bannerbannerbanner
полная версияНа глубине

Олег Весна
На глубине

– Вот тут, – психолог ткнул пальцем в один из листов, – он упоминает страх глубины, который был у него еще до войны. Но текст, как мы можем предполагать, писался в его новейшей реальности, а был ли у него этот страх в прежней реальности, до описываемых событий? Были эти чувства истинны во всех его реальностях? – Психолог воззрился на меня, но я лишь риторически передернул плечами. – Ты прав, Алан, твой дед был романтиком. Допускаю, он мечтал доказать что-то – кому-то, себе или окружающим, – но, видимо, всерьез его отказывались воспринимать. В его словах проглядывается нереализованный дух соперничества, зажатое, засевшее глубоко внутри желание высказаться. Коммуникация со стороны так называемых хранителей – это подсознательное мнение самого деда, его внутренний спор с чуждым ему окружающим миром, который не принял его реальности.

– Родные от него отвернулись, единомышленников он не нашел, – резюмировал я, – и дед придумал себе собеседников – подводных хранителей, в которых воплотил все непонятное и чуждое, а затем и вовсе вступил с ними в риторическую словесную распрю.

– В полемику, – кивнул мой друг, слегка приподняв вверх указательный палец правой руки, – в полемику на том языке, который воспринимают обе стороны. В отличие от окружающего мира, который отказался от диалога.

– Положа руку на сердце, Уилли, если бы выпал такой случай, взялся бы ты лечить его?

– Не лечить, Алан, – картинно взмахнул руками психолог, – сколько раз тебе повторять! Но я бы с удовольствием провел с этим человеком несколько консультаций. Я уверен, это было бы крайне интересно и познавательно для нас обоих. В середине девяностых, когда я вел активную практику, у меня был один интересный клиент. Он в одиночку выжил при крушении пассажирского самолета. Погибли все пассажиры и члены экипажа, а он выжил, и даже не получил критических повреждений – лишь пару переломов и ссадин. Тоже, знаешь ли, одно из проявлений чуда. Он воспротивился огласке и какой-либо публичности применительно к своей персоне, не дал ни одного интервью, побеседовал лишь с представителями полиции и только по делу о крушении. Его направили на серию консультаций для психологической реабилитации, и так вышло, что однажды он попал на прием ко мне. Энтони Грэйдвелл. Удивительный человек, выживший в экстремальных условиях. Его история, мне кажется, в чем-то пересекается с историей твоего деда.

Уилл немного помолчал, отложив рукопись в сторону.

– Мы до сих пор общаемся с Тони. Когда он приезжает в Лондон, а это случается раз в несколько лет, он звонит мне, и мы пересекаемся. Я не могу назвать его приятным собеседником, но его судьба и его мироощущение весьма интересны. Именно после встречи с Тони я всерьез задумал написать книгу. Ты не поверишь, Алан, но удивительное рядом, и неординарные события притягивают друг друга – сегодня утром он звонил мне и предлагал встретиться за кружкой доброго эля в «Перспективе Уитби». Мне кажется, тебе будет полезно составить нам компанию.

– Не откажусь от знакомства с интересным человеком, – быстро согласился я.

– Вот и отлично. Тогда я позвоню Тони и договорюсь о встрече. Я хотел бы, с твоего позволения, показать ему рукопись твоего деда.

– Думаешь? – искренне удивился я. – А ему не покажется, что мы издеваемся, сравнивания его чудесное спасение с бреднями моего старого маразматика?

– Брось, – отмахнулся Уилл, скривившись. – Тебе все же следует больше верить людям, а не считать их всех идиотами.

– Не всех, дружище, не всех. И все же ты не заставишь меня поверить в динозавров в Темзе.

* * *

Наутро погода решительно испортилась, и к обыкновенной в это время прохладной мороси прибавился обильный снег вкупе с крикливо завывающим по всем углам ветром. Плюсовая температура одномоментно обращала хлопья снега в неуютно хлюпающую под ногами кашу, и выбираться пешком на улицу навстречу всем перечисленным радостям не составляло ровным счетом никакого желания. За продуктами в ближайший супермаркет Сэйнсберис я отправился на машине – благо, магазин находился недалеко от дома, да и мог похвастаться приличной парковкой. Прогноз погоды на ближайшие дни не обещал значительных изменений, а еда, как известно, сама себя не приготовит, посему я решил не ждать у моря погоды.

Мой видавший виды BMW без проблем завелся, что несказанно прибавило уверенности, и я неспешно покатил за покупками.

Покупателей в Сэйнсберис оказалось на удивление много, у меня даже создалось впечатление – так, мимолетная фантазия, – что продуктовое лобби приняло активное участие в подготовке долгосрочного прогноза мерзкой погоды. Конечно же, пришлось убить уйму времени в супермаркете, заполняя продуктовую корзину под завязку – лучше потерпеть один раз сейчас, накупив все мыслимые продукты, потребности в которых, быть может, еще долго не возникнет, чем по необходимости, через пару дней, снова проходить все круги этого ада.

Отстояв очередь в кассу и, наконец, расплатившись, я не в самом лучшем расположении духа отправился к машине на открытую парковку. Погода к тому времени, словно вторя вектору изменения моего настроения, капитально испортилась: комья снега немилосердно стегали по лицу порывами услужливого ветра, ухудшая видимость на дороге и настроение в целом. Упаковав в багажник продуктовые пакеты, я забрался в салон, включил зажигание и принялся по старинке прогревать двигатель, заодно отогреваясь и вытирая струи таявшего снега с лица и шеи. Перед моими глазами сквозь белесую колеблющуюся снежную стену сновали автомобили, приезжая или покидая парковку. Мое внимание ненадолго привлек красный «Мини Купер», что неспешно передвигался, чуть пробуксовывая в серой каше, к выезду. Пропуская поток встречных машин, «Купер» двинулся задним ходом, его чуть повело юзом, и в последний момент перед тем, как в моей голове пронеслась мысль о том, что не стоило ему активно маневрировать в опасной близости от других автомобилей, его задний бампер с легким «кря» прикоснулся к переднему бамперу моего БМВ.

Я обреченно выдохнул, понимая с неудовольствием, что день точно не задался, и вышел из теплого салона. Дверь «Купера» отворилась, и сначала из салона показалась стройная нога, обутая в туфлю на высоком каблуке (и это в такую-то погоду!), а затем и весь комплект: короткая норковая шубка поперечного кроя, бордовая юбка атласной ткани до колен, яркая помада, темные очки в пол-лица и экстравагантная прическа. Девушка приятной наружности, знающая себе цену.

Я молча осмотрел место «поцелуя» транспортных средств – похоже, оба бампера даже не треснули – и неспешно перевел взгляд на визави, неодобрительно качая головой. Девушка чуть наклонила голову, присматриваясь ко мне сквозь приспущенные, совершенно не по погоде надетые, но, по правде говоря, добавлявшие шарма ее облику, зеркальные темные очки, что позволило мне увидеть ее большие красивые глаза, и я…

– Мэри?.. – удивлению моему не было предела. Это была она – та, что открыла мне Европу.

* * *

Домой я вернулся спустя три часа и в столь смешанных чувствах, что с трудом припоминаю подлинную последовательность событий и потрясений после неожиданной встречи с Мэри. Мы не виделись почти десятилетие, и нам обоим, когда-то самым близким людям, нашлось, о чем поведать друг другу. Эпизод на парковке сразу же был предан забвению, да и погода тотчас перестала сколько-нибудь тревожить.

По обоюдному согласию мы направились в ближайшее кафе опрокинуть по чашечке кофе. И когда я только увидел Мэри, там, на парковке, и позже, сидя с ней рядом, слушая ее чуть низковатый голос с неспешными размеренными интонациями, созерцая идеальный макияж, ухоженные руки с ярким маникюром на элегантных пальцах, – все это незамедлительно всколыхнуло, казалось бы, забытые юношеские чувства. С годами она превратилась в чертовски привлекательную, женственную, да что там – сексуальную и желанную особу. Неоднократно я ловил себя на мысли, что, словно под воздействием гипноза, не могу отвести взгляда от ее ярких губ, таких живых и подвижных. Она то чуть прикусывала нижнюю губу, то широко улыбалась или приподнимала самый краешек в легкой усмешке, то плотно сводила губы в подобие окружности, невольно выражая свое отношение к обсуждаемой теме. В начале разговора Мэри сняла очки и положила их на стол, и я исподволь любовался ее голубыми глазами, изящно изогнутыми ресницами и дерзко подведенными бровями. Ее внешний вид, поведение, жестикуляция и манера разговора явственно говорили о целеустремленности, самоуверенности в хорошем смысле и осознании своих сильных сторон.

Разговор протекал легко и непринужденно. Я рассказал о своей жизни и работе, она пересказала мне свою историю. После разрыва Мэри продолжила профессиональный рост в области филологии, почти три года она была замужем, но давно была разведена, имела ребенка – мальчика по имени Дэниел. Проще говоря, жизнь ее кипела и бурлила, она была успешной матерью-одиночкой, не только ни оставившей карьеру ради семьи, но и неумолимо продолжавшей продвигаться вверх по карьерной лестнице. Напротив меня сидела властная, сильная и целеустремленная женщина. Эти черты ее характера стали когда-то одной из причин нашего разрыва. Я, в силу эгоцентричности и свободолюбия, не захотел и не смог превратиться в бесхарактерную амебу без собственного мнения, и мы, словно двое альфа-самцов в одном львином прайде, не смогли ужиться.

Я не испытывал недостатка в женщинах. За девять лет в Лондоне я бывал в нескольких романтических отношениях – от мимолетных, на одну ночь, до бурных и страстных, длительностью от нескольких дней до четырех месяцев. Но ничего серьезного не вышло. Мне как будто не хватало капельки этой властности, которой было хоть отбавляй у Мэри, и новая вспыхивавшая страсть неизбежно вскоре затухала. И каждый раз, что было в корне неправильно, и с чем я не мог ровным счетом ничего поделать, я рефлекторно сравнивал новую пассию с Мэри – не в пользу пассии. Однако появлявшаяся следом за каждым расставанием мысль вернуться к Мэри вскоре отбрасывалась разумом как бесперспективная, ведь финал такого возвращения был предсказуем.

 

Тем временем Мэри с увлечением поведала мне о сыне, его воспитании, о тех сложностях, с которыми ей пришлось столкнуться по мере его взросления. Мэри сказала, что через полтора года им предстоит переход в среднюю школу, и что это очередной этап, к которому она уже начала морально готовиться.

В какой-то момент в моей голове сами собой сложились цифры. Средняя школа, 11 лет, полтора года, наша размолвка девять лет назад… Как-то даже засосало под ложечкой от внезапной догадки.

Я посмотрел на нее пристально и задал прямой вопрос, на который, к моему вящему удивлению, получил столь же прямой и четкий утвердительный ответ: да, ее сын является также и моим. Произнося это, Мэри ни словом, ни намеком не показала, что эта столь важная для меня информация хоть что-то должна значить для нее. Ну, отец и отец, что тут такого, дела давно минувших дней.

Но это мой сын! Сын, о котором я не ведал долгие девять лет, в воспитании которого не принимал ровным счетом никакого участия – я даже не знал о самом его существовании!

– Ты же сам ушел тогда, – заметила она с непринужденной улыбкой, – заявил, что мы не подходим друг другу и не можем оставаться вместе. Я лишь позже поняла, что беременна.

Боже мой, она даже не потрудилось разыскать меня и сообщить, что я стану отцом. Своим безразличием, беспечностью и надменностью в этом животрепещущем вопросе Мэри на десять голов превзошла меня, переиграла на моем же поле.

В тот день я стал папой. А Мэри, как ни в чем не бывало, с невообразимой легкостью продолжала разговор, демонстрируя фотографии моего новообретенного сына. Резкие черты лица, острый нос, узкие брови – Дэнни так во многом походил на мое отражение в зеркале. Внутренне ожидая сопротивления с ее стороны, я уверенно заявил, что хочу встретиться с сыном, однако Мэри, вопреки моим опасениям, без всяких раздумий согласилась. Мы спокойно обменялись телефонами и адресами, и она определила день в конце недели, когда мне следовало к ним приехать. Мы еще долго сидели в кафе и общались, но все это стало совершенно не важным. Я – отец, и собирался познакомиться со своим сыном – вот что для меня внезапно обрело значение.

* * *

Я приехал в «Перспективу Уитби» ровно к семи часам вечера, как было договорено, на такси, поскольку вечер предполагал потребление спиртного. Уилл должен был встретиться с Энтони заранее, дабы обсудить какие-то личные дела и показать рукопись деда, и просил меня подъехать позже. Здесь, у берега Темзы, ветер дул немного сильнее, чем в глубине города, и легкие снежинки уже не просто кружили, а хаотично дергались из стороны в стороны под кратковременными его порывами. При выходе из автомобиля резко пахнуло речной свежестью.

Расплатившись с нагловатым таксистом, а вошел в паб. Место это было в большей степени туристическим, но, как говорили местные, довольно архаичным, и хозяева старались поддерживать древний пиратский антураж. Крюки на стенах, цепи, старомодные штурвалы – все это, безусловно, привлекало внимание.

По обыкновению в вечернее время паб был заполнен до отвала. Официантка любезно проводила меня наверх на террасу к заказанному Уиллом столику, располагавшемуся в дальнем правом от входа конце зала. Уилл с собеседником сидели спиной к входу, обратив взгляды на открывающийся с террасы прекрасный вид Темзы и центра Лондона. Собеседником моего друга оказался окутанный дымом внушительных размеров трубки полный усатый мужчина средних лет в старомодной широкополой шляпе.

Заметив меня, Уилл широко улыбнулся и поднялся со стула в дружеском приветствии, после чего представил нас друг другу. Энтони окинул меня оценивающим взглядом и кивнул. Я занял место справа от Уилла, напротив его собеседника, оказавшись, таким образом, единственным из нашей компании сидящим лицом к входу.

Пока я изучал меню, Тони безмолвно продолжал дымить. Видимо, курильщик он был со стажем. Словно заметив это, Тони вынул трубку и впервые заговорил – низким и прокуренным голосом:

– Я курю табак уже сорок лет. – Он покрутил трубку в руках. – Этот бриар, кстати, старше сотни лет, и он – мое лекарство.

– Наука называет это гиперосмией, – пояснил Уилл. – У Тони повышенная чувствительность к запахам окружающего мира, табаком он как бы загрубляет сверхчувствительные рецепторы.

Подошла милая официантка. Я заказал классического английского эля, и мы продолжили беседу.

– В молодости меня пытались лечить, – добавил Грэйдвелл с усмешкой, – психологи, неврологи, психиатры, – даже в шизофреники практически записали с паросмией – у меня, видите ли, извращенное ощущение запаха. Если бы не табак… – Курильщик многозначительно помотал головой и снова глубоко затянулся, выпустив затем струю плотного дыма. – Да он же не верит, – обращаясь к Уиллу, хохотнул Тони, устремив на меня вытянутый указательный палец с огромным перстнем. Манеры далеко не идеального собеседника.

– На самом деле.., – начал было я, но Тони бесцеремонно перебил: – Я докажу. Утром яичница, тосты с вишневым вареньем, блинчики и кофе с молоком. А вчера вечером было вино и мороженое… шоколадное.

Я закрыл распахнутый от удивления рот. Или этот маньяк следит за мной, или, черт подери, его феноменальные возможности выходят за рамки возможного.

– Но откуда?.. – задал-таки я просившийся вопрос.

– Запах, запах. Я чувствую запах, не так, как ты или другие. Мое восприятие запаха – это дар. Если угодно, нечто божественное или волшебное. Представь, каково это – чувствовать настроение жены через источаемый ею запах, понимать, когда ваша беседа ей наскучила, или когда ее сексуально привлек проходящий мимо пижон. Моя гиперосмия – пропуск за грань обыкновенности. Но это и проклятие. Как детектор лжи, ведь через запах я чувствую твои потаенные мысли, даже если в лицо ты мне лукавишь, Алан.

Невольно я отвел взгляд от этого страшного человека-полиграфа и увидел, как на террасу входит пара – лысеватый пузатый франт под руку с дамой в длинном обтягивающем платье ниже колен, усыпанном блестками по всей длине. Они направились к столику в другой части зала. Роскошные волосы незнакомки рассыпались по плечам, закрывая лицо, я видел лишь грациозное изгибающееся при ходьбе тело и аккуратные ухоженные ножки. Дама была на полголовы выше своего страшненького хахаля. Была в этом какая-то вселенская несправедливость.

– Уилл, ты не говорил, что твой приятель засматривается на старух, – сквозь неприятный скрежещущий хохоток прохрипел Грэйдвелл, после чего оба моих собеседника обернулись на вошедшую пару, и хохот Тони смолк. В этот момент официантка принесла заказ, и я с удовольствием сделал первый большой глоток.

– Хм, – задумчиво протянул заядлый курильщик, внимательно рассмотрев новоприбывшую пару. – Вот он, современный мир. Мы не видим, что скрывается за пустой оболочкой, не чувствуем того, что внутри. Да в ней литры ботокса и силикона, десятки подтяжек и пластических операций. Эх, современный мир.

Ну да, ну да, подумал я с ехидцей, хирург виноват в том, что дар Энтони дал осечку.

– Ты веришь в Бога, Алан? – внезапно сменил тему Тони, не дав времени как следует насладиться его неудачей.

– Ну, это ведь личное дело каждого, – ответил я осторожно.

– Давай уж начистоту. Ведь мы собрались здесь на откровенный разговор. Апатеист что ли? Быть может, атеит?

– Скорее, агностик, – признался я нехотя. – Я верю в недоказуемую возможность существования некой силы – не Бога в его обычном понимании. Если говорить о конфессиях, то я вне их, я не хожу по воскресеньям в церковь, не молюсь в сторону киблы, не приношу жертв пантеону, ем свинину, работаю семь дней в неделю и не падаю на колени при звуках грома. – Мне не хотелось продолжать тему онтологического аргумента, но я отдавал себе отчет в том, что для Тони понимание моего отношения могло определить дальнейшее развитие всего разговора. Какая-никакая осведомленность этого парня в шляпе в религиозных понятиях также наводила на мысль, что после произошедшего с ним в том самолете Тони провел немало времени в размышлениях о Боге и религии. Я также прекрасно осознавал, что, окажись я на месте Грэйдвелла, неизвестно, в какие религиозные дебри завели бы меня собственные размышления. Кроме того, мне никоим образом не хотелось оскорбить его чувств, что могло бы привести к молниеносному окончанию разговора, но и лгать тоже я не собирался.

Рейтинг@Mail.ru