как ты? – спросил смуглый красавец.
– Если, конечно, течение успело унести наши труды, – Длила взглянула на груду пивных мешков и звонко рассмеялась.
Яэль кисло смотрел исподлобья. В последнее время он повязывал на голову черный платок из козьей шерсти, который полностью закрывал череп и уши. Приложив некоторую фантазию, его вполне можно было принять за мать Длилы.
Длила беззастенчиво флиртовала с мужчиной, и ему это не нравилось. Яэль тоже хотел быть молодым, тоже хотел заигрывать. Он завидовал.
– Мы бы хотели пробыть здесь еще время. Но, сегодня никак не получается остаться. Я должен отдать мохар за моего друга. Сегодня он женится.
Длила понимающе кивнула.
– Шефела не такая большая. Я очень люблю прогулки. И, кто знает, где в следующий раз вы будете полоскать ваши бурдюки? – молодой человек уже успел понять, что перед ним пусть и очень привлекательная, но все же простая поденщица. Теперь в его заигрываниях Длила улавливала снисходительные нотки.
Она не стала отвечать. Длила отвернулась к ручью и продолжила работать. Холодный пот скользкой унизительной змеей сбегал по ее спине. Когда процессия удалилась, Длила спросила Яэль:
– Кто это был?
– Это Халев, сын старейшины Йехуды. Когда-нибудь он возглавит колено.
– Какой он красавчик! И полный жизни… – вздохнула Длила.
– Ты еще не видела Шимшона, – улыбнулся Яэль многозначительной улыбкой.
– Шимшона? Кто это?
Длила не получила ответа. Вновь раздался треск веток, зашумели кусты. На берег ручья вышли трое. Первой Длила увидела пожилую женщину. Ее волосы покрывала голубая шаль из тонкого льна. Бросалось в глаза то, что когда-то женщина была ослепительно красива. В ее лице читалась душевная скорбь, она будто стыдилась чего-то. Женщина посторонилась, пропуская вперед мужчину. Длила увидела старика, не такого красивого, как его жена, но все еще крепкого и сильного. Густая, почти без проседи борода, мягко обрамляла его не по-здешнему светлое лицо. Старик ступал уверенно и мягко, словно весь состоял из одной доброты. Если бы Длила вгляделась пристальней, то заметила бы, что его лицо излучает благодушие и простоту, но вместе с тем в нем есть какое-то неясное, невысказанное мучение, словно душа его страдает вместе с душой жены. Но ничего из этого Длила не видела.
В десяти шагах от нее стоял мужчина. Ему было не больше сорока. Одетый в голубой плащ, в льняную оливковую рубашку, он был выше Длилы, но ниже Яэль. Он был идеальным. Сильные руки и сильная грудь, сильная шея и волосы: темно-золотистые волосы, заплетенные в косы, сходились в пучке чуть ниже макушки. Его глаза – она не смотрела в них, не пыталась ничего понять. Она просто любовалась ими; любовалась его мягким большим ртом, аккуратным носом, кончик которого чуть закруглялся книзу… Длилу, словно невесомым одеялом, накрыло теплом. Она не могла пошевелиться. Все смотрела и смотрела на него, с каждой секундой проваливаясь в сладкое воздушное небытие.
Он тоже смотрел. Смотрел в ее умные живые глаза, в которых плескалась нерастраченная нежность, на ее молодое изящное тело, на волнистые волосы, убранные за уши, чтобы не мешали, мягко лежавшие на плечах, и также, как у него, украшенную пучком макушку.
Старик молча набрал воды, заткнул бурдюк пробкой. Надо идти, показал он жестом. Красивая пожилая женщина, ее муж и сын пошли дальше по берегу, так не сказав ни слова ни Длиле, ни Яэль. Он удалялся от нее, оглянувшись только раз, и Длила поняла, что не разглядела, какие у него глаза – карие или зеленые.
– Даже не думай, – заныл Яэль, – это был Шимшон. Он – судья Израилев. Он женится сегодня. Он не для тебя.
Длила и не думала…
